​​Слова, с которыми обращается к спутникам Улисс:

Considerate la vostra semenza:
Fatti non foste a viver come bruti,
Ma per seguir virtute e canoscenza –

Подумайте о своём роде:
Вы были созданы не для того, чтобы жить, как скотина,
Но чтобы следовать добродетели (мужеству) и мудрости
(Inf. XXVI, 118-120), –

несомненно, совпадают с глубочайшим убеждением самого Данте, которое он неоднократно выражает и в трактатах, и в поэзии. Род человеческий создан не для животного прозябания; человеком в полном смысле является только тот, кто «следует мужеству и знанию», герой и мудрец. Как ни удивительно это может показаться, себя – автора «Комедии» – Данте видит прежде всего героем, а не мудрецом. «Комедия» написана, как сам он это определяет в «Письме Кан Гранде», non ad speculandum, sed ad opus – не для созерцания, а для действия. Действие же предполагается такое, не больше и не меньше: removere viventes in hac vita de statu miserie et perducere ad statum felicitatis, – вырвать человечество из его настоящего состояния жалкого несчастья и привести к состоянию счастья. Иначе говоря: к раю, т.е. к осуществлению истинной человечности, благородство которой Данте считает в каком-то смысле превосходящим ангельское (Conv. IV, 19, 6–7).

(Ольга Седакова. Земной рай в «Божественной Комедии» Данте: о природе поэзии)

Иллюстрация: Enrico Pazzi. Monumento a Dante Alighieri, 1856-1865

МЁРТВЫЕ

Поток гробов внизу течёт.
В них трупы наших камарадов.
Вчера, сегодня - вечность к ряду.
Кто знает: сколько их ещё?

Телегу тянет старый зэк
Всё вдаль - по тропам тополиным.
И нет знамён, крестов и гимнов.
Ни плача, ни молитвы нет.

Невестин стон не полетит
За мертвецом давно забытым.
Лишь в воздухе прощальным всхлипом
Печальный желтый лист шуршит.

А мы застыли у окон
И видим - смерть взметнула крылья.
И задаём вопрос в бессилье:
Кто следом - я? ты? или он?

(Radu Gyr)

Пер. Ирина Мудриченко, Октавиан Раку

​​ИДЕАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ЖИЛЯ ГАМБЬЕ

Он предавался мечтам об обществе, где человеку будет дарована большая свобода, но не та, о которой столько разговоров идёт в городах: на самом деле она не что иное, как ловушка, приманка для дураков, возможность свободно, без помех пошуметь; нет, он мечтал об иной свободе, о той, которой он наслаждался сейчас, предаваясь молчанию и созерцанию. Он мечтал о таком обществе, где производство и потребление материальных благ будет предоставлено обеспеченному, сытому и обмещанившемуся пролетариату; зато вся жизнь другого класса, жизнь своеобразной элиты с той полнотой, на какую способна человеческая натура, будет посвящена созерцанию. Но созерцательность эта будет в корне отлична от инертности, присущей интеллектуалам прошлого столетия, - тем, кто, застряв в своих библиотеках, смирился с собственной телесной немощью, по причине политической беспомощности покорился власти толпы, одурманенной удовлетворением своих пошлых, низменных потребностей, захлебнулся в волне уродливых вещей, тряпок и зданий, замкнулся в субъективных грёзах - всё более скудных и оторванных от реальности.

Проштудировав платоновские "Законы", Жиль полагал, что созерцание становится плодотворным и творческим только в том случае, когда опирается на действия и поступки , в которых участвует всё общество, нет идеи вне красоты, а красоты немыслима, если её не поддерживает весь социум, вновь открывший божественный закон меры и равновесия. Ограничение потребностей элиты, равновесие материальных сил с одной стороны и равновесие сил телесных и духовных - с другой. Аскетизм, присущий монаху, но в то же время атлету и воину.

Такой была Греция. Такой была средневековая Европа.

Мир ислама, в который он теперь погрузился, даже искалеченный колонизацией, вызывал в памяти Жиля вечное золотое равновесие, отчасти восстановленное нынешними последователями Шарля Морраса.

(Pierre Drieu La Rochelle. Gilles)

Так голодный смотрит на небо
Наслаждаясь больной синевою
Облака золотые жалея
Забывая искать ночлег
Погрузившись в лучи водопада
Успокойся, лишенный печали,
Успокоившись что-то реши
И молчи о святом, о решенном
Не греши говоря о нем
Только так поступай как казалось
Как тогда обещал ты сделать
Так живи

(Борис Поплавский)

​​Улица:

Какая-то страшная скорость жизни вне нас, и вот наивный узбек подхватил халат и пустился очертя голову в гущу, уверенный, что своей личной скоростью он обгонит общую скорость и перешагнет сразу улицу.

Но человек опытный, улыбаясь на узбека, шел, покуривая, совершенно спокойно, он даже иногда останавливался и вообще как будто стоял, а вокруг него все мчалось. Так вот и я стоял и улыбался, описывая зверушек, когда все мчались по стране в погоне схватить революцию: самому надо было стоять.

(Михаил Пришвин. Дневник / 26 декабря 1938)

Смешнее всего суетиться, т. е. принадлежать к числу тех людей на свете, о которых говорится: кто быстро ест, быстро работает. Когда я вижу, что такому деловому господину в самую решительную минуту сядет на нос муха, или у него перед носом разведут мост, или на него свалится с крыши черепица - я хохочу от души. Да и можно ли удержаться от смеха? И чего ради люди суетятся? Не напоминают ли они женщину, которая, засуетившись во время пожара в доме, спасла щипцы для углей? - Точно они спасут больше из великого пожарища жизни!

(Søren Aabye Kierkegaard. Aforisme)

Я вижу ясно - времени рука
срывает ве́ка гордость, как обноски,
и башня падает, мощна и высока,
скрижалей стерлись бронзовые доски.

То океан, я вижу, отгрызет
края у суши, ненасытен, прыток,
то суша в море двинет в свой черед:
в убытке - прибыль, в прибыли - убыток.

Держава рухнет в несколько минут,
крушения случаются со всеми.
Руины к размышленью подтолкнут:
все отберет безжалостное время.

И эта мысль - как смерть, ее не выбираешь.
Она грозит: что любишь - потеряешь.

(William Shakespeare)

Пер. Андрей Пустогаров

Человеческое достоинство приобретается в борьбе с самим собой во имя принципа.

То, что проистекает не из конфликта – или животное, или божественное.

(Nicolás Gómez Dávila. Escolios)

Иллюстрация: Albrecht Dürer. Ritter, Tod und Teufel, 1513

простёрлась ткань безумия но мы
всё шли и шли в неё не облекаясь
подобно линзам наведя на мир
ума прозрачные лекала
но странно ни звериного пути
ни почерка ни птичьего паренья
сквозь мысли не могли мы осветить
печальным зреньем
товарищи решили отдохнуть
присели и тотчас ушли со всеми
надеждами в межпочвенную муть
а мы слепцы рассматривали землю

(Инга Кузнецова)

Иллюстрация: Наталья Дрепина, 2020

Приходила Ирен. Мне удалось поцеловать её. Такой чистый и такой напряжённый поцелуй, что у меня чуть не выступили слёзы. Я, однако, не заплакал (ни разу не плакал в тюрьме), но почувствовал себя опустошённым этой столь болезненной радостью. Любовь похожа на смерть.

(Борис Вильде. Тюремный дневник)

Пока я грезил золотыми снами,
Глаза мои иначе видеть стали.
Я на коне не мчался быстроногом,
Не шел пешком, не пересек порога,
Но вдаль унесся, и вернусь едва ли.

Пока я грезил золотыми снами,
Родной аул мне сделался чужбиной
И незнакомцем смотрит друг старинный.
Скажи мне, сердце, что случилось с нами?

Хочу проснуться и стрелой, как птица,
Вернуться в отчий край, где все знакомо,
Но наяву нельзя нам пробудиться,
И нет пути домой, когда ты дома.

(Леча Абдулаев)

Пер. Владимир Севриновский

​​Нужно признать, что война – это нормальная ситуация мужчины, в которой он нуждается и которую желает. Вытеснять ее или осуждать, означало бы лишить мужчину его жизненной силы, его настоящей мужественности. Но у войны мужчины есть много лиц. Естественно, это также битва, в которой бьют противника и атакуют вражеские позиции. Много мужчин нашли как раз в этой элементарной, самой жестокой форме то переживание, которое заставляло что-то внутри них зазвучать, изменило их внутренне. Почему во время мировых войн толпилось так много добровольцев на фронт, – неужели только из глупости?

В едва скрытой форме войну продолжают вести дальше на спортивных площадках, во всех командных играх, в которых нужно «задавить» противника, и мяч должен попасть в ворота, вырваться на свободу. Война происходит также на шахматной доске (шахматы – это мужское дело!) в профессиональной борьбе, в борьбе художника за совершенную форму, в мышлении философа. При этом решающая война мужчины происходит при всем том на другом уровне. Это борьба не против внешнего, а против внутреннего врага: преодоление ограничений маленького, скованного страстями и условностями «Я» в пользу более высокого.

(Oliver Ritter. Magische Männlichkeit)

Мелочи мельчают миллиметрами,
Кто велик — линейку доставай.
Разнесёт тебя большими ве́трами,
И пойми тут где родимый край.

Но я с детства был с босым безумием,
Строил парусатые ладьи,
Пусть так сяк и только в полнолуния,
Пусть я по заливам не бродил,

Хоть я слаб и гвозди заржавелые,
Пусть не по науке паруса,
Разметают города бураны белые.
Я ж на них отправлюсь в небеса.

Коченеют руки заштурвальные,
Но зато спадает тяжесть с плеч,
Быстрых ветров крики обручальные
Парусам поют про радость встреч.

Ближе к звёздам! Хорошо и радостно.
Размело земные времена.
Ноги стали великаном-парусом,
Воздух бьётся в руки-стремена.

Ветры, ветры! Землю вы разрушили,
Только продолжайте сатанеть!
Стали ветры нашей новой сушею.
Небо обратившееся в твердь.

(Андрей Скрипачъ)

Счет времени по часам это один из признаков новоевропейской культуры. И духовного растления. Попытка свести на время все события и действия. А невозможно. Живое время невозможно высчитать. Древние имели смелость сказать: да нет никакого времени! Есть вечность, и есть жизнь.

(Алексей Лосев. Разговор, записанный Владимиром Бибихиным/ 29.5.1972)

Иллюстрация: Frank Armington. Clock Tower, London, 1927

убивали
убивают
и убивать будут
каиново племя
заселило всю землю
загадило воду
космос замусорило
стало палачами
для всего живого
устраивает повсюду
избиенья младенцев
упивается нефтью
и молитвы возносит
золотому тельцу
чья вонючая падаль
отравляет любовь надежду и веру.

(Tadeusz Różewicz)

Пер. Глеб Ходорковский

Иллюстрация: 1. Vincent van Gogh. Sorrowing Old Man (At Eternity's Gate), 1890 / fragment; 2. Janusz Stankiewicz. Tadeusz Różewicz, 2012

​​Не желай ничего, кроме того, что делает счастливым; не бойся ничего, кроме того, что делает несчастным, — и знай, что счастливым или несчастным можно стать только в душе; ничто внешнее тебе не принадлежит, всё твое всегда с тобой; ничто чуждое тебе не может быть придано, ничто твое не может быть у тебя отнято; выбор жизненного пути у тебя в руках; мнения толпы беги и следуй приговору немногих; высокой душой презирай фортуну и знай, что она берет больше наскоком, чем силой, чаще грозит, чем ранит, и реже мешает, чем путается под ногами; она ничего не способна сделать против принадлежащего тебе блага, но и на всё способна; ее ласкательству нельзя доверять, и все ее дары — ненадежное владение; если когда-то поднимешься выше, приписывай это не ей, а божественному милосердию, если нет — спокойно заметь себе, как в царстве фортуны лучшие угнетены, худшие превознесены, и уразумевай, как говорит псалмопевец, «конец их», помня, что земной путь есть путь трудов, а не небесное отечество, где вознаграждаются заслуги.

(Francesco Petrarca. Epistolae de rebus familiaribus et variae)

Пер. Владимир Бибихин

Жuзнь, сотню лезвий обнажи,
Но и тогда взойду и выстою ­-
Не потому, что мало лжи,
А потому, что знаю истину.
Взойду ­- избавлю дух и плоть
От низкого преуспеяния.
Моя твердыня - мой Господь,
Моя дорога осиянная.
Весь мир приму и обниму,
Утешусь в самой малой малости
И радуюсь не потому,
Что мало горести в дому,
А потому, что много радости!

(Лев Болеславский)

​​АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП КУЛЬТУРЫ

Культура основана на аристократическом принципе, на принципе качественного отбора. Творчество культуры во всех сферах стремится к совершенству, к достижению высшего качества. Так в познании, так в искусстве, так в выработке душевного благородства и культуре человеческих чувств. Истина, красота, правда, любовь не зависят от количества, это качества. Аристократический принцип отбора образует культурную элиту, духовную аристократию. Но культурная элита не может оставаться замкнутой в себе, изолированной, самоутверждающейся под страхом удаления от истоков жизни, иссякания творчества, вырождения и умирания. Всякий групповой аристократизм неизбежно вырождается и иссыхает. Как не может творчество культурных ценностей сразу быть распространено на бескачественную массу человечества, так же не может не происходить процесса демократизации культуры. Истина аристократична в том смысле, что она есть достижение качества и совершенства в познании, независимо от количества, от мнения и требования человеческих количеств. Но это совсем не значит, что истина существует для избранного меньшинства, для аристократической группы, истина существует для всего человечества, и все люди призваны быть приобщенными к ней. Нет ничего противнее гордости и презрительности замкнутой элиты. Великие гении никогда не были такими. Можно даже сказать, что образование касты культурно утонченных и усложненных людей, теряющих связь с широтой и глубиной жизненного процесса, есть ложное образование. Одиночество почитающих себя принадлежащими к культурной элите есть ложное одиночество, это есть все-таки стадное одиночество, хотя бы стадо было малой группой, это не есть одиночество пророков и гениев. Гений близок к первореальности, к подлинному существованию, культурная же элита подчинена законам объективации и социализации. Это в ней вырабатывается культуропоклонство, которое есть одна из форм идолопоклонства и рабства человека. Подлинный духовный аристократизм связан с сознанием служения, а не с сознанием своей привилегированности. Подлинный аристократизм есть не что иное, как достижение духовной свободы, независимости от окружающего мира, от человеческого количества, в какой бы форме оно ни явилось, как слушание внутреннего голоса, голоса Бога и голоса совести. Аристократизм есть явление личности, не согласной на смешение, на конформизм, на рабство у бескачественного мира. Но человеческий мир полон не этого аристократизма, а аристократизма изоляции, замкнутости, гордости, презрения, высокомерного отношения к стоящим ниже, т. е. ложного аристократизма, аристократизма кастового, порожденного социальным процессом.

(Николай Бердяев. О рабстве и свободе человека)

Внезапно, среди наслажденья,
Когда закружит бытие,
Я чувствую, как отчужденье
Своею невидимой тенью
Окутает сердце мое.

И думаю: в этой ли дреме
Очнусь от моей маеты?
И вижу в оконном проеме
Косого пейзажа бездомье —
И ласковый образ мечты.

(Fernando Pessoa)

Пер. Геннадий Зельдович

Иллюстрация: Josef Sudek

ПОМЕХА ДОБРОДЕТЕЛИ

Многим кажется, что, будь они на другом месте, они были бы лучше.

Богатому кажется, что добродетели мешает богатство, бедному кажется, что — бедность, ученому — ученость, невежественному — невежество, больному — болезнь, старому — старость, молодому — молодость.

Это всего лишь самообман и признание своего духовного поражения. Представьте, если бы плохой воин оправдывался: на этом месте я буду побежден; дайте мне другое, и я буду храбр! Настоящий воин всегда мужествен, победит он или погибнет.

<...> Пророк Илья ни разу не сказал: голод мешает мне быть послушным Богу! И царь Давид не говорил: корона мешает моему послушанию.

(Николај Велимировић. Мисли о добру и злу)

То-то мне снился лес,
и наклонялась к лесу
туча, меня, повесу,
било водой, я лез
пахотой, чернозёмом,
гусеницей, жуком
к луковицам знакомым
и воробьям на корм.

Ели меня, клевали,
видел я кровь и желчь,
мальчик на сеновале
труп мой пытался сжечь,
брюшко моё украли
красные муравьи:
двигались по спирали
внутренности мои.

(Федор Терентьев)

Что б ни было, я должен быть благодарен Аде. Из-за нее я узнал целую область чувств, мне доселе неведомых. Более того, с незрелостью и самомнением младенца Заболоцкого я вообще не верил, что эти чувства бывают, и презирал тех, кто делал вид, будто их испытывает. Всё это пало на меня: постоянная память об утрате, боль даже во сне, гнетущее, ни на миг не покидающее ощущение бытия другого человека.

<...> C Адой совсем другое. С ней это похоже на то, о чем говорил Селин: полюбить чужую жизнь больше жизни своей. «Война!» — и раньше собственного страха мысль: а что же будет с ней? Вот то, что я пугаюсь за нее раньше, чем за себя, и есть то самое главное — новое,— что я получил от Ады.

(Юрий Нагибин. Дневник / 1955)