Существует парадокс: в самых дисфункциональных семьях механизмы формирования привязанности работают с особой интенсивностью. Ребенок, — даже оказавшийся в хаосе непредсказуемых реакций, эмоционального холода или открытого насилия, — не может не привязываться. Это эволюционный императив выживания. Следуй за взрослым или умри.

Этот парадокс раскрывает перед нами драматичную картину: маленький человек будет отчаянно искать безопасное убежище даже в самом диком семейном хаосе. Но иногда, по удивительной случайности, среди общей эмоциональной пустыни возникает оазис — человек, способный на подлинную эмпатию.

Это может быть кто угодно из семейного круга: бабушка, чьи руки пахнут свежеиспеченным хлебом и никогда не поднимаются для удара; дедушка, в глазах которого ребенок видит отражение собственной ценности и чудесности; тетя, в доме которой существуют понятные правила и предсказуемые последствия; старший брат, становящийся щитом от родительского гнева. Реже, — но случается и такое, — один из родителей, сумевший, вопреки собственным травмам, создать безопасное и чуткое к ребенку пространство.

Встреча с таким человеком — не просто удача, а точка бифуркации в развитии личности. В этом я уверен на 1000%. Мы уже убедились (хотя бы лекциях третьего сезона по нейро-), что формирование хотя бы одной безопасной связи радикально меняет архитектуру развивающегося мозга. Там, где мог бы доминировать режим постоянной мобилизации и стресса, возникает способность к регуляции эмоций, доверию, исследованию мира. И она растет, развивается.

В присутствии понимающего Другого происходит то, что психоаналитик Дональд Винникотт назвал "отражением в глазах Другого": ребенок видит в них не искаженный образ себя как "плохого", "никчемного" или "обузы", а свою подлинную сущность, достойную любви и внимания. Это зеркало становится внутренним ресурсом, который человек носит в себе всю жизнь. Впечатывается.

Даже в самых тяжелых условиях один-единственный стабильный и принимающий взрослый может стать тем фактором, который позволит ребенку не только выжить, но и сохранить способность к здоровым отношениям в будущем. Это своего рода психологическая прививка против токсичности окружающей среды.

Приобретая способность любить и быть любимым благодаря одному значимому человеку, мы получаем возможность перенести этот опыт на другие отношения, постепенно расширяя круг безопасности и доверия.

Однако статистика неумолима: многие дети из дисфункциональных семей никогда не встречают такого человека. Они вынуждены выстраивать сложные защитные механизмы, часто ценой отчуждения от собственных чувств и потребностей. Их путь к исцелению будет долгим, требующим колоссальных усилий уже во взрослом возрасте.

Но даже для тех, кому посчастливилось обрести такую фигуру безопасной привязанности, жизнь готовит особое испытание — неизбежную утрату. Свои обещания смерть выполняет с подлинной ответственностью.

И здесь мы сталкиваемся с экзистенциальным парадоксом: именно глубина и значимость этой связи делает потерю настолько разрушительной.

Когда уходит тот, кто был не просто близким человеком, а фундаментом психического благополучия, переживание горя приобретает особое качество. Это не просто скорбь — это буквально возвращение к первичной беззащитности. К печали о потере примешивается ужас экзистенциального одиночества — лютого, невыносимого, засасывающего все цвета мира, одиночества. Утрата максима-фигуры буквально заставляет человека заново конструировать самого себя в мире, лишенном главной опоры. На распутье дорог пустого мира.

И всё же, даже в этой тотальной утрате скрыт потенциал для трансформации, если человек учится быть для себя тем, кем когда-то был для него потерянный близкий. И передает этот дар другим.

Но первичное переживание потери нельзя обойти или отменить. Оно требует полного погружения в скорбь, признания ее законности и значимости. Только пройдя через пустыню одиночества, можно обнаружить, что спасительные узы близости с другими людьми все еще существуют в этом мире.

#пишу

На днях я вдруг задумалась: а полезна ли терапия человеку, живущему во враждебной среде? Наверное объяснять, что привело меня к этим мыслям будем лишним.

Абсолютно точно терапия полезна человеку, не осознающему что он живет во враждебной среде и потому не видящему альтернатив.

Очень важна терапия человеку, жившему в прошлом во враждебной среде, по крайней мере, чтобы осознать что осталось в прошлом, а что продолжает существовать в настоящем. И восстановиться.

А вот насколько полезной будет терапия тому, кто вполне себе замечает, что среда в которой он живет враждебна к нему?

Вот тут вопросы. С одной стороны, конечно, терапия делает восприятие более сложным, а значит дифференцированным. И можно все же рассмотреть в этой самой среде какие-то разные элементы и найти хорошие и питательные. Это безусловно плюс.
Потому что тогда можно сохранить интенциональность, надежду связаться с кем-то живым на том проводе, и не просто связаться, а ощутить совместность в чем-то, а все это профилактика депрессии, в некоторых случаях.

С другой стороны, терапия развивает чувствительность. А если живешь во враждебной среде и не имеешь ресурсов из нее выйти, то вопрос: нужна ли тебе эта сама чувствительность? Или может быть надежные защиты в такой ситуации нужнее, а ослаблять их стоит уже когда-то потом… если потом наступит конечно.

Единственная мотивация, которая приходит в голову, чтобы во всем этом хотеть большей осознанности - наверное связана с достоинством и самоуважением…

Потому что иначе либо индуцируешься, либо мимикрируешь постепенно под среду, иногда от страха, иногда от накопившейся ярости, иногда на автомате просто. И от этого уже неприятного от самого себя.

А вот этого совсем не хочется. Это уж точно в твоей власти. Хотя и требует большой психической работы, если живешь во враждебной среде. И вот для того, чтобы делать эту психическую работу таки нужна психотерапия, ну точнее, чтобы кто-то в этом тебе помогал.
А, и еще очень нужно отдыхать, потому что есть от чего устать. И потому что вокруг очень много сильно уставших людей, и это подтверждает: что действительно есть от чего устать. И это, думаю, также не требует дополнительных пояснений.

Любой технике в терапии предшествует и сопутствует тернистый путь понимания пациента. Понимания истории его жизни, главных отношений, переживаний, событий. Понимания его ран, его боли, лишённости, а также того, как он со всем этим справился. Понимания того, каким он стал, справившись с этим таким образом. Но ещё такого понимания, при котором нет никаких теорий, типологий, оценок – непосредственного понимания души душой (что сложнее всего).

Такое понимание возможно не столько на основе обманчивой идентификации («у меня тоже такое было»), сколько посредством контрпереноса и эмпатии. Это не навешивание вывода, а процесс искренней заинтересованности, терпеливой настроенности, создания и поддержания надёжных внутренних и внешних условий для постепенного, нетравматичного раскрытия душевных драм и тайников.

Иными словами, для истинного понимания важна изначальная установка на непонимание, включая готовность это непонимание выдерживать, не стремясь разрядить его поспешными действиями.

А техника приложится. Но будет уже не механическим алгоритмом и магическим ритуалом, а наилучшей формой для живого содержания, подлинного контакта и исцеления.