Но, согласно этим воспоминаниям, Глебов не поддался Петру. Он умер на следующий день, и его тело водрузили вверху столба. В тот день были обезглавлены еще один или два человека. Два дня спустя лишенного сана архиепископа Ростовского Досифея, одного из духовников Евдокии, колесовали, а потом обезглавили. Его тело сожгли, что стало еще одним очистительным видом казни, которой подвергли человека, некогда связанного с духовной властью; его голову выставили на обозрение на столбе. Петр подверг это событие огласке, опубликовав манифест со смертным приговором в 1940 экземплярах.

В то же время (с февраля по апрель 1718 года) сторонников Алексея Петровича допрашивали в Москве. Одной из первых жертв стал Александр Васильевич Кикин. Сторонник Петра со времен «потешных» полков, Кикин примкнул к кружку царевича около 1713 года. Его арестовали в начале февраля 1718 года; подвергнутый пыткам 11 и 18 февраля и 5 марта, он признался, что помогал Алексею спланировать побег в Вену. Хотя, как говорят, царица Екатерина заступилась за Кикина, суд приговорил его к колесованию. Это произошло в тот же день, что и казнь бывшего архиепископа Досифея; единственной милостью, которую заслужил Кикин, было то, что его обезглавили на второй день после мучений, после того как он, согласно Плейеру, умолял Петра об этой милости. Голова Кикина была выставлена на стене на Красной площади вместе с прочими.

По мере того как расследование набирало обороты весной 1718 года, его центром стал Санкт-Петербург. Сам царевич неоднократно подвергался пыткам, и Сенат приговорил его к смерти 24 июня; он умер через два дня в тюрьме до того, как относительно казни могли быть приняты конкретные решения. Продолжилось судебное преследование Авраама Федоровича Лопухина, бывшего шурина Петра, признавшегося после нескольких этапов пыток в июне в том, что он надеялся, что против царя поднимется народный бунт. Сенат заслушал это дело: 9 августа Лопухин получил очную ставку со своим обвинителем в Сенате, 28 октября его пытали в присутствии сенаторов, очередной этап пыток последовал 1 ноября. На основе полученных данных Сенат признал его виновным и вынес смертный приговор 19 ноября.

Лопухин и четверо из свиты Алексея Петровича были казнены в декабре 1718 года у Троицкой церкви за пределами Петропавловской крепости. Вебер описывает массовое зрелище («туда стеклось огромное количество зрителей»), в ходе которого пятеро были казнены, а четверо других помилованы, подвергнуты бичеванию и искалечены.
Пятерым казненным была дарована милость: приговоренных к колесованию, их вместо этого обезглавили. Рассказ немецкого посланника Вебера отчасти раскрывает детали ритуала, в том числе отсутствие «последнего слова»:

«Один из них - поляк, служивший у царевича переводчиком, - претерпел свое наказание с величайшей неохотой и трусостью, его даже не могли заставить раздеться, пока с него не сорвали одежду силой. Но все русские подчинились своей судьбе с большим смирением, а казненные ожидали своей очереди с пылкой молитвой, ничего не говоря зрителям»

.

За казнью последовало устрашающее и нарочитое действо. Вновь обратимся к Веберу:

«Тела лежали несколько дней, выставленные на всеобщее обозрение на рыночной площади с головами под мышками, после чего их привязали к колесам»

. Как и в Москве, в Санкт-Петербурге была построена стена для демонстрации частей тела изменников напротив «кронверка», то есть укрепленного бастиона через небольшую реку к северу от крепости. Голова Лопухина была вы ставлена там напоказ, в то время как его тело было поднято на колесе и находилось там до 21 марта 1719 года, когда семье разрешили похоронить его в Москве. Голова оставалась выставленной напоказ еще пять лет, пока в марте 1724 года его вдова не подала прошение о том, чтобы ее снять.

~•——————————————•~

Коллманн Н.Ш. Преступление и наказание в России раннего Нового времени. - Москва: Новое литературное обозрение, 2016. -
c. 512-518.

По самому трупу России можно видеть, что тут орудовал не разьяренный и слепой убийца, который лупит топором без толку и смысла, а работал внимательный и знающий свое дело мясник, у которого каждый удар топором анатомически правильно разделяет тушу. Не труп, а туша, не убийца Ленин, а мясник Ленин. Черновы и Горькие - те просто глупцы или бесчестные и узко корыстные люди: кому деньги, кому почет и слава, кому гусиным сальцем смазать вечно скрипящее самолюбие, вечно мерзнущие ослиные уши. Человек бывает такою непокрытою скотиной, что для самого обыкновенного самолюбия, того, которому цена грош, может спокойно и даже с удовольствием осудить мир на гибель. Нет, только Ленин (и еще кто-то, но, конечно, не какой-нибудь болван Луначарский) знал твердо и ясно, что он делает, и каждый удар наносил наверняка, с гениальным провидением гениального мерзавца или холодным бесстрастием равнодушного мясника.

Здесь не место прослеживать шаг за шагом деятельность большевиков, то есть Ленина (конечно, при поддержке и пособничестве интернациалистов). Но каждое действие точно и верно разделяет «тушу», причем средство одно и верное: подкуп. Подкупают все и всех, начиная с невинно-виновного Керенского, который патетически призывает войска: «вперед за землю и волю»; но удачнее всего торговля идет у большевиков, которые безмерно щедры и тароваты. И когда Керенский обрезает руки Корнилову и уничтожается армия, и создается покорно голодная красная гвардия, - тут и Брестский мир, и Украины с Финляндиями, и Кавказ, и все другие порционы и обеды. Туша с мясной площадки перевезена в мелочную лавку, чавканье и урчанье - и стоны, ибо многое естся еще заживо, не только недожаренным, но и не добитым. Совершенно каннибальский пейзаж.

Гибель великодержавной России так грандиозна и неожиданна, что никто в нее по-настоящему не верит: ни немцы, ни даже сама Россия; будто дурной сон, который вот-вот кончится пробуждением. Колосс, у которого так трудно было оттягать какой-нибудь Порт-Артуришко, валяется на земле и без сопротивления (какое сопротивление у трупа!) отдает всякому желающему кошелек, одежду, наперстный крест, какие-то ладанки, зашитые на шее. Что-то берег при жизни, что-то копил и прятал в голенище или под рубаху - теперь все открыто, бери каждый.
Флот, крепости, целые земли и города, Киевы и Одессы. И все в крови, за что ни хватись, липнут красные руки.

Уничтожение суда... Одной этой «меры» достаточно, чтобы разрушить самое стойкое общежитие, самое крепкое государство. Законы те же, а суд упразднен, и глупцы Горькие смотрят, мечтательно разинув рот: вот это решительно! И не понимают, что это - уничтожение аптек и медицины при сохранении всех болезней!
Но что им, когда так ненасытно скрипит самолюбие и требует смальца, когда в руках «масс» не только лавры, но и розги. Вот и Шаляпин запел в честь Маркса - малодушный и трусливый человек!

***


…Если у нас с приходом белых наступило такое для всех душевное облегчение, то что же должен был чувствовать Киев, Одесса и другие. Ведь здесь была хоть и относительная, но законность, не грабили, не убивали, только порой грозили, а там? Мы лично только теперь за шесть месяцев впервые ощутили чувство безопасности, той простецкой, наивной безопасности, с какою давно свыкся весь цивилизованный мир и считает нормальным условием существования. Нас не трогали, но могли тронуть в любую минуту. Ночью мы спали, но в любую ночь могли прийти «они» (даже не финны, а те, что приходят или приезжают на сером автомобиле и убивают) и заселить дом ужасом. И когда ночь проходила спокойно, то это значило лишь одно: что эта ночь прошла спокойно, а с новой ночью может быть и новое.
Когда к нам приходили с обыском красногвардейцы, то вели себя очень пристойно, особенно в первый раз; и стоя по разным комнатам с ружьями, имели вид крайне мирный. И разговор простой, полушутливый. Но если бы одно из этих ружей выстрелило в одного из нас, то — то и выстрелило бы, больше ничего. Не хотелось ему, оно и не стреляло, а захоти, могло стрелять невозбранно. В России они и стреляют, по гимназистам и кому попало.

Dura lex, sed lex*, жить совсем без закона европейцу (хотя бы и русскому) — психологически невозможно. Вероятно, низы, лишенные этого чувства законности, неевропейцы, чувствовали себя иначе. На питерских сумеречных улицах, темных вечером, когда извозчик пробирался с опаской, я встречал пары и кучки чрезвычайно веселых молодых людей, искренне веселившихся. То, что пугает европейца — темнота, заброшенность, свободные выстрелы, им, вероятно, очень правилось. Они же и господа положения, это у них ружья и свобода убивать и каждый темный угол принадлежит им.

Даже в аду есть какой-то закон, иерархия, порядок. Раз мне смола горячая, то и смола, а иначе Самому жаловаться буду! Большевики сделали жизнь худшую, нежели в аду. И если я буду когда-нибудь писать истинный ад, то откажусь от благодушных предрассудков и за образец возьму ленинское царство. Как это ни странно, но до сих пор в голову никому не приходило, что черти могут быть взяточник ами и освобождать или смягчать за взятку или пытать за грош.
В сущности, черти были образцом честности, хотя и жестокой; посмотрите на ихние договоры с людьми - ни один нотариус не напишет крепче! Ни одному сказочнику не взбредало на ум, что черт может «аннулировать» договор, хотя бы и самый невыгодный. «Твоя взяла!» - говорит со вздохом и благородно удаляется.

*** Из воспоминаний писателя Леонида Андреева о революционных событиях в России.


~•———————————————•~

«Дело о самоубийстве России».
Из дневника Леонида Андреева. // Источник : Документы русской истории. 1994. № 2 - с. 44-45.

#Революция

Феномен детей солдат периода Первой Мировой войны
/

«…именно тотальный характер Первой мировой войны способствовал появлению особого феномена - детей-солдат. Эти дети и подростки, представлявшие особую социально-демографическую группу населения воюющих государств, вполне идентифицировали себя с военными структурами, отвергали детские привычки и традиции воспитания, позиционировали себя как защитники Отечества.

Отметим несколько наиболее существенных причин развития данного явления в начале ХХ в.:

1. Дети и подростки оказывались едва ли не самой подверженной влиянию официальной патриотической риторики группой общества. Заметим, что власти всех стран стремились максимально использовать детский энтузиазм и патриотизм в пропагандистских и иных целях.

2. Дети-солдаты являли собой особый социокультурный феномен человеческой цивилизации, один из элементов стереотипного гендерного воспитания мужчины, формирования образа мужественности в большинстве стран мира в начале XX в.

Путями формирования данных признаком типично "мужского" поведения являлись:
- почти в каждой семье были воевавшие или служившие в армии мужчины. И это милитаризм и преклонение перед военными традициями были составной частью семейного воспитания и традиций мужественности;
часто первыми, а затем и любимыми игрушками ребенка были "военные" игрушки: сабли, ружья, ножи, другие имитации оружия;
детская одежда нередко копировала военные мотивы и военную моду (цвет хаки, гимнастерка, китель и пр.);
в школьном образовании традиционно большую роль занимала история войн, история подвигов на войне, мифологизировалась военная доблесть и патриотизм;
детская литература изобиловала сюжетами о детях-воинах, детях-героях (особенно, это героизация детей на войне усилилась после начала Первой мировой войны).

Точное число детей-солдат в воюющих странах установить вряд ли возможно, так как бегство на фронт почти всегда носило тайный характер. Дети скрывались в поездах, на пароходах, в воинских частях. Они объявлялись лишь на передовых позициях, когда их трудно было уже отправлять домой. Условно можно говорить о тысячах юных беглецов, стремившихся стать солдатами уже в 1914 г.

Возраст детей-солдат варьировался от 8 до 17 лет. Причем, дети часто "увеличивали" свой возраст на три-четыре года, надеясь остаться в армии. Кроме того, большинство беглецов на фронт называли себя, а нередко и действительно являлись, сиротами. Солдаты жалели несчастных, голодных и полураздетых детей и часто оставляли их при частях, подкармливали, одевали, заботились о них. В России типичным являлся для ребенка-солдата возраст - 12-15 лет, в Германии, Франции и Великобритании - 15-17 лет.

С начала Первой мировой войны дети и подростки всех слоев общества в большом количестве начали бежать в действующую армию. Легко принимаемы в свою среду нижними чинами юные добровольцы делались любимцами приютившей их части, привязывались к солдатской походной жизни. Стимулировали побеги многочисленные фронтовые корреспонденции в газетах с описанием подвигов юных разведчиков.

О розыске пропавших учеников сообщалось по телеграфу на ближайшие железнодорожные станции, где чаще всего беглецов задерживали и отправляли домой в семьи. В архивах сохранились нехитрые обьяснения несостоявшихся воинов:

"На фронте мы бы разносили патроны и ходили в разведки...".

Что же толкало детей на эти поступки? Как они видели свое участие в войне? Чем это оборачивалось для самих "юных защитников Отечества". В своем очерке "Дети и война", опубликованном в 1915 г., К. Чуковский заметил, в первые месяцы войны "повторился детский Крестовый поход", а в газетах ежедневно мелькали телеграммы о бежавших на войну детях. Эти телеграммы публиковали сведения прежде всего о бежавших детях из высшего круга, но и крестьянских детей бежало без счета. Провинциальные издания полны сообщениями о пропавших детях, направлявшихся на театр боевых действий. В 1914 г. в Пскове ежедневно задерживалось около десяти бежавших на войну школьников. В первые шесть месяцев войны из Вильно убежало до сотни подростков.

Полиция сбилась с ног, разыскивая их и отправляя обратно? Чаще всего подростки убегали партиями по три, по четыре человека. Все бежавшие на войну были как правило не старше 16 лет, чаще всего от 10 до 13.

Примечательно, что среди юных добровольцев встречались и девушки. Из Вильно на театр военных действий, переодевшись в мужское платье, бежала шестнадцатилетняя Кира Башкирова. На Курском вокзале была задержана гимназистка пятого класса г. Каинска Стефания Уфимцева в форме юноши-добровольца. Она бежала из родительского дома на войну, желая поступить добровольцем.

По анкетам 1915 г. на войну идти хотели 37% опрошенных детей, причем девочки не сильно отставали от мальчиков - 33%, а мальчиков 40,5%. Многие девочки хотели идти на войну и быть там сестрами милосердия, но и некоторые мальчики стремились быть санитарами на войне. С другой стороны у многих девочек воинственный пыл: "Я пошла бы на войну, - заметила девочка 12 лет, - но боюсь, а, если бы пошла, то воевала бы.
Убью, так убьют!"

.

Зачем они стремились на войну, никто из них не знал. Жажда убежать на край света, жажда приключений и подвигов, которая каким-то атавистическим трепетом пробуждалась в каждой десятилетней душе, находя свое утоление на кровавых полях. Майнридовские скальпы, пампасы, мустанги, москиты, термиты с успехом заменялись фугасами и шрапнелью. Детская Романтика находила новое поприще. Поэты слагали в честь таких детей хвалебные, восторженные оды.»

~•———————————————•~

Щербинин П.П.
Детская повседневность в период первой мировой войны 1914-1918 гг. - Тамбов: монография, 2015. - с.67-72.

Великое княжество Финляндское было создано по условиям Фридрихсгамского трактата 5 сентября 1809 г. Александр I, стремясь утвердить приобретенную территорию за Россией, укрепить лояльность финнов, особенно элиты края - шведов, предоставил княжеству автономный государственноправовой статус. Законодательная сфера базировалась на шведском государственном праве с его принципом ограничения власти монарха сословно-представительным учреждением - Сеймом. Впервые в истории Финляндии была создана собственная верховная администрация - коллегиальный Правительственный совет, в 1816 г. переименованный в Сенат, а также институт генерал-губернаторов и статссекретарей. Но самое главное - Финляндское княжество вошло в состав Российской империи на основании «персональной унии» о союзнических отношениях, что демпфировало государственную идею «единой и неделимой России».

В царствование Николая І финляндская политика стала осуществляться в рамках «многонациональной династической унии» и была направлена на сближение финского общества с Россией, культурное и экономическое процветание края без развития политических процессов. Этому
способствовали Польское восстание 1830-1831 гг. и связанная с ним лояльная пророссийская позиция финляндцев. Не вызывает сомнений тот факт, что как Польша, так и Финляндия претендовали на подъем своей автономии, а в перспективе - суверенитет. Однако эволюция государственно-правового статуса обеих национальных окраин в николаевскую эпоху была не идентична. Польша, имея территориальные притязания и желая восстановить национальную независимость, использовала незаконные, насильственные способы ее достижения.

Финляндия же стремилась сохранить status quo в территориальном и политическом аспектах и законным путем пыталась формировать правовые основы своей обособленности. Поэтому закономерно, что в то время, когда Царство Польское потеряло свою автономию, Финляндское княжество - ее упрочило. Причем в подавлении «польского мятежа» и штурме Варшавы 25-26 августа 1831 г. принял участие лейб-гвардии Финляндский стрелковый батальон во главе с флигель-адьютантом Николая I, полковником А. Э. Рамзаем.
Новая эпоха в имперской истории Финляндии началась со вступлением на престол Александра II, который уделял ей особое внимание в связи с геополитическими интересами России и государственной безопасностью. Придавая большое значение Финляндскому княжеству в контексте международных позиций империи и обороны ее северо-западного пограничья, император стремился гармонизировать финляндскую политику. В 1850-1860-е гг. шло форсированное развитие финской государственности, становление национального самосознания финнов, начата ускоренная политико-административная и финансово-экономическая модернизация края как составная часть российского реформаторского процесса.

Однако только при Александре IІІ, в 1886 г., финляндскому Сейму было
предоставлено право законодательной инициативы, и установлена четкая периодичность его созыва - один раз в каждые три года. И хотя император считал необходимым сближение финляндской и российской банковской и таможенной систем, в целом автономные привилегии Финляндии им были сохранены и позже подтверждены Николаем ІІ. До 1917 г. у Великого княжества Финляндского сохранялась особая администрация во главе с Сенатом, генерал-губернатором и институтом статссекретариата, существовали собственные порядок воинской повинности и денежная единица (до 1840 г. шведская крона).

Поскольку автономия Великого княжества Финляндского не базировалась на едином фундаментальном законодательстве, то вопрос о ее законодательном оформлении, давно стоявший перед имперской властью, рассматривался при подготовке Основных государственных законов 1906 г. Дискуссия, происходившая в бюрократической среде с октября 1905 по апрель 1906 г., выявила различные позиции - от «личной унии до областной автономии». В окончательной 7 редакции законов 23 апреля 1906 г.

утверждалось: «Великое княжество Финляндское, составляя нераздельную часть Государства Российского, во внутренних своих делах управляется особыми установлениями на основании особого законодательства». Итак, впервые почти за вековые взаимоотношения между империей и ее северной окраиной был юридически закреплен государственно-правовой статус Финляндии. Это было направлено на укрепление положения Великого княжества Финляндского в составе Российской империи.

Сближение Финляндии и России виделось путем усиления и расширения не только их экономических, культурных, но и административных связей.
В данном контексте следует рассматривать введение шведско-финской элиты в состав общероссийской сановной корпорации, прежде всего в Государственный совет.
В силу этого представители первой из указанных выше групп должны были по закону становиться советниками, получив должность российских министров.

~•—————————————•~

Т. В. Андреева. На службе России: государственные деятели шведско-финского происхождения в XIX — начале XX в. // Петербургский исторический журнал. 2022. № 1. С. 84-86.

«Если несправедливо разделяемое мнение относительно смерти Петра III и приписывает часто его убийство императрице, то следует помнить, что она неизбежно должна была погибнуть и подвергнуться той же участи, если бы это убийство не совершилось. Может быть, эта необходимость выбора если и не служит оправданием, может по крайней мере вызвать желание остаться в сомнении.

Это воспоминание отразилось на великом князе, ее сыне, который за все время ее царствования был лишен власти, доверия, ограничен до ничтожества и не имел иного развлечения, кроме двух батальонов, которых он мучил службой по прусскому образцу без изменений и без отдыха. Она его ненавидела, что и не удивительно, так как он бы достоин ненависти, хотя ему нельзя было отказать в уме.

В одно время со страшной турецкой войной императрица поддерживала войну со Швецией, и первая только что окончившаяся кампания на море и на суше была в пользу русских. Она находилась также в открытой вражде с Персией и некоторыми народами Кавказа. Поэтому цепь ее армии тянулась от Петербурга до Исфагани и везде с одинаковым успехом. Я думаю, этими успехами она была обязана скорее всего удачно и вовремя выбранным мерам, которые она умела принимать, а не таланту ее генералов, которые в это время не были превосходными. Но ее предусмотрительность, ее осторожность и стойкость в действиях вознаграждали за неудобства, от которых армия не была избавлена главным образом вследствие плохого состава офицеров. Никогда она не прихо-дила в отчаяние от трудностей, которые нужно было победить, и ее гений и ее счастье преодолевали их.

Императрица работала со своими министрами с 6 час. утра до полудня, и первым входил к ней министр полиции. Через него она узнавала все малейшие подробности жизни своей столицы, которые не были бы ей виднее, если бы дома были прозрачны. Никогда не забуду, как я однажды, стоя у окна в нижнем этаже, смотрел, как проходили два гвардейских батальона, отправлявшиеся в Финляндию, никого, кроме моих людей, не могло тогда быть в моей комнате и, любуясь красотой этих двух батальонов, я невольно сказал: "Если бы шведский король увидел это войско, я думаю, он заключил бы мир". Я ни к кому не обращал этих слов, так как считал, что я был один. Два дня спустя, когда я явился на поклон к императрице, она нагнулась и сказала мне на ухо: "Итак, вы думаете, что если бы шведский король осмотрел мою гвардию, он заключил бы мир?". И она засмеялась. Я уверял ее, что помню, что такая правдивая мысль была у меня, но что я не думал. что произнес ее, разве только подумал вслух. Она продолжала улыбаться и переменила разговор. Этот случай послужил мне уроком внимательно следить в будущем за тем, что буду говорить.

(…)

Она доказала истину, подтвержденную впоследствии многими примерами, что всякий монарх, с любыми способностями, но сам во все вникающий и сам исполняющий должность своего премьер-министра, всегда сумеет помешать злоупотреблениям и заблуждениям, сумеет лучше выбирать своих помощников и лучше управлять своим государством, чем министр-временщик, который рассчитывает лишь на возможный срок своего царствования и не заботится о будущем.

Императрица доказала и еще одну истину, а именно, что монархини менее поддаются влиянию своих фаворитов, чем монархи влиянию фавориток, и что влияние первых менее вредны, чем влияние вторых. У императрицы было их много, и тем не менее ни один из фаворитов не властвовал над нею в такой мере, в какой метрессы" подчинили себе Людовика XIV и Людовика XV.»

*** Из воспоминаний Графа Роджера Дама

~•—————————————•~

Екатерина II в воспоминаниях современников,
оценках историков - Москва: ТЕРРА-Книжный клуб, 1998. - с. 152-155.