Командир 100-й стрелковой дивизии Иван Руссиянов лишь к ночи возвращается с инспекции футбольного стадиона, построенного красноармейцами. Он весь в предвкушении завтрашней игры-открытия.

Наконец, генерал добирается до деревянного домика, где мирно спит его семья. Вокруг — абсолютная тишина белорусской пущи.

…Домой — а я жил в деревянном домике рядом со штабом — вернулся только к полуночи. Семья — жена, сын и две дочки — уже давно досматривала третий сон. Подготовил к завтрашнему празднику обмундирование, осмотрел и почистил свой любимый наган (после ранения в левую руку мог стрелять только из револьвера) и вышел на крыльцо. Невдалеке темнело здание штаба, чуть дальше смутно виднелись контуры стадиона. Изредка налетавший ветерок шумел в вершинах елей. Стояла полная тишина.

Наша 100-я ордена Ленина стрелковая дивизия, как я уже писал, дислоцировалась в районе Минска, в небольшом местечке Уручье. Живописнейшие там места. Кругом лес, типичная белорусская пуща: ель, осина и вдруг — березовая рощица, которая так и светится на фоне темных елей. Весной пьянит запах березового сока и лопающихся почек, оглушают звонкие соловьиные концерты, летом — полно ягод, осенью — грибов.

Я лег, но долго не мог заснуть. Одолевали тревожные мысли. Когда вернется батальон связи с командно-штабных учений, которые проводил командующий Западным особым военным округом генерал армии Д. Г. Павлов? Как-то показали себя там наши?..

С этими мыслями незаметно уснул.

Половинчатая и противоречивая (удар отразить, но на провокации не поддаваться) директива отправляется в штабы фронтов.

До удара германской авиации по советским аэродромам остается три часа. Приказ рассредоточить и замаскировать самолеты не успеют выполнить на большинстве из них.

В эту теплую летнюю ночь, конечно, допоздна гуляют студенты. В Днепропетровске она особенная — именно сегодня зацвели липы. Будущий медик И. Л. Друян вспоминает их сильный запах у открытого на ночь окна. Аромату аккомпанирует из репродуктора вальс Штрауса.

…Разошлись поздно. Я провел товарищей, а когда вернулся, Вася и Женя уже спали. На полу у изголовья Васиной койки лежала недочитанная книга. Женя спал, свернувшись калачиком. Несмотря на раскрытую форточку, в комнате было душно. Я распахнул окно. Внизу тысячами огней сверкал город. Вместе с прохладным ночным воздухом в комнату ворвались приглушенные гудки автомобилей. Ниже, на втором этаже, негромко играл патефон и пели девушки. Днем зацвели липы, и теперь, ночью, их запах был особенно свеж и приятен.

Я отошел от окна, включил репродуктор. Черная тарелка на стене несколько мгновений молчала, потом из нее полились чарующие звуки вальса Штрауса. Прекрасная, мирная музыка… С каким наслаждением слушал я в тот вечер Штрауса! Но вот неспокойный Женя зашевелился, сонным голосом сердито что-то пробормотал. Я выключил радио, погасил свет, лег.

Но сон не шел. Думалось о подготовке к завтрашнему торжеству: не забыть выгладить сорочку, купить новый галстук… Да, утром обязательно дать телеграмму родным: скоро буду!

С мыслью о телеграмме я и уснул.

Перебежчика Альфреда Лискова, которого 3,5 часа везли в штаб пограничников во Владимир-Волынск, наконец-то начинают допрашивать с переводчиком. Он заявляет, что немцы нападут на рассвете. Начальник отряда Бычковский немедленно докладывает командующему армией. Однако тот настроен скептически. Впрочем, пограничник и сам не верит, что такое возможно:

— Я немедленно доложил дежурному штаба войск Масловскому. Одновременно сообщил по телефону командующему 5-й армией Потапову, который к моему сообщению отнесся подозрительно, не приняв его во внимание.

Я лично также не был убежден в правдивости сообщения Лискова, но все же вызвал комендантов участков и приказал усилить охрану границы, выставить слухачей к реке Буг и в случае переправы немцев через реку уничтожить их огнем.

Одновременно приказал, если что-нибудь подозрительное будет замечено, немедленно докладывать мне лично. Я находился все время в штабе. Коменданты участков доложили, что ничего подозрительного на сопредельной стороне не замечено, все спокойно

Командир зенитного орудия Генрих Айкмайер пишет домой:

— К нашему орудию проложили вечером много телефонных линий. Появилась целая толпа незнакомых офицеров и даже несколько генералов. Нам было сказано, что наше орудие первым выстрелом подаст сигнал к открытию огня. По секундомеру, в строго определенное время. Вот так, женушка, всё и начнется.

На острове посреди реки Воронеж шумит вечеринка в честь окончания военного училища. Курсантам удалось зазвать с собой целый выпускной класс девушек.

Командир саперного взвода С.А.Данич впервые в жизни пробует шампанское и запоминает этот праздник как самый веселый в своей жизни.

…У кого-то из наших ребят возникла идея отметить окончание училища. Идея всем понравилась, и организацию пикника поручили самому опытному и старшему по возрасту из нас лейтенанту Дерешеву.

Пикник решили провести на красивом острове посреди реки Воронеж, ниже Липецкого металлургического завода. Заготовили закуски, шампанское. С помощью знакомой девушки пригласили весь ее выпускной класс.

Шампанское лилось рекой — я, кстати, тогда его первый раз попробовал. Казалось, что веселится весь город, такой был шум и радостный хохот. Такого веселого и красиво оформленного кострами праздника я больше не видел за всю свою долгую жизнь.

Немецкие части бесшумно выдвигаются на исходные рубежи по полям, на которых растут капуста и рожь. Унтер-офицер Эрик Шютковски вспоминает о последних мыслях перед нападением:

— Лично я, бросив взгляд на карту, на все эти просторы, задумался. Мне вспомнилась участь Наполеона, постигшая его в России. Но позади у нас было столько побед, что никто, наверное, всерьез и не задумывался о возможном поражении.

Посреди тихой светлой ночи капитана авиации Иосифа Гейбо будит резкий звонок телефона. Командир дивизии ни с того, ни с сего интересуется, сколько летчиков в эти выходные отпущено в увольнение на зимние квартиры. Капитану повезло: на фоне тревожной обстановки он на всякий случай задержал увольнение до утра.

Иосиф Гейбо вспоминает содержание этого странного ночного разговора:

— Гейбо?

— Так точно, капитан Гейбо.

— Как идут дела?

— Товарищ полковник, полк находится на отдыхе.

— Сколько летчиков отпустил на зимние?

— Никого не отпустил, товарищ полковник.

В трубке установилась тишина, только что-то потрескивало. Потом командир дивизии произнес одно слово:

— Молодец!

И тут же повесил трубку.

Я еще держал свою трубку у уха, когда закашлял, заворочался комиссар. Зажигая свет, я взглянул на часы: без десяти три.

— Комдив? — коротко спросил Трифонов.

— Да. Интересовался, сколько летчиков я отпустил. Похвалил, что никого.

— Ничего больше не говорил?

— Ничего. Странно, чего это он?

— Может, не спится. Да мало ли что… Давай спать.

Мы затихли, потушили свет. Прерванный сон возвращался с трудом. Наконец я стал понемногу подремывать…

Главе генштаба Жукову звонит командующий Черноморским флотом Октябрьский:

— Система ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов. Флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний.

— Ваше решение?

— Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.

— Действуйте и доложите своему наркому.

Спустя шесть часов после того, как перебежчик Лискоф приплыл к советским пограничникам, информация о запланированном вторжении начинает подниматься по вертикали госбезопасности.

Львовские чекисты отправляют в республиканский НКГБ телефонограмму:

«Перешедший границу в районе Сокаля немецкий ефрейтор показал следующее: фамилия его Лисков Альфред Германович, 30 лет, рабочий, столяр мебельной фабрики в г. Кольберг (Бавария), где оставил жену, ребенка, мать и отца.

Ефрейтор служил в 221-м саперном полку 15-й дивизии. Полк расположен в селе Целенжа, что в 5 км севернее Сокаля. В армию призван из запаса в 1939 г.

Считает себя коммунистом, является членом Союза красных фронтовиков, говорит, что в Германии очень тяжелая жизнь для солдат и трудящихся.

Перед вечером его командир роты лейтенант Шульц отдал приказ и заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах. Как сторонник Советской власти, узнав об этом, решил бежать к нам и сообщить».

До налета немецкой авиации на аэродромы СССР остается 20 минут.

Германская авиация пересекает советскую границу. Вспоминает командир эскадрильи истребителей Ганс фон Хан:

— Мы просто глазам своим не верили. Волна за волной проносились наши самолеты-разведчики, бомбардировщики и истребители. Совсем как на параде!

Начальника штаба 41-й танковой дивизии К. А. Малыгина будит звонок в дверь.

— Вставай, рыбачок, — шумит его зам Васильев. — Зорьку проспишь!

Перед отлучкой на рыбалку полковник на всякий случай звонит в штаб. Там говорят, что никаких происшествий нет, телеграмм и указаний не поступало.

Со спокойным сердцем военные едут в сторону границы — на берег реки Луга, впадающей в Буг.

С разницей в несколько минут Жукову звонят военачальники Западного, Киевского и Прибалтийского округов. Они сообщают об авианалетах на города Белоруссии, Украины и на литовский Каунас.

Вспоминает командир эскадрильи Ганс Кноке:

— Под брюхом у моего дорогого Эмиля висели мелкие осколочные бомбы. Я с великим удовольствием обрушивал их на головы глупых Иванов. Эти сыны Сталина в одних подштанниках бежали под деревья в поисках укрытия.

Вспоминает 16-летняя жительница Литвы Алевтина Котик:

— Я проснулась от того, что ударилась головой о кровать — земля содрогалась от падающих бомб. Я побежала к родителям. Папа сказал: «Война началась. Надо убираться отсюда!» Мы не знали, с кем началась война, мы не думали об этом, было просто очень страшно.

Жуков звонит Сталину. К телефону долго никто не подходит. Наконец, трубку поднимает сонный начальник сталинской охраны Николай Власик:

— Кто говорит?

— Начальник генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас?! Товарищ Сталин спит.

— Будите немедля: немцы бомбят наши города. Началась война.

Власик несколько мгновений молчит, затем глухо отвечает:

— Подождите.

Сталин берет трубку. Жуков докладывает обстановку. Просит разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышно лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли?

Молчит.

— Будут ли указания?

Так и не дав приказа на ответный удар, Сталин лишь велит военным ехать в Кремль

Сон капитана авиации Иосифа Гейбо, прерванный странным ночным звонком комдива, возвращается с трудом. Лишь через час он начинает понемногу подремывать…

Но вдруг телефон снова лишает его безмятежного сна — на этот раз сразу на следующие четыре года.

«Чертыхнувшись, взял трубку. Снова комдив.

— Объявите полку боевую тревогу. Если появятся немецкие самолеты — сбивать!

В телефоне взвякнуло, и разговор прервался.

— Как сбивать? — заволновался я. — Повторите, товарищ полковник! Не выдворять, а сбивать?

Но трубка молчала. Свет снова зажегся, комиссар встал и начал быстро одеваться.

— Что там? — спросил он.

— Боевая тревога, — ответил я.

Пронзительное, душу выматывающее завывание полевой сирены мгновенно подняло лагерь на ноги»

Телефон звонит и в советском посольстве в Берлине. Трубку поднимает молодой дипломат Валентин Бережков. Резкий, практически «лающий» голос в чрезвычайно официальных выражениях вызывает советских дипломатов в германский МИД. Приглашение зловещее, и они собираются немедленно.

В первые же минуты войны Красная Армия терпит тяжелейшие потери от авианалетов. Вспоминает выпускник Гомельского стрелково-пулеметного училища Л. А. Белкин.

…Нас разбудил гул самолетов. Мы собрались у штабной палатки. В небе над нами медленно летели на восток многие десятки немецких бомбардировщиков. Собственно, о войне никто и не подумал. Решили, что это маневры, либо наши, либо немецкие, и спокойно пошли к реке умываться. И пока мы умывались, на палаточный городок налетели немецкие самолеты и разбомбили наш полк. Примерно 60–70 % личного состава полка погибли или были ранены во время этой первой бомбежки. Считайте, что от полка только название сохранилось. Мы вернулись к тому месту, где была наша палатка, а там все перемешано с землей и кровью. Нашел свои сапоги, чьи-то галифе, а гимнастерку с портупеей — нет. Умываться шли к реке в трусах и в майках, так я на себя накинул какой-то гражданский пиджак (с убитых снять гимнастерку тогда не решился). Только тут мы поняли — это война…

По дороге на рыбалку полковник Малыгин любуется безмятежной природой. Алеет заря. Деревни, поля и перелески окутаны голубой дымкой.

— Хороший будет клев! — улыбается его зам Васильев и спрашивает шофера: — Как считаешь, Коля?

Но тот неожиданно отвечает:

— Что это?

Со стороны границы взлетают несколько красных и зеленых ракет.

...Не успели они погаснуть, как послышался отдаленный гром. Отражаясь от голубеющего небосвода, замигали вспышки орудийных выстрелов. Где-то впереди, рикошетируя, высоко вверх летели трассирующие пули. В укрепленном районе вздыбилась земля, перемешиваясь с дымом. Донеслась трескотня пулеметов, хлопки винтовочных выстрелов, уханье разрывов снарядов и мин.

— Разворачивай! — скомандовал я шоферу, в душе все же надеясь, что это идут учения 5-й армии, о которых мы, танкисты, могли и не знать, поскольку, находясь в стадии формирования, не имели возможности принять в них участие.

Когда воздух над нами рассек пронзительный свист, за ним другой, третий, а артиллерия стала бить по нашему городку, сомнения исчезли окончательно — война!

Выбросив ненужные нам теперь удочки и банки с червями, мы помчались в гарнизон. Над нами гудели плотные стаи немецких самолетов. Шли они на разных высотах. Одни — высоко, видимо направляясь вглубь страны, другие — ниже. Эти образовали круг и, пикируя один за другим, сбрасывали бомбы на военные городки во Владимир-Волынске. Идя в пике, летчики включали сирены. Пронзительный вой оглушал, леденил кровь. И — взрывы, взрывы, один за другим.

На окраине города, видимо, диверсант или предатель методически посылал красные ракеты в сторону наших складов, указывая фашистам цели.

Сухопутные войска Германии переходят границу СССР. Но запутанные противоречивой директивой советские генералы даже теперь не решаются бить врага по-настоящему.

Вспоминает командир 8-го механизированного корпуса Д. И. Рябышев.

...Ровно в четыре часа утра по московскому времени меня разбудил запыхавшийся от бега молоденький красноармеец-посыльный.

— Товарищ генерал, — торопливо обратился он, — в штабе вас срочно вызывают к телефону!

Квартира от штаба поблизости. Собрался быстро и через несколько минут поднял трубку телефона. Начальник оперативного отдела 26-й армии от имени командующего сообщил, что немецко-фашистские войска во многих местах нарушили нашу государственную границу, ведут бои с пограничниками, бомбят наши приграничные города и аэродромы.

— Но прошу без паники, — звучал его взволнованный голос. Затем тоном приказа добавил: — Думаем, что это провокации. Не поддаваться на них! Огня по немецким самолетам не открывать! Ждите дальнейших указаний!