roguelike theory

Мы все еще заражены вирусом императивного программирования, которое заставляет нас постоянно различать код и переменные. Даже если код меняет сам себя, то все равно в любой момент есть кусок кода, который выполняется, а есть тот, который меняют. Как только различие между кодом и переменными проведено, сразу же начинаются и попытки их перестать различать. У Малабу это, например, "нейропластичность", понятие, которое точно указывает на проблему, но не говорит ничего о ее разрешении (“нейропластичность — это когда мозг меняет сам себя”).

Проблема с этим различием в том, что оно предполагает, что есть какой-то субъект, который код читает и выполняет (для компьютера это процессор или интерпретатор), и что он играет по правилам. "Код" всегда пишется для кого-то другого, это инструкция, в одинаковой мере выражающая суть вычисления и подстраивающаяся под особенности этого другого. Задача людей, которые пытаются обратно поженить код и переменные, заключается в том, чтобы одновременно и сохранить на каком-то уровне правила выполнения кода — например, правила чтения ДНК или чего-то еще — но и избавиться от их незыблемости; одновременно уважительно указать на Большого Другого и сказать, что он не существует. В итоге получается довольно вялая с точки зрения концептов, но полная истеричной романтики в гегельянском духе философия. И все это из-за того, что мы, при нашей любви к вычислению как метафоре всего во вселенной, ограниченно воспринимаем вычисление на примерах плохих и некрасивых языков программирования.

Посмотрим же лучше на замечательный язык программирования Haskell. Он на этом различии просто-напросто не настаивает (хотя вполне умеет работать и с ним). Вычисление, описываемое им, не происходит по каким-то определенным последовательным шагам: оно описано в виде законченной формулы, выражающей ответ непосредственно, а не просто обещающей прийти к ответу, если выполнять инструкции. (Сумма чисел на Haskell будет описана как "сумма чисел", а не как "возьми первое число, прибавь второе, потом третье"…) Вычисление на этом языке не движется по конкретным шагам в четкой последовательности, но медленно уточняется по мере надобности. Если попросить Haskell дать нам список простых чисел, он не побежит их все вычислять одно за другим, но лениво скажет: ну вот тебе какой-то список; теперь мы спросим: так, ну и какое из них второе по счету? Только тогда он полезет вычислять и сообщит, что "три". Информация, которой пока еще нет применения, не вычисляется Хаскелем, но сохраняется в недовычисленном виде, всегда готовом для того, чтобы его довычислить, если нужно, конечно. Поэтому Хаскель может спокойно описывать даже бесконечное — просто как нечто такое, что всегда можно по мере надобности вычислить еще на шажок вперед.

Одно из редких для философии полезных свойств Хаскеля заключается в том, что он вполне существует и работает, а значит, из того, как он устроен, мы можем взять какое-то другое концептуальное понимание вычисления, не настаивающее на вышеупомянутом различии кода и переменных, которое только создает проблемы. Под капотом у Хаскеля вычисление, которое подвешено в невычисленном, но готовом к вычислению состоянии, сохраняется с помощью структуры под названием Thunk. Thunk — это как коробка с тортом, которая станет готовить торт только тогда, когда ее откроют. Коробка Шрёдингера — это Thunk. Слишком простое домашнее задание — это Thunk. (Я не знаю, как перевести Thunk, поэтому здесь слово "Thunk" — это Thunk русского перевода слова Thunk.)

2.15K views21:13