Ночной ливень похож на долгие ночные разговоры. Он начинается задолго до первых капель – ему предшествуют томительные дни, часы и минуты ожидания. Засуха, пыль, марево, небо погоду варит, первые перья жар-птиц по небу полетели, вот-вот, сейчас, но всё нет, всё так же сушь хлещет по земле морщинами старости, всё так же преждевременный листопад сжимает плечи клёнам, берёзам, дубам и ясеням, подпалинами рыжими обжигает ели, дышит-веет суховеем. Всё не едет сынок, всё задерживается в дороге. Дела, заботы, дальние дороги – как всегда у детей. Мать примолкает, что-то без устали, как заведённая, неугомонно хлопочет по дому, изредка подходит к окнам – тихо за окном, уже темнеет. Отец докуривает сигарету, делает звук телевизора потише – футбол лучше смотреть без звука, как привык на долгих дежурствах, да и комментаторы – где только берут этих балаболов, зубы болят от визгливых голосов, бормашины, прости господи, не сказать что похуже, да и не ко времени, не на вечер – так лучше слушать, расслышать, услышать – не стукнет ли калитка в ту самую секунду, когда вдруг сердце сожмётся привычной болью... Но нет – тихо, тихо, тишина. За окнами темно, уличный фонарь тушит зарю, гасит звёзды, сжимает мир до маленького пятачка ожидания... Все дела переделаны, все давления измерены, все голы забиты, какие-то сытые мужики с испитыми лицами, беззвучно скалясь, орут друг на друга в телевизоре – орут, значит, об Украине, там, в телевизоре, всегда орут, орать легче, чем ждать, ждать, ждать... Тишина. Совсем темно, молчаливо, облачно. У соседей брешет собака. Сердце сжимается. Мать встаёт. Оглядывается. Матери всегда так оглядываются, всегда так вглядываются в темноту – всегда так чувствуют, ещё до первого толчка внутри – уже знают, всё ведают заранее. И первые капли – беззвучно испаряются в ночном небе. И звук шагов – неслышный, нет, его нельзя услышать, но сердце уже гремит, уже несётся вскачь, как в детстве, на отцовом велосипеде с горки, когда летишь, ног не чуя, сжавшись от страха и восторга скорости – ну же! "Папочка! Я лечу! Папочка, видишь?!" И в дверь стук – боится разбудить, не звонит, думает – спят родители, и первые капли по подоконнику, и мать уже у двери, и ноги ослабели, и голос скрипит пылью, которую поднимает порыв сердца, и шум нарастает, и сквозняк души треплет занавеску, и громче грома гремит замок – сын на пороге. И плачет мать, и руки дрожат, и очки куда-то запропастились – а он стоит перед тобой, и ты понимаешь, из какой дали он вернулся, твой взрослый сын, волосы выгорели добела, лицо чёрное, нездешним загаром, весь вспружиненный и такой взрослый. "Папочка, я лечу! Папочка, ты видишь?!" Слава Богу, сынок, слава Богу. Живой. Мать обнимает, плачет, ливень шумит, стонет, сын отцу в глаза смотрит. Слов не хватает. Да и не надо. В глазах вся душа: "Здравствуй, отец". Мать будет о картошечке, мать будет о котлетках, всё будет, плача и смеясь, подкладывать и подливать, а твой сын тебе в глаза смотрит, и ты видишь его стальные глаза, и вдруг замечаешь седину на висках. "Ох, сынок, где же ты летал, сыночек..." И тихие разговоры, и тихий ливень, и мать дрожащими руками разглаживает без единой морщинки отутюженную простынку, поправляет одеялочко, подушечку сыночку под головочку, развешивает форму на спинку стула, цепляется за звёздочки на погонах – точно так словно портфель первоклашке собирала, пенал, ручки, тетрадочки, дневник, на обложке ручкой нарисованные самолёты со звёздами, а ты стоишь у окна, ждёшь, не мешаешь, молчишь, смотришь на ночной ливень, смывающий пыль, целующий землю и листья, щедрый, молодой, сильный, неугомонный, безудержный, и хорошо, что воды на щеках не видно, мужчины не плачут, сынок, слёзы – всего лишь вода. Вода из глаз, вода с неба, вода по сухой земле клокочет потоками.

"Где же ты летал, сынок..."
#круговорот