Вчера мельком следил за саммитом в Вашингтоне, который предсказуемо ни к чему не привел (кто бы сомневался).

По содержанию он был полностью неинтересен, но зато весьма любопытен по форме.

Наверняка, вы помните такого персонажа "Южного парка", как Эрик Картман (говорят, что в честь немецкого летчика Эриха Хартманна, но это не точно).

Картман любил устраивать чаепития с куклами (и лягушонком Клайдом!), где куклы неизменно и безостановочно его хвалили.

В духе "Эрик, ты самый умный, самый красивый и совсем не толстый".

Вот все саммиты с Трампом очень похожи на это. "Мистер Трамп, мы так ценим ваши миротворческие инициативы, при вас точно никакой бы войны на Украине не было".

Видимо, Эрик Картманн наконец вырос и стал президентом США.

19 августа 1839 года открыта Пулковская обсерватория
Если сегодня мы взглянем на старые карты, изданные в Российской империи, то обнаружим, что отсчет меридианов там начинается не в Лондоне, а в России. В те годы «нулевой меридиан» русских карт был рассчитан как линия, проходившая через главный – Круглый – зал Пулковской обсерватории под Санкт-Петербургом. Он так и назывался «Пулковский меридиан».

Россия тем самым входила в число великих держав, которые оперировали собственными географическими координатами, вместе с Великобританией и ее Гринвичем, ныне ставшим всемирным стандартом и Францией, где до ХХ века все карты делались по Парижскому меридиану.

Начиная со времен петровских реформ, Российской империи потребовались собственные высококвалифицированные астрономы. Ведь эта, наука, кажущаяся в наши дни далекой от практического применения, на самом деле крайне практична.

Наблюдение за звездным небом и движением космических тел являются той основой на которой строится картография. А значит от успехов в астрономии зависела армия, государственное управление, поиск полезных ископаемых, исследование новых земель и множество других не менее важных задач.

В 1725 году в Санкт-Петербурге была открыта Астрономическая обсерватория Академии наук. Находилась она в самом центре города, на Васильевском острове, в здании кунсткамеры. Там для нее даже специально была построена башенка, в которой можно было установить телескоп и другое ценное и точное оборудование.

В числе астрономических инструментов находился и знаменитый Готторпский глобус, купленный Петром I – огромная сфера внутри которой находилась подробная карта неба. Через эту первую научную (любительские обсерватории появлялись и ранее) русскую обсерваторию проходил Петербургский меридиан, с которого началась современная русская картография.

В 1747 году Кунсткамера серьезно пострадала от пожара. После этого работа обсерватории там не возобновлялась, а исследования небесных тел члены Академии наук перенесли к себе домой. К этому постепенно привыкли, но в XIX веке стало понятно, что вести серьезные исследования на дому уже невозможно.

Перед государством встала задача создания новой, современной обсерватории. В 1827 году Академия наук приняла решение о строительстве, проект получил одобрение императора Николая I – всегда живо интересовавшегося техническими новинками. А место для здания было выбрано за пределами Петербурга.

Объяснение довольно очевидно – большой город очень сильно загрязнял воздух – там жгли множество домашних печей, каминов и заводских производств, дым от которых стоял в воздухе и мешал наблюдениям за небом. Поэтому в XIX веке обсерватории начали размещать подальше от городов, а желательно вообще в горах, где воздух максимально чист.

Близ северной столицы гор не было, но имелась Пулковская возвышенность – 75 метров над уровнем моря. Именно там и решено было строить обсерваторию.

Создание проекта здания в 1833 году было поручено архитектору Александру Брюллову, основоположнику русского неогреческого стиля, обращающегося к наследию античности, очень много строившему в столице. Брюллов считался одним из лучших архитекторов николаевской эпохи и выбор фигуры такого масштаба хорошо говорит о том значение которая имела астрономия в русском государстве.

Академики составили детальное техническое задание в котором указали какое именно сооружения требуется для обсерватории. Строительство шло очень быстро – в 1835 году был заложен первый камень, а уже 19 августа 1839 года обсерватория была торжественно открыта.

Над оборудованием для Пулково работали лучшие немецкие мастера. В момент открытия в обсерватории стоял один из лучших в мире телескопов со стеклянной линзой диаметром 38 сантиметров. Научное учреждение было устроено с размахом. Кроме главного корпуса с колоннадой и облицовкой фасада известняком, были построены два жилых флигеля, в которых размещаюсь просторные квартиры ученых.

Они были возведены в стиле русской усадебной архитектуры, что создавало ощущение жизни в загородном имении. Этому способствовал парк, разбитый вокруг обсерватории - в нем любили гулять ученые и их семьи. Квартиры были даже оборудованы водопроводом, что для 1830-х годов было настоящей роскошью. Центром сборов со всей округи служила церковь в Пулково, построенная по проекту еще одного знаменитого архитектора Кваренги.

В 1844 году благодаря работам астронома Отто Струве была произведена работа по точному определению долготы Пулковского меридиана, который с этого времени стал нулевой точкой отсчета на русских картах. Долгое время основными заказчиками астрономических исследований были русский флот и армия – им требовали точные карты. В 1885 году в обсерватории установили новый телескоп с диаметром линзы 76 сантиметров – на тот момент самый большой в мире. Российская империя никогда не жалела денег на науку.

Научное значение Пулково было столь высоко, что когда Лиссабонский университет решил построить свою обсерваторию, использовался именно русский опыт. В России Пулковская обсерватория имела два филиала в Николаеве, работавшем на нужды флота и в Крымском Симеизе, где воздух особенно чист и хорош для астрономических наблюдений.

В советское время ученые астрономы были обвинены в троцкизме, после чего последовали аресты и расстрелы. Затем памятник науки и истории принесли в жертву практическим задачам. Прекрасный парк был почти полностью уничтожен. Уже в наши дни в пожаре погибла значительная часть коллекции старинных книг (так сейчас часто покрывают разворовывание музейных фондов).

А в 2016 году начались работы по строительству в заповедной зоне, окружающей обсерваторию большого комплекса зданий. Несмотря на попытки общественности бороться со строительным монстром, суды признали застройку законной.

Время эсхатологическое и время историческое

В чем состоит моральный пафос Николая Федорова? Философ полагал, что почивать на достижениях отцов, то есть пользоваться «благами цивилизации» — все равно, что устраивать пляску на костях. Ведь отцам-то эти блага не достались, они умерли прежде их достижения. Значит, вся наша жизнь, возможная только благодаря героизму наших предков, их открытиям, ратным подвигам, упорному труду — в сущности, паразитирование на трупах. «Не мы, но наши внуки будут жить при коммунизме», — советское кредо обличительным голосом доносится до нас из могил.

Федоров полагает, что живущие сыны лишены всякой претензии на статус нравственных существ. Ведь наше счастье построено на несчастье, наша жизнь зиждется смертью наших предков. Мы беспечно занимаем места, положенные им; при этом мы смеем с высоты «исторического опыта» критиковать их опыт, их жизнь, продолжая играться плодами их трудов.

Из этого нравственного пафоса возникает федоровский проект воскрешения. Мы лишь тогда исполним свой моральный долг сполна, когда воскресим наших предков, отплатив жизнию за жизнь; наравне с сынами предки обязаны разделить счастье жизни, построенной ими.

Ну если а без федоровских чудачеств? Как разрешить моральный конфликт, с предельной остротой обозначенный философом космизма? Как примириться не со слезинкой ребенком, но с небытием собственного отца?

Добавим еще один вопрос к этому ряду. Что есть апокалипсис -- не для нас, живущих, но для умерших? Не что иное, как следующее мгновение их бытия. Смерть позволяет как бы перескакивать время, миновать перипетии истории и сразу стать лицом к лицу к концу времен. В этом отношении для умершего нет никакого будущего, в котором будут жить его внуки, но не будет жить он. Доподлинно нет. Между смертью конкретного человека и всеобщим событием Апокалипсиса пролегает только одно мгновение. Смерть и есть подлинный акселерационизм, действительно, а не метафорически приближающий наступление Царствия небесного.

Этот род времени — индивидуальной человеческой жизни, которая в индивидуальном же сознании тождественна жизни как таковой, всему объему истории — я, вслед за Бердяевым, назвал бы эсхатологическим. Эсхатологическому времени противостоит время, которые мы считаем историческим, время, которое охватывает жизнь не человека, но поколений. Однако историческое время — только шумовой фон для времени эсхатологического. И, что более важно, внутри самого исторического времени не может быть никакого конца, отсюда — иллюзия бесконечного прогресса; конец исторического времени происходит извне его, во времени эсхатологическом.

Снимают ли все эти спекуляции моральную ответственность за смерть и воскрешение отцов с нас, живущих? Будучи христианами, мы знаем, что отцы безусловно воскреснут — но не нашими усилиями. Кроме того, мы не должны испытывать сожаление по поводу того, что отцы не живут плодами своих трудов, потому что точно так же и плодами наших трудов будем пользоваться не мы, но наши дети. Федоровская идея обделенности отцов произрастает из ложного секулярного предположения, что когда-то и где-то, в каком-то отрезке исторического времени возможно идеальное будущее, настоящая жизнь, полнота счастья. Нет, единственное подлинное будущее — это эсхатология, и единственная подлинная жизнь — это жизнь личная.

И сугубо практически: нет никакой нужды в пустопорожних мечтах о том, как нам обустроить будущее, то есть такое время, в которым мы никогда не окажемся. Единственный подлинный строитель и стратег будущего — это Бог, мы же в лучшем случае можем быть только тактиками. Единственная цель, достойная попечения — та, что обозрима в эсхатологическом времени, то есть в пределах твоей жизни: жизнь твоя, твоих детей, твоих внуков. «Стратегические» же заботы же о дальнем будущем чреваты устранением ближнего будущего, суетливой подменой эсхатологического времени мнимостью времени исторического, что мы не раз наблюдали в XX веке. Делай, что должно, и пусть будет, что будет.