Джордж Оруэлл, отрывок из эссе «Вспоминая войну в Испании»:
«Сам ужас армейского существования (каждый, кто был солдатом, поймет, что я имею в виду, говоря о всегдашнем ужасе этого существования) остается, в общем-то, одним и тем же, на какую бы войну ты ни угодил.
Дисциплина — она одинакова во всех армиях. Приказы надо выполнять, а невыполняющих наказывают; между офицером и солдатом возможны лишь отношения начальника и подчиненного. Картина войны, возникающая в таких книгах, как «На Западном фронте без перемен», в общем-то, верна. Визжат пули, воняют трупы, люди, очутившись под огнем, часто пугаются настолько, что мочатся в штаны.
Конечно, социальная среда, создающая ту или другую армию, сказывается на методах ее подготовки, на тактике и вообще на эффективности ее действий, а сознание правоты дела, за которое сражается солдат, способно поднять боевой дух, хотя боевитость скорее свойство гражданского населения. (Забывают, что солдат, находящийся где-то поблизости от передовой, обычно слишком голоден и запуган, слишком намерзся, а главное, чересчур изнурен, чтобы думать о политических причинах войны.)
Но законы природы неотменимы и для «красной» армии, и для «белой». Вши — это вши, а бомбы — это бомбы, хоть ты и дерешься за самое справедливое дело на свете».
«Сам ужас армейского существования (каждый, кто был солдатом, поймет, что я имею в виду, говоря о всегдашнем ужасе этого существования) остается, в общем-то, одним и тем же, на какую бы войну ты ни угодил.
Дисциплина — она одинакова во всех армиях. Приказы надо выполнять, а невыполняющих наказывают; между офицером и солдатом возможны лишь отношения начальника и подчиненного. Картина войны, возникающая в таких книгах, как «На Западном фронте без перемен», в общем-то, верна. Визжат пули, воняют трупы, люди, очутившись под огнем, часто пугаются настолько, что мочатся в штаны.
Конечно, социальная среда, создающая ту или другую армию, сказывается на методах ее подготовки, на тактике и вообще на эффективности ее действий, а сознание правоты дела, за которое сражается солдат, способно поднять боевой дух, хотя боевитость скорее свойство гражданского населения. (Забывают, что солдат, находящийся где-то поблизости от передовой, обычно слишком голоден и запуган, слишком намерзся, а главное, чересчур изнурен, чтобы думать о политических причинах войны.)
Но законы природы неотменимы и для «красной» армии, и для «белой». Вши — это вши, а бомбы — это бомбы, хоть ты и дерешься за самое справедливое дело на свете».
Вижу, что в ленте Телеграма все чаще попадаются фотографии витрин российских книжных магазинов, где самой продаваемой книгой называется «1984» Джорджа Оруэлла. Да, выбор понятен, потому что ориентироваться в потоке информации все сложнее, а Оруэлл в своей антиутопии писал, что ложь, навязанная властью, «поселяется в истории и становится правдой».
На самом деле, на эту мысль писателя навело личное участие в гражданской войне в Испании. Через несколько лет, а именно в 1942 году, он написал эссе «Вспоминая войну в Испании». В нем он размышлял о пропаганде обеих сторон конфликта и пришел к выводу, что «в современном мире вообще исчезло понятие объективной истины».
«Кто поручится, что подобного рода или сходная ложь в конце концов не проникнет в историю? - писал Оруэлл. - И как будет восстановлена подлинная история испанской войны? Если Франко удержится у власти, историю будут писать его ставленники, и — раз уж об этом зашла речь — сделается фактом присутствие несуществовавшей русской армии в Испании, и школьники будут этот факт заучивать, когда сменится не одно поколение. Но допустим, что фашизм потерпит поражение и в сравнительно недалеком будущем власть в Испании перейдет в руки демократического правительства — как восстановить историю войны даже при таких условиях? Какие свидетельства сохранит Франко в достояние потомкам? Допустим, что не погибнут архивы с документами, накопленными республиканцами, — все равно, каким образом восстановить настоящую историю войны? Ведь я уже говорил, что республиканцы тоже часто прибегали ко лжи. Занимая антифашистскую позицию, можно создать в целом правдивую историю войны, однако это окажется пристрастная история, которой нельзя доверять в любой из не самых важных подробностей. Во всяком случае, какую-то историю напишут, а когда уйдут все воевавшие, эта история станет общепринятой. И значит, если смотреть на вещи реально, ложь с неизбежностью приобретает статус правды».
На фото Оруэлл (самый высокий) с членами интербригады в Испании в 1937 году
На самом деле, на эту мысль писателя навело личное участие в гражданской войне в Испании. Через несколько лет, а именно в 1942 году, он написал эссе «Вспоминая войну в Испании». В нем он размышлял о пропаганде обеих сторон конфликта и пришел к выводу, что «в современном мире вообще исчезло понятие объективной истины».
«Кто поручится, что подобного рода или сходная ложь в конце концов не проникнет в историю? - писал Оруэлл. - И как будет восстановлена подлинная история испанской войны? Если Франко удержится у власти, историю будут писать его ставленники, и — раз уж об этом зашла речь — сделается фактом присутствие несуществовавшей русской армии в Испании, и школьники будут этот факт заучивать, когда сменится не одно поколение. Но допустим, что фашизм потерпит поражение и в сравнительно недалеком будущем власть в Испании перейдет в руки демократического правительства — как восстановить историю войны даже при таких условиях? Какие свидетельства сохранит Франко в достояние потомкам? Допустим, что не погибнут архивы с документами, накопленными республиканцами, — все равно, каким образом восстановить настоящую историю войны? Ведь я уже говорил, что республиканцы тоже часто прибегали ко лжи. Занимая антифашистскую позицию, можно создать в целом правдивую историю войны, однако это окажется пристрастная история, которой нельзя доверять в любой из не самых важных подробностей. Во всяком случае, какую-то историю напишут, а когда уйдут все воевавшие, эта история станет общепринятой. И значит, если смотреть на вещи реально, ложь с неизбежностью приобретает статус правды».
На фото Оруэлл (самый высокий) с членами интербригады в Испании в 1937 году
Сегодня один бывший калининградский журналист написал, что в последнее время ему на улице стало попадаться «множество очень плохо одетых людей». «В серых, старых, бесформенных куртках, каких-то ужасающих шапках, стоптанной обуви. С мрачными, осунувшимися лицами. Как будто в каком-то 1993 году они сложили и эти куртки, и эти шапки, и эту обувь. А сейчас, как по команде, достали, надели и вышли. И лица тоже», - пишет он.
Так получилось, что с сегодняшнего дня я тоже бывший калининградский журналист (две недели отработки заканчиваются). Правда, хорошо одетым я себя и раньше не считал, а потому вспомнился мне Павка Корчагин «в рваной, истрепанной одежде и фантастической обуви, с грязным полотенцем на шее, с давно не мытым лицом». На строительстве железнодорожной ветки он внезапно встретил свою бывшую любовь:
«Ей даже неудобно было подать ему руку. Что подумает Василий? Как неприятно, что Корчагин так опустился. Видно, дальше рытья земли кочегар в жизни не продвинулся. Она в нерешительности стояла, заливаясь краской смущения. Путейца взбесило наглое, как ему казалось, поведение оборванца, не отрывавшего глаз от его жены. Он швырнул на землю лопату и подошел к Тоне:
– Идем, Тоня, я не могу спокойно смотреть на этого лаццарони.
Корчагин знал из романа «Джузеппе Гарибальди», кто такой лаццарони.
– Если я лаццарони, то ты просто недорезанный буржуй, – глухо ответил он путейцу и, переведя взгляд на Тоню, сухо отчеканил: – Берите лопату, товарищ Туманова, и становитесь в ряд».
Так получилось, что с сегодняшнего дня я тоже бывший калининградский журналист (две недели отработки заканчиваются). Правда, хорошо одетым я себя и раньше не считал, а потому вспомнился мне Павка Корчагин «в рваной, истрепанной одежде и фантастической обуви, с грязным полотенцем на шее, с давно не мытым лицом». На строительстве железнодорожной ветки он внезапно встретил свою бывшую любовь:
«Ей даже неудобно было подать ему руку. Что подумает Василий? Как неприятно, что Корчагин так опустился. Видно, дальше рытья земли кочегар в жизни не продвинулся. Она в нерешительности стояла, заливаясь краской смущения. Путейца взбесило наглое, как ему казалось, поведение оборванца, не отрывавшего глаз от его жены. Он швырнул на землю лопату и подошел к Тоне:
– Идем, Тоня, я не могу спокойно смотреть на этого лаццарони.
Корчагин знал из романа «Джузеппе Гарибальди», кто такой лаццарони.
– Если я лаццарони, то ты просто недорезанный буржуй, – глухо ответил он путейцу и, переведя взгляд на Тоню, сухо отчеканил: – Берите лопату, товарищ Туманова, и становитесь в ряд».
Forwarded from Tarikh
После отречения Николая II, которое произошло как раз 15 марта 1917 года, очень многое в жизни страны кардинальным образом поменялось. Отразилось это и на знаменах полков государственного ополчения, о котором недавно здесь писали. Чтобы не шить новое знамя, ополченцы закрыли заплатками из красного шелка вензель Николая II и слово «царя».
Forwarded from Лентач
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
В селе Икряное Астраханской области снесли стелу с лозунгом «Мир отстояли! Мир отстоим!»
Местные чинуши заявили, что памятник пришёл в негодность и не подлежал восстановлению.
Местные чинуши заявили, что памятник пришёл в негодность и не подлежал восстановлению.
Уже несколько раз в ленте попадались запросы: «А что читать в это дикое время?» Думаю, отвлекаться лёгким чтением не просто странно, но даже как-то стыдно.
Так как нам всем придется как-то жить дальше, вернее, даже уживаться, то самое подходящее чтиво на сегодня – «Блиндаж» Василя Быкова. Главная героиня там – белорусская крестьянка Серафима, через деревню которой катится война. Красноармейский блиндаж, выкопанный неподалеку от ее дома, становится чем-то вроде спасительного ковчега для ослепшего советского офицера, немецкого санитара-дезертира, сбежавшего из родной деревни большевика и других персонажей.
В общем, рецепт не универсальный, но кому-то, я уверен, поможет.
Так как нам всем придется как-то жить дальше, вернее, даже уживаться, то самое подходящее чтиво на сегодня – «Блиндаж» Василя Быкова. Главная героиня там – белорусская крестьянка Серафима, через деревню которой катится война. Красноармейский блиндаж, выкопанный неподалеку от ее дома, становится чем-то вроде спасительного ковчега для ослепшего советского офицера, немецкого санитара-дезертира, сбежавшего из родной деревни большевика и других персонажей.
В общем, рецепт не универсальный, но кому-то, я уверен, поможет.
Ленин о "помощи" с Востока в беседе с журналистом Артуром Рэнсомом ("Дэйли Ньюс"):
"В нынешней России есть одна сила, по своей природе предназначенная для борьбы не на жизнь, а на смерть против нападений со стороны международного империализма - это власть Советов. Первым же шагом тех русских, которым собираются «помогать» японцы, при возникновении слухов о приближении последних было требование упразднения Советской власти. В случае продвижения японцев внутрь Сибири те же «русские», которым японцы собираются «помогать», будут требовать упразднения Советов во всей Сибири. Чем же Советская власть может быть заменена?
Единственное, что может ее заменить, есть буржуазное правительство. Но буржуазия в России достаточно уже ясно показала, что может держаться у власти лишь при помощи извне. Если буржуазное правительство, опирающееся на помощь извне, удержится у власти в Сибири и Восточная Россия будет потеряна для Советской власти, то и в Западной России последняя будет до такой степени ослаблена, что вряд ли долго удержится, и ее наследником явится буржуазное правительство, которое и здесь также будет нуждаться в помощи извне. Держава, которая окажет эту помощь, будет, конечно, не Англия. Легко понять, какие перспективы сулит такая возможность". (23 марта 1918 года)
"В нынешней России есть одна сила, по своей природе предназначенная для борьбы не на жизнь, а на смерть против нападений со стороны международного империализма - это власть Советов. Первым же шагом тех русских, которым собираются «помогать» японцы, при возникновении слухов о приближении последних было требование упразднения Советской власти. В случае продвижения японцев внутрь Сибири те же «русские», которым японцы собираются «помогать», будут требовать упразднения Советов во всей Сибири. Чем же Советская власть может быть заменена?
Единственное, что может ее заменить, есть буржуазное правительство. Но буржуазия в России достаточно уже ясно показала, что может держаться у власти лишь при помощи извне. Если буржуазное правительство, опирающееся на помощь извне, удержится у власти в Сибири и Восточная Россия будет потеряна для Советской власти, то и в Западной России последняя будет до такой степени ослаблена, что вряд ли долго удержится, и ее наследником явится буржуазное правительство, которое и здесь также будет нуждаться в помощи извне. Держава, которая окажет эту помощь, будет, конечно, не Англия. Легко понять, какие перспективы сулит такая возможность". (23 марта 1918 года)
Посмотрел сейчас Ещенепознера с Сокуровым («Война и мир»), и подумалось, что война действительно оказывает огромное влияние на жителей России. Я сам все детство играл в солдатики, собирал дворовых пацанов и вооружал их самодельными автоматами и пулеметами. Мы воровали из сарая на поселковом аэродроме противогазы, чтобы игры в войнушку были больше похожи на настоящую войну.
В детской библиотеке я перечитал все книги о Великой Отечественной и просил своего деда Володю рассказать что-нибудь про его медаль «За отвагу». Обижался, когда он отказывался говорить, сколько немцев убил. Наверное, дед и не мог знать, потому что в свои 20 был заряжающим на смертоносной «Катюше».
Впервые о войне как о трагедии я задумался, когда учился в школе. В самом разгаре была Вторая чеченская. На нее попали многие парни из моей школы. Одного звали Мишей. Его любили пацаны из младших классов, потому что он отвечал на их приветствия в отличие от других старшаков. Миша попал на ту войну срочником и вернулся с нее абсолютно разбитым и деморализованным. Он больше не улыбался и не шутил. Он стал пить, несколько раз я видел его спящим на улице в мокрых штанах. Сейчас его уже нет в живых. И понятно, что Миша жил бы сегодня, если б не та война.
Когда учился в универе, меня отправили на практику в молодежный центр. Теткам из этого учреждения спустили распоряжение - напрячь практикантов по патриотической части. Меня отправили в какую-то околобандитскую контору, которую основали мужики, воевавшие в Чечне. Это была охранная фирма, занимавшаяся помимо своей основной деятельности крышеванием бизнеса (хотя, черт его знает, какая работа была основной). На проходной фирмы сидел парень в инвалидной коляске с ногами-обрубками. У него я взял интервью, которое так нигде и не вышло, потому что история получилась не очень патриотической и вовсе не героической. Подразделение того парня накрыли огнем свои же. Выжил только он один. На работу его, конечно, не брали (никому не нужны безногие сотрудники), поэтому помогли бывшие военные, завязавшие с поездками в горячие точки, но не бросившие играться с оружием.
Почему я все это написал? А потому что никакая романтизация боевых действий не поможет скрыть их реальных последствий. Мы снова увидим инвалидов на улицах, в метро и автобусах, и кого-то, надрывающего сегодня глотку, это даже протрезвит. Но больше всего протрезвится тот, кто попадет на передовую. Подобно капитану Хлебникову из «Блиндажа» Василя Быкова, лишившемуся глаз в своем последнем бою, они будут проклинать войну и называть ее нелепостью. Только непоправимое так и останется непоправимым, даже если ты кадровый военный и готовился к войне всю сознательную жизнь.
В детской библиотеке я перечитал все книги о Великой Отечественной и просил своего деда Володю рассказать что-нибудь про его медаль «За отвагу». Обижался, когда он отказывался говорить, сколько немцев убил. Наверное, дед и не мог знать, потому что в свои 20 был заряжающим на смертоносной «Катюше».
Впервые о войне как о трагедии я задумался, когда учился в школе. В самом разгаре была Вторая чеченская. На нее попали многие парни из моей школы. Одного звали Мишей. Его любили пацаны из младших классов, потому что он отвечал на их приветствия в отличие от других старшаков. Миша попал на ту войну срочником и вернулся с нее абсолютно разбитым и деморализованным. Он больше не улыбался и не шутил. Он стал пить, несколько раз я видел его спящим на улице в мокрых штанах. Сейчас его уже нет в живых. И понятно, что Миша жил бы сегодня, если б не та война.
Когда учился в универе, меня отправили на практику в молодежный центр. Теткам из этого учреждения спустили распоряжение - напрячь практикантов по патриотической части. Меня отправили в какую-то околобандитскую контору, которую основали мужики, воевавшие в Чечне. Это была охранная фирма, занимавшаяся помимо своей основной деятельности крышеванием бизнеса (хотя, черт его знает, какая работа была основной). На проходной фирмы сидел парень в инвалидной коляске с ногами-обрубками. У него я взял интервью, которое так нигде и не вышло, потому что история получилась не очень патриотической и вовсе не героической. Подразделение того парня накрыли огнем свои же. Выжил только он один. На работу его, конечно, не брали (никому не нужны безногие сотрудники), поэтому помогли бывшие военные, завязавшие с поездками в горячие точки, но не бросившие играться с оружием.
Почему я все это написал? А потому что никакая романтизация боевых действий не поможет скрыть их реальных последствий. Мы снова увидим инвалидов на улицах, в метро и автобусах, и кого-то, надрывающего сегодня глотку, это даже протрезвит. Но больше всего протрезвится тот, кто попадет на передовую. Подобно капитану Хлебникову из «Блиндажа» Василя Быкова, лишившемуся глаз в своем последнем бою, они будут проклинать войну и называть ее нелепостью. Только непоправимое так и останется непоправимым, даже если ты кадровый военный и готовился к войне всю сознательную жизнь.
У немецкого социал-демократа Августа Бебеля есть известная книга «Женщина и социализм», а в «Конармейском дневнике» советского писателя Исаака Бабеля есть короткий, но очень мрачный абзац с таким же подзаголовком (чисто бабелевский троллинг). Вот он, собственно:
«О женщинах в Конармии можно написать том. Эскадроны в бой, пыль, грохот, обнаженные шашки, неистовая ругань, они с задравшимися юбками скачут впереди, пыльные, толстогрудые, все б...., но товарищи, и б.... потому, что товарищи, это самое важное, обслуживают всем, чем могут, героини, и тут же презрение к ним, поят коней, тащат сено, чинят сбрую, крадут в костелах вещи, и у населения».
Таким образом, «Конармия», которая вывела из себя Семена Буденного, еще вполне себе травоядна по сравнению с дневником. В последнем все острые углы на месте. Все, что автор видел собственными глазами во время похода на Варшаву в 1920 году, он заносил в свою записную книжку. Заметки потом стали основой для сборника рассказов, но публиковать свои черновые записи автор явно не собирался (дневник же был опубликован лишь в 1990 году).
«О женщинах в Конармии можно написать том. Эскадроны в бой, пыль, грохот, обнаженные шашки, неистовая ругань, они с задравшимися юбками скачут впереди, пыльные, толстогрудые, все б...., но товарищи, и б.... потому, что товарищи, это самое важное, обслуживают всем, чем могут, героини, и тут же презрение к ним, поят коней, тащат сено, чинят сбрую, крадут в костелах вещи, и у населения».
Таким образом, «Конармия», которая вывела из себя Семена Буденного, еще вполне себе травоядна по сравнению с дневником. В последнем все острые углы на месте. Все, что автор видел собственными глазами во время похода на Варшаву в 1920 году, он заносил в свою записную книжку. Заметки потом стали основой для сборника рассказов, но публиковать свои черновые записи автор явно не собирался (дневник же был опубликован лишь в 1990 году).
Незадолго до Первой Мировой на Балканах произошли сразу две войны, в которых суммарно погибло около 140 тысяч человек. Можно сказать, что эти локальные конфликты, о которых очень редко сегодня вспоминают, стали прологом мировой бойни 1914-1918 годов.
Интересно, что одним из военных корреспондентов на Балканах был Лев Троцкий, сотрудничавший сразу с несколькими изданиями. Вот отрывок из публикации в «Киевской мысли» (№ 274) за 3 октября 1912 года, напечатанной за пять дней до начала войны:
«Но каково настроение мобилизуемых? Хочет ли население войны? Верны ли сообщения о боевом воодушевлении?
Эти вопросы будут с вашей стороны вполне законны, но их легче поставить, чем ответить на них. Вот мимо моего окна прошла только что группа резервистов под руководством унтер-офицера, человек 50, в мягких шляпах и котелках, - очевидно, горожане, приказчики, рабочие, интеллигенты. Каково их настроение? Им самим нелегко было бы ответить на этот вопрос.
Я вчера провел вечер в обществе двух сербских журналистов, из которых один за войну, а другой - против. Вопрос, который я только что поставил себе от вашего имени, был центральным предметом их разговора. И мнения их на этот счет радикально расходились».
Интересно, что одним из военных корреспондентов на Балканах был Лев Троцкий, сотрудничавший сразу с несколькими изданиями. Вот отрывок из публикации в «Киевской мысли» (№ 274) за 3 октября 1912 года, напечатанной за пять дней до начала войны:
«Но каково настроение мобилизуемых? Хочет ли население войны? Верны ли сообщения о боевом воодушевлении?
Эти вопросы будут с вашей стороны вполне законны, но их легче поставить, чем ответить на них. Вот мимо моего окна прошла только что группа резервистов под руководством унтер-офицера, человек 50, в мягких шляпах и котелках, - очевидно, горожане, приказчики, рабочие, интеллигенты. Каково их настроение? Им самим нелегко было бы ответить на этот вопрос.
Я вчера провел вечер в обществе двух сербских журналистов, из которых один за войну, а другой - против. Вопрос, который я только что поставил себе от вашего имени, был центральным предметом их разговора. И мнения их на этот счет радикально расходились».
Тот, кто читал Бабеля, знает, что для него рассказ размером в абзац - норма. Мне кажется, Твиттер был бы его любимой платформой. Бабелевские заметки из походного блокнота времен «Красного кавалериста» - эталон сжатых характеристик, а сюжеты все те же, что и у современных военкоров. Итак, Польский поход РККА, наброски июня-июля 1920 года:
«Маленький еврей философ. Невообразимая лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия - все говорят, что они воюют за правду, и все грабят»;
«Похороны 6 или 7 красноармейцев. Поехал за тачанкой. Похоронный марш, на обратном пути с кладбища - походный бравурный марш, процессии не видно. Столяр - бородатый еврей - бегает по местечку, он сколачивает гробы»;
«Идем во второй, в третий дом. Староста указывает, где можно взять. […] …всадники рыщут, так выглядит сначала свобода. Ничего не взял, хотя и мог, плохой из меня буденновец»;
«Что говорят западноевропейским солдатам? Русский империализм, хотят уничтожить национальности, обычаи - вот главное, захватить все славянские земли, какие старые слова»;
«Деревня, глухо, огонь в штабе, арестованные евреи. Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет. Эх, тускло живут россияне. Где украинская веселость? Начинается жатва. Поспевает мак, где бы взять зерно для лошадей и вареники с вишнями»…
«Маленький еврей философ. Невообразимая лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия - все говорят, что они воюют за правду, и все грабят»;
«Похороны 6 или 7 красноармейцев. Поехал за тачанкой. Похоронный марш, на обратном пути с кладбища - походный бравурный марш, процессии не видно. Столяр - бородатый еврей - бегает по местечку, он сколачивает гробы»;
«Идем во второй, в третий дом. Староста указывает, где можно взять. […] …всадники рыщут, так выглядит сначала свобода. Ничего не взял, хотя и мог, плохой из меня буденновец»;
«Что говорят западноевропейским солдатам? Русский империализм, хотят уничтожить национальности, обычаи - вот главное, захватить все славянские земли, какие старые слова»;
«Деревня, глухо, огонь в штабе, арестованные евреи. Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет. Эх, тускло живут россияне. Где украинская веселость? Начинается жатва. Поспевает мак, где бы взять зерно для лошадей и вареники с вишнями»…
Уже писал о параллелях современной украинской кампании с другими военными операциями. Некоторое сходство есть и с Польским походом РККА (лето 1920 года). Конечно, полного отождествления быть не может, так как годом ранее Юзеф Пилсудский, воспользовавшись тем, что Красная Армия увязла на Юге в боях с Деникиным, организовал наступление на Минск и захватил его. Также в мае 1920 года польская кавалерия вошла в Киев.
Уже в июне польские войска были выбиты из Киева. Далее за короткий срок Красная Армия вынудила поляков оставить Бобруйск, Минск и Вильно. Наступление было стремительным: за короткое время советские войска продвинулись более, чем на 600 километров и вышли на польскую границу. Изначально у командования РККА (и тем более у советского правительства) не было цели заходить на территорию Польши и тем более брать Варшаву, однако власти решили резко поменять стратегию, руководствуясь текущим моментом. Об этом писал главком Сергей Каменев в своей статье «Борьба с Белой Польшей» уже после того, как кампания была проиграна (хотя, историки все еще спорят о том, был ли это полноценный проигрыш):
«Срок этот обусловливался двумя важнейшими соображениями: сведения по части политической суммарно сводились к тому, что нельзя затягивать испытания революционного порыва польского пролетариата, иначе он будет задушен; судя по трофеям, пленным и их показаниям, армия противника, несомненно, понесла большой разгром, следовательно, медлить нельзя: недорубленный лес скоро вырастает. Скоро вырасти этот лес мог и потому, что мы знали о той помощи, которую спешила оказать Франция своему побитому детищу. Имели мы и недвусмысленные предостережения со стороны Англии, что если перейдем такую-то линию, то Польше будет оказана реальная помощь. Линию эту мы перешли, следовательно, надо было кончать, пока эта „реальная помощь“ не будет оказана. Перечисленные мотивы достаточно вески, чтобы определить, насколько бывший в нашем распоряжении срок был невелик».
Фраза про недорубленный лес до боли знакома, не так ли?
Уже в июне польские войска были выбиты из Киева. Далее за короткий срок Красная Армия вынудила поляков оставить Бобруйск, Минск и Вильно. Наступление было стремительным: за короткое время советские войска продвинулись более, чем на 600 километров и вышли на польскую границу. Изначально у командования РККА (и тем более у советского правительства) не было цели заходить на территорию Польши и тем более брать Варшаву, однако власти решили резко поменять стратегию, руководствуясь текущим моментом. Об этом писал главком Сергей Каменев в своей статье «Борьба с Белой Польшей» уже после того, как кампания была проиграна (хотя, историки все еще спорят о том, был ли это полноценный проигрыш):
«Срок этот обусловливался двумя важнейшими соображениями: сведения по части политической суммарно сводились к тому, что нельзя затягивать испытания революционного порыва польского пролетариата, иначе он будет задушен; судя по трофеям, пленным и их показаниям, армия противника, несомненно, понесла большой разгром, следовательно, медлить нельзя: недорубленный лес скоро вырастает. Скоро вырасти этот лес мог и потому, что мы знали о той помощи, которую спешила оказать Франция своему побитому детищу. Имели мы и недвусмысленные предостережения со стороны Англии, что если перейдем такую-то линию, то Польше будет оказана реальная помощь. Линию эту мы перешли, следовательно, надо было кончать, пока эта „реальная помощь“ не будет оказана. Перечисленные мотивы достаточно вески, чтобы определить, насколько бывший в нашем распоряжении срок был невелик».
Фраза про недорубленный лес до боли знакома, не так ли?
Из бабелевских заметок («Конармейский дневник 1920 года»):
«Приближаемся к Радзихову. Газеты московские от 29/VII. Открытие II конгресса III Интернационала, наконец осуществленное единение народов, все ясно: два мира и объявлена война. Мы будем воевать бесконечно. Россия бросила вызов. Пойдем в Европу, покорять мир. Красная Армия сделалась мировым фактором». (8 августа 1920 года, канун наступления на Варшаву)
На фото картина Исаака Бродского «Торжественное открытие II Конгресса Коминтерна»
«Приближаемся к Радзихову. Газеты московские от 29/VII. Открытие II конгресса III Интернационала, наконец осуществленное единение народов, все ясно: два мира и объявлена война. Мы будем воевать бесконечно. Россия бросила вызов. Пойдем в Европу, покорять мир. Красная Армия сделалась мировым фактором». (8 августа 1920 года, канун наступления на Варшаву)
На фото картина Исаака Бродского «Торжественное открытие II Конгресса Коминтерна»
Telegram
Красный Фронтовик
К предыдущему посту.
На картине Исаака Бродского «Собрание Реввоенсовета СССР под председательством К.Е. Ворошилова» над головой Климента Ефремовича висит другая картина Бродского – «Торжественное открытие II Конгресса Коминтерна», написанная им в 1920—1924…
На картине Исаака Бродского «Собрание Реввоенсовета СССР под председательством К.Е. Ворошилова» над головой Климента Ефремовича висит другая картина Бродского – «Торжественное открытие II Конгресса Коминтерна», написанная им в 1920—1924…
Про Иосифа Апанасенко, одного из самых неоднозначных красных командиров, писал уже не единожды. Думаю, пора сделать про него большой текст (пока что поставлю себе галочку).
За склонность к атаманству и самоуправству Буденный дважды снимал его с должности еще во время Гражданской войны, однако во время Польского похода Апанасенко снова было оказано доверие – его назначили командиром 6-й кавдивизии. После неудачного завершения кампании дисциплина у подчиненных Апанасенко настолько пошатнулась, и кавалеристы настолько распоясались, что по пути отступления они учинили несколько еврейских погромов. Утихомирить войско удалось лишь после расстрела зачинщиков (всего было расстреляно 153 погромщика).
Интересно, что одним из свидетелей бесчинств стал все тот же одесский еврей Исаак Бабель. Он же оставил несколько ярких портретных зарисовок Апанасенко. По его словам, некоторые пленные при виде начдива начинали биться в истерике и даже сходили с ума от страха:
«Апанасенко, новая и яркая фигура, некрасив, коряв, страстен, самолюбив, честолюбив…»
«Изредка мелькает фигура Апанасенки, в отличие от замкнутого Тимошенки, он — свой, он — отец-командир».
«Бой у Радзихова, Апанасенко ведет себя молодцом — мгновенная распланировка войск, чуть не расстрелял отступившую 14-ую дивизию».
«Надо приглядеться к Апанасенко. Атаман».
«Апанасенко в красном казакине, в черной бурке, гладко выбритое лицо — страшное явление, атаман».
«Иду к начдиву. Мне о нем рассказывает Винокуров — партизан, атаман, бунтарь, казацкая вольница, дикое восстание, идеал — Думенко, сочащаяся рана, надо подчиняться организации, смертельная ненависть к аристократии, попам и, главное, к интеллигенции, которую он в армии не переваривает».
«Его тупое, страшное лицо, крепкая сбитая фигура, как у Уточкина» (вероятно, речь про одного из первых русских авиаторов и летчиков-испытателей, одессита Сергея Уточкина - КФ).
«Апанасенко — жаден к славе, вот он — новый класс. Несмотря на все оперативные дела — отрывается и каждый раз возвращается снова, организатор отрядов, просто против офицерства, 4 Георгия, службист, унтер-офицер, прапорщик при Керенском, председатель полкового комитета, срывал погоны у офицеров, длинные месяцы в астраханских степях, непререкаемый авторитет, профессионал военный».
«Ненависть Апанасенки к богатым, к интеллигентам, неугасимая ненависть».
«Сведения об обороне Львова — профессора, женщины, подростки. Апанасенко будет их резать — он ненавидит интеллигенцию, это глубоко, он хочет аристократического по-своему, мужицкого, казацкого государства».
К слову, это все тот же Апанасенко, который спас Дальний Восток во время Великой Отечественной войны – он построил автомобильную трассу длиной в тысячу километров всего за 5 месяцев (!).
За склонность к атаманству и самоуправству Буденный дважды снимал его с должности еще во время Гражданской войны, однако во время Польского похода Апанасенко снова было оказано доверие – его назначили командиром 6-й кавдивизии. После неудачного завершения кампании дисциплина у подчиненных Апанасенко настолько пошатнулась, и кавалеристы настолько распоясались, что по пути отступления они учинили несколько еврейских погромов. Утихомирить войско удалось лишь после расстрела зачинщиков (всего было расстреляно 153 погромщика).
Интересно, что одним из свидетелей бесчинств стал все тот же одесский еврей Исаак Бабель. Он же оставил несколько ярких портретных зарисовок Апанасенко. По его словам, некоторые пленные при виде начдива начинали биться в истерике и даже сходили с ума от страха:
«Апанасенко, новая и яркая фигура, некрасив, коряв, страстен, самолюбив, честолюбив…»
«Изредка мелькает фигура Апанасенки, в отличие от замкнутого Тимошенки, он — свой, он — отец-командир».
«Бой у Радзихова, Апанасенко ведет себя молодцом — мгновенная распланировка войск, чуть не расстрелял отступившую 14-ую дивизию».
«Надо приглядеться к Апанасенко. Атаман».
«Апанасенко в красном казакине, в черной бурке, гладко выбритое лицо — страшное явление, атаман».
«Иду к начдиву. Мне о нем рассказывает Винокуров — партизан, атаман, бунтарь, казацкая вольница, дикое восстание, идеал — Думенко, сочащаяся рана, надо подчиняться организации, смертельная ненависть к аристократии, попам и, главное, к интеллигенции, которую он в армии не переваривает».
«Его тупое, страшное лицо, крепкая сбитая фигура, как у Уточкина» (вероятно, речь про одного из первых русских авиаторов и летчиков-испытателей, одессита Сергея Уточкина - КФ).
«Апанасенко — жаден к славе, вот он — новый класс. Несмотря на все оперативные дела — отрывается и каждый раз возвращается снова, организатор отрядов, просто против офицерства, 4 Георгия, службист, унтер-офицер, прапорщик при Керенском, председатель полкового комитета, срывал погоны у офицеров, длинные месяцы в астраханских степях, непререкаемый авторитет, профессионал военный».
«Ненависть Апанасенки к богатым, к интеллигентам, неугасимая ненависть».
«Сведения об обороне Львова — профессора, женщины, подростки. Апанасенко будет их резать — он ненавидит интеллигенцию, это глубоко, он хочет аристократического по-своему, мужицкого, казацкого государства».
К слову, это все тот же Апанасенко, который спас Дальний Восток во время Великой Отечественной войны – он построил автомобильную трассу длиной в тысячу километров всего за 5 месяцев (!).
Telegram
Красный Фронтовик
Фёдор Модоров, «Товарищ Апанасенко И.Р.» (1925 год)
Тот, кто читал или смотрел «Угрюм-реку», тот наверное, помнит эпизод с золотоискателем-оборванцем, ворвавшимся в лавку с требованием дать ему лучшего бархату. Расплатившись, он начал наматывать дорогущую ткань на свои грязные ноги со словами «Прочь, деревня! Иван Пятаков жалаит в кабак патишествовать…» Вполне возможно, что Вячеслав Шишков, автор романа, был знаком с речью Троцкого, произнесенной в 1918 году на открытии военной академии:
«Люди, непривычные к революции и ее психологии... могли с известным ужасом... глядеть на тот разгул и произвол анархии, который наблюдался на поверхности революционных событий.
Но в этом разгуле, в явлениях самых отрицательных, когда вчерашний раб – солдат, попавший в вагон первого класса, срывал бархатную обшивку себе на портянки, в этом в вандальском проявлении все же было пробуждение личности.
Этот загнанный, затравленный русский крестьянин, которого били по физиономии, которого ругали самыми последними словами, попал в первый раз, может быть, в вагон первого класса, увидел бархат, а у него в сапогах были вонючие онучи, портянки, он сорвал бархат и сказал, что и он имеет право на кусок хорошего сукна или бархата.
На второй, на третий день, месяц или год, нет, месяц, он понял безобразие расхищения народного достояния, но пробужденная личность, индивидуальность... в нем уже остались навсегда. Задача ввести ее в рамки коллектива, заставить ее почувствовать себя не номером, не рабом, как раньше, и не только Ивановым и Петровым но Ивановым-личностью».
«Люди, непривычные к революции и ее психологии... могли с известным ужасом... глядеть на тот разгул и произвол анархии, который наблюдался на поверхности революционных событий.
Но в этом разгуле, в явлениях самых отрицательных, когда вчерашний раб – солдат, попавший в вагон первого класса, срывал бархатную обшивку себе на портянки, в этом в вандальском проявлении все же было пробуждение личности.
Этот загнанный, затравленный русский крестьянин, которого били по физиономии, которого ругали самыми последними словами, попал в первый раз, может быть, в вагон первого класса, увидел бархат, а у него в сапогах были вонючие онучи, портянки, он сорвал бархат и сказал, что и он имеет право на кусок хорошего сукна или бархата.
На второй, на третий день, месяц или год, нет, месяц, он понял безобразие расхищения народного достояния, но пробужденная личность, индивидуальность... в нем уже остались навсегда. Задача ввести ее в рамки коллектива, заставить ее почувствовать себя не номером, не рабом, как раньше, и не только Ивановым и Петровым но Ивановым-личностью».
Сегодняшняя украинская кампания действительно имеет очень много схожих черт с Польским походом РККА 1920-го в плане официального обоснования. Правда, накануне перехода границы все-таки была дискуссия, во время которой мнения лидеров большевиков разделились. Троцкий считал, что необходимо давить на политические и моральные преимущества: во-первых, Пилсудский был агрессором и первым напал на соседей, захватив Минск и Киев; во-вторых Троцкий предложил вернуться к открытой дипломатии и показать, что Советы не претендуют на исконно польские земли; в-третьих, после выхода на польскую границу Троцкий советовал предложить полякам мир и только в случае отказа Пилсудского отдать приказ о наступлении на Варшаву. Эти три пункта позволяли Красной Армии сохранить лицо. В противном же случае поляки бы воспринимали большевиков как угнетателей, перенявших повадки царской России. Собственно, так и получилось.
А теперь можно процитировать Исаака Дойчера, который изложил позицию Ленина по Польскому походу.
«Теперь, как считал Ленин, когда военная удача перешла на сторону Красной армии, это были ее долг и право – пожинать плоды своей победы: ни один разумный полководец не остановит победоносную армию на полпути, преследуя почти побежденного врага, и никакие моральные, политические или стратегические принципы не воспрещают армии вторгнуться на территорию агрессора в ходе этого преследования.
Но этим доводы Ленина не исчерпывались. Он полагал, что польские рабочие и крестьяне встретят красноармейцев как освободителей. Все советские вожди, включая Троцкого, весьма туманно представляли себе реальную ситуацию: из-за блокады они утратили связь с Польшей, как если бы Польша находилась на краю света. Большевистское руководство знало, что в Польше формировались Советы, где большим влиянием пользовались коммунисты, и думало, что они все еще действуют. Информация устарела более, чем на год».
А теперь можно процитировать Исаака Дойчера, который изложил позицию Ленина по Польскому походу.
«Теперь, как считал Ленин, когда военная удача перешла на сторону Красной армии, это были ее долг и право – пожинать плоды своей победы: ни один разумный полководец не остановит победоносную армию на полпути, преследуя почти побежденного врага, и никакие моральные, политические или стратегические принципы не воспрещают армии вторгнуться на территорию агрессора в ходе этого преследования.
Но этим доводы Ленина не исчерпывались. Он полагал, что польские рабочие и крестьяне встретят красноармейцев как освободителей. Все советские вожди, включая Троцкого, весьма туманно представляли себе реальную ситуацию: из-за блокады они утратили связь с Польшей, как если бы Польша находилась на краю света. Большевистское руководство знало, что в Польше формировались Советы, где большим влиянием пользовались коммунисты, и думало, что они все еще действуют. Информация устарела более, чем на год».
Forwarded from Красный Фронтовик
10 мая 1920 года председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий подписал приказ №217, призывающий щадить польских пленных, даже несмотря на то, что палачи-шляхтичи издеваются над пленными и ранеными красноармейцами: «их истязают, избивают, расстреливают и вешают».
- Нет, к пленному и раненому врагу Красная армия относится великодушно, - говорилось в указе. - Пленному польскому легионеру, крестьянину или рабочему мы разъясним преступность его господствующих классов, мы просветим его сознание и сделаем нашим лучшим другом и единомышленником, как поступали мы с германскими, австрийскими, венгерскими, колчаковскими, деникинскими и другими военно-пленными. Польские паны знают, что честный красноармеец им смертельный и непримиримый враг, поэтому они истребляют наших воинов, даже взявши их в плен. Мы знаем, что польский крестьянин или рабочий только вследствие своей темноты и силою обмана своего правительства может считать себя нашим врагом в плену. Мы этих несознательных врагов превратим в сознательных друзей.
- Нет, к пленному и раненому врагу Красная армия относится великодушно, - говорилось в указе. - Пленному польскому легионеру, крестьянину или рабочему мы разъясним преступность его господствующих классов, мы просветим его сознание и сделаем нашим лучшим другом и единомышленником, как поступали мы с германскими, австрийскими, венгерскими, колчаковскими, деникинскими и другими военно-пленными. Польские паны знают, что честный красноармеец им смертельный и непримиримый враг, поэтому они истребляют наших воинов, даже взявши их в плен. Мы знаем, что польский крестьянин или рабочий только вследствие своей темноты и силою обмана своего правительства может считать себя нашим врагом в плену. Мы этих несознательных врагов превратим в сознательных друзей.