В «Коммерсанте» вышла заметка о стремительном росте числа автомобилей, конфискованных в пользу государства за повторное пьяное вождение и ряд других нарушений, совершенных неоднократно. Поправки к УК, предусматривающие такое наказание, были приняты в июле 2022 года — с тех пор число осужденных по ним изменялось не сильно, при этом решения об изъятии машины суды принимали все чаще (см. график). Как отмечает в комментарии для газеты наш ведущий научный сотрудник Екатерина Ходжаева, применение этой санкции не выглядит сбалансированным: «конфискация предусмотрена только по тем составам, где нет жертв или ДТП, а там, где люди теряют здоровье или даже жизнь, нарушителю автомобиль оставляют».

Почему люди признают вину в том, чего не совершали: опыт США

Одна из особенностей американской системы уголовной юстиции — это возможность сделки с правосудием и связанная с нею высокая прокурорская дискреция. Этот институт крайне популярен: в условиях гарантированного конституцией суда (включая и суд присяжных) 95% подсудимых выбирают сделку, а не защиту в процессе. Такое положение дел позволило Марку Галантеру сформулировать известный тезис об «исчезающем суде» — по сути, американской версии обвинительного уклона, о котором мы много пишем применительно к российским судам. В свете такого сближения кажется особенно интересной американская литература, которая ищет ответ на вопрос: что заставляет идти на сделку тех, кто невиновен?

Авторы работы The Unexonerated: Factually Innocent Defendants Who Plead Guilty на материалах известных дел, в которых осудили невиновных, выделяют следующие стимулы пойти на сделку:
▪️ прокуроры предлагают согласиться на более легкое преступление и получить срок, который будет меньше, чем то время, которое подсудимый проведет за решеткой, пока идет процесс и апелляция;
▪️ нередко невиновные подсудимые идут на сделку уже во время повторного суда, выиграв первое дело, просто в обмен на немедленное освобождение;
▪️важна также цена вопроса. Модель теневого судебного процесса рассматривает диспропорцию наказаний после сделки и после суда не как результат скидки за сотрудничество (plea discount), а как наказание за отказ от него (trial penalty). Следовательно, чем выше возможное наказание после суда (особенно пожизненное или даже смертная казнь), тем больше вероятность, что невиновный согласится на сделку.

Недавно нам попалась небольшая статья аналитиков Innocence Project, которые работали не просто с известными случаями, а со статистикой — причем по таким делам, где невиновность осужденных впоследствии была доказана строго, с помощью ДНК-тестов. Оказалось, что 11% (40 человек из 362) из них согласились на сделку. Отличаются ли они от тех, кто потребовал суда? Авторы приходят к выводу, что, во всяком случае, по таким рутинно изучаемым характеристикам, как возраст и цвет кожи, две группы почти не отличаются. Похоже, решение пойти на сделку было связано скорее с характеристиками ситуации, в которой оказались подсудимые. (Выборка, к сожалению, маленькая, поэтому можно оперировать только описательными статистиками, но тем не менее). Так, в делах об убийствах 62% пошедших на сделку в противном случае рисковали смертным приговором. В 30% сделок в деле были другие подсудимые, то есть риск оговора в случае отказа от сделки. Сравнение по другим характеристикам можете увидеть в таблице под этим постом.

Таблица 1 из Innocents Who Plead Guilty: An Analysis of
Patterns in DNA Exoneration Cases, Cooper et al. 2019

Участие в военных конфликтах и домашнее насилие

Сегодня хотим рассказать вам про еще одну недавнюю статью-находку. Ее авторы задаются вопросом, почему женщины часто одобряют насилие со стороны мужей; показывают, что одним из важных факторов может быть адаптация к жизни с агрессивным супругом; и попутно демонстрируют, как влияет на мужчин участие в боевых действиях. Как оказались связаны эти сюжеты?

Чтобы подтвердить адаптационную гипотезу, исследователям недостаточно было найти положительную связь между агрессивностью мужа и толерантностью жены к партнерскому насилию: на поведение обоих супругов может влиять какой-то третий фактор (и четвертый, и пятый), связь может быть двусторонней, это все запутывает. Чтобы распутаться, нужно было найти такой источник вариации мужской агрессивности, который был бы совершенно внеположен как семейной ситуации, так и индивидуальными характеристикам супругов.

Такой источник нашелся в Турции. С 1984 по 2011 год в стране действовала строгая призывная политика, через армию прошло 97% молодых мужчин. Все они служили вне домашнего региона, причем пара «призывник — военная база» определялась случайно, по принципу лотереи. В результате этой лотереи часть призывников оказывалась в зоне вооруженного конфликта с Рабочей партией Курдистана на востоке страны. Это создало ситуацию «природного эксперимента»: мужчины отбирались для воздействия войной случайным образом, а значит, если после воздействия они стали агрессивнее тех, кому повезло служить в мирных условиях, это должно быть связано именно с этим опытом.

Необходимые для исследования данные произвел Турецкий институт статистики (ТуркСтат). В 2019 году он провел два опроса — мужчин и женщин, — целью которых было выяснить влияние военного опыта на жизнь ветеранов и их близких. Мужчин, среди прочего, спрашивали о том, насколько хорошо они контролируют гнев, насколько готовы применять насилие, насколько согласны с тем, что детей надо приучать к дисциплине и уважению к авторитету, и т. п. Женщин же спрашивали об их опыте насилия, а также о том, насколько приемлемым им кажется, что муж ударит жену, если она встретилась с семьей без его разрешения или если говорит с мужем так, что это его раздражает, — всего в 15 разных ситуациях. Интересно, что опрос проводился в западной части Турции, вдали от зоны конфликта — чтобы исключить другие каналы воздействия войны, кроме вернувшихся с нее мужчин. Из-за чувствительности вопросов в одной семье опрашивали только одного из супругов.

Первое, что сделали наши авторы, — воспользовавшись данными ТуркСтата и случайным распределением призывников в зону боевых действий, проверили, влияет ли этот опыт на проблемы с самоконтролем, готовность к насилию и авторитарные установки. Да, влияет: оцененные эффекты вы можете увидеть в Таблице 1 под этим постом. Это значит, что бинарную переменную «служил в зоне конфликта» можно использовать, чтобы увидеть эффект этой дополнительной агрессивности мужей на вероятность насилия и на толерантность жен к такому насилию. Пусть мы не увидим всего влияния агрессивности, вернее, влияния всей агрессивности — но выделенного влияния случайно приобретенной дополнительной агрессивности будет достаточно для того, чтобы получить подтверждение объяснению толерантности через адаптацию. И авторы находят такое подтверждение: женщины, чьи мужья побывали в зоне боевых действий, с большей вероятностью называли приемлемой пощечину от мужа за неправильное поведение или одежду, разговор с другим мужчиной, отказ от работы по дому и так далее (см. Таблицу 2).

Как это работает? Авторы приводят несколько возможных механизмов: стремление снять когнитивный диссонанс (сложно жить в страхе наказания за неподчинение и при этом считать, что это что-то неправильное), выученная беспомощность и потеря уверенности в себе и своих установках вследствие травматичного опыта.

Что отдельно впечатляет в этой работе — это аккуратность и тщательность, с которой авторы распорядились доставшимися им данными и квази-экспериментальной ситуацией. Например, они проверяют, действительно ли распределение на боевые и мирные базы не связаны с характеристиками призывников. Показывают, что агрессивность мужей сильнее влияет на тех женщин, кто вышел замуж не по своему желанию, тех, кому к моменту свадьбы не было 20, кто не получил высшего образования, не имеет собственного источника дохода или растит ребенка. Подробно разбирают возможные альтернативные объяснения (например: в брак с более агрессивными мужчинами могут вступать заведомо более подчиняющиеся женщины).

Рекомендуем к чтению. Очень убедительно.

Наши коллеги и соседи из ЦИАНО ЕУ устраивают мастерскую по работе с научной литературой — рекомендуем. Заявку на участие можно подать до конца этой недели.

🎓 Наукометрия для ученых: систематический обзор с нуля

Хотите написать обзор, который заметят? Научиться пользоваться современными инструментами для анализа огромных массивов публикаций? Подавайте заявку на серию воркшопов ЦИАНО - заявки принимаются до 28 февраля. Воркшопы разработаны ЦИАНО (ЕУ) при поддержке Фонда Потанина для авторов, которые хотят улучшить качество научных обзоров.

Вас ждут

✨ Мастер-классы: разберем наукометрические базы, AI-инструменты, библиографические менеджеры и многое другое.
✨Практика: участники подготовят черновик научного обзора и получат обратную связь от экспертов
✨Очное обсуждение(23–24 мая): разбор текстов, рецензирование и экспертные лекции.

Когда, где и кто

С 10 марта по 24 мая 2025 года.
Гибридный формат: онлайн-занятия и очное обсуждение в Европейском университете в Санкт-Петербурге.
Ведущие эксперты и исследователи Центра институционального анализа науки и образования (ЕУСПб), Института образования НИУ ВШЭ и СО РАН.

Как поступить?

Заявки принимаются до 28 февраля 2025 года.
Мы ждем авторов уже с некоторым опытом научных публикаций (если его нет, но вы очень хотите участвовать – напишите об этом в мотивационном письме). Для участия нужно написать мотивационное письмо и придумать идею обзора.

👉 Подробнее и регистрация: scientometrics.workshop.tilda.ws

#фондапотанина
#профессиональноеразвитие

Начните субботнее утро с бухгалтерской отчетности! Завтра Дмитрий Скугаревский выступит на Дне открытых данных с рассказом об опубликованной нами базе бухотчетности российских компаний:
- как мы собирали и улучшали эти данные,
- как валидировали,
- как с ними можно работать
- и какие ограничения нужно учитывать.

Если вы пропустили выступление Дмитрия на Городском экономическом семинаре ЕУ или хотели послушать его еще раз, то это ваш шанс.

1 марта, 11:15, только онлайн. Программа, регистрация и трансляция — на сайте события: https://opendataday.ru/msk

Сегодня, 1 марта, эксперты-криминалисты МВД празднуют свой профессиональный праздник. Они не первые, о ком вспоминают, когда речь заходит про МВД, но именно от них часто зависят перспективы уголовного дела: для следователей и судей выводы экспертов — это ключевое доказательство.

В качестве открытки прикладываем наш отчет «Кем и как творится судебная экспертиза»: в нем мы описали, среди прочего, особенности службы в ЭКЦ МВД на низовом уроне и карьерные треки экспертов-криминалистов.

Важным отличием экспертов-криминалистов МВД от их коллег в экспертных центрах Минюста является «опогоненность» — то есть включение в строгую иерархию со своими «потолками по званиям» и ограничениями в вертикальном продвижении. В то же время развитие экспертных методов и даже новых видов экспертизы создает условия для «горизонтального» карьерного роста — получения все большего числа допусков и, следовательно, роста востребованности внутри ведомства.

Интересно, что будучи нормативно выделены в отдельную ветвь в иерархии, работая на низовом уровне в отделах полиции, эксперты-криминалисты оперативно подчинены руководителям на местах, несут дежурства, и так далее. Это накладывает отпечаток на особенности отчетности и бумагооборота, иногда создает противоречия в материальном обеспечении. Подробнее об экспертах МВД и Минюста приглашаем вас прочитать в нашем отчете.

Наш французский агент прислал загадки про полицейских:

1. Как называли ночные полицейские велопатрули в Париже?
- Стервятники
- Совы
- Ласточки

Ответ:
Ночные полицейские патрули на велосипедах называли ласточками по причине сходства развевающихся плащей с крыльями этих птиц. Такую форму патрулирования для более быстрого реагирования ввели в начале ХХ века. В каждом парижском округе работали по ночам три бригады из четырех офицеров под руководством одного командира. В 1950 году в самом Париже трудилось 2819 «ласточек» и еще 2644 в предместях. Полностью от таких ночных патрулей отказались лишь в 1984 году. По ссылке можно посмотреть немного фотографий: https://amicale-police-patrimoine.fr/Hirondelles.html

2. Как называли автопатрули?
- Медведи
- Тигры
- Волки

Ответ:
В начале того же XX века в Париже случилось несколько случаев открытого разбоя: преступники использовали автомобили и были настолько уверены в своей безнаказанности, что даже не скрывали лица. В ответ национальная полиция по инициативе Жоржа Клеменсо, совмещавшего в то время должности министра внутренних дел и главы правительства, создала первые 15 моторизированных бригад в крупных городах Франции. Тигриными их стали называть сильно позже, благодаря сериалу 1970–1980х годов «Тигриные бригады». Броское название отсылает к «отцу» этих подразделений, Клеменсо, которого во Франции прозвали Тигром за его роль в Первой мировой.

***

Этим постом мы передаем привет и поздравления Марии Шклярук — главной вдохновитильнице наших исследований уголовной юстиции, соавтору книг о траектории уголовного дела и о следователях МВД. С днем рождения!

Fuck: The Police, Ian T. Adams (2025)

В качестве пятничного чтения предлагаем вам недавнюю работу о том, как быть с тем, что полицейские ругаются. Как пишет ее автор, Йэн Т. Адамс, ругань в речи полицейских не раз становилась предметом изучения и критики, но исследователи в основном занимались тем, какое впечатление она производит и как влияет на образ полиции. Адамс же, продолжая линию The Asshole Ван Маанена (о которой мы тут как-то писали), предлагает сперва разобраться с тем, как ругаются полицейские, то есть какие функции имеют ругательства. Вопрос не праздный! Без такого анализа невозможно предложить регулирование, которое бы работало.

Адамс изучает политики множества полицейских департаментов, общается с их руководителями и приходит к выводу, что в большинстве случаев действует «ковровый» запрет на ругательства — и в большинстве же случаев в реальности на проблему просто закрывают глаза. Дело не в том, что начальникам наплевать, а в том, что невозможно обеспечить применение правил. Как говорит один из информантов: «[Следовать этой политике] просто невозможно, мои парни все время ругаются, если я кого-то оформлю, он легко это оспорит, потому что мы тут будем непоследовательны». Но и игнорировать проблему — тоже не выход, фактическое отсутствие регулирования не идет полиции на пользу. Адамс, среди прочего, ссылается на недавний эксперимент, который показал, что люди могут считать применение силы оправданным и неоправданным в абсолютно идентичных ситуациях в зависимости от того, ругался ли полицейский.

Значит, нужно разработать такую политику, которая ограничивала бы вредную ругань и отдавала должное тому, какую роль она играет в работе полицейских. Адамс ставит себе задачу подготовить теоретический фундамент для такой политики. Для этого он фокусируется на использовании только одного, но зато главного обсценного слова в английском языке — fuck. Прочитать статью стоит уже хотя бы ради Таблицы 1, в которой на подготовительном этапе исследования автор, сам бывший офицер, в разговорах с действующими и отставными полицейскими собрал 50 производных от fuck. (Очень смешно читать в описании метода, что фазу интервью автор свернул, когда перестал слышать новые вариации.) Адамса интересовали не столько сами слова, сколько разговор о том, в каких ситуациях полицейские прибегают к fuck и производным. Часто это не средство унижения и даже не тактического воздействия — в коммуникации между самими полицейскими ругань помогает снять напряжение, скрасить юмором рутину, поддержать чувство товарищества. Ругаться на работе — это, вообще, нормально, странно ждать другого поведения от полицейских, говорит Адамс.

Другое дело, что важно различать допустимую и недопустимую ругань, оправданную и неоправданную, разумную и нет. Для этого Адамс предлагает простую категоризацию: каждую ситуацию можно представить в пространстве с двумя осями — Цель (сам полицейский или ситуация, коллеги, гражданские) и Намерение (уничижительное, положительное, нейтральное). Система нехитрая — но тут Адамс отсылает нас к «Fuck nuance» Хили (2017): теория не обязательно должна быть максимально простой, но в погоне за нюансами мы можем лишить ее практической применимости. Чтобы проверить, что его категоризация позволяет различать разумное и неразумное применение ругани, Адамс проводит эксперимент. Он рассылает руководителям полицейских департаментов описания воображаемых ситуаций: полицейский ругался, это оказалось зафиксировано нательной камерой и попалось супервайзеру в ходе случайной проверки — как вы оцените ситуацию и что предпримите? Регрессионный анализ результатов этого опроса подтверждает ожидание: оценка ситуации зависит от того, на кого направлено ругательство, и от намерения говорящего.

Значит, систему Адамса можно положить в основание нового, применимого регулирования. Может показаться, что рекомендации автора тривиальны, — но если вспомнить, что большинство существующих политик предполагают просто полный запрет, не различая ситуаций, так уже не кажется.

(Тут, конечно, невозможно не вспомнить сцену из unfuckwithable сериала «Прослушка»: https://www.youtube.com/watch?v=PNVEQgXsBgs)

Результаты третьей волны опроса об опыте столкновения с преступностью

С 2018 года мы опрашиваем людей об их опыте виктимизации, то есть столкновения с преступностью, — это единственное в России когортное криминологическое исследование, позволяющее независимую оценку динамики преступности. Совсем недавно мы закончили третью волну опроса (RCVS-2024) и готовы поделиться первыми наблюдениями. Расскажем о них на конференции ВДНХ Европейского университета в эту субботу. Кроме трендов, поговорим о том, можно ли верить таким опросам, что они говорят о доверии граждан к полиции и какие потери несет общество от совершенных преступлений.

Доклады:
- Дмитрий Серебренников (ЕУСПб), Дмитрий Бобриков (ЕУСПб): Результаты RCVS-2024 и долгосрочные тренды преступности
- Владимир Кудрявцев (Florida State University): Насколько можно верить ответам респондентов о виктимном опыте?
- Екатерина Ходжаева (ЕУСПб): Обращение в полицию и доверие органам власти
- Дмитрий Скугаревский (ЕУСПб): Оценка стоимости преступности

22 марта, начало в 16:00. Регистрация — тут. Трансляция будет на YouTube и в ВКонтакте.

“Something Works” in U.S. Jails: Misconduct and Recidivism Effects of the IGNITE Program, Alsan et al. (2025)

Название статьи, о которой мы хотим рассказать вам сегодня, отсылает к знаменитой работе «What works? — questions and answers about prison reform» Роберта Мартинсона. В этом тексте, опубликованном в 1974 году как резюме масштабного исследования литературы об эффектах различных реабилитационных программ, Мартинсон заключает, что большая часть из более чем двух сотен изученных статей не выдерживает критики и, за некоторыми исключениями, у нас нет оснований считать, что реабилитация работает. Мартинсон сделал важную оговорку: возможно, мы пока делаем что-то не так, — но запомнили все не это. Так Мартинсон, вряд ли того желая, запустил перемену отношения к программам реабилитации в США: энтузиазм сменился разочарованием, с соответствующими политическими последствиями (об этом сюжете можно почитать, например, здесь).

За прошедшие полвека криминология укрепилась в количественных методах. Статья «“Something Works” in U.S. Jails: Misconduct and Recidivism Effects of the IGNITE Program» — недавнее пополнение в ряду текстов, которые доказывают, что кое-что все-таки работает. Именно из-за ловкого дизайна захотелось рассказать вам про этот текст. Ну и результаты, конечно, впечатляющие — как сказал один из авторов, Питер Халл, в подкасте Probable Causation, нечасто приходится писать что-то такое обнадеживающее.

Но сначала о программе. Вообще, довольно сложно представить себе то, что описывают авторы (см. фото под постом). Программу запустили по инициативе шерифа округа («a very charismatic guy») и делали все более-менее своими силами, без особых вложений: стоимость одного дня содержания человека под стражей и до, и после запуска программы составляла около 70 долларов (если вы подумали «а сколько тратят у нас?» — около 600 рублей). Для занятий использовали «дневную комнату» — общее помещение, где могут проводить время арестанты. В ней можно было за ноутбуком или планшетом готовиться к GED (альтернатива аттестату о среднем образовании) или осваивать одну из предложенных профессий. В каждой группе с заключенными работал учитель из одной из соседних школ (те же школы и пожертвовали программе 300 ноутбуков), за порядком следили двое штатных надзирателей. Занятия проходили пять дней в неделю, по два часа. Участие не было обязательным, но альтернативой занятиям было нахождение в камере, и во многом поэтому, хотя авторы описывают и другие стимулы, в программе участвовали 90% арестантов (это и просто редкость, а для исследователя — большая удача, потому что устраняет проблему самоотбора). Участникам предлагалось три разных по длительности варианта программы — в зависимости от ожидаемого срока пребывания в изоляторе. Для выпускников проводили церемонии вручения дипломов со всеми атрибутами: мантии, шапочки с кисточками, мотивационные речи, родные и близкие в аудитории.

Так вот, к дизайну. Снова цитируя того же Халла: хорошие дизайны в криминологии часто появляются в силу не лучших обстоятельств. Суды округа Дженеси перегружены, из-за этого 40% заседаний переносятся, и не на день-два — в некоторых случаях пребывание в изоляторе затягивается на месяцы. На этом обстоятельстве и стоит дизайн исследования: перенос заседания никак не связан с сутью дела или личностью арестанта — судебная бюрократия случайным образом продлевает срок содержания под стражей. Воспользовавшись этим, исследователи сравнили, как влиял дополнительный месяц заключения до и после IGNITE на поведение арестантов в изоляторе и на рецидивизм. Их анализ показывает, что частота серьезных нарушений, вроде драк между арестантами, и число случаев рецидивизма в три месяца после освобождения сократились примерно на четверть. Причем эффект для рецидивизма устойчивый и концентрируется среди осужденных за более тяжелые преступления.

Статья в открытом доступе, интервью с Халлом в Probable Causation тоже советуем — там, как всегда, содержательный и живой разговор.

Завтра Руслан Кучаков будет рассказывать о первом подходе ИПП к оценке издержек общества от преступности. Следуя экономической традиции непрямых оценок, коллеги сформулировали вопрос так: «на сколько руб­лей нужно увеличить доход жертвы преступления, чтобы вернуть его или ее удовлетворенность жизнью на уровень, как если бы опыта виктимизации не было». На мастер-классе Руслан расскажет, как было устроено это исследование. Вот — сама статья, вот — код. Ссылка на регистрацию для участия — в репосте ниже.

UPD уточнение по месту проведения и ссылка на регистрацию - ниже!

Если вы в Петербурге, приходите в эту пятницу, 28 марта, в 18-00 на мастер-класс Руслана Кучакова "Как оценить издержки общества от преступности?"

Рассчитать совокупные бюджетные расходы на правоохранительную систему несложно, но это только начало пути. Общество несёт как материальные, так и нематериальные издержки от преступности. Но самое важное — у нас редко есть «рынок» для определения истинных цен: сколько вы готовы заплатить, чтобы снизить вероятность стать жертвой угона или телефонного мошенничества? Эти и другие вопросы Руслан обсудит с кодом и данными.

Руслан Кучаков - директор по исследованиям Института проблем правоприменения ЕУСПб, наш выпускник и прекрасный рассказчик!

28 марта, 18-00, Фирсовский зал (вход с ул. Шпалерная, д. 1)

Можно прийти очно или присоединиться онлайн, но в любом случае просьба зарегистрироваться тут.