А теперь преобладает во всём какой-то фасон «антука» — что-то готовое на всякий случай и годное для всякой погоды: от дождя и от солнца. Меня поражает эта удивительная приспособительность, которую я замечаю во всех слоях общества и повсюду. <…>
Где теперь духа искать! Смотрите, пожалуйста, где хотите – на всех людских лицах ничего ясного не стало видно. Все какие-то тусклые шершаки, точно волки травленые: шерсть клоками, морды скаленные, глаза спаленные, уши дёрганные, хвосты терханые, гачи рваные, а бока драные – только всего и целого останется, что зубы смоленые да первая родимая шкура не выворочена. А вы в этаких-то отрёпках хотите разыскать признаки целостного духа! Травленый волк об какую землю ударится, там чем надо, тем он и скинется.
Николай Семенович Лесков, "Антука", 1888 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Где теперь духа искать! Смотрите, пожалуйста, где хотите – на всех людских лицах ничего ясного не стало видно. Все какие-то тусклые шершаки, точно волки травленые: шерсть клоками, морды скаленные, глаза спаленные, уши дёрганные, хвосты терханые, гачи рваные, а бока драные – только всего и целого останется, что зубы смоленые да первая родимая шкура не выворочена. А вы в этаких-то отрёпках хотите разыскать признаки целостного духа! Травленый волк об какую землю ударится, там чем надо, тем он и скинется.
Николай Семенович Лесков, "Антука", 1888 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
"Не видно ведь, сколько талантов я получил от моего Господина и на сколько сработал? Это только Он разберёт.
Может быть, я что-нибудь и зарыл, «закопал серебро Господина моего», но я шёл дорогою очень трудною, – всё сам брал без всякой помощи и учителя и вдобавок ещё при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших:
«Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами, – мы знаем истину».
А во всём этом надо было разбираться и пробираться к свету сквозь терние и колючий волчец, не жалея ни своих рук, ни лица, ни одежды."
- Николай Семёнович Лесков (1831-1895)
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Может быть, я что-нибудь и зарыл, «закопал серебро Господина моего», но я шёл дорогою очень трудною, – всё сам брал без всякой помощи и учителя и вдобавок ещё при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших:
«Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами, – мы знаем истину».
А во всём этом надо было разбираться и пробираться к свету сквозь терние и колючий волчец, не жалея ни своих рук, ни лица, ни одежды."
- Николай Семёнович Лесков (1831-1895)
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Помните, что основное правило писателя — переделывать, перечёркивать, перемарывать, вставлять, сглаживать и снова переделывать… Иначе ничего не выйдет. Стихи так же, как и всякое беллетристическое произведение, — не газетная статья, которую можно набирать с карандашной заметки. Не знаю, знаком ли Вам следующий случай из жизни нашего историка Карамзина. Когда появились его повести, один из тогдашних поэтов Глинка, спросил автора: «Откуда у вас такой дивный слог?» — «Всё из камина, батюшка!» — ответил Карамзин. Тот в недоумении. «Не смеётся ли?» — думает. «А я, видите ли, — отвечает, — напишу, переправлю, перепишу, а старое — в камин. Потом подожду денька три, опять за переделки принимаюсь, снова перепишу, а старое — опять в камин! Наконец уж и переделывать нечего: всё превосходно. Тогда — в набор».
Николай Семёнович Лесков, из письма А.Е. Разорёнову, 1884 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Николай Семёнович Лесков, из письма А.Е. Разорёнову, 1884 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Чихачёв не достиг таких высоких иерархических степеней и к ним не стремился. Ему во всю жизнь нравилось тихое, незаметное положение, и он продолжал тушеваться как при друге своём Брянчанинове, так и после. Превосходный музыкант, певец и чтец, он занимался хором и чтецами и был известен только в этой области. Вёл он себя как настоящий инок, никогда, впрочем, не утрачивая отпечатка хорошего общества и хорошего тона, даже под схимою. Схиму носил с редким достоинством, устраняя от себя всякое покушение разглашать что-либо о каких бы то ни было его особливых дарах.
Музыкальные и вокальные способности и познания Чихачёва до некоторой степени характеризуются следующим за достоверное сообщаемым случаем: одна из его родственниц, Мария Павловна Фермор, была замужем за петербургским генерал-губернатором Кавелиным. Чихачёв нередко навещал её. Однажды, когда он сидел у Кавелиной, к ней приехал с прощальным визитом известный Рубини. Кавелина, знакомя встретившихся гостей, сказала Рубини, что Чихачёв — её дядя и что он хотя и монах, но прекрасно знает музыку и обладает превосходным голосом.
— Но вас он никогда не слыхал, — добавила Мария Павловна.
— Почему же это так?
— Это потому, что у нас духовные лица не могут ходить в театры.
— Какая жалость, — отвечал Рубини, — музыка возвышает чувства, и театр может наводить на очень глубокие размышления.
— Ну, уж как бы это там ни было, а у нас такое правило, что монахи опер не слушают.
— Но всё равно ваш дядюшка мог быть в моём концерте.
Кавелина улыбнулась и отвечала:
— Нашим монахам не позволено бывать и в концертах.
— Это варварство! — воскликнул Рубини, — и, я думаю, вы не станете ему следовать и не запретите мне спеть при вашем дяде.
— Я буду от этого в восторге.
— А вы ничего против этого не имеете? — обратился, живо вставая с места, Рубини к самому Чихачёву.
— Я очень рад слышать знаменитого Рубини.
— В таком случае Рубини поёт с двойною целью, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома и своему собрату, а в то же время, чтобы сделать неудовольствие грубым людям, не понимающим, что музыка есть высокое искусство.
Мария Павловна Кавелина открыла рояль и села аккомпанировать, а Рубини стал и пропел для Чихачёва несколько лучших своих арий.
Чихачёв слушал с глубочайшим вниманием, и, когда пение было окончено, он сказал:
— Громкая слава ваша нимало не преувеличивает достоинств вашего голоса и уменья. Вы поёте превосходно.
Так скромно и достойно выраженная похвала Чихачёва чрезвычайно понравилась Рубини. Ему, конечно, давно уже надокучили и опротивели все опошлевшие возгласы дешёвого восторга, которыми люди банальных вкусов считают за необходимое приветствовать артистов. В словах Чихачёва действительно была похвала, которую можно принять, не краснея за того, кто хвалит. И Рубини, сжав руку монаха, сказал:
— Я очень рад, что моё пение вам нравится, но я хотел бы иметь понятие о вашем пении.
Чихачёв сейчас же молча встал, сам сел за фортепиано и, сам себе аккомпанируя, пропел что-то из какого-то духовного концерта.
Рубини пришёл в восхищение и сказал, что он в жизнь свою не встречал такой удивительной октавы и жалеет, что лучшие композиторы не знают о существовании этого голоса.
— К чему же бы это послужило? — произнёс Чихачёв.
— Для вашего голоса могли быть написаны вдохновенные партии, и ваша слава, вероятно, была бы громче моей.
Чихачёв молчал и, сидя боком к клавиатуре, тихо перебирал клавиши.
Рубини встал и начал прощаться с Кавелиной и с её гостем.
Подав руку Чихачёву, он ещё раз сильно сжал его руку, посмотрел ему в глаза и воскликнул с восторгом:
— Ах, какой голос! какой голос пропадает безвестно!
— Он не пропадает: я им пою Богу моему дондеже есмь, — проговорил Чихачёв по-русски.
Рубини попросил перевести ему эту фразу и, подёрнув плечами, сказал:
— Ага!.. Да, да... это другое дело.
Николай Семёнович Лесков, "Инженеры-бессребреники", 1887 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Музыкальные и вокальные способности и познания Чихачёва до некоторой степени характеризуются следующим за достоверное сообщаемым случаем: одна из его родственниц, Мария Павловна Фермор, была замужем за петербургским генерал-губернатором Кавелиным. Чихачёв нередко навещал её. Однажды, когда он сидел у Кавелиной, к ней приехал с прощальным визитом известный Рубини. Кавелина, знакомя встретившихся гостей, сказала Рубини, что Чихачёв — её дядя и что он хотя и монах, но прекрасно знает музыку и обладает превосходным голосом.
— Но вас он никогда не слыхал, — добавила Мария Павловна.
— Почему же это так?
— Это потому, что у нас духовные лица не могут ходить в театры.
— Какая жалость, — отвечал Рубини, — музыка возвышает чувства, и театр может наводить на очень глубокие размышления.
— Ну, уж как бы это там ни было, а у нас такое правило, что монахи опер не слушают.
— Но всё равно ваш дядюшка мог быть в моём концерте.
Кавелина улыбнулась и отвечала:
— Нашим монахам не позволено бывать и в концертах.
— Это варварство! — воскликнул Рубини, — и, я думаю, вы не станете ему следовать и не запретите мне спеть при вашем дяде.
— Я буду от этого в восторге.
— А вы ничего против этого не имеете? — обратился, живо вставая с места, Рубини к самому Чихачёву.
— Я очень рад слышать знаменитого Рубини.
— В таком случае Рубини поёт с двойною целью, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома и своему собрату, а в то же время, чтобы сделать неудовольствие грубым людям, не понимающим, что музыка есть высокое искусство.
Мария Павловна Кавелина открыла рояль и села аккомпанировать, а Рубини стал и пропел для Чихачёва несколько лучших своих арий.
Чихачёв слушал с глубочайшим вниманием, и, когда пение было окончено, он сказал:
— Громкая слава ваша нимало не преувеличивает достоинств вашего голоса и уменья. Вы поёте превосходно.
Так скромно и достойно выраженная похвала Чихачёва чрезвычайно понравилась Рубини. Ему, конечно, давно уже надокучили и опротивели все опошлевшие возгласы дешёвого восторга, которыми люди банальных вкусов считают за необходимое приветствовать артистов. В словах Чихачёва действительно была похвала, которую можно принять, не краснея за того, кто хвалит. И Рубини, сжав руку монаха, сказал:
— Я очень рад, что моё пение вам нравится, но я хотел бы иметь понятие о вашем пении.
Чихачёв сейчас же молча встал, сам сел за фортепиано и, сам себе аккомпанируя, пропел что-то из какого-то духовного концерта.
Рубини пришёл в восхищение и сказал, что он в жизнь свою не встречал такой удивительной октавы и жалеет, что лучшие композиторы не знают о существовании этого голоса.
— К чему же бы это послужило? — произнёс Чихачёв.
— Для вашего голоса могли быть написаны вдохновенные партии, и ваша слава, вероятно, была бы громче моей.
Чихачёв молчал и, сидя боком к клавиатуре, тихо перебирал клавиши.
Рубини встал и начал прощаться с Кавелиной и с её гостем.
Подав руку Чихачёву, он ещё раз сильно сжал его руку, посмотрел ему в глаза и воскликнул с восторгом:
— Ах, какой голос! какой голос пропадает безвестно!
— Он не пропадает: я им пою Богу моему дондеже есмь, — проговорил Чихачёв по-русски.
Рубини попросил перевести ему эту фразу и, подёрнув плечами, сказал:
— Ага!.. Да, да... это другое дело.
Николай Семёнович Лесков, "Инженеры-бессребреники", 1887 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Враждебные чувства между Лесковым и бывшими его единомышленниками продолжались долго, и я неоднократно слышал от сына Лескова, Андрея Николаевича, что его отец особенно бывал в семье вспыльчив и резок в те дни, когда встречал на улице или в книжном магазине Тертия Ивановича Филиппова.
Я знал это нерасположение Лескова к лицам, с которыми в прошлом он делил хлеб-соль... Вот почему я был крайне удивлён, когда за несколько дней до своей смерти, Николай Семёнович встретил меня на пороге своей квартиры восклицанием:
— Знаете, кто был у меня сейчас... перед Вами?.. Тертий Иванович Филиппов!
Пока я раздевался в передней, Лесков возбуждённо продолжил:
— На пороге этой комнаты он стоял и говорил: Вы меня примете, Николай Семёнович?
— Ну, и вы виделись?
— И мы виделись... Я сказал ему: «Прошу, войдите в комнату», и тотчас же сам стал посредине кабинета, не делая шага к нему на встречу.
Лесков изобразил предо мною позу, в которой он стоял у себя в кабинете и ждал Т.И. Филиппова, пока прислуга помогала последнему раздеваться в передней.
— Я,— продолжал он:— не знал, чем объяснить этот визит и как мне себя держать, и что говорить с государственным контролёром. Он вошёл в кабинет и, приблизившись ко мне, сказал: «Я пришёл к Вам, Николай Семёнович, мириться... Я прочитал вновь Ваши произведения, и меня вдруг потянуло к Вам. Сегодня прощёный день, и если я чем виновен перед вами, то простите меня. Если уже мириться, то мириться по-настоящему»… Он вдруг опустился на колени пола, здесь, посреди этого самого кабинета...
— Неужели?
— Да, представьте моё положение?! Я, впрочем,— продолжал Лесков,— быстро сделал то же самое... Мы обнялись, поцеловали друг друга и заплакали».
Анатолий Иванович Фаресов, "Тертий Иванович Филиппов", 1900 год.
#Лесков #Фаресов #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
Я знал это нерасположение Лескова к лицам, с которыми в прошлом он делил хлеб-соль... Вот почему я был крайне удивлён, когда за несколько дней до своей смерти, Николай Семёнович встретил меня на пороге своей квартиры восклицанием:
— Знаете, кто был у меня сейчас... перед Вами?.. Тертий Иванович Филиппов!
Пока я раздевался в передней, Лесков возбуждённо продолжил:
— На пороге этой комнаты он стоял и говорил: Вы меня примете, Николай Семёнович?
— Ну, и вы виделись?
— И мы виделись... Я сказал ему: «Прошу, войдите в комнату», и тотчас же сам стал посредине кабинета, не делая шага к нему на встречу.
Лесков изобразил предо мною позу, в которой он стоял у себя в кабинете и ждал Т.И. Филиппова, пока прислуга помогала последнему раздеваться в передней.
— Я,— продолжал он:— не знал, чем объяснить этот визит и как мне себя держать, и что говорить с государственным контролёром. Он вошёл в кабинет и, приблизившись ко мне, сказал: «Я пришёл к Вам, Николай Семёнович, мириться... Я прочитал вновь Ваши произведения, и меня вдруг потянуло к Вам. Сегодня прощёный день, и если я чем виновен перед вами, то простите меня. Если уже мириться, то мириться по-настоящему»… Он вдруг опустился на колени пола, здесь, посреди этого самого кабинета...
— Неужели?
— Да, представьте моё положение?! Я, впрочем,— продолжал Лесков,— быстро сделал то же самое... Мы обнялись, поцеловали друг друга и заплакали».
Анатолий Иванович Фаресов, "Тертий Иванович Филиппов", 1900 год.
#Лесков #Фаресов #Россия #цитаты
✍ Безвременник прекрасный
– Вы не веруете в Бога? – грустно вопросила религиозная Катерина Астафьевна. Майор качнул утвердительно головой.
– Ах, это ужасное несчастие!
И с тех пор она начала нежно за ним ухаживать и положила в сердце своем надежду «привести его к Богу»; но это ей никогда не удавалось и не удалось до сих пор. Во все время службы майора в полку она не без труда достигла только одного, чтобы майор не гасил на ночь лампады, которую она, на свои трудовые деньги, теплила пред образом, а днем не закуривал от этой лампады своих растрепанных толстых папирос; но удержать его от богохульных выходок в разговорах она не могла, и радовалась лишь тому, что он подобных выходок не дозволял себе при солдатах, при которых даже и крестился, и целовал крест. По удалении же в свой городок, подруга майора, возобновив дружеские связи с Синтяниной, открыла ей свои заботы насчет обращения Форова и была несказанно рада, замечая, что Филетер Иванович, что называется, полюбил генеральшу.
– Нравится она тебе, моя Сашурочка-то? – говорила Катерина Астафьевна, заглядывая в глаза майору.
– Прекрасная женщина, – отвечал Форов.
– А ведь что ее делает такою прекрасною женщиной?
– Что? Я не знаю что: так, хорошая зародилась.
– Нет; она христианка.
– Ну да, рассказывай! Будто нет богомольных подлецов, точно так же, как и подлецов не молящихся?
И майор отходил от жены с явным нежеланием продолжать подобные разговоры. Затем он сошелся у той же Синтяниной с отцом Евангелом и заспорил было на свои любимые темы о несообразности вещественного поста, о словесной молитве, о священстве, которое он называл «сословием духовных адвокатов»; но начитанный и либеральный Евангел шутя оконфузил майора и шутя успокоил его словами, что «не ядый о Господе не ест, ибо лишает себя для Бога, и ядый о Господе ест, ибо вкушая хвалит Бога». Форов сказал:
– Если так, то не о чем спорить. Впрочем, я в этом и не знаток.
– А в чем же вы по этой части великий знаток?
– В чем? В том, что ясно разумом постигаю моим.
– Например-с?
– Например, я постигаю, что никакой всемогущий опекун в дела здешнего мира не мешается.
– Так-с. Это вы разумом постигли?
– Да, разумеется, потому что иначе разве могли бы быть такие несправедливости, видя которые у всякого мало-мальски честного человека все кишки в брюхе от негодования вертятся.
– А мы можем ли постигать, что справедливо и что несправедливо?
– Вот тебе на еще! Конечно, можем, потому что мы факт видим.
– А факт-то иногда совсем не то выражает, что оно значит.
– Темно.
– А вот я вас сейчас в этом просвещу, если угодно.
– Сделайте милость.
– Извольте-с. Положим, что есть на свете мать, добрая, предобрая женщина, которая мухи не обидит. Допускаете вы, что может быть на свете такая женщина?
– Ну-с, допускаю: вот моя Торочка такая.
– Ну-с, прекрасно! Теперь допустим, что у Катерины Астафьевны есть дитя.
– Не могу этого допустить, потому что она уже не в таких летах, чтобы детей иметь.
– Ну, все равно: допустим это как предположение.
– Зачем же допускать нелепые предположения. Евангел улыбнулся и сказал: Вы мелочный человек: вас занимает процесс спора, а не искомое; но все равно-с. Извольте, ну нет у нее ребенка, так у нее есть вот собака Драдедам, а этот Драдедам пользуется ее вниманием, которого он почему-нибудь заслуживает.
– Допускаю.
– Теперь-с, если б этот Драдедам был болен и ему нужно было дать мяса, а купить его негде.
– Ну-с?
Вот Катерина Астафьевна берет ножик и режет голову курице и варит из нее Драдедаму похлебку: справедливо это или нет?
– Справедливо, потому что Драдедам благороднейшее создание.
– Так-с: а курица, которой отрезали голову, непременно думала, что с нею поступали ужасно несправедливо.
– Что же вы этим доказали?
– То, что факт жестокости тут есть: курица убита, – это для нее жестоко и с ее куриной точки зрения несправедливо, а между тем вы сами, существо гораздо высшее и, умнейшее курицы, нашли все это справедливым.
– Гм!
– Да, так-с. Есть будто факт жестокосердия, но и его нет.
– Ну уж этого совсем не понимаю: и оно есть, и его нет.
Николай Семёнович Лесков, "На ножах", 1871 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍️ Безвременник прекрасный
– Ах, это ужасное несчастие!
И с тех пор она начала нежно за ним ухаживать и положила в сердце своем надежду «привести его к Богу»; но это ей никогда не удавалось и не удалось до сих пор. Во все время службы майора в полку она не без труда достигла только одного, чтобы майор не гасил на ночь лампады, которую она, на свои трудовые деньги, теплила пред образом, а днем не закуривал от этой лампады своих растрепанных толстых папирос; но удержать его от богохульных выходок в разговорах она не могла, и радовалась лишь тому, что он подобных выходок не дозволял себе при солдатах, при которых даже и крестился, и целовал крест. По удалении же в свой городок, подруга майора, возобновив дружеские связи с Синтяниной, открыла ей свои заботы насчет обращения Форова и была несказанно рада, замечая, что Филетер Иванович, что называется, полюбил генеральшу.
– Нравится она тебе, моя Сашурочка-то? – говорила Катерина Астафьевна, заглядывая в глаза майору.
– Прекрасная женщина, – отвечал Форов.
– А ведь что ее делает такою прекрасною женщиной?
– Что? Я не знаю что: так, хорошая зародилась.
– Нет; она христианка.
– Ну да, рассказывай! Будто нет богомольных подлецов, точно так же, как и подлецов не молящихся?
И майор отходил от жены с явным нежеланием продолжать подобные разговоры. Затем он сошелся у той же Синтяниной с отцом Евангелом и заспорил было на свои любимые темы о несообразности вещественного поста, о словесной молитве, о священстве, которое он называл «сословием духовных адвокатов»; но начитанный и либеральный Евангел шутя оконфузил майора и шутя успокоил его словами, что «не ядый о Господе не ест, ибо лишает себя для Бога, и ядый о Господе ест, ибо вкушая хвалит Бога». Форов сказал:
– Если так, то не о чем спорить. Впрочем, я в этом и не знаток.
– А в чем же вы по этой части великий знаток?
– В чем? В том, что ясно разумом постигаю моим.
– Например-с?
– Например, я постигаю, что никакой всемогущий опекун в дела здешнего мира не мешается.
– Так-с. Это вы разумом постигли?
– Да, разумеется, потому что иначе разве могли бы быть такие несправедливости, видя которые у всякого мало-мальски честного человека все кишки в брюхе от негодования вертятся.
– А мы можем ли постигать, что справедливо и что несправедливо?
– Вот тебе на еще! Конечно, можем, потому что мы факт видим.
– А факт-то иногда совсем не то выражает, что оно значит.
– Темно.
– А вот я вас сейчас в этом просвещу, если угодно.
– Сделайте милость.
– Извольте-с. Положим, что есть на свете мать, добрая, предобрая женщина, которая мухи не обидит. Допускаете вы, что может быть на свете такая женщина?
– Ну-с, допускаю: вот моя Торочка такая.
– Ну-с, прекрасно! Теперь допустим, что у Катерины Астафьевны есть дитя.
– Не могу этого допустить, потому что она уже не в таких летах, чтобы детей иметь.
– Ну, все равно: допустим это как предположение.
– Зачем же допускать нелепые предположения. Евангел улыбнулся и сказал: Вы мелочный человек: вас занимает процесс спора, а не искомое; но все равно-с. Извольте, ну нет у нее ребенка, так у нее есть вот собака Драдедам, а этот Драдедам пользуется ее вниманием, которого он почему-нибудь заслуживает.
– Допускаю.
– Теперь-с, если б этот Драдедам был болен и ему нужно было дать мяса, а купить его негде.
– Ну-с?
Вот Катерина Астафьевна берет ножик и режет голову курице и варит из нее Драдедаму похлебку: справедливо это или нет?
– Справедливо, потому что Драдедам благороднейшее создание.
– Так-с: а курица, которой отрезали голову, непременно думала, что с нею поступали ужасно несправедливо.
– Что же вы этим доказали?
– То, что факт жестокости тут есть: курица убита, – это для нее жестоко и с ее куриной точки зрения несправедливо, а между тем вы сами, существо гораздо высшее и, умнейшее курицы, нашли все это справедливым.
– Гм!
– Да, так-с. Есть будто факт жестокосердия, но и его нет.
– Ну уж этого совсем не понимаю: и оно есть, и его нет.
Николай Семёнович Лесков, "На ножах", 1871 год.
#Лесков #Россия #цитаты
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
"Религиозность во мне была с детства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала во мне мирить веру с рассудком. Я думаю, что и тут многим обязан отцу. Матушка была тоже религиозна, но чисто церковным образом, – она читала дома акафисты и каждое первое число служила дома молебны и наблюдала, какие это имеет последствия в обстоятельствах жизни. Отец ей не мешал верить, как она хочет, но сам ездил в церковь редко и не исполнял никаких обрядов, кроме исповеди и святого причастия… Вообще он не верил в адвокатуру ни живых, ни умерших и при желании матери ездить на поклонение чудотворным иконам и мощам относился ко всему этому пренебрежительно. Чудес не любил и разговоры о них считал пустыми и вредными, но подолгу маливался ночью перед греческого письма иконою Спаса Нерукотворенного и, гуляя, любил петь: “Помощник и Покровитель” и “Волною морскою”…»
В деревне я жил на полной свободе, которой пользовался как хотел. Сверстниками моими были крестьянские дети, с которыми я и жил и сживался душа в душу. Простонародный быт я знал до мельчайших подробностей и до мельчайших же оттенков понимал, как к нему относятся из большого барского дома, из нашего «мелкопоместного курничка», из постоялого двора и с поповки. А потому, когда мне привелось впервые прочесть «Записки охотника» И. С. Тургенева, я весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что называется искусством. Все же прочее, кроме еще одного Островского, — мне казалось деланным и неверным. Самый Писемский мне не нравился, а публицистических рацей о том, что народ надо изучать, я вовсе не понимал и теперь не понимаю. Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею. Я, слава Богу, так и знал его, то есть народ, — знал с детства и без всяких натуг и стараний; а если я его не всегда умел изображать, то это так и надо относить к неумению".
- Николай Семёнович Лесков.
Михаил Михайлович Дунаев, "Православие и литература, Том 3, Николай Семёнович Лесков (1831-1896)"
#Дунаев #Лесков #Россия #цитаты
✍️ Безвременник прекрасный
В деревне я жил на полной свободе, которой пользовался как хотел. Сверстниками моими были крестьянские дети, с которыми я и жил и сживался душа в душу. Простонародный быт я знал до мельчайших подробностей и до мельчайших же оттенков понимал, как к нему относятся из большого барского дома, из нашего «мелкопоместного курничка», из постоялого двора и с поповки. А потому, когда мне привелось впервые прочесть «Записки охотника» И. С. Тургенева, я весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что называется искусством. Все же прочее, кроме еще одного Островского, — мне казалось деланным и неверным. Самый Писемский мне не нравился, а публицистических рацей о том, что народ надо изучать, я вовсе не понимал и теперь не понимаю. Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею. Я, слава Богу, так и знал его, то есть народ, — знал с детства и без всяких натуг и стараний; а если я его не всегда умел изображать, то это так и надо относить к неумению".
- Николай Семёнович Лесков.
Михаил Михайлович Дунаев, "Православие и литература, Том 3, Николай Семёнович Лесков (1831-1896)"
#Дунаев #Лесков #Россия #цитаты
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
…солнце стало склоняться к западу, пошло вечереть; с частного парохода порывами лёгкого ветерка доносилось отрывками стройное пение. Митрополит опять сидел у открытого окна рубки, а Брянчанинов долго-долго глядел молча вдаль и вдруг, как бы забывшись, забредил стихами Пушкина, которых знал наизусть чрезвычайно много...
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И плеск, и тень, и говор волн.
Владыка и Аввакум не прервали его; поникнув головами, они его тихо слушали... Протодиакон Виктор стоял у косяка, опершись головою о локоть, и тоже слушал... Его простое внимание было своего рода «народная тропа» к могиле певца. Вечер густел. На беловатом летнем северном небе встала бледная луна; вдалеке слева, на финляндском берегу, заяц затопил листвой печку, и туман, как дымок, слегка пополз по гладкому озеру, а вправо, далеко-далеко, начал чуть зримо обозначаться над водой Коневец.
Митрополит взглянул на часы и сказал:
— Мы опоздали ко всенощной.
— Мы сейчас споём её здесь, владыко! — отозвался Виктор, и в одну минуту достал и подал где-то близко у него под рукою лежавшую эпитрахиль Брянчанинову. Отец Игнатий сейчас же её надел и громко, вслух благословил царство вездесущего Бога под открытым куполом его нерукотворного храма...
Виктор читал и пел наизусть. Аввакум пел с ним. Митрополит стоял у окна с сложенными на груди руками и молился... Другие, кто попал на эту отпетую без книг вечерню, стали на колена, — некоторые плакали...
О чём и для чего? — ведает Тот, кому угодно было, чтобы «благоухала эфирною душою роза» и чтобы душа находила порою отраду и счастье омыться слезою.
Это была не всенощная, не вечерня, а какое-то вольное соединение того и другого или, ещё вернее сказать, — это был благоговейный порыв высоко настроивших себя душ, которому знаток богослужения Виктор вдруг сымпровизировал молитвенную форму.
На пароходе было небольшое число взятых с собою митрополитом певчих, но их не позвали. Они бы, выстроившись с регентом, не так тепло воспели «славу в вышних Богу», как спели её втроём «китаец», Виктор и Брянчанинов...
К концу их молений пароход был завиден с Коневца, и по волнам озера поплыл навстречу путникам приветный звон...
Николай Семёнович Лесков, "Таинственные предвестия", 1885 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍️ Безвременник прекрасный
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И плеск, и тень, и говор волн.
Владыка и Аввакум не прервали его; поникнув головами, они его тихо слушали... Протодиакон Виктор стоял у косяка, опершись головою о локоть, и тоже слушал... Его простое внимание было своего рода «народная тропа» к могиле певца. Вечер густел. На беловатом летнем северном небе встала бледная луна; вдалеке слева, на финляндском берегу, заяц затопил листвой печку, и туман, как дымок, слегка пополз по гладкому озеру, а вправо, далеко-далеко, начал чуть зримо обозначаться над водой Коневец.
Митрополит взглянул на часы и сказал:
— Мы опоздали ко всенощной.
— Мы сейчас споём её здесь, владыко! — отозвался Виктор, и в одну минуту достал и подал где-то близко у него под рукою лежавшую эпитрахиль Брянчанинову. Отец Игнатий сейчас же её надел и громко, вслух благословил царство вездесущего Бога под открытым куполом его нерукотворного храма...
Виктор читал и пел наизусть. Аввакум пел с ним. Митрополит стоял у окна с сложенными на груди руками и молился... Другие, кто попал на эту отпетую без книг вечерню, стали на колена, — некоторые плакали...
О чём и для чего? — ведает Тот, кому угодно было, чтобы «благоухала эфирною душою роза» и чтобы душа находила порою отраду и счастье омыться слезою.
Это была не всенощная, не вечерня, а какое-то вольное соединение того и другого или, ещё вернее сказать, — это был благоговейный порыв высоко настроивших себя душ, которому знаток богослужения Виктор вдруг сымпровизировал молитвенную форму.
На пароходе было небольшое число взятых с собою митрополитом певчих, но их не позвали. Они бы, выстроившись с регентом, не так тепло воспели «славу в вышних Богу», как спели её втроём «китаец», Виктор и Брянчанинов...
К концу их молений пароход был завиден с Коневца, и по волнам озера поплыл навстречу путникам приветный звон...
Николай Семёнович Лесков, "Таинственные предвестия", 1885 год.
#Лесков #Россия #цитаты
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
— Чему же ты радуешься?
— А тому, что все добро зело.
— Что такое: добро зело?
— Все, владыко: и что нам указано и что от нас сокрыто. Я думаю так, владыко, что мы все на один пир идем.
— Говори, сделай милость, ясней: ты водное крещение-то просто-напросто совсем отметаешь, что ли?
— Ну вот: и отметаю! Эх, владыко, владыко! сколько я лет томился, все ждал человека, с которым бы о духовном свободно по духу побеседовать, и, узнав тебя, думал, что вот такого дождался; а и ты сейчас, как стряпчий, за слово емлешься! Что тебе надо? — слово всяко ложь, и я тож. Я ничего не отметаю; а ты обсуди, какие мне приклады разные приходят — и от любви, а не от ненависти. Яви терпение, — вслушайся.
— Хорошо, — отвечаю, — буду слушать, что ты хочешь проповедовать.
— Ну, вот мы с тобою крещены, — ну, это и хорошо; нам этим как билет дан на пир; мы и идем и знаем, что мы званы, потому что у нас и билет есть.
— Ну!
— Ну а теперь видим, что рядом с нами туда же бредет человечек без билета. Мы думаем: «Вот дурачок! напрасно он идет: не пустят его! Придет, а его привратники вон выгонят». А придем и увидим: привратники-то его погонят, что билета нет, а хозяин увидит, да, может быть, и пустить велит, — скажет: «Ничего, что билета нет, — я его и так знаю: пожалуй, входи», да и введет, да еще, гляди, лучше иного, который с билетом пришел, станет чествовать * .
— Ты, — говорю, — это им так и внушаешь?
— Нет; что им это внушать? это я только про себя так о всех рассуждаю, по Христовой добрости да мудрости.
— Да то-то; мудрость-то его ты понимаешь ли?
— Где, владыко, понимать! — ее не поймешь, а так… что сердце чувствует, говорю. Я, когда мне что нужно сделать, сейчас себя в уме спрашиваю: можно ли это сделать во славу Христову? Если можно, так делаю, а если нельзя — того не хочу делать.
— В этом, значит, твой главный катехизис * ?
— В этом, владыко, и главный и не главный, — весь в этом; для простых сердец это, владыко, куда как сподручно! — просто ведь это: водкой во славу Христову упиваться нельзя, драться и красть во славу Христову нельзя, человека без помощи бросить нельзя… И дикари это скоро понимают и хвалят: «Хорош, говорят, ваш Христосик — праведный» — по-ихнему это так выходит.
— Что же… это, пожалуй, хоть и так — хорошо.
— Ничего, владыко, — изрядно; а вот что мне нехорошо кажется: как придут новокрещенцы в город и видят всё, что тут крещеные делают, и спрашивают: можно ли то во славу Христову делать? что им отвечать, владыко? христиане это тут живут или нехристи? Сказать: «нехристи» — стыдно, назвать христианами — греха страшно.
— Как же ты отвечаешь?
Кириак только рукой махнул и прошептал:
— Ничего не говорю, а… плачу только.
Николай Семёнович Лесков, "На краю света", 1875 год.
#Лесков #Россия #цитаты
✍️ Безвременник прекрасный
— А тому, что все добро зело.
— Что такое: добро зело?
— Все, владыко: и что нам указано и что от нас сокрыто. Я думаю так, владыко, что мы все на один пир идем.
— Говори, сделай милость, ясней: ты водное крещение-то просто-напросто совсем отметаешь, что ли?
— Ну вот: и отметаю! Эх, владыко, владыко! сколько я лет томился, все ждал человека, с которым бы о духовном свободно по духу побеседовать, и, узнав тебя, думал, что вот такого дождался; а и ты сейчас, как стряпчий, за слово емлешься! Что тебе надо? — слово всяко ложь, и я тож. Я ничего не отметаю; а ты обсуди, какие мне приклады разные приходят — и от любви, а не от ненависти. Яви терпение, — вслушайся.
— Хорошо, — отвечаю, — буду слушать, что ты хочешь проповедовать.
— Ну, вот мы с тобою крещены, — ну, это и хорошо; нам этим как билет дан на пир; мы и идем и знаем, что мы званы, потому что у нас и билет есть.
— Ну!
— Ну а теперь видим, что рядом с нами туда же бредет человечек без билета. Мы думаем: «Вот дурачок! напрасно он идет: не пустят его! Придет, а его привратники вон выгонят». А придем и увидим: привратники-то его погонят, что билета нет, а хозяин увидит, да, может быть, и пустить велит, — скажет: «Ничего, что билета нет, — я его и так знаю: пожалуй, входи», да и введет, да еще, гляди, лучше иного, который с билетом пришел, станет чествовать * .
— Ты, — говорю, — это им так и внушаешь?
— Нет; что им это внушать? это я только про себя так о всех рассуждаю, по Христовой добрости да мудрости.
— Да то-то; мудрость-то его ты понимаешь ли?
— Где, владыко, понимать! — ее не поймешь, а так… что сердце чувствует, говорю. Я, когда мне что нужно сделать, сейчас себя в уме спрашиваю: можно ли это сделать во славу Христову? Если можно, так делаю, а если нельзя — того не хочу делать.
— В этом, значит, твой главный катехизис * ?
— В этом, владыко, и главный и не главный, — весь в этом; для простых сердец это, владыко, куда как сподручно! — просто ведь это: водкой во славу Христову упиваться нельзя, драться и красть во славу Христову нельзя, человека без помощи бросить нельзя… И дикари это скоро понимают и хвалят: «Хорош, говорят, ваш Христосик — праведный» — по-ихнему это так выходит.
— Что же… это, пожалуй, хоть и так — хорошо.
— Ничего, владыко, — изрядно; а вот что мне нехорошо кажется: как придут новокрещенцы в город и видят всё, что тут крещеные делают, и спрашивают: можно ли то во славу Христову делать? что им отвечать, владыко? христиане это тут живут или нехристи? Сказать: «нехристи» — стыдно, назвать христианами — греха страшно.
— Как же ты отвечаешь?
Кириак только рукой махнул и прошептал:
— Ничего не говорю, а… плачу только.
Николай Семёнович Лесков, "На краю света", 1875 год.
#Лесков #Россия #цитаты
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
"Николай Лесков", Илья Ефимович Репин, 1988-89 годы; графика.
---
Уважаемый Иван Сергеевич!
Во-первых, благодарю Вас за деньги [гонорар за повесть «Левша», которая вышла в еженедельной газете “Русь”], которые я получил и расчетом доволен, а во-вторых, хочу Вам сказать нечто в дополнение к Вашим словам об обидах израненным добровольцам и литераторам, выходившим на бои с духом крамолы, когда она зарождалась и разносилась. Мне жаль, что Вы не упомянули обо мне, который перенес более всех, и Вам, конечно, памятно, в каком я был ужасном положении, когда Вы просили за меня Кокорева... И это была, конечно, цветущая пора моих сил, и я никогда не ленился, но меня считали «зачумленным» и «агентом III отделения», что Суворин и Буренин в тогдашнем их настроении писали, не обинуясь. При такой репутации я бился пятнадцать лет и много раз чуть не умирал с голода. Не имея никаких пороков по формуляру, я не мог себе устроить и службы, потому что либеральные директоры департаментов «стеснялись мнениями литературы»… Приличенному вору и разбойнику было легче найти место, чем мне, — и все это за роман «Некуда», который, по словам Страхова в «Гражданине», весь исполнился «как пророчество» [имеется в виду убийство Александра II и другие теракты народовольцев]. Что я намечал, то и вызрело, и зато у меня пропала лучшая пора жизни (с 32 до 47). Я измучился неудачами и, озлобясь, дал зарок никогда не вступаться в защиту начал, где людей изводят измором. Но так поступали не одни нигилисты, а даже и охранители. Есть в моей жизни такой анекдот: Катков, в заботах обо мне, просил принять меня чиновником особых поручений (2000 руб.), но у меня оказался «мал чин», так как я был тогда губернский секретарь в 40 лет. Можно было это обойти назначением к исправлению должности, но решили, что довольно с меня и меньшего жалованья, — назначили членом ученого комитета (1000 руб.), и с тех пор я здесь восемь лет «в забытьи», хотя Толстой [граф Дмитрий Андреевич, тогда министр народного просвещения] знал меня хорошо, считая, по его словам (Кушелеву и Щербатову), «самым трудолюбивым и способным», и лично интересовался моими мнениями по делам сторонним (например, церковным). Наконец им стало стыдно не давать мне ничего, и Георгиевский [председатель Ученого комитета министерства просвещения] лет через пять после моего поступления сделал представление о награде меня за многие полезные труды и «за прекрасное направление, выраженное в романе «Некуда», навлекшем на меня ожесточенное гонение нигилистической партии», — чем бы Вы думали: чином надворного советника, то есть тем, что дается каждому столоначальнику и его помощникам. Мне это испрашивалось в числе двадцати человек, назначаемых к особым наградам к Новому году. И что, Вы думаете, последовало? Толстой на обширном и убедительном докладе Георгиевского надписал: «Отклонить», а из числа двадцати чиновников одного меня вычеркнул. И это всякий чиновник департамента видел и хохотал над тем, что значит быть автором «Некуда». «После того и деться некуда», — острил в сатире Минаев.
Чем же эта молодежь напоевалась, видя такое усердие меня обидеть, признаться сказать, в таком деле, которое мне и неинтересно, потому что быть или не быть «надворным советником» уже, конечно, — все равно. — Мне кажется, что это стоит рассказать, и если придет к слову, я против того ничего иметь не буду.
Ваш Н. Лесков.
Николай Семёнович Лесков, из письма Ивану Сергеевичу Аксакову, 1881 год.
#Лесков #Репин #Россия #цитаты #живопись
✍️ Безвременник прекрасный
---
Уважаемый Иван Сергеевич!
Во-первых, благодарю Вас за деньги [гонорар за повесть «Левша», которая вышла в еженедельной газете “Русь”], которые я получил и расчетом доволен, а во-вторых, хочу Вам сказать нечто в дополнение к Вашим словам об обидах израненным добровольцам и литераторам, выходившим на бои с духом крамолы, когда она зарождалась и разносилась. Мне жаль, что Вы не упомянули обо мне, который перенес более всех, и Вам, конечно, памятно, в каком я был ужасном положении, когда Вы просили за меня Кокорева... И это была, конечно, цветущая пора моих сил, и я никогда не ленился, но меня считали «зачумленным» и «агентом III отделения», что Суворин и Буренин в тогдашнем их настроении писали, не обинуясь. При такой репутации я бился пятнадцать лет и много раз чуть не умирал с голода. Не имея никаких пороков по формуляру, я не мог себе устроить и службы, потому что либеральные директоры департаментов «стеснялись мнениями литературы»… Приличенному вору и разбойнику было легче найти место, чем мне, — и все это за роман «Некуда», который, по словам Страхова в «Гражданине», весь исполнился «как пророчество» [имеется в виду убийство Александра II и другие теракты народовольцев]. Что я намечал, то и вызрело, и зато у меня пропала лучшая пора жизни (с 32 до 47). Я измучился неудачами и, озлобясь, дал зарок никогда не вступаться в защиту начал, где людей изводят измором. Но так поступали не одни нигилисты, а даже и охранители. Есть в моей жизни такой анекдот: Катков, в заботах обо мне, просил принять меня чиновником особых поручений (2000 руб.), но у меня оказался «мал чин», так как я был тогда губернский секретарь в 40 лет. Можно было это обойти назначением к исправлению должности, но решили, что довольно с меня и меньшего жалованья, — назначили членом ученого комитета (1000 руб.), и с тех пор я здесь восемь лет «в забытьи», хотя Толстой [граф Дмитрий Андреевич, тогда министр народного просвещения] знал меня хорошо, считая, по его словам (Кушелеву и Щербатову), «самым трудолюбивым и способным», и лично интересовался моими мнениями по делам сторонним (например, церковным). Наконец им стало стыдно не давать мне ничего, и Георгиевский [председатель Ученого комитета министерства просвещения] лет через пять после моего поступления сделал представление о награде меня за многие полезные труды и «за прекрасное направление, выраженное в романе «Некуда», навлекшем на меня ожесточенное гонение нигилистической партии», — чем бы Вы думали: чином надворного советника, то есть тем, что дается каждому столоначальнику и его помощникам. Мне это испрашивалось в числе двадцати человек, назначаемых к особым наградам к Новому году. И что, Вы думаете, последовало? Толстой на обширном и убедительном докладе Георгиевского надписал: «Отклонить», а из числа двадцати чиновников одного меня вычеркнул. И это всякий чиновник департамента видел и хохотал над тем, что значит быть автором «Некуда». «После того и деться некуда», — острил в сатире Минаев.
Чем же эта молодежь напоевалась, видя такое усердие меня обидеть, признаться сказать, в таком деле, которое мне и неинтересно, потому что быть или не быть «надворным советником» уже, конечно, — все равно. — Мне кажется, что это стоит рассказать, и если придет к слову, я против того ничего иметь не буду.
Ваш Н. Лесков.
Николай Семёнович Лесков, из письма Ивану Сергеевичу Аксакову, 1881 год.
#Лесков #Репин #Россия #цитаты #живопись
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM