Кем себя возомнил этот Ронан Макгэрри?
Более того, кем он посчитал меня?
Приглашать меня уединиться с ним в женском туалете!
Господи, и он выглядел так, словно правда ожидал, что я скажу "да".
Смахивая слезы, я сжимала и разжимала кулаки, колени тряслись от гнева, а по телу растеклось унижение.
Я ненавидела людей.
От них сплошные разочарования.
...
Я сама себя бесила из-за того, что только плачу от злости.
А хотелось кричать.
Кричать — это гораздо лучше, чем плакать.
И мне мерзко от самой себя: ведь я просто застыла.
...
Хватит позволять страху сковывать меня по рукам и ногам.
Я имею право постоять за себя.
Самозащита — вынужденная мера.
Говорят, что инстинктивная реакция — это "бей или беги".
Мне не было свойственно ни то ни другое.
Вместо того чтобы бить или бежать, я замирала.
Каждый чёртов раз.

Сегодня я получил ценный урок. Не рискуй спрашивать девчонку о том, что она думает, если не готов вынести удар по своему сраному эго.
«Ты отрицаешь необходимость выздоровления, а я знаю: тебе больно... ты играешь со своим телом в опасную игру. Если бы твои врачи знали, сколько боли ты выдерживаешь на самом деле, они бы ни за что не разрешили тебе выйти на поле».
Её слова не давали покоя.
Наверное, потому, что в них был смысл.
Меня бесило, что она оказалась права насчёт моего тела.
Я упрямее осла, поэтому так защищался, когда она показала всю херову изнанку.

Я не понимал, как люди могут издеваться над любимыми животными, но в особенности над собаками.
Собаки слишком хороши для нас.
Люди не заслуживают любви и верности, которые дарят им собаки.
Я любил собак.
Я им доверял.
В том, как собака на тебя смотрит, есть что-то особенное, ей плевать, кто ты: знаменитый регбист или бомж.
Собакам важно лишь то, как ты к ним относишься, и если они решают, что ты их человек, у тебя появляется верный друг до конца собачьей жизни.

— Хватит его защищать, — прошипела я, стараясь говорить тихо, чтобы не разбудить человека, который счастливо ломал мою жизнь с тринадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года — с того самого дня, когда я появилась на свет в этой гребаной токсичной семье. — Хватит, мама! Никакие твои слова не помогают. Всё просто происходит снова и снова. Так что перестань его оправдывать и объяснять его закидоны. Мы устали это слушать.

Я убрала волосы от лица и показала на шрам на виске.
Отец одарил меня им, когда мне было одиннадцать, и он едва не искалечил меня бутылкой из-под виски.
Шрамов, оставленных той бутылкой, было намного больше, и мама давно знала про них.
— Тебе так хочется разобраться с агрессией в школе, мам, — всхлипывала я, даже не пытаясь вытирать слезы, катившиеся по щекам. — А ведь главный агрессор живёт под этой крышей.

Я никогда не хотела возвращаться в этот дом.
Сознание того, что иного выбора нет и возвращаться все равно придётся, было особой разновидностью ада.
Обычно убегают от чего-то. Впервые в жизни мне хотелось, чтобы существовало безопасное место, куда я могла убежать.
Я чувствовала, что медленно умираю в этом доме.
В своём родном доме.

Дрожа всем телом, я цеплялась за Джонни и молила о том, чтобы в тот момент он стал моей силой, потому что я так больше не могла.
Не могла так жить.
Я была такой одинокой.
Всю свою жизнь.
Мне было очень страшно.

Находится рядом с Джонни сейчас казалось так же легко, как дышать.
Странная реакция на близость к нему, но именно так я это ощущала.
Я наслаждались тем, что сидела рядом с ним.

До рождественских каникул я вообще ничего не знал об этой девчонке, а после не проходило ни дня, чтобы я не думал о ней.
Я не хотел её отпускать.
Интуиция подсказывала: если я это сделаю, она вернётся с ещё одним синяком.
По крайней мере, пока она со мной, она в безопасности.
В её жизни происходило что-то очень паршивое.
Что-то такое, отчего мне хотелось схватить её и уехать куда угодно.

Я реагировала на все чрезмерно.
Мне нужно что-то с собой делать.
Нужно перестать все время всего бояться.
Но перестать было непросто, потому что большую часть времени, когда не спала, я пребывала в тревоге и паранойе.
Джоуи говорил, что я должна научиться давать сдачи.
Это я слышала от него и вчерашним вечером, когда он массировал мне спину, а я пыталась восстановить дыхание после панической атаки.
Брат считал, что, если отец снова поднимет на меня руку, я должна взяться за оружие.
Этого я тоже боялась.
Я боялась выпустить наружу такое, что потом не сумею загнать обратно.

— Просто будь осторожен и проявляй терпение. Она моложе тебя, и я уверена, что ты сам прекрасно знаешь, что надо двигаться в её темпе.
— Мама, прошу тебя. — Я запрокинул голову и вздохнул. — Давай остановимся.
— Я лишь пытаюсь тебе сказать: будь осторожен. Не сломай её, Джонни. — Мама дотронулась до моей щеки и грустно улыбнулась. — Она и так кажется сломанной.

А потом она поцеловала меня и вдребезги разнесла мой тщательно выстроенный мир.
Шаннон меня поцеловала, и я застыл.
Я буквально задохнулся под волной самых ненормальных и чуждых мне эмоций и ощущений, какие только можно представить.
Я этого не ожидал.

— А тебе нравится Reckless Kelly? — задала новый вопрос она.
Я покачал головой.
— Даже не слышал о них.
— У них есть новая песня "Wicked Twisted Road", — пояснила Шаннон. — Ты точно её ни разу не слышал?
У меня остановилось сердце.
Песня из паба.
Песня запавшая мне в голову.
Черт...
— А тебе стоило бы, — продолжила Шаннон. — В смысле, послушать. — Её щеки покраснел. — Мне она напоминает о тебе.
Потрясающе.
Просто потрясающе, что она со мной делала.
Отчасти потому, что слова песни имели ко мне отношение, но в основном потому, что она связала их со мной.

Я знал, что поступаю неправильно.
Я пропустил вчерашнюю тренировку, а в минувшие две недели — ещё пару.
Из-за неё.
Потому что, когда она прыгнула в пропасть, я слетел за ней.