Анекдотъ о Ржевскомъ (настоящемъ!), или О тараканахъ вмѣсто изюма (1/2).

«Замѣчательна по своему вліянію на дѣтство и первое воспитаніе Александра Сергѣевича и сестры была ихъ бабушка Марья Алексѣевна [Ганнибалъ, урожденная Пушкина]. Происходя по матери изъ рода Ржевскихъ, она дорожила этимъ родствомъ (см. „Родословную“) и часто любила вспоминать былые времена. Такъ, передала она анекдотъ о дѣдушкѣ своемъ Ржевскомъ [Юріи Алексѣевичѣ, нижегородскомъ губернаторѣ], любимцѣ Петра Великаго. Монархъ часто бывалъ у Ржевскаго запросто и однажды заѣхалъ къ нему поужинать. Подали на столъ любимый царя блинчатый пирогъ: но онъ какъ-то не захотѣлъ его откушать, и пирогъ убрали со стола. На другой день Ржевскій велѣлъ подать этотъ пирогъ себѣ, и какой былъ ужасъ его, когда вмѣсто изюма въ пирогѣ оказались тараканы—насѣкомые, къ которымъ Петръ Великій чувствовалъ неизъяснимое отвращеніе. Недруги Ржевскаго хотѣли сыграть съ нимъ эту шутку, подкупивъ повара, въ надеждѣ, что любимецъ царскій дорого за нее поплатится».

(Воспоминанія о дѣтствѣ А. С. Пушкина (со словъ сестры его О. С. Павлищевой), написанныя въ С.-П-бургѣ 26 октября 1851).

Однако тараканы въ филипповскихъ сайкахъ взялись не отсюда: воспоминанія Павлищевой были опубликованы въ 1936 году. Байка о царѣ, обнаруживающемъ въ угощеніи таракана, котораго сообразительный подданый выдаетъ за изюминку, гуляла въ народѣ.

Анекдотъ о Ржевскомъ (настоящемъ!), или О тараканахъ вмѣсто изюма (2/2).

«Вошли въ кухню. Тамъ тоже чистота да порядокъ во всемъ. Дѣло было къ обѣду. Все изготовили, что есть наилучшаго: супъ куриный для трудныхъ, хлѣбъ бѣлый, хлѣбъ черный—все, знаете, хоть на выставку [дѣло происходитъ въ кіевскомъ госпиталѣ]. Но ужъ видно пошло имъ на несчастье!.. Взялъ государь [Николай Павловичъ] бѣлый хлѣбъ и разломалъ пополамъ... А тамъ тараканъ!.. Этакой, знаете, тараканище—въ одной половинкѣ такъ и чернѣетъ весь. Государь строго взглянулъ на старшаго доктора, тотъ и онѣмѣлъ. Государь ткнулъ ему въ руки половинки съ тараканомъ и спросилъ:

— А это что?

А тотъ ни гласу, ни послушанія; и глазами ужъ не хлопаетъ, а такъ, знаете, въ безсмысліи и пребываетъ. Государь смотритъ на него строго и ждетъ отвѣта. Старшій докторъ эту самую половинку и сунулъ въ руки помощнику своему: впалъ, знаете, въ полное безсмысліе. Помощникъ, какъ только увидѣлъ въ своихъ рукахъ таракана, такъ и самъ вдругъ задрожалъ и впалъ въ безсмысліе, да и сунулъ эту половинку хлѣба третьему, кто тамъ былъ у нихъ помладше. Третій, чуть только попалъ къ нему въ руки проклятый тараканъ, тоже задрожалъ и впалъ въ безсмысліе. Только этакъ, знаете, и ходитъ тараканъ изъ рукъ въ руки—и всѣ отъ него какъ шальные дѣлаются.

Видя такое ихъ всѣхъ безсмысліе и безгласіe (этого онъ терпѣть не могъ), государь Николай Павловичъ наморщилъ лобъ и грянулъ:

— Да что же это такое?

Всѣ такъ и окаменѣли, просто истуканами подѣлались, и не дышутъ, и сердце ужъ не бьется...

Но тутъ неожиданно вышелъ необычайный случай.

Въ кухнѣ былъ тамъ одинъ отставной фельдфебель, что̀ порціи раздаваль: этакій, знаете, мужчина могучій, огромный, усищи сѣдые, вся грудь въ крестахъ, въ медаляхъ всякихъ, на лбу шрамъ отъ турецкой сабли. Такъ вотъ, когда тараканъ сталъ переходить изъ рукъ въ руки, отъ старшаго къ младшему, такъ попалъ послѣ всѣхъ и къ этому фельдфебелю. Государь въ это самое время и спросилъ: „Да что же это такое“? Вотъ фельдфебель тотчасъ и отчеканилъ:

— Изюмъ... ваше императорское величество!

Да съ этими словами выковырнулъ пальцемъ таракана, и прямо его себѣ въ ротъ! Только и видѣли, какъ тараканъ мигнулъ у всѣхъ передъ глазами, только и слышали, какъ тараканъ затрещалъ на зубахъ у фельдфебеля. Самъ государь Николай Павловичъ пришелъ въ удивленіе отъ такой его смѣлости, посмотрѣлъ на него пристально, посмотрѣлъ и спрашиваетъ (да ужъ безъ грозы):

— Какой же это изюмъ?

— Сладкій, ваше императорское величество!—громко и отчетливо отрапортовалъ фельдфебель, проглотивъ изюмъ...

И что же вы думаете? Всѣ замѣтили, какъ гроза у государя стала проходить».

(Лоначевскій А. И. Украинцы о царѣ // Историческій Вѣстникъ. Т. ХХѴІІ. 1887).

Эта «солдатская легенда» была записана авторомъ «около десяти лѣтъ тому назадъ» отъ кіевскаго военнаго фельдшера.

Можно долго спекулировать, въ какой мѣрѣ такого рода байки были навѣяны реальнымъ кулинарнымъ бытомъ. Главное, что это распространенный въ ХІХ вѣкѣ анекдотическій сюжетъ, который и увѣковѣчилъ В. А. Гиляровскій («забывъ», правда, отмѣтить его анекдотичность).

Собачьи котлеты, вареные черви, оленьи жилы и прочіе изыски настоящей китайской кухни.

«Мистеръ Дентъ, англійскій агентъ въ Кантонѣ, вѣжливо постарался, чтобы и меня пригласили на большой обѣдъ, который членамъ великобританской факторіи давалъ богачъ Санъ-ква, членъ Китайской Компаніи (по-китайски: хань) для торговли съ Западомъ (по-китайски: съ западными лѣшими). <...>

Описать китайскій обѣдъ почти такъ же трудно, какъ и съѣсть его. Дентъ просилъ какъ милости, чтобы обѣдъ былъ изготовленъ совершенно по китайски, безъ всякой примѣси европейскаго, и добрый хозяинъ въ точности сдержалъ слово. Я попробую, однако, описать нѣсколько кушаньевъ. Прежде всего, надо сказать, что обѣдъ состоялъ по-крайней-мѣрѣ изъ пятидесяти блюдъ. Приборъ составляли: крошечная серебренная тарелочка, такая же чашечка вмѣсто стакана, двѣ палочки изъ слоновой кости, и родъ круглой ложки изъ очень толстаго форфору. Этими-то орудіями надо было намъ сдѣлать нападеніе на самый страшный обѣдъ, какой мнѣ случалось видѣть. Намъ подали сначала родъ супу изъ ласточкиныхъ гнѣздъ. Вы конечно слышали о ласточкиныхъ гнѣздахъ, но вѣрно никогда ихъ не кушали. Мнѣ это блюдо было уже знакомо. Въ Маниллѣ я нѣсколько разъ отвѣдывалъ его изъ любопытства, но тогда я ѣлъ ложкой. Теперь же надо было употребить въ дѣло палочки: толстой ложкой невозможно было захватить этой густой жидкости, походившей вкусомъ и видомъ на вермишели. Я взглянулъ на Китайцевъ: они опустошали свои тарелки съ удивительной быстротою, между тѣмъ какъ у насъ палочки съ трудомъ удерживались въ пальцахъ. Обѣ палочки надо держать въ правой рукѣ: одну между мизинцемъ и указательнымъ пальцемъ, другую между большимъ и четвертымъ, въ видѣ треугольника, котораго конецъ открывается и захватываетъ пищу. Важныя лица Китайцевъ разгладились, когда они примѣтили, какъ безполезно усиливались мы подражать имъ, и мнѣ уже показалось было, что басня о «Лисицѣ и аистѣ» осуществится съ нами. Наши друзья однако дали намъ нѣсколько уроковъ, такъ что мы наконецъ выучились порядочно работать. Мои успѣхи были даже такъ быстры, что послѣ часоваго упражненія я могъ захватывать палочками самыя крошечныя зернышки рису.

Всѣ нашли, что ласточкины гнѣзда превосходны; это блюдо очень славится въ Китаѣ, и намъ его подавали пять или шесть разъ въ надлежащихъ промежуткахъ и въ различныхъ видахъ. Голубиныя яйца, сваренныя цѣликомъ въ соку ягнятины, послѣдовали за гнѣздами, и каждый изъ гостей объявилъ, что онъ ничего лучшаго не ѣдалъ. Потомъ явились котлеты изъ собачьяго мяса; но хотя у Китайцевъ считается неучтивостью отказываться отъ предлагаемыхъ кушаньевъ и у нихъ лучше подвергнуться дурному пищеваренію, чѣмъ рѣшиться на отказъ; я однако не могъ себя принудить дотронуться до мяса этого животнаго. Намъ подали потомъ перья акулы, которыхъ вкусъ очень походитъ на вкусъ раковъ. Ловля акулъ происходитъ вокругъ маленькихъ пустынныхъ островковъ, гдѣ бѣдные китайскіе рыбаки подвергаются, впродолженіи трехъ четвертей года, ужаснымъ лишеніямъ для того, чтобы доставить это лакомство своимъ богатымъ соотечественникамъ. Послѣ акуловыхъ крыльевъ принесли голотуріи, морскихъ червей, сваренныхъ цѣликомъ, для того, чтобы не испортить ихъ наружности. На этотъ разъ опять отвращеніе взяло верхъ; мнѣ такъ было противно смотрѣть на этихъ толстыхъ, длинныхъ, черныхъ глистовъ, которые какъ будто оборонялись и сжимали свои колечки, вооруженныя острыми рожками, что пока мои сосѣди, нѣжно захватывая ихъ концами палочекъ, глотали какъ удавы, я закрылъ своего червяка ложкой, чтобы только не имѣть его передъ глазами. Что̀ еще сказать вамъ? подавали множество вещей, которыхъ я не могу ни запомнить названія, ни понять составу; оленьи жилы, рыбьи глаза, овощи, мяса различнаго роду, и все это до такой степени измѣненное, что бьюсь объ закладъ, вы бы никакъ ничего не отгадали. Въ моемъ желудкѣ скоро начался такой страшный хаосъ, что пріемы горячаго китайскаго вина (самъ-шу), которымъ подчивали меня безпрестанно, едва могли меня успокоить».

(Званый китайскій обѣдъ. Разсказъ путешественника // Библіотека для Чтенія. Т. ХСІ. 1848).

Ну, и к 165-летию Антона Павловича у меня тоже, конечно, найдётся. Рассказывают, что Чехов любил вареники, особенно с вишней. «Поспевают вишни. Вчера ели уже вареники из вишен с кружовенным вареньем». Делали как-то в честь классика такие. Нежнейшие вареники, с правильной сочной начинкой. Сами в рот прыгали, ага. Ой, это уже от другого автора. Кстати, одним из псевдонимов Чехова был «Шампанский». Отдавая дань уважения, подавали мы их с соусом из игристого вина. На вишнёвом киселе. С «кружовенном вареньем», да. «… я с тоской вспомнил о Ваших художественных варениках». Наши также непросто будет забыть. Выложил в «Хрониках русской кухни» рецепт.

Къ стати о рябчикахъ.

«Одно меня сокрушаетъ: человѣкъ мой. Вообрази себѣ тонъ московскаго канцеляриста, глупъ, говорливъ, черезъ день пьянъ, ѣстъ мои холодные дорожные рябчики, пьетъ мою мадеру, портитъ мои книги и по станціямъ называетъ меня то графомъ, то генераломъ. Бѣсить меня, да и только».

(А. С. Пушкинъ—Н. Н. Пушкиной. 19 сентября 1833 г. Изъ Оренбурга въ С.-Петербургъ).

#кстатиорябчикахъ

Ѳедоръ Осиповичъ Шехтель, оказывается, тоже баловался оформленіемъ парадныхъ меню.

Обѣдъ состоялся по случаю коронаціи, но къ числу офиціальныхъ не относился: 25 мая 1896 года былъ данъ обѣдъ Дипломатическому Корпусу въ Георгіевскомъ залѣ, меню котораго оформилъ Эрнестъ Карловичъ Липгартъ.

Съ гастрономической точки зрѣнія меню классическое, можно даже сказать скучноватое. Съ художественной точки зрѣнія—сказочная красота! Объемъ и многослойность рисунка выдаютъ въ художникѣ-оформителѣ еще и архитектора. Интересно написаніе слова «разстегай»: обычно употреблялась форма «растегай».

Вообще по меню второй половины ХІХ—начала ХХ вѣка можно изучать исторію русскаго искусства. Ихъ оформляли лучшіе художники, что само по себѣ говоритъ о высокомъ уровнѣ и статусѣ гастрономической культуры въ поздней Имперіи.

Сейчасъ я не знаю ни одного рестораннаго или банкетнаго меню, которое бы оформилъ сколько-нибудь извѣстный мастеръ, а не дизайнеръ на подрядѣ. (Если кто знаетъ—подѣлитесь, будьте любезны.)

А вотъ такъ приглашали почетныхъ гостей на «коронаціонные обѣды», точнѣе—извѣщали о приглашеніи къ обѣду. Великолѣпное сочетаніе императивности и церемоніальной вѣжливости.

Москва, 25 Мая 1896 года.

По повелѣнію Ихъ Императорскихъ Величествъ, Оберъ-Гофмаршалъ имѣетъ честь извѣстить о приглашеніи Васъ, въ Воскресенье 26 сего Мая, в 6½ часовъ, къ обѣду въ Александровскомъ залѣ Большаго Кремлевскаго Дворца.

Дамы въ вырѣзныхъ платьяхъ.
Кавалеры въ парадной формѣ и лентахъ.

(Приглашеніе на имя мануфактуръ-совѣтника Александра Алексѣевича Бахрушина; хранится въ Музеѣ Москвы. 26 мая 1896 года былъ данъ обѣдъ московскимъ властямъ и участникамъ въ коронаціонныхъ приготовленіяхъ).

Къ стати, славно бы получилось, если бы русская національная кухня взяла и одолѣла въ этомъ заведеніи россійскую многонаціональную. Заходишь эдакъ въ Домъ россійской кухни, а тамъ въ одномъ углу— плёсскіе углы, въ другомъ—тульскіе калачи, въ третьемъ—селигерскіе рыбники, въ четвертомъ—московскія кулебяки, въ пятомъ—татарскіе эчпочмаки. И такъ кругомъ, въ естественной пропорціи 4:1, а «орды» и слѣдъ простылъ.

Шучу, шучу. Ежу понятно, что государственные люди эдакой зрады не допустятъ.

#домроссийскойкухни

...И ведро щей въ дорогу.

«Съ 1786 или 1787 года [14 лѣтъ отроду] я былъ уже записанъ въ конный полкъ гвардіи въ чинѣ вахтмейстера; меня отправили на службу царскую, дали мнѣ слугу и дядьку Филиппа, снабдили избыточно бѣльемъ, полотенцами, чулками и проч., и пр. Дядькѣ Филиппу вручили пятьсотъ рублей денег на содержаніе мое во градѣ Св. Петра, наказавъ ему деньги поберегать, мнѣ воли не давать тратить деньги напрасно; кибитку, въ которой меня отправляли, начинили, какъ праздничный пастетъ, пирогами, пирожками, кулебякой, домашними сухарями къ чаю, калачами тверскими (лучшіе калачи въ Москвѣ пекли тогда на Тверской улицѣ); къ сему провіанту было пріобщено три, четыре кисы съ жареными курицами, утками; гусь и индѣйки жареные, во уваженіе ихъ дородства, имѣли отдѣльное помѣщеніе, для каждой изъ сихъ первостатейныхъ особъ была особая киса; сзади кибитки было привязано,—не подумайте чего инаго,— было привязано большое ведро съ замороженными щами».

(Записки Александра Михайловича Тургенева. 1848 // Русская Старина. Т. XLѴII. 1885).

«КИСА́. Короткой мѣшокъ коженой или суконной, коего отверстіе стягивается продѣтыми снурками» (Словарь Академіи Россійской).

Также замѣчательно сравненіе набитой снѣдью кибитки съ пастетомъ—какъ напоминаніе о томъ, что долженъ представлять собою настоящій паштетъ, въ отличіе отъ мусса, по совѣтской привычкѣ называемаго у насъ «паштетомъ».

Это вамъ не блинами баловаться:

ДѢТСКАЯ МАСЛЯНИЧНАЯ ГОРА.

Взявъ муки, замѣси на яицахъ, молокѣ и маслѣ, положа туда по вкусу соли; раскатавши тѣсто, и вырѣзавши его наподобіе горы, съ боковъ изъ таковаго же теста накатай столбиковъ, положи ихъ на приличное для нихъ мѣсто, поставь въ печь и когда поспѣетъ, вынь, и ставь на каромели или на тестѣ, на длинномъ блюдѣ и дѣлай какъ Московскія масляничныя горы, средину облей глазиромъ какь бы на манеръ льду; замѣсивши тѣсто на однихъ яицахъ, раскатай, нарѣжь, въ два пальца шириною и въ пять вершк. длиною, длинненькія полосочки, и нарѣзавъ ножичкомъ родъ бахрамы, для того, чтобы можно было завернуть ихъ наподобіе ёлки, все это завертывай на деревянную шпильку, намажь желтками, и изжаривъ въ маслѣ въ кострюлькѣ, разставляй по горѣ, гдѣ нужно; сверху изъ этого же тѣста сдѣлай розанъ, подцвѣти его баканомъ, а съ боковъ поставь возлѣ столбиковъ лѣсенки; изъ такого же тѣста сдѣлай санки: дѣти сажаютъ на нихъ сдѣланныя ими маленькія куколки, пускаютъ ихъ съ горы кататься, а сами начинаютъ этимъ утѣшаться.

Примѣчаніе. Дѣлать глазиръ: взявъ три яица, отними бѣлки и положи по пропорціи толченаго сахару; выжавъ свѣжаго лимону, стирай ложкою на тарелкѣ наподобіе сметаны; сію масляницу ставятъ на столъ и окладываютъ кругомъ хлѣбеннымъ.

(Послѣдній трудъ слѣпца-старца Герасима Степанова... Москва, 1851).

У Герасима Степанова, кромѣ того, есть любопытное описаніе украшенія елки, которая въ серединѣ ХІХ вѣка только начинала входить въ русскій бытъ (такъ же какъ и во французскій, англійскій и американскій). Описаніе въ главныхъ деталяхъ повторяетъ прекрасное стихотвореніе В. Г. Бенедиктова.

ИНОСТРАННАЯ ДѢТСКАЯ ЕЛКА.

Иностранцы изготовляютъ означенную ёлку наканунѣ праздника Рождества, а Русскіе въ этотъ самый день, къ вечеру, слѣдующимъ образомъ: посадивши эту ёлку въ кадку или въ садовый горшок въ землю, накрывають круглый столь скатертью, посрединѣ онаго стола ставятъ ёлку, и подвѣшивая на сучки разные фрукты и виноградъ, все оное разукрашивають разными лентами; также къ сучкамъ кругомъ зажигаютъ мелкія восковыя свѣчки, ставятъ разный десертъ и дѣтскія забавы подъ номерами; подаютъ кофе, чай и десертъ; на веселящихся дѣтей радуются какъ родители, такъ и гости.

(Послѣдній трудъ слѣпца-старца Герасима Степанова... Москва, 1851).

Иллюстрація 1872 г. взята изъ книги Е. В. Душечкиной «Русская елка» (1-е изд.—2002).

Изъ небезъизвѣстнаго внутренняго монолога Анны Карениной:

«Филипповъ, калачи. Говорятъ, что они возятъ тѣсто въ Петербургъ. Вода московская такъ хороша. А, Мытищенскіе колодцы и блины. И она вспомнила, какъ давно, давно, когда ей было еще семнадцать лѣтъ, она ѣздила съ теткой къ Троицѣ».

Комментарій къ этому фрагменту изъ монографическаго изслѣдованія романа Толстого совѣтскаго литературовѣда Э. Г. Бабаева 1978 года (монографія вышла къ 100-лѣтію публикаціи романа):

«Мысли ее прерываются. Анна рассеянно читает вывески над дверями магазинов, ее внимание развлекают случайные впечатления улицы. Филипповские калачи, московская вода напоминают ей по какому-то странному ходу мысли о мытищенских колодцах и поездке на лошадях к Троице».

«По какому-то странному ходу мысли». Толстовѣдъ Бабаевъ, очевидно, не понимаетъ, какъ связаны мысли главной героини, а связаны они строго логически—до джойсовской перепутаницы тутъ еще далеко. Московская вода—изъ мытищенскихъ ключей, тогда она славилась своимъ вкусомъ. Именно въ водѣ, наряду съ лучшей крупитчатой мукой, видѣли причину особеннаго вкуса московскихъ калачей и прочаго хлѣбеннаго. Поэтому, собственно, и возили калачи въ С.-Петербургъ (если возили—легенда требуетъ провѣрки): туда можно было доставить муку, но смѣшно было бы доставлять московскую воду. Объ этомъ писалъ еще А. В. Терещенко въ «Бытѣ русскаго народа» (1848):

«Московскія сайки, какъ равно: вяземскіе пряники, только могутъ печься на своемъ мѣстѣ. Въ другомъ же мѣстѣ, никакое искуство не сдѣлаетъ ихъ вкусными,—этому причиной вода и выдѣлка мѣстной муки».

(Кстати, сейчасъ на выборъ муки и тѣмъ паче воды для калачей рѣдко обращаютъ вниманіе: главное—воспроизвести «прикольную» форму.)

Наконецъ, въ Мытищахъ традиціонно останавливались паломники по пути въ Троице-Сергіеву лавру («Троицу»). Читатели Толстого, конечно, понимали все это мгновенно, да и въ началѣ ХХ вѣка врядъ ли нужно было кому-то пояснять. Въ совѣтскіе же годы толстовскій текстъ перестали понимать даже толстовѣды. Это къ вопросу объ обвалѣ гуманитарнаго знанія въ СССР.

Но вернемся къ калачамъ. Левъ Николаичъ ихъ очень любилъ: неслучайно они регулярно встрѣчаются въ его произведеніяхъ, причемъ не просто какъ видъ хлѣбеннаго. Калачи включаются въ разныя образныя и смысловыя конструкціи—прямо хоть статью пиши: «Калачи въ жизни и творчествѣ Л. Н. Толстого». Тутъ и знаменитое сравненіе кражи калача съ адюльтеромъ въ діалогѣ Облонскаго съ Левинымъ («Калачъ иногда такъ пахнетъ, что не удержишься»), и вѣроятная связь калачей съ родомъ занятій Катюши Масловой, и басня «Три калача и одна баранка», и многое другое.

И такая деталь изъ дневника Д. П. Маковицкаго: «Вечеромъ Л. Н. долго не пил чай. Ждалъ калачей изъ Тулы. Но кучеръ Адріанъ долго не возвращался, такъ и не дождался».

#калачи

Интересное разсужденіе, но на самомъ дѣлѣ граница между «масленымъ» и «маслянымъ» размыта, и поймать ее на основѣ реальныхъ текстовъ мудрено. Что касается Масляницы, то форма съ «я» абсолютно преобладаетъ въ печатной продукціи ХІХ—начала ХХ вѣка, какъ бы ни писали въ словаряхъ. Неудивительно: Масляница выглядитъ и звучитъ полнѣе, сочнѣе, маслянѣе, наконецъ. Да-да: «лѣсъ» безъ ятя не пахнетъ.

Хорошая подборка масляничныхъ иллюстрацій ХІХ вѣка. (Текстъ лучше не читать: полный наборъ полной ахинеи, включая медвѣдей комомъ,—и не смотри, что это ГИМ.)

Въ частности, шикарная литографія со сценой угощенія дорогого зятя правильными, въ печи испеченными блинами.

И хорошая подборка масляничныхъ картинъ въ довѣсокъ.

«Любовь русскаго народа къ толокну... сильно способствуетъ [его] приросту и физіологическому благоденствію».

«Въ восточной половинѣ Россіи народъ любитъ толокно. Вятичей зовутъ „толоконниками“. Толокно—это неоцѣненный по удобоваримости, быстротѣ приготовленія, портативности—своеобразный консервъ; онъ одинаково полезенъ бѣдному страннику, воину въ походѣ и богатому путешественнику.

Русское толокно обыкновенно приготовляютъ изъ крупно-молотой овсяной муки, слегка поджареной. Можетъ быть также подготовлена ржаная и пшеничная мука. Чѣмъ крупнѣе перемолъ, тѣмъ лучше,—тѣмъ менѣе толоконная похлебка будетъ напоминать клейстеръ.

По степени размола, частицы муки для толокна должны занимать среднее мѣсто между мельчайшею манною и крупичатою, пшеничною, русскою мукою. Полагаю, что любовь русскаго народа къ толокну, къ крупно молотой русской ржаной и пшеничной мукѣ—сильно способствуетъ приросту и физіологическому благоденствію русскаго народа. Не даромъ на западѣ Европы недавно появился „хлѣбъ здравія“ изъ крупно-молотыхъ зеренъ. Проживая долго за границею, я всегда чувствовалъ особенное влеченіе, сильное желаніе поѣсть иногда хлѣба, калача,—изъ русской, крупно молотой ржаной или пшеничной, крупичатой муки. Я объясняю себѣ это желаніе привычкою организма къ перевариванію, ассимиляціи именно муки крупно-смолотой, на каменныхъ жерновахъ, а не на металлическихъ вальцахъ паровыхъ мельницъ. Вѣроятно, металлъ вальцовъ отчасти придаетъ мукѣ особенный вкусъ, непріятный для русскаго желудка.

Вятичи—спеціалисты по этой части—готовятъ толокно такъ. Беруть чашку сухой, поджареной муки, въ нее понемногу подбавляютъ негорячаго молока либо квасу;—получается крутая, кашицеобразная желтоватая масса. Я ѣлъ эту массу, какъ кашу, запивая стаканомъ чая. Не чувствовалъ ни малѣйшаго разстройства своего слабаго желудка.

Пробовалъ пить толокно съ кофе или чаемъ, подмѣшивалъ въ эту смѣсь масло или сливки; въ этомъ видѣ толокно мнѣ казалось менѣе пріятнымъ, менѣе удобоваримымъ. Такое толокно мнѣ напоминало своимъ видомъ кофе изъ гималайскаго жита».

Массальскій Н. Поволжье, Пріуралье и лечебныя степи. С.-Петербургъ, 1896.

Попалось на глаза раннее стихотвореніе Василія Князева—шебутного «пролетарскаго поэта», выходца изъ состоятельной купеческой семьи, примкнувшаго къ большевикамъ. Совѣтская власть щедро отблагодарила «Краснаго звонаря»—пятью годами лагерныхъ работъ, до которыхъ он не дожилъ: скончался на тюремномъ этапѣ. Но рѣчь не о его печальной судьбѣ, а о веселомъ масляничномъ стихотвореніи 1914 года. Написано оно на скорую руку, и изъ него уже выглядываетъ «пролетарщина». Однако именно литература второго и третьяго ряда часто бываетъ кладеземъ бытовыхъ деталей.

ГИМНЪ БЛИНУ.

І.
Ты—символъ жизни, блинъ румяный,
Могучей жизни вешнихъ дней!
Потоки тающей сметаны
Съ тебя бѣгутъ, какъ снѣгъ съ полей.
Икринки черныя задорно
Тебя осыпали вездѣ,—
Посѣва маленькія зерна
На взрытой плугомъ бороздѣ.
Горячъ, какъ солнце Туркестана,
Сей солнцемъ выжженой страны.
Тепло точащій неустанно,
Ты символъ солнца и весны!

ІІ.
Ты—наша гордость, блинъ румяный,
И, огнедыщащій, не разъ,
Служа щитомъ намъ въ стычкѣ бранной,
Спасалъ отъ пораженья насъ!
Когда насмѣшкой дерзновенной
Насъ жгли сыны чужой страны,
На крикъ: «Что дали вы вселенной?»,
Мы гордо гаркали: «Блины!
Блины, презренныя собаки!
Блины, небесъ священный даръ!
Блины, селянки, кулебяки
И самоваррръ!!!»

Какъ видно, масляничный миѳъ вполнѣ сформировался уже къ началу ХХ вѣка: номеръ журнала «Солнце Россіи», въ которомъ было опубликовано это стихотвореніе, вышелъ 6 февраля 1914 года. Надо полагать, что снегъ на поляхъ въ то время лежалъ еще прочно, что ничуть не смутило автора.

Въ довѣсокъ—роскошная обложка масляничнаго номера «Солнца Россіи». Блины здѣсь уже жарятъ, причемъ на нѣсколькихъ сковородахъ сразу, но тѣсто замѣшано въ колоритномъ печномъ горшкѣ.

А скажи что-нибудь по-московски.

«Однажды на Диковкѣ, сидя на ситцевомъ диванѣ, они сумерничали съ Чеховымъ, толкуя о чемъ-то нарочито московскомъ—не то о калачахъ, не то о растегаяхъ съ осетриной или о фамильномъ чаѣ съ цвѣткомъ».

(С. Н. Дурылин. Артем. Станиславский. Чехов. В кн.: «К. С. Станиславский. Материалы. Письма. Исследования». М., 1955).

Какія прекрасныя темы для разговора—и какъ хорошо звучитъ: «фамильный чай съ цвѣткомъ». Т. е. китайскій черный чай высокаго сорта, съ обозначеніемъ фамиліи производителя, и съ большимъ содержаніемъ чайныхъ цвѣтковъ (почекъ). Чаеторговцы иногда такъ и писали: «чай съ цвѣткомъ». Куда какъ лучше этихъ корявыхъ «типсовъ».

#русскоечаепитіе

Электро-квасоваренное товарищество, друзья. Электро-квасоваренное!

Сказать, что это прекрасно—ничего не сказать.

#квасы

Какъ Симоновъ Тэффи московскими калачами соблазнялъ.

«Попытки Совѣтовъ обаять эмигрантовъ усилились въ іюнѣ 1946 года, когда была объявлена амнистія бывшимъ подданнымъ Россійской Имперіи и совѣтскимъ гражданамъ, находящимся за рубежомъ, въ результатѣ чего, согласно нѣкоторымъ оцѣнкамъ, 6 000 человѣкъ получили паспорта и вернулись въ Совѣтскую Россію [Johnston 1988: 179—180]. Соблазнить такихъ выдающихся личностей, какъ Бунинъ и Тэффи, было пріоритетной задачей, и Совѣты подключили къ ея выполненію одного изъ своихъ наиболѣе эффективныхъ эмиссаровъ—знаменитаго военнаго поэта и романиста К. М. Симонова (1915—1979). Лѣтомъ 1946 года онъ нѣсколько разъ встрѣчался съ Тэффи и Бунинымъ, воздѣйствуя на нихъ своимъ личнымъ обаяніемъ и кулинарными шедеврами, доставленными прямикомъ съ ихъ давно утраченной родины. Въ серединѣ августа Тэффи писала Валѣ [дочери]: „Очень талантливый и симпатичный. Страшно звалъ ѣхать въ Россію. Каталъ на автомобилѣ и угощалъ московскими калачами и икрой, кот<орую> получилъ прямо изъ Москвы, въ тотъ же день по авіону. Я калачи ѣла, но никуда ѣхать не собираюсь“».

Бунина описала устроенный у нихъ дома въ честь Симонова и его супруги „московскій ужинъ“, на которомъ присутствовали Тэффи и Банинъ [французская писательница азербайджанскаго происхожденія]. На столѣ были „водка, селедка, кильки, икра, семга, масло, бѣлый и черный хлѣбъ—все прислано на авіонѣ по просьбѣ Симонова“ [694]. 26 августа, послѣ отъѣзда Симонова изъ Парижа, Тэффи сообщила Валѣ, что они „очень подружились“: „Взялъ въ Москву мои пьесы и обѣщалъ поставить“. Въ другомъ письмѣ она распространялась о привилегіяхъ, обѣщанныхъ ей Совѣтами, и объясняла, почему она сопротивляется ихъ уговорамъ: „Представители одной сѣверной страны говорили, что если бы я захотѣла туда поѣхать, то мнѣ дали бы и домъ, и дачу, и слугу, и автомобиль. Но это значило бы уже, навѣрное, никогда съ тобой не увидѣться. И я ѣхать не хочу“».

(Хейбер Э. Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи / Пер. с англ. И. Буровой. С.-Петербург, 2021).

У Бориса Слуцкаго есть стихотвореніе «Чаеторговцы», впервые опубликованное, насколько можно судить, въ 1987 году. Оно хорошо извѣстно всѣмъ, кто интересуется исторіей чайной культуры и торговли въ Россіи. Главный смыслъ—обвиненіе крупнѣйшихъ чаеторговцевъ въ томъ, что ихъ потомки участвовали въ революціонномъ движеніи. Въ стихотвореніи есть такая строчка: «Чай индійскій, чай цейлонскій, чай японскій». И она сразу рѣжетъ глазъ: откуда въ этомъ ряду взялся экзотическій въ описываемое время японскій чай вмѣсто ожидаемаго китайскаго?

Разбираемую строчку, конечно, можно интерпретировать въ духѣ «Да плевать, какой тамъ чай, вонъ вы чего натворили». Но скорѣе всего передъ нами непроизвольная демонстрація невѣжества, вродѣ инвективы А. А. Тарковскаго въ адресъ Е. И. Молоховецъ или утвержденія писателя А. Я. Яшина о томъ, что сбитень—это «нѣчто вродѣ кока-кола или нашихъ ситро и лимонада». Можно вспомнить и казусъ толстовѣда Бабаева. Россійская Имперія, ея порядки, бытъ и культура были незнакомыми и непонятными даже для совѣтской интеллигенціи; что ужъ говорить объ остальномъ населеніи. И это одна изъ главныхъ причинъ, «почѣму РФ—не Россія».