​​Я только что совершил несколько полетов на «Р-38». Это – прекрасная машина. Я был бы счастлив получить ее в подарок в свой двадцатый день рождения. Но сегодня печально отмечаю, что в свои сорок три года, налетав уже шесть тысяч пятьсот часов в небе над всеми частями света, я уже больше не могу находить много удовольствия в подобной игрушке. Теперь это не больше чем средство передвижения, используемое здесь для войны. И если я приспосабливаюсь к скорости и высоте в столь почтенном для такой работы возрасте, то больше чтобы не уклониться от проблем моего поколения, нежели в надежде вернуть себе радости прошлого.

Возможно, стоит предаваться грусти, а может, и не стоит. Скорее, я ошибался в двадцать лет. В октябре 1940 года, когда я возвратился в Северную Африку, куда перебралась авиагруппа 2/33, мой автомобиль с пустым баком стоял где-то в пыльном гараже, а я открыл для себя лошадь с телегой. И благодаря этому тропинки в траве. И овец, и оливковые деревья. Те оливковые деревья вовсе не отбивали такт и не проносились мимо закрытых окон на скорости 130 километров в час. Они подчинялись своему собственному ритму жизни, размеренной и неспешной, рождая оливки. И овцы, как оказалось, существовали не только затем, чтобы заставлять водителя снижать скорость. Они снова жили. Реальной жизнью. Реально паслись и давали реальную шерсть. И трава также приобретала реальное значение, так как они бродили по ней и щипали ее.

И я чувствовал, как и я оживаю снова в этом единственном уголке на земле, где даже дорожная пыль имеет свой запах (я несправедлив: и в Греции, как и в Провансе тоже). И тогда мне показалось, что всю свою жизнь я прожил глупо.

(Antoine de Saint-Exupéry. D'une lettre à un général X)

Иллюстрация: William Keith. Dark November (Pastorale)

уставшие, потерянные,
созвучные и смешные.
мы сами себя относительно
ломанные кривые.
трогаемся по звуку.
волчьи целуем пасти.
тонущие посудины.
приученные по масти
сны охранять медвежьи.
чествовать каннибала.
последний нести валежник
к царскому покрывалу.
и каждый наш столп - несущий
в бескрайней архитектуре.
мы кости в холодной гуще
военной литературы.

(Артём Арент)

​​Человеческое сердце так уже устроено, что оно не может удовлетвориться одними земными благами, более того – что, ища одних лишь земных благ, оно неизбежно сознает себя обреченным на страдание, тоску, разочарование, и жизнь становится для него бессмысленной. Для этого достаточно уже сознание и внешней шаткости всех земных благ (хотя бы перед лицом факта краткости человеческой жизни, болезней, страдания и смерти), и внутренней их неудовлетворенности, поверхностности, легковесности. Неотразимо убедительную жизненную мудрость выражают слова Пушкина:

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.

Человеческое сердце – что бы ни думал сознательно сам человек – так устроено, что и центр его тяжести, и точка его опоры находятся в ином месте, вне круга его чувственно-телесного бытия. Оно может сохранить равновесие, только если на его весах чаша, находящаяся в незримой глубине, в «ином» измерении бытия, нагружена; стоит ей быть пустой, как другая, выступающая наружу чаша весов, в лице которой человек есть соучастник «этого» мира, бессильно падает на землю, будучи не в силах держаться сама по себе.

(Семён Франк. С нами Бог)

Иллюстрация: Unknown author. Saint Jerome in his study, 19th century

​​Блажен тот, кто в более ранние дни
не теряет времени, исполняет свой долг Богу,

в те дни, когда у него есть силы,
здоровое, сильное сердце и мощь.

Молодые годы, словно зеленый и орошенный сад,
не скупясь, приносят плоды и фрукты.

В нем бьют родники силы и страсти,
благодаря которым зеленеет почва тела,

Юные годы — благоустроенный дом, потолок его высок,
уравновешены опоры, без путаницы и починок.

Задолго до приближения старости
Твою шею повяжут «вервью из пальмовых волокон»,

Твое тело уподобится солончаку, осыпающемуся и слабеющему,
а на солончаке никогда не вырастет полезное растение.

Иссякнут соки силы и соки страсти,
ни сам себе, ни другим не сможет человек приносить пользу.

Брови опустятся, как подхвостник,
глаза начнут слезиться, плохо видеть.

От морщин лицо — словно спинка ящерицы,
утрачены красноречие, вкус пищи и зубы.

И вот однажды вечером — ты хромой труп, пред тобой долгий путь,
мастерская твоей жизни рухнула, и ничего уже не поделаешь.

Корни дурного нрава укрепились,
а силы для их устранения иссякли.

(Jalāl ad-Dīn Muhammad Rūmī. Mathnawi-i ma'nawi/2:1215-1226)

​​Один из неискоренимых предрассудков - считать предназначением философии предоставлять концептуальные инструменты, с помощью которых человечество справлялось бы с "проблемами", присущими его состоянию. Возможно, самая неотложная задача для нас, для эпохи, в которую мы живём, - очнуться от этой величайшей иллюзии. "Догматический сон", о котором говорил Кант, - ничто по сравнению с тем монотонным сомнабулизмом, в котором теперь пребываем все мы относительно мысли. Вот почему нам необходимо постоянно вспоминать сказанное Хайдеггером вот уже полвека назад:

"Самое тревожное в нашу тревожную эпоху и то, о чём до́лжно размышлять более всего, это то, что мы всё ещё не мыслим".

Чтобы пока только расположить нас как следует к этому вопросу, надо, ещё прежде чем мыслить - и для того, чтобы настроиться на это, - начать расставаться с привычками, мешающими нам мыслить. Для нас важно - здесь и сейчас - чётко осознать, что именно этому посвящён весь наш совместный труд: с полным осознанием и ясностью трудиться над избавлением от привычек, мешающих нам мыслить.

(François Fédier. La beauté sauvera le monde)

Иллюстрация: Jean Beaufret, Martin Heidegger, François Fédier, 1968

От смерти спешить некуда,
а всё-таки - спешат.
"Некогда, некогда, некогда"
стучит ошалелый шаг.

Горланят песню рекруты,
шагая по мостовой,
и некогда, некогда, некогда,
мой друг, и нам с тобой.

Бежим к трамваю на площади
и ловим воздух ртом,
как загнанные лошади,
которых бьют кнутом.

Бежим мы, одержимые,
не спрашивая, не скорбя,
мимо людей - и мимо,
мимо самих себя.

А голод словоохотлив,
и канючит куча лохмотьев
нам, молчаливым, вслед.

Что тело к старости немощно,
что хлеба купить не на что
и пропаду на горе нет.

21 сентября 1927

(София Парнок)

Иллюстрация: Михаил Кауфман, Илья Копалин. Москва, 1927

В соцсетях все имеют равное право голоса, и в том числе из-за анонимности мнение академика приравнено к мнению девятиклассника. В реальной жизни право быть услышанным нужно заслужить. В интернете оно дается автоматически. Это тоже неправильно для нормального человеческого общества.

В соцсетях существует в первую очередь говорящий, а не знающий. Кто больше говорит, тот «больше существует», имеет больше веса. И это переходит в реальную жизнь. В человеческом обществе, в культуре очень важны иерархии.

(Алексей Иванов. «Я не люблю жить на пустой земле»: интервью Анне Натитник)

Зачем зачем ты сердце бьешься

И как печальный часовой
Я озираю ночь и смерть

(Guillaume Apollinaire)

Пер. Анатолий Гелескул

Иллюстрация: Shusei Kobayakawa

Стоя у последней черты долгого и непрерывного пути к помешательству, возникшему в каменном веке и достигшему своего пика в некий день, час и минуту, ты можешь осматривать этих людей, от которых ты давно отстранился. Ты будешь осматривать их с любовью или злорадной жалостью, благородная и излеченная душа не станет глядеть на них с презрением. Ты будешь осматривать умных помешанных, непросвещенных безумцев и явных ненормальных. И поймешь (разумеется, лишь на миг), что, если ты пристрастился есть промокашки, рисовать зеленым цветом, жить на деревьях или исторгать частые, пронзительные маниакальные вопли, ты все равно не превысишь высокой степени эксцентричности и безумия окружающего мира.

Пережив этот миг, ты уже не будешь ничего бояться. Вползай или выползай из своей нервной системы, теперь ты посвященный. Ты окружен друзьями. Ты исцелен. Ты снова можешь занять место нормального человека в нормальном мире.

(Louise Bogan. Journey Around My Room / september 15, 1933)

не знают смерти травы и цветы
их непременно ждёт преображение
а человек на грани поражения
живёт не чуя собственной вины
но если в сердце появилось жжение
идущее из самой глубины
то значит есть надежда на спасение

(Джавхар Кутб)

Иллюстрация: Josef Sudek. Untitled (Boy crossing stream), 1925

https://instagram.com/sun_ofthe_dead
https://vk.com/d.kutb

​​Слова, с которыми обращается к спутникам Улисс:

Considerate la vostra semenza:
Fatti non foste a viver come bruti,
Ma per seguir virtute e canoscenza –

Подумайте о своём роде:
Вы были созданы не для того, чтобы жить, как скотина,
Но чтобы следовать добродетели (мужеству) и мудрости
(Inf. XXVI, 118-120), –

несомненно, совпадают с глубочайшим убеждением самого Данте, которое он неоднократно выражает и в трактатах, и в поэзии. Род человеческий создан не для животного прозябания; человеком в полном смысле является только тот, кто «следует мужеству и знанию», герой и мудрец. Как ни удивительно это может показаться, себя – автора «Комедии» – Данте видит прежде всего героем, а не мудрецом. «Комедия» написана, как сам он это определяет в «Письме Кан Гранде», non ad speculandum, sed ad opus – не для созерцания, а для действия. Действие же предполагается такое, не больше и не меньше: removere viventes in hac vita de statu miserie et perducere ad statum felicitatis, – вырвать человечество из его настоящего состояния жалкого несчастья и привести к состоянию счастья. Иначе говоря: к раю, т.е. к осуществлению истинной человечности, благородство которой Данте считает в каком-то смысле превосходящим ангельское (Conv. IV, 19, 6–7).

(Ольга Седакова. Земной рай в «Божественной Комедии» Данте: о природе поэзии)

Иллюстрация: Enrico Pazzi. Monumento a Dante Alighieri, 1856-1865

МЁРТВЫЕ

Поток гробов внизу течёт.
В них трупы наших камарадов.
Вчера, сегодня - вечность к ряду.
Кто знает: сколько их ещё?

Телегу тянет старый зэк
Всё вдаль - по тропам тополиным.
И нет знамён, крестов и гимнов.
Ни плача, ни молитвы нет.

Невестин стон не полетит
За мертвецом давно забытым.
Лишь в воздухе прощальным всхлипом
Печальный желтый лист шуршит.

А мы застыли у окон
И видим - смерть взметнула крылья.
И задаём вопрос в бессилье:
Кто следом - я? ты? или он?

(Radu Gyr)

Пер. Ирина Мудриченко, Октавиан Раку

​​ИДЕАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ЖИЛЯ ГАМБЬЕ

Он предавался мечтам об обществе, где человеку будет дарована большая свобода, но не та, о которой столько разговоров идёт в городах: на самом деле она не что иное, как ловушка, приманка для дураков, возможность свободно, без помех пошуметь; нет, он мечтал об иной свободе, о той, которой он наслаждался сейчас, предаваясь молчанию и созерцанию. Он мечтал о таком обществе, где производство и потребление материальных благ будет предоставлено обеспеченному, сытому и обмещанившемуся пролетариату; зато вся жизнь другого класса, жизнь своеобразной элиты с той полнотой, на какую способна человеческая натура, будет посвящена созерцанию. Но созерцательность эта будет в корне отлична от инертности, присущей интеллектуалам прошлого столетия, - тем, кто, застряв в своих библиотеках, смирился с собственной телесной немощью, по причине политической беспомощности покорился власти толпы, одурманенной удовлетворением своих пошлых, низменных потребностей, захлебнулся в волне уродливых вещей, тряпок и зданий, замкнулся в субъективных грёзах - всё более скудных и оторванных от реальности.

Проштудировав платоновские "Законы", Жиль полагал, что созерцание становится плодотворным и творческим только в том случае, когда опирается на действия и поступки , в которых участвует всё общество, нет идеи вне красоты, а красоты немыслима, если её не поддерживает весь социум, вновь открывший божественный закон меры и равновесия. Ограничение потребностей элиты, равновесие материальных сил с одной стороны и равновесие сил телесных и духовных - с другой. Аскетизм, присущий монаху, но в то же время атлету и воину.

Такой была Греция. Такой была средневековая Европа.

Мир ислама, в который он теперь погрузился, даже искалеченный колонизацией, вызывал в памяти Жиля вечное золотое равновесие, отчасти восстановленное нынешними последователями Шарля Морраса.

(Pierre Drieu La Rochelle. Gilles)

Так голодный смотрит на небо
Наслаждаясь больной синевою
Облака золотые жалея
Забывая искать ночлег
Погрузившись в лучи водопада
Успокойся, лишенный печали,
Успокоившись что-то реши
И молчи о святом, о решенном
Не греши говоря о нем
Только так поступай как казалось
Как тогда обещал ты сделать
Так живи

(Борис Поплавский)

​​Улица:

Какая-то страшная скорость жизни вне нас, и вот наивный узбек подхватил халат и пустился очертя голову в гущу, уверенный, что своей личной скоростью он обгонит общую скорость и перешагнет сразу улицу.

Но человек опытный, улыбаясь на узбека, шел, покуривая, совершенно спокойно, он даже иногда останавливался и вообще как будто стоял, а вокруг него все мчалось. Так вот и я стоял и улыбался, описывая зверушек, когда все мчались по стране в погоне схватить революцию: самому надо было стоять.

(Михаил Пришвин. Дневник / 26 декабря 1938)

Смешнее всего суетиться, т. е. принадлежать к числу тех людей на свете, о которых говорится: кто быстро ест, быстро работает. Когда я вижу, что такому деловому господину в самую решительную минуту сядет на нос муха, или у него перед носом разведут мост, или на него свалится с крыши черепица - я хохочу от души. Да и можно ли удержаться от смеха? И чего ради люди суетятся? Не напоминают ли они женщину, которая, засуетившись во время пожара в доме, спасла щипцы для углей? - Точно они спасут больше из великого пожарища жизни!

(Søren Aabye Kierkegaard. Aforisme)

Я вижу ясно - времени рука
срывает ве́ка гордость, как обноски,
и башня падает, мощна и высока,
скрижалей стерлись бронзовые доски.

То океан, я вижу, отгрызет
края у суши, ненасытен, прыток,
то суша в море двинет в свой черед:
в убытке - прибыль, в прибыли - убыток.

Держава рухнет в несколько минут,
крушения случаются со всеми.
Руины к размышленью подтолкнут:
все отберет безжалостное время.

И эта мысль - как смерть, ее не выбираешь.
Она грозит: что любишь - потеряешь.

(William Shakespeare)

Пер. Андрей Пустогаров

Человеческое достоинство приобретается в борьбе с самим собой во имя принципа.

То, что проистекает не из конфликта – или животное, или божественное.

(Nicolás Gómez Dávila. Escolios)

Иллюстрация: Albrecht Dürer. Ritter, Tod und Teufel, 1513

простёрлась ткань безумия но мы
всё шли и шли в неё не облекаясь
подобно линзам наведя на мир
ума прозрачные лекала
но странно ни звериного пути
ни почерка ни птичьего паренья
сквозь мысли не могли мы осветить
печальным зреньем
товарищи решили отдохнуть
присели и тотчас ушли со всеми
надеждами в межпочвенную муть
а мы слепцы рассматривали землю

(Инга Кузнецова)

Иллюстрация: Наталья Дрепина, 2020

Приходила Ирен. Мне удалось поцеловать её. Такой чистый и такой напряжённый поцелуй, что у меня чуть не выступили слёзы. Я, однако, не заплакал (ни разу не плакал в тюрьме), но почувствовал себя опустошённым этой столь болезненной радостью. Любовь похожа на смерть.

(Борис Вильде. Тюремный дневник)

Пока я грезил золотыми снами,
Глаза мои иначе видеть стали.
Я на коне не мчался быстроногом,
Не шел пешком, не пересек порога,
Но вдаль унесся, и вернусь едва ли.

Пока я грезил золотыми снами,
Родной аул мне сделался чужбиной
И незнакомцем смотрит друг старинный.
Скажи мне, сердце, что случилось с нами?

Хочу проснуться и стрелой, как птица,
Вернуться в отчий край, где все знакомо,
Но наяву нельзя нам пробудиться,
И нет пути домой, когда ты дома.

(Леча Абдулаев)

Пер. Владимир Севриновский