Forwarded from Книжная околица
«(Не)вовремя мама» - очень личный текст для меня, потому что я часто упоминаю в блоге маму, но никогда отца. Моя мама не беременела в шестнадцать, но ей понадобилось огромное мужество, чтобы вырастить меня, не прекращая работать и ухаживать за своими пожилыми родителями. Для меня это неповторимый подвиг, потому что по-настоящему я увидела свою маму, как женщину, как личность, как человека только когда повзрослела.
❤🔥21
Forwarded from Мартышка
Про татарок, смерть и принятие
Динара Расулева, "Травмагочи"
Такую книжку прочитала, всё ещё пытаюсь собрать её внутри себя.
Попробую так.
С одной стороны, это триязычная (может, даже четвероязычная с учётом немецкого) книжка, в которой татарский звучит так прямо и честно (из всех, что я знаю).
Прыжки между языками дались мне непросто, но, пожалуй, в этом и ценность, и смысл: мы живём и говорим на множестве языков теперь (и это не только английский, русский, испанский, сербский, французский и проч., но и языки опыта, уезжания или оседлости, перемен или замирания, силы и слабости – все они ок, если что).
С другой стороны это книга о семье и потере, о ложных и нежных воспоминаниях, о недоговоренных разговорах (и тех, что не могли произойти в принципе). Как пишет сама Динара: она для тех, кто ещё никого не хоронил – и тут она, конечно, права, но тем, кто хоронил – тоже можно и нужно, тут вас обнимут.
И с третьей стороны – форма, в которую эта книга облекается: некоторый фантастический Берлин, в котором главная героиня становится заместительницей смерти и контактирует с разными полуфантастическими существами по своим законам и носит свои "яички травмы" на разные терапии.
Мне этого пространства оказалось мало – его, как красивую коробочку, туго наполнили воспоминания главной героини. Они тут, конечно, важнее, но как будто хотелось чуть дольше развязывать бантики и разглядывать камешки на крышке.
Опять же – мои желания и ожидания – мои личные проблемы, писательница мне ничего не должна.
В общем, эта книга – всем татаркам, готкам, веганкам, хоронившим и не хоронившим мам и пап, а также их чувствительным мамам, тётям, подругам, парням и мужьям (чтобы что-то понять про своих женщин немного).
Динара Расулева, "Травмагочи"
Такую книжку прочитала, всё ещё пытаюсь собрать её внутри себя.
Попробую так.
С одной стороны, это триязычная (может, даже четвероязычная с учётом немецкого) книжка, в которой татарский звучит так прямо и честно (из всех, что я знаю).
Прыжки между языками дались мне непросто, но, пожалуй, в этом и ценность, и смысл: мы живём и говорим на множестве языков теперь (и это не только английский, русский, испанский, сербский, французский и проч., но и языки опыта, уезжания или оседлости, перемен или замирания, силы и слабости – все они ок, если что).
С другой стороны это книга о семье и потере, о ложных и нежных воспоминаниях, о недоговоренных разговорах (и тех, что не могли произойти в принципе). Как пишет сама Динара: она для тех, кто ещё никого не хоронил – и тут она, конечно, права, но тем, кто хоронил – тоже можно и нужно, тут вас обнимут.
И с третьей стороны – форма, в которую эта книга облекается: некоторый фантастический Берлин, в котором главная героиня становится заместительницей смерти и контактирует с разными полуфантастическими существами по своим законам и носит свои "яички травмы" на разные терапии.
Мне этого пространства оказалось мало – его, как красивую коробочку, туго наполнили воспоминания главной героини. Они тут, конечно, важнее, но как будто хотелось чуть дольше развязывать бантики и разглядывать камешки на крышке.
Опять же – мои желания и ожидания – мои личные проблемы, писательница мне ничего не должна.
В общем, эта книга – всем татаркам, готкам, веганкам, хоронившим и не хоронившим мам и пап, а также их чувствительным мамам, тётям, подругам, парням и мужьям (чтобы что-то понять про своих женщин немного).
Forwarded from Муки роста
Этим летом я преподавала деколониальные практики письма в Летней школе и много размышляла о проблемах деколониальности в русской среде, или, если так удобнее, в российской. Ну типа какая деколониальность может быть актуальна людям, родившимся в хрущевках и ревущим под «Бонда с кнопкой». Моей задачей было найти ключик к сердцам русских, благодаря которому я смогу впустить в них всех нас — татар, таджиков, поморов, мордву. В литературе не так много хороших искренних примеров русской деколониальности в отличие от кино (Сокуров, Тарковский, Балабанов) и музыки (Манижа, Курехин и пр.пр.), что я могу предложить людям, читавшим Достоевского и Толстого? Литература золотится в тисках канона и любой прямой контакт с ней сегодня разрушает сияние.
А еще я познакомилась с одной исследовательницей животных и это стало для меня самым главным и счастливым событием лета, потому что открыло ветку возможностей дружбы, в которой я многому учусь, получаю и даю. И я читаю книги моей подруги и нахожу в ней все ответы, которые ищу, потому что наша разность дает нам возможность по-разному отвечать на одни и те же вопросы нашего времени, и в этой разности соединяться. Я не знаю, как еще об этом рассказать, это нужно чувствовать, проживать, плакать, радоваться, танцевать, горевать, петь. Главный запрос нашего времени — то есть, последних 2-5 лет, это поиск собственной идентичности. Когда государство десятилетиями эту идентичность отнимает, задачей культуры становится ее вернуть. Культура латает дыры реальности и как негатив, становится ее слепком.
Я читаю книгу «Одиночества нет, ждите» Кати Крыловой и вбираю телом и чувствами те истории, которые происходили рядом со мной, в других течениях той же реки. В этом сила автофикшена — ты узнаешь реальность, потому что она происходила с кем-то, даже если этот кто-то — не ты. Для меня книга Кати — это ключевая книга о России сегодня, не только потому что она полнится метафорами и отсылками к архитипическим сюжетам и фольклору, а потому что это история нас сегодняшних, расстерянных девочек, вынужденных жить, вплетая свои ежедневные решения и выборы в волосы некрополитики, искать для себя комфорт в воспоминаниях о матери, как единственном опыте неотчужденной любви, рассказывать свои и чужие истории, перепресваивая опыт и возвращая свою жизнь себе.
История о русской деревне не может не быть «русской страшной сказкой», но роль нарративной персоны меняет наше отношение к чернухе, мы начинаем смотреть на ее глазами крошечки-хаврошечки, нежной любящей дочери, и тьма отступает, делается декоративной и ручной.
А еще я познакомилась с одной исследовательницей животных и это стало для меня самым главным и счастливым событием лета, потому что открыло ветку возможностей дружбы, в которой я многому учусь, получаю и даю. И я читаю книги моей подруги и нахожу в ней все ответы, которые ищу, потому что наша разность дает нам возможность по-разному отвечать на одни и те же вопросы нашего времени, и в этой разности соединяться. Я не знаю, как еще об этом рассказать, это нужно чувствовать, проживать, плакать, радоваться, танцевать, горевать, петь. Главный запрос нашего времени — то есть, последних 2-5 лет, это поиск собственной идентичности. Когда государство десятилетиями эту идентичность отнимает, задачей культуры становится ее вернуть. Культура латает дыры реальности и как негатив, становится ее слепком.
Я читаю книгу «Одиночества нет, ждите» Кати Крыловой и вбираю телом и чувствами те истории, которые происходили рядом со мной, в других течениях той же реки. В этом сила автофикшена — ты узнаешь реальность, потому что она происходила с кем-то, даже если этот кто-то — не ты. Для меня книга Кати — это ключевая книга о России сегодня, не только потому что она полнится метафорами и отсылками к архитипическим сюжетам и фольклору, а потому что это история нас сегодняшних, расстерянных девочек, вынужденных жить, вплетая свои ежедневные решения и выборы в волосы некрополитики, искать для себя комфорт в воспоминаниях о матери, как единственном опыте неотчужденной любви, рассказывать свои и чужие истории, перепресваивая опыт и возвращая свою жизнь себе.
Мне хочется открыть в себе способность не только понимать, но и чувствовать самодостаточность и взаимозависимость их тел (животных, растений, грибов и микроорганизмов), довериться гостеприимству зазоров между ними, «отклеиться от компьютера», пройти лес моего детства насквозь, выйти в поле под летний дождь и встретить маму на берегу реки, где-нибудь в серебряном сне Тарковского, среди гнедых лошадей и ее любимого белого налива, рассыпанного на песке.
История о русской деревне не может не быть «русской страшной сказкой», но роль нарративной персоны меняет наше отношение к чернухе, мы начинаем смотреть на ее глазами крошечки-хаврошечки, нежной любящей дочери, и тьма отступает, делается декоративной и ручной.