Цилиндр Кира в современной истории Ирана. На первом фото – сам цилиндр в Британском музее. Пропаганда эпохи Пехлеви – марка, официальный герб торжеств 1971 г. по случаю 2500-летия монархии в Иране, юбилейная монета с профилями Кира и Мохаммада Резы Пехлеви. Президент Махмуд Ахмадинежад рядом с экспонатом во время выставки в Иране в 2010 г. Израильская марка с цилиндром (Кир почитается как освободитель иудеев от Вавилонского плена). Продукция иранских ювелиров и торт в форме цилиндра к очередному дню Кира.
Небольшой путеводитель по текстам канала
Иранская идентичность (Идея Ирана, Два лица “Шах-наме”, Открытие Ирана, Осмысление модерна, Новый язык, Коран или Конституция)
Фрейд и фрейдизм в Иране
Об иранских масонах
О старых иранских фотографиях и «кликбейтном ориентализме»
Первая иранская фотография (и это селфи!)
Данте и Иран
Об американце, сражавшемся на стороне иранских конституционалистов
О самом знаменитом газетном заголовке
Об известной реплике Хомейни (а также разбор фейка с другим его высказыванием)
О Цилиндре Кира и войнах памяти (часть 1, часть 2)
@paxIranica
Иранская идентичность (Идея Ирана, Два лица “Шах-наме”, Открытие Ирана, Осмысление модерна, Новый язык, Коран или Конституция)
Фрейд и фрейдизм в Иране
Об иранских масонах
О старых иранских фотографиях и «кликбейтном ориентализме»
Первая иранская фотография (и это селфи!)
Данте и Иран
Об американце, сражавшемся на стороне иранских конституционалистов
О самом знаменитом газетном заголовке
Об известной реплике Хомейни (а также разбор фейка с другим его высказыванием)
О Цилиндре Кира и войнах памяти (часть 1, часть 2)
@paxIranica
Pax Iranica pinned «Небольшой путеводитель по текстам канала Иранская идентичность (Идея Ирана, Два лица “Шах-наме”, Открытие Ирана, Осмысление модерна, Новый язык, Коран или Конституция) Фрейд и фрейдизм в Иране Об иранских масонах О старых иранских фотографиях и «кликбейтном…»
ГЛАВНЫЕ ИРАНСКИЕ КНИГИ СОВРЕМЕННОСТИ
По просьбам подписчиков собрал список наиболее значимых книг современной иранской литературы. Сразу же стоит оговориться, что подборка эта исключительно субъективна, вкусы автора временами весьма специфичны, а свободное время ограничено (а потому всё прочесть невозможно). В подборку не вошли короткие рассказы и стихотворные произведения, а с литературой последних десятилетий я знаком очень слабо.
Бозорг Алави (1904–1997), “Её глаза”
Главный писатель левых взглядов из иранского литературного бомонда ХХ века. В 1938 г. был заключен в тюрьму после печально известного “Процесса пятидесяти трех”, на котором судили иранских коммунистов, – об этих годах жизни Алави повествуют его “Тюремные записки” и роман “53 человека”. Вышел на свободу после масштабной амнистии 1941 г. и тут же стал одним из отцов-основателей коммунистической партии “Туде”. “Её глаза”, считающийся главным романом Алави, рассказывает о Фарангис, дочери иранского богача, которая мечтает научиться рисовать, и художнике Макане, а центральной сюжетной линией являются рассуждения о преображающей силе искусства, гуманизме и противостоянии авторитаризму.
Садег Хедаят (1903–1951), “Слепая сова”
Хедаят – главное имя иранской литературы ХХ века, а “Слепая сова” считается его главным произведением. Главный герой новеллы в бреду фактически исповедуется перед тенью на стене, которая похожа на сову (в Иране увидеть сову считается дурным знаком). В произведении сочетаются все главные характеристики творчества Хедаята – сюрреалистическая манера повествования, фрейдистские мотивы, отчетливое влияние творчества Франца Кафки. Сам автор не рассчитывал на публикацию “Слепой совы” в Иране: во времена Резы Пехлеви официоз в штыки воспринимал настолько пессимистичные произведения, а при последнем шахе книгу запрещали, опасаясь распространения суицидальных наклонностей.
Махмуд Доулатабади (род. 1940), “Пропавший Солуч”
Родившийся в сельской местности Доулатабади сделал свое происхождение частью своей идентичности, мастерски вплетая в повествование просторечные выражения и сюжеты из собственного детства. Роман “Пропавший Солуч” был придуман писателем в тюрьме: сам он позже вспоминал, что основанием для его ареста стало то, что его книги находили у многих задержанных. Выйдя из тюрьмы, Доулатабади написал его по памяти за 70 дней. Действие романа происходит в сельской местности на фоне иранской урбанизации 1960-х гг. – многие жители деревень уезжают в города. Главная героиня романа, муж которой таинственно исчез, переживает все тяготы жизни, выращивая детей в одиночку.
Ирадж Пезешк-зод (1928–2022), “Дядюшка Наполеон”
Грандиозный сатирический роман о большой семье, живущей в страхе перед тиранией ее патриарха – бывшего прапорщика Персидской казачьей бригады, которого домочадцы называют Дядюшкой. Действие происходит в годы оккупации Ирана силами Союзников во время Второй мировой войны, потому Дядюшка, мнящий себя великим полководцем, считает, что британцы в какой-то момент придут за ним. Главным героем романа является вовсе не полоумный отставной военный, а неназванный юноша, влюбившийся в девушку по имени Лейли “жарким летним днем, а точнее – тринадцатого мордада, примерно без четверти три”.
Продолжение
По просьбам подписчиков собрал список наиболее значимых книг современной иранской литературы. Сразу же стоит оговориться, что подборка эта исключительно субъективна, вкусы автора временами весьма специфичны, а свободное время ограничено (а потому всё прочесть невозможно). В подборку не вошли короткие рассказы и стихотворные произведения, а с литературой последних десятилетий я знаком очень слабо.
Бозорг Алави (1904–1997), “Её глаза”
Главный писатель левых взглядов из иранского литературного бомонда ХХ века. В 1938 г. был заключен в тюрьму после печально известного “Процесса пятидесяти трех”, на котором судили иранских коммунистов, – об этих годах жизни Алави повествуют его “Тюремные записки” и роман “53 человека”. Вышел на свободу после масштабной амнистии 1941 г. и тут же стал одним из отцов-основателей коммунистической партии “Туде”. “Её глаза”, считающийся главным романом Алави, рассказывает о Фарангис, дочери иранского богача, которая мечтает научиться рисовать, и художнике Макане, а центральной сюжетной линией являются рассуждения о преображающей силе искусства, гуманизме и противостоянии авторитаризму.
Садег Хедаят (1903–1951), “Слепая сова”
Хедаят – главное имя иранской литературы ХХ века, а “Слепая сова” считается его главным произведением. Главный герой новеллы в бреду фактически исповедуется перед тенью на стене, которая похожа на сову (в Иране увидеть сову считается дурным знаком). В произведении сочетаются все главные характеристики творчества Хедаята – сюрреалистическая манера повествования, фрейдистские мотивы, отчетливое влияние творчества Франца Кафки. Сам автор не рассчитывал на публикацию “Слепой совы” в Иране: во времена Резы Пехлеви официоз в штыки воспринимал настолько пессимистичные произведения, а при последнем шахе книгу запрещали, опасаясь распространения суицидальных наклонностей.
Махмуд Доулатабади (род. 1940), “Пропавший Солуч”
Родившийся в сельской местности Доулатабади сделал свое происхождение частью своей идентичности, мастерски вплетая в повествование просторечные выражения и сюжеты из собственного детства. Роман “Пропавший Солуч” был придуман писателем в тюрьме: сам он позже вспоминал, что основанием для его ареста стало то, что его книги находили у многих задержанных. Выйдя из тюрьмы, Доулатабади написал его по памяти за 70 дней. Действие романа происходит в сельской местности на фоне иранской урбанизации 1960-х гг. – многие жители деревень уезжают в города. Главная героиня романа, муж которой таинственно исчез, переживает все тяготы жизни, выращивая детей в одиночку.
Ирадж Пезешк-зод (1928–2022), “Дядюшка Наполеон”
Грандиозный сатирический роман о большой семье, живущей в страхе перед тиранией ее патриарха – бывшего прапорщика Персидской казачьей бригады, которого домочадцы называют Дядюшкой. Действие происходит в годы оккупации Ирана силами Союзников во время Второй мировой войны, потому Дядюшка, мнящий себя великим полководцем, считает, что британцы в какой-то момент придут за ним. Главным героем романа является вовсе не полоумный отставной военный, а неназванный юноша, влюбившийся в девушку по имени Лейли “жарким летним днем, а точнее – тринадцатого мордада, примерно без четверти три”.
Продолжение
ГЛАВНЫЕ ИРАНСКИЕ КНИГИ СОВРЕМЕННОСТИ. ЧАСТЬ 2
Часть 1
Симин Данешвар (1921–2012), “Смерть ради жизни”
Первый иранский роман, написанный женщиной. Так уж вышло, что два самых известных романа, действие которых происходит во время союзной оккупации Ирана, – это легкий сатирический “Дядюшка Наполеон” и катастрофически мрачный “Смерть ради жизни” (так название переведено на русский язык) Симин Данешвар. Главной героиней романа является женщина из весьма обеспеченной ширазской семьи, которая пытается оберегать близких и бороться со своими страхами на фоне растущего недовольства британской оккупацией. Оригинальное название романа – “Савушун” – отсылает к иранским традициям “плача по Сиявушу”, одному из героев иранского эпоса.
Аббас Маруфи (1957–2022), “Симфония мёртвых”
Роман рассказывает о трагедии семейства, живущего в Ардебиле после окончания Второй мировой войны. Четыре части произведения преподносят события в разной оптике (подобно знаменитому фильму Акиры Куросавы “Расёмон”). Семью Урхани, вокруг которой ведется повествование, раздирают противоречия – дети конфликтуют с отцом и друг с другом, пытаясь реализовать собственные амбиции, и постепенно теряют человеческий облик, превращаясь в живых мертвецов.
Хабиб Ахмад-заде (род. 1963), “Шахматы с машиной страшного суда”
Самый молодой участник этого списка, произведения которого посвящены важнейшей странице современной истории – Ирано-иракской войне. “Шахматы с машиной страшного суда” – это не только рассказ о группе военных, перед которыми поставлена задача уничтожить поступивший на вооружение иракской армии радар, но и достойный внимания образец иранской “окопной прозы”.
Махбод Сераджи (род. 1956), “Крыши Тегерана”
Единственный в этом списке представитель обширной литературы иранской эмиграции. Действие частично автобиографичного романа происходит в Тегеране летом 1973 года – главный герой вместе со своим другом больше всего любят проводить время на крышах соседних домов, пока в их жизнь не приходит политика. В сюжете книги юношеские представления и переживания о дружбе, любви и преданности вплетаются в политическую жизнь Ирана тех лет с усиливающимся диктатом государства и репрессиями несогласных.
Часть 1
Симин Данешвар (1921–2012), “Смерть ради жизни”
Первый иранский роман, написанный женщиной. Так уж вышло, что два самых известных романа, действие которых происходит во время союзной оккупации Ирана, – это легкий сатирический “Дядюшка Наполеон” и катастрофически мрачный “Смерть ради жизни” (так название переведено на русский язык) Симин Данешвар. Главной героиней романа является женщина из весьма обеспеченной ширазской семьи, которая пытается оберегать близких и бороться со своими страхами на фоне растущего недовольства британской оккупацией. Оригинальное название романа – “Савушун” – отсылает к иранским традициям “плача по Сиявушу”, одному из героев иранского эпоса.
Аббас Маруфи (1957–2022), “Симфония мёртвых”
Роман рассказывает о трагедии семейства, живущего в Ардебиле после окончания Второй мировой войны. Четыре части произведения преподносят события в разной оптике (подобно знаменитому фильму Акиры Куросавы “Расёмон”). Семью Урхани, вокруг которой ведется повествование, раздирают противоречия – дети конфликтуют с отцом и друг с другом, пытаясь реализовать собственные амбиции, и постепенно теряют человеческий облик, превращаясь в живых мертвецов.
Хабиб Ахмад-заде (род. 1963), “Шахматы с машиной страшного суда”
Самый молодой участник этого списка, произведения которого посвящены важнейшей странице современной истории – Ирано-иракской войне. “Шахматы с машиной страшного суда” – это не только рассказ о группе военных, перед которыми поставлена задача уничтожить поступивший на вооружение иракской армии радар, но и достойный внимания образец иранской “окопной прозы”.
Махбод Сераджи (род. 1956), “Крыши Тегерана”
Единственный в этом списке представитель обширной литературы иранской эмиграции. Действие частично автобиографичного романа происходит в Тегеране летом 1973 года – главный герой вместе со своим другом больше всего любят проводить время на крышах соседних домов, пока в их жизнь не приходит политика. В сюжете книги юношеские представления и переживания о дружбе, любви и преданности вплетаются в политическую жизнь Ирана тех лет с усиливающимся диктатом государства и репрессиями несогласных.
В первую годовщину 1 мая (11 ордибехешта по иранскому календарю) в послереволюционном Тегеране прошли целых 4 марша разных политических сил. Свои акции в день солидарности трудящихся проводили партии Моджахедов иранского народа (их первомайский плакат – на первой картинке), организация фидаев (плакаты 2 и 3), коммунистическая партия «Туде» (4 и 5) и Исламская республиканская партия (6 и 7) – главная опора Хомейни.
Первоначально духовенство не планировало мероприятий в этот день, однако активность конкурентов заставила включиться в повестку. А 2 мая 1979 года Хомейни со страниц главной иранской газеты «Эттелаат» сообщил, что каждый день должен быть днем трудящихся, ведь труд – источник всего на земле, даже ада и рая.
Первоначально духовенство не планировало мероприятий в этот день, однако активность конкурентов заставила включиться в повестку. А 2 мая 1979 года Хомейни со страниц главной иранской газеты «Эттелаат» сообщил, что каждый день должен быть днем трудящихся, ведь труд – источник всего на земле, даже ада и рая.
Вторую мировую войну ни в коем случае нельзя назвать главным военным конфликтом в истории Ирана. Это место в исторической памяти занято Ирано-иракской войной. Может звучать парадоксально, но для иранцев события мировой войны, связанные с отречением шаха Резы Пехлеви, оккупацией войсками Союзников, Тегеранской конференцией и послевоенным Азербайджанским кризисом являются частью травмирующего колониального опыта и по сей день воспринимаются как моменты национального унижения. Но непростые времена особенно нуждаются в героях.
История операции «Согласие» – именно под таким кодовым именем известно вторжение советских и британских войск в Иран – обычно преподносится как рассказ о постоянном отступлении шахской армии перед лицом более технологически и тактически продвинутых войск Союзников. Нарратив бегства практически без сопротивления поддерживается как иранским официозом, так и западными учеными, а официальные цифры потерь (за 6 дней вторжения убитыми числились 62 военных из союзных армий) подтверждают эту точку зрения.
О сопротивлении иранских военных действительно известно не очень много, а самый яркий пример такого противодействия связан с гибелью единственного высокопоставленного военного за все время операции. Погибший коммодор Голямали Баяндор был ни много ни мало командующим иранским флотом и должен был противостоять британским силам в Персидском заливе и на пограничной реке Шатт ал-Араб (в Иране ее называют Арвандруд).
У британцев были свои планы на Баяндора – в иранских военных кругах отмечали его пробританские настроения. Коммодор хорошо говорил по-английски, был женат на британке и считался довольно близким к шаху Резе Пехлеви. Это делало его идеальным кандидатом для заключения мирного соглашения. Британская разведка начала готовить документы, которые Баяндор должен был подписать как представитель иранской стороны.
Узнав о британском вторжении, живший в городе Хорремшехре Баяндор ринулся к командному посту на реке Шатт ал-Араб. Командующий флотом пытался лично возглавить оборону и сел за пулемет. В этот момент его жизнь оборвалась – коммодора убили, едва ли поняв, что перед ними был не обычный солдат, а высокопоставленный иранский офицер. Баяндор был похоронен со всеми почестями, а о его смерти с сожалением писал даже командующий британским флотом в Персидском заливе.
Имя погибшего офицера было увековечено в 1964 году, когда на вооружение иранского флота поступил корвет, который назвали в честь Баяндора (удивительно, что он сохранил это название и после Исламской революции). В остальном коммодор практически предан забвению: героя позорной страницы не нарекают мучеником, а события в Хорремшехре в 1941 году в исторической памяти вытеснены обороной и освобождением города во время Ирано-иракской войны.
История операции «Согласие» – именно под таким кодовым именем известно вторжение советских и британских войск в Иран – обычно преподносится как рассказ о постоянном отступлении шахской армии перед лицом более технологически и тактически продвинутых войск Союзников. Нарратив бегства практически без сопротивления поддерживается как иранским официозом, так и западными учеными, а официальные цифры потерь (за 6 дней вторжения убитыми числились 62 военных из союзных армий) подтверждают эту точку зрения.
О сопротивлении иранских военных действительно известно не очень много, а самый яркий пример такого противодействия связан с гибелью единственного высокопоставленного военного за все время операции. Погибший коммодор Голямали Баяндор был ни много ни мало командующим иранским флотом и должен был противостоять британским силам в Персидском заливе и на пограничной реке Шатт ал-Араб (в Иране ее называют Арвандруд).
У британцев были свои планы на Баяндора – в иранских военных кругах отмечали его пробританские настроения. Коммодор хорошо говорил по-английски, был женат на британке и считался довольно близким к шаху Резе Пехлеви. Это делало его идеальным кандидатом для заключения мирного соглашения. Британская разведка начала готовить документы, которые Баяндор должен был подписать как представитель иранской стороны.
Узнав о британском вторжении, живший в городе Хорремшехре Баяндор ринулся к командному посту на реке Шатт ал-Араб. Командующий флотом пытался лично возглавить оборону и сел за пулемет. В этот момент его жизнь оборвалась – коммодора убили, едва ли поняв, что перед ними был не обычный солдат, а высокопоставленный иранский офицер. Баяндор был похоронен со всеми почестями, а о его смерти с сожалением писал даже командующий британским флотом в Персидском заливе.
Имя погибшего офицера было увековечено в 1964 году, когда на вооружение иранского флота поступил корвет, который назвали в честь Баяндора (удивительно, что он сохранил это название и после Исламской революции). В остальном коммодор практически предан забвению: героя позорной страницы не нарекают мучеником, а события в Хорремшехре в 1941 году в исторической памяти вытеснены обороной и освобождением города во время Ирано-иракской войны.
Как иранцы полюбили футбол
1960-е годы в Иране были временем как серьезных идеологических сдвигов, так и изменений в жизни общества. Это был период экономического роста, с которым также была связана урбанизация, значительно повлиявшая на жизнь крупных городов Ирана. С точки зрения общественной жизни, это был двусторонний процесс: с одной стороны, переселенцы приносили на новое место жительства свои ценности и устои, с другой – новые горожане охотно принимали новые, городские идентичности.
Переселяясь в город, человек не только лишался привычного круга общения, но и оказывался отстраненным от привычных для него регулярных ритуалов и практик. Забавно, что именно этой теме посвящено одно из первых стихотворений на новоперсидском языке, дошедших до нас. Это строки Абу Хафса Сугди, в которых описывается печаль горной газели, которая скачет по степи. Подобно газели, которая страдала без друга, новые горожане искали новый круг общения и новые источники досуга.
Урбанизация становится мощным фактором в развитии двух иранских индустрий массовых развлечений – кино и футбола. Обе сферы деятельности отчетливо ассоциируются с “западным” образом жизни, который нравится иранской элите и воспринимается частью городского населения. И кино, и футбол находят не только своих сторонников, но и противников – их критикуют за несоответствие исламским нормам.
До 1960-х годов футбол не был видом спорта №1 в Иране – это место было занято борьбой. Именно борцы, а не футболисты были главными звездами иранского спортивного бомонда, а иногда и значимыми общественными фигурами. Восход популярности футбола совпал по времени с угасанием карьеры великого иранского борца Голямрезы Тахти, который был известен не только своими спортивными достижениями, но и общественной позицией. Тахти, исповедуя характерный для иранской традиционной борьбы кодекс чести, открыто выступал против политики шаха, а его внезапная смерть в 1968 г. была овеяна слухами о том, что он был убит иранскими спецслужбами.
По совпадению иранская футбольная лихорадка началась именно в год смерти Тахти. Иран принимал финальную часть Кубка Азии по футболу, а шах Мохаммад Реза Пехлеви стремился показать миру образ стремительно модернизирующейся современной страны. Игры иранской сборной на стадионе “Амджадие” – крупнейшей спортивной арене Ирана на тот момент – собирали аншлаги. В решающем матче хозяевам турнира предстояло сыграть со сборной Израиля.
В преддверие матча по Тегерану поползли слухи. Годом ранее завершилась Шестидневная война, в которой Израиль нанес поражение коалиции арабских государств. Это вызвало бурю негодования в арабском мире и привело к массовым антиизраильским и антисемитским акциям. Между тем, Иран был единственным мусульманским союзником Израиля, а потому народная молва считала, что иранская сборная может “по-дружески” проиграть израильтянам, дабы укрепить отношения между странами. Также ходили слухи, что все билеты на матч выкупили влиятельные иранские бизнесмены еврейского происхождения и “простых мусульман” на футбол не пустят.
Конспирология в очередной раз не оправдалась. Публика на переполненном “Амджадие” поддерживала не только Иран, но и Палестину (присутствующие вспоминали звучавшие на матче антиизраильские лозунги). Сборная Израиля открыла счет, однако Ирану удалось забить два ответных мяча и одержать итоговую победу на турнире. Победный гол был на счету Парвиза Келичхани – из-за оппозиционных взглядов его арестуют на несколько месяцев в 1972 г., а шесть лет спустя не включат в состав иранской сборной на Чемпионат мира по футболу. Пока же Келичхани и вся иранская сборная в одночасье стали национальными героями и подарили иранцам любовь к футболу.
1960-е годы в Иране были временем как серьезных идеологических сдвигов, так и изменений в жизни общества. Это был период экономического роста, с которым также была связана урбанизация, значительно повлиявшая на жизнь крупных городов Ирана. С точки зрения общественной жизни, это был двусторонний процесс: с одной стороны, переселенцы приносили на новое место жительства свои ценности и устои, с другой – новые горожане охотно принимали новые, городские идентичности.
Переселяясь в город, человек не только лишался привычного круга общения, но и оказывался отстраненным от привычных для него регулярных ритуалов и практик. Забавно, что именно этой теме посвящено одно из первых стихотворений на новоперсидском языке, дошедших до нас. Это строки Абу Хафса Сугди, в которых описывается печаль горной газели, которая скачет по степи. Подобно газели, которая страдала без друга, новые горожане искали новый круг общения и новые источники досуга.
Урбанизация становится мощным фактором в развитии двух иранских индустрий массовых развлечений – кино и футбола. Обе сферы деятельности отчетливо ассоциируются с “западным” образом жизни, который нравится иранской элите и воспринимается частью городского населения. И кино, и футбол находят не только своих сторонников, но и противников – их критикуют за несоответствие исламским нормам.
До 1960-х годов футбол не был видом спорта №1 в Иране – это место было занято борьбой. Именно борцы, а не футболисты были главными звездами иранского спортивного бомонда, а иногда и значимыми общественными фигурами. Восход популярности футбола совпал по времени с угасанием карьеры великого иранского борца Голямрезы Тахти, который был известен не только своими спортивными достижениями, но и общественной позицией. Тахти, исповедуя характерный для иранской традиционной борьбы кодекс чести, открыто выступал против политики шаха, а его внезапная смерть в 1968 г. была овеяна слухами о том, что он был убит иранскими спецслужбами.
По совпадению иранская футбольная лихорадка началась именно в год смерти Тахти. Иран принимал финальную часть Кубка Азии по футболу, а шах Мохаммад Реза Пехлеви стремился показать миру образ стремительно модернизирующейся современной страны. Игры иранской сборной на стадионе “Амджадие” – крупнейшей спортивной арене Ирана на тот момент – собирали аншлаги. В решающем матче хозяевам турнира предстояло сыграть со сборной Израиля.
В преддверие матча по Тегерану поползли слухи. Годом ранее завершилась Шестидневная война, в которой Израиль нанес поражение коалиции арабских государств. Это вызвало бурю негодования в арабском мире и привело к массовым антиизраильским и антисемитским акциям. Между тем, Иран был единственным мусульманским союзником Израиля, а потому народная молва считала, что иранская сборная может “по-дружески” проиграть израильтянам, дабы укрепить отношения между странами. Также ходили слухи, что все билеты на матч выкупили влиятельные иранские бизнесмены еврейского происхождения и “простых мусульман” на футбол не пустят.
Конспирология в очередной раз не оправдалась. Публика на переполненном “Амджадие” поддерживала не только Иран, но и Палестину (присутствующие вспоминали звучавшие на матче антиизраильские лозунги). Сборная Израиля открыла счет, однако Ирану удалось забить два ответных мяча и одержать итоговую победу на турнире. Победный гол был на счету Парвиза Келичхани – из-за оппозиционных взглядов его арестуют на несколько месяцев в 1972 г., а шесть лет спустя не включат в состав иранской сборной на Чемпионат мира по футболу. Пока же Келичхани и вся иранская сборная в одночасье стали национальными героями и подарили иранцам любовь к футболу.
Интересное наблюдение @wildfield в связи с кадровыми перестановками в Турции о том, что один из главных сторонников Эродгана Ибрагим Калын изучал в свое время Муллу Садру и Сейеда Хусейна Насра. Парадоксально, но несмотря на «разницу в возрасте» (Наср здравствует и ныне, а Мулла Садра жил в XVI–XVII вв.), оба они оказали огромное влияние на современную иранскую историю.
Мулла Садра известен своими интерпретациями идей одного из величайших суфиев в истории – Ибн Араби. Концепция «совершенного человека», который благодаря своему статусу служит посредником между Богом и человечеством, получила свое развитие в философии Муллы Садры, которую принято называть исфаханской школой (определение, к слову, принадлежит Насру) или школой ирфана. Мулла Садра развивает идею Ибн Араби и описывает процесс духовного роста человека в ходе «четырех путешествий» – так происходит становление «совершенного человека».
В начале ХХ века изучение суфизма и ирфана считалось в иранских семинариях делом исключительно маргинальным, однако и у суфийских авторов, и у Муллы Садры были свои поклонники. Одним из таких был живший в Куме Мирза Мухаммад Али Шахабади, у которого обучался будущий лидер революции Рухолла Хомейни. Считается, что именно Шахабади пробудил в юном Хомейни интерес к мистицизму вообще и идеям Муллы Садры в частности. В свою очередь «мистический» период в жизни Хомейни дал начало его политической философии – дорога к идее «попечительства законоведа», идеологической основе современного иранского политического строя, пролегала через «четыре путешествия» Муллы Садры.
Во второй половине ХХ века наследие Муллы Садры попадает в орбиту исламоведения, а одним из пионеров изучения ирфана становится французский востоковед Анри Корбен. Корбен, питавший большой интерес к Ирану и проживший в стране долгие годы, разрабатывал идею непрерывной традиции «иранской мудрости», тянущейся от зороастрийских времен (имя Ахура-Мазда переводится как «Господин мудрости») через исламскую эпоху (Мулла Садра тоже является частью этой традиции) до современности. Эту концепцию в духе популярной тогда философии традиционализма воспринял молодой иранский ученик Корбена Сейед Хусейн Наср.
До Исламской революции Наср был своего рода главным придворным интеллектуалом. Традиционалистская концепция «иранской мудрости» пришлась по вкусу шаху Мохаммаду Резе и его идеологам, грезившим об особой роли Ирана в судьбе региона и искавшим обоснование этой особой роли в глубине столетий. Другие идеологические построения Насра о недостатке гуманизма в современной западной культуре и о человеколюбивом начале ислама снискали ему особую популярность и в Иране, и среди западных интеллектуалов.
Удивительно, но в современном иранском интеллектуальном бомонде нашлось место всем участникам истории. Мулла Садра считается одним из столпов иранской мусульманской мысли и обильно представлен в топонимике. В одном из центральных районов Тегерана есть улица Анри Корбена (для сравнения – поищите в российском городе улицу, названную в честь зарубежного слависта). Наср с 1979 года живет на Западе, однако все еще почитается в Иране, несмотря на связи с правящей верхушкой старого режима, а его книги переводятся на персидский.
Мулла Садра известен своими интерпретациями идей одного из величайших суфиев в истории – Ибн Араби. Концепция «совершенного человека», который благодаря своему статусу служит посредником между Богом и человечеством, получила свое развитие в философии Муллы Садры, которую принято называть исфаханской школой (определение, к слову, принадлежит Насру) или школой ирфана. Мулла Садра развивает идею Ибн Араби и описывает процесс духовного роста человека в ходе «четырех путешествий» – так происходит становление «совершенного человека».
В начале ХХ века изучение суфизма и ирфана считалось в иранских семинариях делом исключительно маргинальным, однако и у суфийских авторов, и у Муллы Садры были свои поклонники. Одним из таких был живший в Куме Мирза Мухаммад Али Шахабади, у которого обучался будущий лидер революции Рухолла Хомейни. Считается, что именно Шахабади пробудил в юном Хомейни интерес к мистицизму вообще и идеям Муллы Садры в частности. В свою очередь «мистический» период в жизни Хомейни дал начало его политической философии – дорога к идее «попечительства законоведа», идеологической основе современного иранского политического строя, пролегала через «четыре путешествия» Муллы Садры.
Во второй половине ХХ века наследие Муллы Садры попадает в орбиту исламоведения, а одним из пионеров изучения ирфана становится французский востоковед Анри Корбен. Корбен, питавший большой интерес к Ирану и проживший в стране долгие годы, разрабатывал идею непрерывной традиции «иранской мудрости», тянущейся от зороастрийских времен (имя Ахура-Мазда переводится как «Господин мудрости») через исламскую эпоху (Мулла Садра тоже является частью этой традиции) до современности. Эту концепцию в духе популярной тогда философии традиционализма воспринял молодой иранский ученик Корбена Сейед Хусейн Наср.
До Исламской революции Наср был своего рода главным придворным интеллектуалом. Традиционалистская концепция «иранской мудрости» пришлась по вкусу шаху Мохаммаду Резе и его идеологам, грезившим об особой роли Ирана в судьбе региона и искавшим обоснование этой особой роли в глубине столетий. Другие идеологические построения Насра о недостатке гуманизма в современной западной культуре и о человеколюбивом начале ислама снискали ему особую популярность и в Иране, и среди западных интеллектуалов.
Удивительно, но в современном иранском интеллектуальном бомонде нашлось место всем участникам истории. Мулла Садра считается одним из столпов иранской мусульманской мысли и обильно представлен в топонимике. В одном из центральных районов Тегерана есть улица Анри Корбена (для сравнения – поищите в российском городе улицу, названную в честь зарубежного слависта). Наср с 1979 года живет на Западе, однако все еще почитается в Иране, несмотря на связи с правящей верхушкой старого режима, а его книги переводятся на персидский.
Сон как событие иранской политики
Вся история Ирана пронизана рассказами о сновидениях и опыте взаимодействия с миром сокрытого. Вещие сны, видения, озарения свыше посещали иранских правителей, мудрецов и религиозных авторитетов, укрепляя их политический и духовный статус. Сновидение действительно можно назвать важной частью иранской политической жизни независимо от того, о каком периоде истории мы говорим.
Первый крупный источник по истории Ирана Геродот рассказывает о сне, который видит мидийский царь Астиаг: из живота его дочери вырастает лоза, постепенно охватывающая всю Азию. Жрецы объясняют правителю, что его внук завоюет все эти земли. Согласно версии греческого историка, этим внуком был основатель государства Ахеменидов Кир II Великий, покоривший в итоге и Мидийское царство, и сопредельные территории. В одном из документов эпохи Кира, к слову, тоже сообщается о сне, предвещающем завоевание – только видит этот сон его соперник, вавилонский царь Набонид.
Сновидение предвещает и возникновение государства Сасанидов. Папак, правитель Истахра в провинции Фарс, видит во сне своего пастуха Сасана (сначала – в сиянии солнца, потом – на белом слоне) и понимает, что тот – потомок Ахеменидов (именно на преемственности Ахеменидам строили свою легитимацию ранние Сасаниды). Истории о вещих снах Папака были настолько распространены, что о них сообщают и христанские авторы, правда исключительно с целью опровержения. При Сасанидах взаимодействия с миром сокрытого не были исключительно царским делом. О своем вознесении сообщает зороастрийский верховный жрец Картир, один из архитекторов религиозной политики государства, а, пожалуй, самое известное произведение среднеперсидской литературы рассказывает о путешествии праведника Вирафа по Аду и Раю.
В мусульманскую эпоху сны продолжают выполнять, среди прочего, функцию легитимации. Сновидения подтверждают статус правителей, даруют талант поэтам (так, согласно легенде, обрел поэтическое мастерство Хафиз), подчеркивают благодать суфийских наставников. Одной из важных составляющих жизнеописаний мусульманских благочестивцев становятся их посмертные явления во снах.
Приход к власти Сефевидов и распространение шиитского ислама никак не повлияло на высокий статус сновидений, сменился только их репертуар. К сефевидским правителям во снах приходят “четырнадцать непогрешимых” – Мухаммад, его дочь Фатима и 12 имамов, почитаемых шиитами. Так, явившийся во сне шаху Тахмаспу I имам Реза обещает тому успех в битве с османами в том случае, если он и его военачальники откажутся от алкоголя. И действительно ведь помогло!
Удивительно, но даже во время правления династии Пехлеви с ее модернизационными устремлениями сны никуда не деваются. Реза Пехлеви, основатель династии, видит во сне две свечи, а спустя пару дней получает сообщение о том, что его жена беременна. Через 9 месяцев у нее родятся будущий наследник престола Мохаммад Реза и его сестра-близнец Ашраф.
Ошибочно представляемый едва ли не секулярным правителем Мохаммад Реза тоже был не чужд общению с миром сокрытого и рассказывал о видениях и знаменательных снах, а также о невидимой силе, оберегающей его. В жизнеописаниях его главного политического соперника Рухоллы Хомейни также есть сообщения о сновидениях, а последним на данный момент иранским лидером, уповавшим на связь с миром сокрытого, был президент Махмуд Ахмадинежад.
Какой вывод из этого можно сделать? Сон был широко распространен как средство легитимации авторитета в разные эпохи – высокий статус подкреплялся не только силой оружия, дипломатии или благочестия, но и обращением к божественному предопределению. Несмотря на кардинальные изменения, произошедшие в жизни иранцев за последнее столетие, апелляция к сверхъестественному остается важной частью иранской политической культуры и это вовсе не свидетельствует о какой-то традиционности, непознаваемости или, прости господи, отсталости, а лишь говорит о том, что исследователю или стороннему наблюдателю нужно считаться и с этим фактом.
Вся история Ирана пронизана рассказами о сновидениях и опыте взаимодействия с миром сокрытого. Вещие сны, видения, озарения свыше посещали иранских правителей, мудрецов и религиозных авторитетов, укрепляя их политический и духовный статус. Сновидение действительно можно назвать важной частью иранской политической жизни независимо от того, о каком периоде истории мы говорим.
Первый крупный источник по истории Ирана Геродот рассказывает о сне, который видит мидийский царь Астиаг: из живота его дочери вырастает лоза, постепенно охватывающая всю Азию. Жрецы объясняют правителю, что его внук завоюет все эти земли. Согласно версии греческого историка, этим внуком был основатель государства Ахеменидов Кир II Великий, покоривший в итоге и Мидийское царство, и сопредельные территории. В одном из документов эпохи Кира, к слову, тоже сообщается о сне, предвещающем завоевание – только видит этот сон его соперник, вавилонский царь Набонид.
Сновидение предвещает и возникновение государства Сасанидов. Папак, правитель Истахра в провинции Фарс, видит во сне своего пастуха Сасана (сначала – в сиянии солнца, потом – на белом слоне) и понимает, что тот – потомок Ахеменидов (именно на преемственности Ахеменидам строили свою легитимацию ранние Сасаниды). Истории о вещих снах Папака были настолько распространены, что о них сообщают и христанские авторы, правда исключительно с целью опровержения. При Сасанидах взаимодействия с миром сокрытого не были исключительно царским делом. О своем вознесении сообщает зороастрийский верховный жрец Картир, один из архитекторов религиозной политики государства, а, пожалуй, самое известное произведение среднеперсидской литературы рассказывает о путешествии праведника Вирафа по Аду и Раю.
В мусульманскую эпоху сны продолжают выполнять, среди прочего, функцию легитимации. Сновидения подтверждают статус правителей, даруют талант поэтам (так, согласно легенде, обрел поэтическое мастерство Хафиз), подчеркивают благодать суфийских наставников. Одной из важных составляющих жизнеописаний мусульманских благочестивцев становятся их посмертные явления во снах.
Приход к власти Сефевидов и распространение шиитского ислама никак не повлияло на высокий статус сновидений, сменился только их репертуар. К сефевидским правителям во снах приходят “четырнадцать непогрешимых” – Мухаммад, его дочь Фатима и 12 имамов, почитаемых шиитами. Так, явившийся во сне шаху Тахмаспу I имам Реза обещает тому успех в битве с османами в том случае, если он и его военачальники откажутся от алкоголя. И действительно ведь помогло!
Удивительно, но даже во время правления династии Пехлеви с ее модернизационными устремлениями сны никуда не деваются. Реза Пехлеви, основатель династии, видит во сне две свечи, а спустя пару дней получает сообщение о том, что его жена беременна. Через 9 месяцев у нее родятся будущий наследник престола Мохаммад Реза и его сестра-близнец Ашраф.
Ошибочно представляемый едва ли не секулярным правителем Мохаммад Реза тоже был не чужд общению с миром сокрытого и рассказывал о видениях и знаменательных снах, а также о невидимой силе, оберегающей его. В жизнеописаниях его главного политического соперника Рухоллы Хомейни также есть сообщения о сновидениях, а последним на данный момент иранским лидером, уповавшим на связь с миром сокрытого, был президент Махмуд Ахмадинежад.
Какой вывод из этого можно сделать? Сон был широко распространен как средство легитимации авторитета в разные эпохи – высокий статус подкреплялся не только силой оружия, дипломатии или благочестия, но и обращением к божественному предопределению. Несмотря на кардинальные изменения, произошедшие в жизни иранцев за последнее столетие, апелляция к сверхъестественному остается важной частью иранской политической культуры и это вовсе не свидетельствует о какой-то традиционности, непознаваемости или, прости господи, отсталости, а лишь говорит о том, что исследователю или стороннему наблюдателю нужно считаться и с этим фактом.