Шах Мозаффар ад-дин из династии Каджаров не только даровал иранскому народу парламент и конституцию, но и в свободное время позировал для вот таких фотографий.

Негоже все-таки опускать руки и забрасывать канал, хотя привычный для иранской традиции адаба формат «обучать, развлекая», возможно, кто-то сочтет неуместным. Одной из сквозных тем этого канала является тема идентичностей, поэтому следующие несколько текстов будут посвящены иранскому восприятию патриотизма в исторической перспективе.

ИДЕЯ ИРАНА

Поскольку само по себе понятие патриотизма связано с возникшими в эпоху модерности понятиями «нация» и «национализм», то точка отсчета в изучении этой проблемы находится в первой половине XIX в., когда иранские интеллектуалы, опираясь на идеи в первую очередь французского Просвещения, стали рассуждать об иранской национальной истории.

Впрочем, ряд исследователей считает, что применительно к Ирану стоит говорить о «протонационализме», поскольку идея Ирана как религиозной, культурной и этнической общности начинает использоваться в пропаганде династии Сасанидов уже в III в. Именно в эпоху Сасанидов в литературе появляется концепция Ираншахра (само слово восходит к древнеперсидскому «царство ариев»), а уже после исламского завоевания эта идея воспроизводится в текстах новой эпохи.

Идея Ирана, отраженная в Сасанидской пропаганде, становится идеологическим обоснованием вражды с Румом (Римской империей, а позже – Византией). В иранских мифах и легендах, которые после литературной обработки стали основой для «Шахнаме» Фирдоуси – главного иранского эпоса, есть история о царе Фаридуне и его сыновьях. Правитель решил разделить свои земли между потомками – Салмом, Туром и Ираджем. Салм получил Рум, Тур стал управлять Тураном и Чином, а Ираджу как любимому сыну царя достался Иран, который был лучшей из всех земель. Зависть подтолкнула братьев к убийству Ираджа.

Именно так по легенде начинается вражда между Ираном, Румом и Тураном. При этом для эпохи ранних Сасанидов именно Рум был главным соперником Ирана. Вражда с Румом приобретает еще и религиозное обоснование: именно в сасанидских текстах появляется миф о «проклятом Александре». Нападение Александра Македонского (в текстах он назван «Румийским») на Иран представляется главной трагедией в иранской истории: он разделяет Иран, сжигает Авесту и уничтожает зороастрийские храмы. Сасаниды же в этой конструкции являются восстановителями зороастрийской веры и собирателями иранских земель.

Первые столетия сасанидской истории проходят под знаком постоянных войн с Румом. Однако уже к концу их правления фокус меняется, что находит свое отражение в мифологии. Считается, что в недошедшем до нас среднеперсидском тексте «Худай-намаг» («Книга царей») – хронике иранских царей – главным соперником Ирана является уже не Рум, а Туран, земли к востоку от Ирана. Именно противостоянию Ирана и Турана посвящена значительная часть «Шахнаме»: Фирдоуси был знаком с текстом «Худай-намаг» и опирался на оригинал или арабские переводы «Книги царей» при работе над поэмой.

Такой сдвиг объясняется относительным потеплением в отношениях с Византией и усилением нового противника – Тюркского каганата. Тюрки и согдийцы, находившиеся под их властью контролировали часть торговых путей и были заинтересованы в прямых контактах с Византийской империей. Чему, естественно, противились Сасаниды. И пусть век обоих государств был недолог, мифическое противостояние Ирана и Турана (во многом благодаря Фирдоуси) пережило смену династий и религий, став частью литературного и политического ландшафта.

ДВА ЛИЦА "ШАХНАМЕ"

Главный иранский эпос – “Шахнаме” Фирдоуси – это история иранской царской власти, как ее видел автор. Само повествование огромной поэмы разделено на главы, посвященные правлению отдельного монарха: от легендарных царей из династии Пишдадидов до вполне себе реально существовавших сасанидских правителей. Всех их объединяет фарр – божественная благодать, которую Бог дарует царям, делая их правление легитимным.

Иранская идентичность произведения Фирдоуси определяется не только хронологией поэмы, ограничивающейся рассказом о доисламских правителях Ирана. Антиарабский пафос “Шахнаме” заключается отнюдь не в полюбившимся потомкам инвективам в адрес арабских завоевателей, которых Фирдоуси называет пожирателями ящериц. Это еще и лексика, в которой привычная для классического персидского языка доля арабских заимствований очень мала. По одной из версий это связано с избранным Фирдоуси стихотворным размером, в который просто плохо ложатся арабские слова. Но гораздо более распространенная (не факт, что верная) гипотеза гласит, что, воспевая доисламское прошлое Ирана, Фирдоуси, как бы сейчас сказали, “отменял” арабское завоевание даже на языковом уровне.

Герои из “Шахнаме” – не только цари, но и богатыри – быстро входят в репертуар персидской панегирической поэзии. Правители разных династий персоязычного культурного ареала уподобляются легендарным иранским царям – Джамшиду и Фаридуну, они сильны, как богатырь Рустам, а их боевые скакуны выступают, подобно легендарному Рахшу. Кроме того, возникает целая серия подражаний “Шахнаме”. Эти подражания выходят за рамки классического периода персидской поэзии: одно из таких произведений “Шахиншах-наме-йи Надири” (Книга Шахиншаха Надира) посвящена правлению Надир-шаха Афшара. Автор этой поэмы Мухаммад Али Туси даже получил прозвище “Второй Фирдоуси”.


Несмотря на огромное влияние на народную культуру “Шахнаме” в первую очередь воспринимался как царский эпос. Пропаганда эпохи Каджаров использовала поэму Фирдоуси как инструмент продвижения собственной иранской идентичности: с развитием литографии и книгопечатания “Шахнаме” быстро стала одной из самых популярных книг, а публичные чтения отрывков из поэмы спонсировались правящей элитой. Поэт Саба, служивший при дворе шаха Фатх-Али, составил поэму “Шахиншах-наме”, в которой восхвалял храбрость иранских войск во время первой Русско-персидской войны.


В противовес апроприации “Шахнаме” как царского эпоса в XIX в. часть интеллектуальной элиты Ирана выработала новое видение произведения Фирдоуси. Формирование в Иране националистического дискурса превратило “Шахнаме” из царского эпоса в национальный: из истории иранской монархии он превратился в историю иранской нации. Более того, уже знакомые сюжеты обрели новый, гражданский подтекст. Так, кузнец Каве, который поднял народ на борьбу с несправедливым правителем Заххаком, превратился в идеал гражданского мужества. В националистических трактовках Каве становился борцом с деспотией и засильем иноземцев, в коммунистических – вождем угнетенных, а на антигитлеровских карикатурах – антифашистом.


В ХХ веке официальный дискурс попытался скрестить два лица “Шахнаме”, превратив его в иранский национальный царский эпос. Государственный национализм Пехлеви сделал Фирдоуси главным поэтом Ирана, прочно связав его с мифологией современного режима. Дошло до того, что после Исламской революции Фирдоуси и его поэму пытались запретить, но все эти запреты оказались краткосрочными, а поэт и его поэма до сих пор является частью национальной истории Исламской республики.

Предыдущая часть: Идея Ирана

Немного об искусстве нейминга

Название новых иранских беспилотников Ababil восходит к аяту из суры «Слон», где рассказывается история христианского царя, войско которого во главе с боевым слоном подошло к Мекке. Поражение мекканцев было неизбежным, однако Мекку спасло рождение пророка Мухаммада. Бог наслал на осаждавших стаи (Ababil) птиц, которые швыряли в воинов «камни из обожженной глины». Так благодать от рождения пророка спасла его город, а этот год арабы стали называть «Годом слона». Ученые спорят о том, что конкретно стало причиной внезапного поражения войска, – многие считают, что их сгубила эпидемия, ставшая отголоском Юстиниановой чумы.

Здесь рекурсию можно продолжить, потому что Платон, каким знали его Ибн Рушд и другие представители фальсафы, - это не совсем тот Платон, каким знаем его мы. Дело в том, что и Платон, и Аристотель часто воспринимались сквозь призму комментариев неоплатоников или стоиков.

В частности, мусульманские перипатетики говорили о книге "Теология" Аристотеля, которая на деле была компиляцией работ представителей неоплатонизма. Просто греческая мудрость воспринималась ими как единое целое и готовый источник знания.

"Государство" Платона в исламском контексте: новые взгляды на комментарий Аверроэса, изд. Александр Орвин (University of Rochester Press, Boydell & Brewer)

Первый сборник эссе, посвященный блестящему комментарию андалузского философа Аверроэса к Πολιτεία Платона.

Это буквально серия комментариев к комментарию… хотя во многих смыслах Πολιτεία сама по себе является комментарием Платона к Сократу.

ОТКРЫТИЕ ИРАНА

Активная экспансия европейцев в каджарскую Персию в XIX веке имела не только экономические и политические последствия. Ученые, путешественники, а подчас и обычные шарлатаны отправлялись в Иран в поисках новых знаний. Это была эпоха грандиозных научных открытий в археологии и лингвистике, которые формировали не только представления европейцев о Востоке, но и новое восприятие собственной истории местной образованной публикой.

В 1830-40-х гг. британец Генри Роулинсон служил в Персии военным инструктором, а в свободное время увлекался древними языками. Считается, что он был знаком с работами Георга Гротенфенда, положившего начало дешифровке древнеперсидской клинописи. Роулинсон два года прожил недалеко от города Керманшаха и лично, рискуя жизнью, залезал на отвесную скалу Бехистун, чтобы скопировать знаменитую надпись. В результате он смог полностью дешифровать и перевести древнеперсидскую часть Бехистунской надписи.

Роулинсон преподнес свой перевод каджарскому шаху Мухаммаду и это был не просто жест уважения к правящему монарху. Каджарская элита проявляла далеко не праздный интерес к деятельности европейских ученых, обращая внимание на западные публикации и поддерживая первые археологические изыскания в Иране. Так образованные иранцы по сути заново открывали для себя собственную древнюю историю, о которой до этого имели представление лишь на основании мусульманских хроник и “Шах-наме”.

До открытий XIX века иранцы практически ничего не знали о своей древней истории, о чем свидетельствуют названия мест расположения основных археологических памятников. Место, где находился Персеполь, древняя столица Ахеменидов, называлось Тахт-е Джамшид (“Трон Джамшида”) – якобы это были руины огромного трона легендарного иранского царя, который посчитал себя равным Богу и решил увековечить свое величие таким образом. Гробницы ахеменидских царей располагались и примыкающие к ним сасанидские барельефы располагались в месте под названием Накш-е Рустам (“Изображение Рустама”), отсылающие к имени главного иранского богатыря.

Теперь же менялось само по себе ощущение истории. Каджарские правители внезапно ощутили себя потомками древних иранских царей – но не легендарных правителей из “Шах-наме”, а вполне реальных представителей царских родов Ахеменидов, Сасанидов и Аршакидов. Каджары видели в этом не повод для гордости, а новую возможность укрепления собственной власти. При этом именно аршакидская линия в легитимации пользовалась большой популярностью.

Каджары, выходцы из кочевого племени, представляли себя потомками кочевников-парнов, основателей династии Аршакидов. Они стремились укреплять эту связь, пользуясь, в частности, распространением типографского дела. Под патронажем элиты и при ее непосредственном участии переводились и выпускались исторические сочинения научного и популярного характера. Например, одну из самых популярных хроник династии Аршакидов написал крупный каджарский сановник И‘тимад ас-Салтана.

Пропаганда новой стратегии легитимации велась и на символическом уровне. Именно в эпоху Каджаров начинается увлечение архитектурой “под старину”, имитирующей здания эпохи Ахеменидов. Кроме того, именно Каджары сделали гербом своего государства аршакидский символ “Лев и солнце”, который находился в этом статусе до 1979 г. Открывая для себя сведения о древнем Иране, иранские элиты заново выстраивали стратегии легитимации каджарской династии и закладывали основы для формирования национальной истории.

Предыдущие части: Идея Ирана, Два лица “Шахнаме”