Сегодня наконец купили права на “Депеши” и “Кубрика” Майкла Герра. Параллельно с этим, у меня появилось стойкое ощущение, что Кубрика в моей (?) жизни становится все больше — то в озоне всплывут утки Tubbz с коллекцией по Кубрику, а теперь
главная
красота
этого
дня.

Наслаждайтесь.

https://kubrick.life/

Любопытно, как разворачивается столкновение литературно-креативного мира с создателями ИИ, намеренными научить нейросети всему, что когда-либо создавалось и попадало в сеть. На днях, вот, Джуно Диаз вместе с компанией сочувствующих писателей проиграли иск против компании Meta, направленный на запрет обучения машин на современной художественной литературе, защищенной авторским правом. Пока разбирались, выяснилось, что машины на память уже воспроизводят отрывки из прозы Диаза, а значит могут генерировать прозу в похожем стиле и комбинировать ее с другими стилями из террабайтов книг, стянутых с пиратских сайтов, на выходе, скажем, получая новый посмертный роман от великого писателя - так выглядит The Recognitions 21 века.

Интригующие дни впереди, дни, растягивающие литературных агентов как крушащийся корабль рвет напополам человека-паука, стягивающего старые и новые порядки в попытке спасти своих клиентов пунктами о запрете использования ИИ на любом из этапов работы с книгой, что тоже попадает под обучение машин, поскольку любой кейс остается в системе (со входом и выходом) и даже анонимные сессии не исчезают, как бы не уверялось в обратном.

Угадай автора с 0 попыток 💀

Пока у меня фаза Ондатже-фанатизма, воспользуюсь случаем для музыкальной паузы, которая, тем более, оформляла мои экстатические приходы в юные годы.

Garbage - Milk

Самая известная песня Garbage, вдохновленная отрывком из романа в стихах Майкла Ондатже "The Collected Works of Billy the Kid" (того самого Билли, о котором напишет роман Деннис Маккарти). Речь идет об этой строфе:

Miss Angela D her eyes like a boat
on fire her throat is a kitchen
warm on my face heaving
my head mouth out
she swallows your breath
like warm tar pour
the man in the bright tin armour star
blurred in the dark
saying stop jeesus jesus jesus JESUS.

в своем же тексте Ширли Джексон зеркалирует ситуацию, вставая на место Анджелы Д(икинсон) - фемме-фатале, способной стать нежнее для условного кого-то.

I am milk
I am red hot kitchen
And I am cool
Cool as the deep blue ocean.

Но это все нюансы, которые не имеют такого значения, как вайб и иконический ремикс от Massive Attack.

О том, как страсть к чему-то может привести к неожиданным последствиям: в 1992 году одержимый бейсболом писатель Дон Делилло прочесывал старые хроники о знаковых играх и в газете The New York Times от 4 октября 1951 года встретил на титульной странице два параллельно стоящих заголовка, которые сразили его несовместимостью событий, сведенных историей к единому дню: слева освещалось сражение New York Giants и Brooklyn Dodgers, а справа — новость о советских секретных испытаниях ядерного оружия. По словам Делилло, он ощутил, что именно этот день стал переправой от Второй Мировой к Холодной Войне. И заложил начало для Underworld, который он писал 5 лет, урывками, медленно осознавая, куда его ведет пюро и сюжетные вывихи.

Ничего пояснять не буду, но это абсолютно охуительный материал от Александра Сорондо, который выбивает десятку каждый раз, как садится писать статьи.

А вот это, похоже, оригинальная доколлажная фотография с обложки Shadow Ticket Пинчона. Будапешт тридцатых годов, Бродвей ихний, говорят. Нетривиальненько!

Возможно, какой-то похожий стиль вы видели в детстве на прокатных видеокассетах. То мог быть либо постаревший, но молодящийся стиляга, которого сейчас прозвали бы полуобидным словом “анк”, либо пастырь в небольшом заокеанском поселке. Может, даже, по совместительству. Быт его тих и легко колышется как трава на равнине с умеренным климатом. Иногда находят грозовые тучи, но пассаты сдувают их – смотришь, так и год прошел. Может, он еще и пишет в стол, но, скорее всего, не чувствует поддержки от родных – жена ему скажет, дескать зачем ты тратишь столько усилий на то, что может быть не издано? мать же с детства, скорее всего, раздергивала каждый прочитанный вслух текст – а почему героя зовут как тебя? Может тебе не нравится с нами? Но человеку такого типа сложно сказать, что ему нравится, а что нет. Скорее всего, он родную страну не покидал, максимум – пару локаций сменил, а если пишет что-то – воображает, свою непрожитую жизнь и переключает стрелки на развилках – хотя, стоит свернуть хотя бы один раз не туда и вся жизнь уже забрела бы в Венгрию.

Я представляю, что если бы он писал, то набирался бы языка из того, чем полны были затхлые местные библиотеки, на обрезах которых сменились поколения миниатюрной живности от грибков до серебрянок. А когда какой-нибудь проезжий турист оставил бы томик стихов, то, ведомый любопытством селянин прочитал бы оттуда что-то вслух и переосмыслил прожитое от заклинательной магии впервые услышанного чужого языка. И выучил бы его, чтобы обуздать эту магию. Теперь в своих сочинениях он сможет быть не только на окружающих равнинах, но и в далекой стране, чей язык он полюбил и научился понимать. Подобно высыхающей в августе траве, он перегорит и перестанет писать, но вернется после смерти жены. Тогда бы он принадлежал себе и имел куда больше скудной молодости – теперь за его познание мира отвечали бы гугл-карты, журнальные подписки, так много книг, что от их количества листы стали кашицей для лепки бюста себя из прошлого, а сколько обзоров с путешествиями на ютьюбе, – какой смысл баловать глаза тем же, что можно в уменьшенной картинке рассмотреть в деталях здесь, дома на родных полях? Он бы захотел написать и о них, но не смог поймать нужный кадр, лаконично признающий существование бога и лучшее, что он смог бы сотворить – направить объектив на свой зрачок, смотрящий в бесконечную даль.

Здорово было бы представлять такую жизнь, назвал бы ее современной интерпретацией Стоунера и кто-то обязательно упомянул об этом как о признаке вторичности. Да только ничего и придумывать не надо - он существует. И зовут его Джеральд Мернейн.

(1/3)

Говоря о писателях, мы склонны чествовать героическое отречение от материального мира, уход в лес, сон в спальном мешке и письмо из пылающих домов — понятно, это выглядит эффектнее, а статус упрямого отверженного приятен еще и потому, что его проще возвести в культ и соотнести с той неназванной частью, мечтающей вырваться из оков семьи, работы, ответственности ради некоего Большого Занятия.

Тихую жизнь же мало кто так осыпает овациями и одобрительно похлопывает по плечу — нет в ней ничего и архетип ей — домосед. Когда же о героях трубят со всех каналов связи, действует обратное правило — люди стремятся к тишине. Только так можно описать подъем популярности Джеральда Мернейна.

Его биография даже без сокращений складывается в компактный абзац: родился в Австралии, работал учителем, женился, выпустил несколько книг, обзавелся детьми, преподавал в университете, бросил писать, потерял жену, вернулся к письму…

И в 2012 году Дж. М. Кутзее написал о нем громадную статью в The New York Review of Books и запустил процесс переосмысления.

С этого момента можно масштабировать историю.

Год 1972, тридцатитрехлетний Джеральд Мернейн переходит на преподавательскую должность в университете и одержимо пишет огромный роман. Роман своеобразный — Мернейн выстраивает свое детство по альтернативному сценарию и собирается в размашистом стиле Генри Джеймса и Томаса Харди соорудить историю взросления. Вокруг него живут приземленные люди. На провинциальных полях нет надежд на горизонте, одни супружеские подпилы за безденежную трату времени: работа бездельника на университетской стоянке кажется отличным компромиссом и удивляет последовательностью (особенно после департамента образования), но стильные бакенбарды и общительность переместили его на должность профессора.

Там же и появляется возможность издать свое творчество. Но издатель, не первый и не последний, сталкивается с необычной дилеммой — даже несмотря на невероятно красивый слог дебютанта, издатель не готов вкладываться в 600 страниц медлительного прустообразной хмари и сокращает его почти в 6 раз. Аналогичное происходит со всеми последующими книгами и чем глубже заходит Мернейн в литературный мир, тем темнее становится его творчество — он все пишет фиктивную автобиографию, где действие подменяется ветвистым размышлением, клубящимся и множащимся “что если?” Даже названия отдают этой неуступчивой мечтательностью: Жизнь в облаках, Внутренняя земля, Равнины…

Из открытых источников известно, что Мернейн никогда не покидал Австралию, не летал на самолете, не плавал в океане. Вся его жизнь — равнины Виктории и внутренняя земля — места, где он никогда не был физически, но прожил где-то в альтернативной реальности.

(2/3)

Сейчас ему 86, расслабляется он своеобразно: варит пиво, рассматривает далекие улицы в Google Maps, смотрит ютьюб. После смерти жены в 2009 году он вернулся к письму — никто не знал, что он завязал с письмом и каждый раз, уже в статусе писателя для писателей, когда ему звонили редакторы и предлагали денег за что угодно, супруга заставляла его компоновать старые тексты в рассказы и выпускать их.

Теперь ее нет и он на другом пути. Переехал к сыну-отшельнику, живет в пристройке, круглосуточно пишет и спит на раскладушке. Ему больше незачем перестраивать свою биографию, впору оглядываться назад и вместо повторений в вариациях он выбирает третье — размышление о влиянии чужих жизней на свое письмо и влиянии чужого письма на свою жизнь. Иногда я рассказываю кому-то близкому, как на меня повлияла какая-нибудь книга — уверен, вы тоже; Мернейн не упоминая книг рассказывает об этом же, но поди пойми — кто же тут главный герой, что это за книга, когда это было, неужели во внутренней земле?

По молодости он спонтанно выучил венгерский — прочитал стих Дюлы Ийеша, подорвался на нем как на мине, и как-нибудь решил повторить, но уже на языке оригинала. Выучив, он перенес обретенный опыт во Внутреннюю землю — единственный раз вырвавшись в прозе за пределы Австралии.

У его рабочего стола картотечные шкафы с неизданными работами, что-то завещается издать после смерти, а что-то продолжает издаваться, но уже в исходном и необрезанном виде. На каждом интервью его мучали вопросом об автобиографичности прозы, что даже с выходом подлинной автобиографии, критики сомневались в ее достоверности, инертно готовясь к трюку.

В 2021 году он, кажется, наверняка попрощался с карьерой, на этот раз чтобы видели все причастные — что думать, если писатель вручает тебе рукопись с названием “Последнее письмо читателю”?

Карьера Мернейна кажется полноценно законченной историей с началом и концом, жизнью простого человека, для которого письмо было хобби уровня коллекционирования пивных крышек, и как иногда бывает — коллекционеры тоже попадают в газеты, о них ведут репортажи и блогеры зовут на подкасты. С одним но — в этом ветренном безмолвии равнин рождалось то, что останется в литературной истории Австралии до дня, когда она перестанет существовать. И это вдохновляет сильнее героических историй.

(3/3)

О сегодняшнем герое выпуска «Однополчан» знает слишком мало читателей, пора исправлять эту ситуацию.

Одним из поворотных моментов в его читательской (и не только читательской) биографии — прочтение сборника эссе Франзена, затем знакомство с Алексеем Поляриновым, Владимиром Вертинским из Pollen fanzine (сейчас просто Pollen).

Джамшед Авазов, которого многие из вас знают благодаря каналу pandemonium of the sun начинал с коллекционирования разных изданий, запустил книжную онлайн-лавку с шикарным выбором лотов, переводил тексты для «Пыльцы».

Совсем недавно в переводе Джамшеда вышло «Детство: биография места» Харри Крюза. В общем, пристегните ремни, вас ждет полтора часа знакомства с человеком, который любит книги настолько, что его солнце освещает не только его мир, а указывает путь всем блуждающим в книжных лабиринтах.

Теги для всех заинтересованных: Уильям Гэддис, Кормак Маккарти, Дэвид Фостер Уоллес, Джонатан Франзен, Джозеф Макэлрой и т.д.

Слушать
Apple podcasts
Яндекс Музыка
VK
Telegram

P.S. Напомню: в переводе Джамшеда выйдут «Депеши» Майкла Герра. Спасибо «Пыльце» и всем причастным за эту красоту. Сегодня как раз появилась обложка издания.

Тот редкий миг, когда путаешь мем и реальность - герои из экранизации Пинчона в Fortnite 💀💀💀

Это Майкл Герр. Не смотрите на значок НТВ+, здесь просто крутят памятный фильм о Стэнли Кубрике, а ему есть, чем поделиться. На фоне - логотип фильма, сценарий коего он не просто адаптировал, но переполнил своими историями. По окончанию съемочных дней, вся команда выходила в местные кафе, где завершали свои дни их коллеги, занятые другими фильмами. Среди них была творческая группа, снимающая "Чужих", вторую часть, то есть. Ту, которую снимал Кэмерон. Широко не озвучивая замысел, Кэмерон планировал метафорически показать вьетнамскую войну в космосе и читал главных представителей военной литературы того времени - Герра и О'Брайена.

Киномир недавно принял первого: Фрэнсис Форд Коппола позволил Герру связать сценарий "Апокалипсиса сегодня" и дописать к фильму нарратив, тем самым открыв писателю новые карьерные пути. Другие режиссеры, оценив качество работы и уникальность его опыта, тоже стараются высказаться на горячую тему, пока ее не смело песками прочих инфопотоков. Но если Кубрик заключил полноценное соглашение и соавторство с Герром, то Кэмерон и ко поступили иначе - общаясь с участниками съемок, они выуживали интересные детали съемок и сюжета, и адаптировали для своего фильма о колонизации планеты, населенной инородными существами. И тем не менее, имя Герра удалось впихнуть в соавторы сценария за адаптированный монолог, или скорее за фразу (!) одного из главных героев - Уильяма Хадсона:

Рипли, не бойся, мой взвод головорезов защитит тебя. Смотри, вот это установка пучкового оружия. Вах! и половина города вдребезги! У нас есть тактические ракеты, импульсные винтовки, рпг, ультразвуковые яйцеломы! У нас есть ножи, есть гранаты, все есть!

Найдете? Пойди теперь пошути с вольным использованием чужой интеллектуальной собственности.