Что такое интегрализм или почему молодые консерваторы становятся католиками

Среди американских правых набирает популярность новая радикальная идеология – интегрализм. Интегралисты сильно отличаются от обычных консерваторов. Их консерватизм сочетается с идеями общего блага и социальной справедливости. Но самое необычное заключается в том, что они католики и не согласны с разделением церкви и государства. Интегрализм не просто андеграундное движение – на их конференциях выступает будущий вице-президент США Джей Ди Вэнс, недавно обратившийся в католичество. Что это за идеология, которая так привлекает правых?

Интегрализм противопоставляет себя либерализму. Последний основан на идее прав. Либеральное государство стремится защищать права индивидов, оставаясь при этом нейтральным в отношении блага – то есть того, что каждый индивид считает хорошей и ценной жизнью. Интегралисты же ставят своей целью именно достижение блага. Причем благая жизнь возможна только в рамках определенного сообщества. В отличие от либерального государства, которое не вмешивается в жизненные установки людей, интегралистское государство направляет людей к общему благу, активно поддерживая те установки и нормы, которые этому способствуют.

Интегралисты делят блага на два типа. Естественные блага — это все, что нужно для жизни здесь и сейчас: безопасность, законность, материальные ресурсы. Все это обеспечивает государство. Но блага не ограничены земной жизнью; люди также должны заботиться о сверхъестественных благах – спасении души и всем, что с этим связано. И эту задачу Бог доверил католической церкви. Поскольку церковь не обладает полным авторитетом и не имеет аппарата принуждения, интегралисты считают, что она должна иметь то, что кардинал Беллармин называл "непрямой властью". Это значит, что церковь может заставлять государство проводить духовную политику в отношении всех верующих на его территории.

«Это же средневековье!» — скажете вы и будете правы. Но как интегралисты предлагают вернуться в прошлое из XXI века? У них есть план! Они уверены, что либеральные институты близки к краху. В книге Why Liberalism Failed Патрик Денин объясняет, что акцент на автономии и правах мешает людям найти смысл жизни и ведет к разрыву социальных связей. Гарвардский профессор Адриан Вермюль добавляет, что либерализм постоянно «освобождает» и разрушает социальные нормы, что многим не нравится. Кроме того, когда нелиберальные партии побеждают в демократическом процессе, либералы называют их «недемократичными» и мешают управлять. Вермюль предлагает план перехода к интегрализму, который состоит из трех фаз. На первой интегралисты создают сообщество верующих. Затем его члены занимают ключевые позиции в государстве. Когда кризис наступает, они захватывают власть и устанавливают новый порядок.

Интегрализм имеет множество проблем. У людей очевидно есть религиозная свобода и государство не может ее нарушать во имя каких-то одних представлений о благе. Более того, она должна быть равной: государство не может давать ее только некрещеным. Философ Кевин Валье также подвергает критике реализуемость интегрализма. Как процесс перехода, так и установление интегралисткого режима невозможны без ответного насилия. Смогут ли интегралисты прийти к власти, не нарушив фундаментальных моральных принципов христианской веры? Вряд ли. Более того, интегралисты упускают, что устойчивость либеральных институтов основана как раз на том, что демократия, права и свободы помогают людям с разными взглядами жить вместе.

Почему же интегрализм так популярен у правых? Я думаю, что ответ кроется в кризисе веры. Американцы постепенно дрейфуют в сторону атеизма и причина этого либеральная автономия. Либерализм дает людям право выхода – это ослабляет религиозные институты. Протестантизм с фокусом на индивиде неспособен остановить собственную эррозию. Католический интегрализм с опорой на церковь и государство обещает замедлить этот процесс. Увидим ли мы католическую версию "Рассказа служанки" в реальном времени? Время покажет.

Как глупая шутка дала женщинам права

6 февраля 1964 года в Конгрессе обсуждался Закон о гражданских правах – один из самых важных в американской истории. Этот закон запрещал дискриминацию на основании принадлежности к определенной категории: религии, расе, этничности. Но там не было пола (о гендере тогда и речи не шло). И вдруг конгрессмен Говард Смит предлагает поправку к закону, которая добавляет пол в список защищаемых категорий.

Ирония ситуации в том, Смит вовсе не собирался продвигать права женщин — напротив, он надеялся, что эта поправка сделает закон настолько спорным, что его не примут. Объясняя смысл поправки, Смит зачитал письмо, которое ему якобы написала какая-то женщина. В письме она сокрушалась о "несправедливости": в США женщин гораздо больше, чем мужчин – и не все они могут реализовать свое "право на мужа". Правительство, по ее мнению, должно с этим что-то сделать и Смит решил прислушаться к ее запросу и внести поправку к Закону.

Конгрессмены долго смеялись, но в итоге приняли поправку, а затем и сам Закон.

Michael E. Gold, A Tale of Two Amendments: The Reasons Congress Added Sex to Title VII and Their Implication for the Issue of Comparable Worth, 19 Duq. L. Rev. 453 (1981).

Две проблемы демократии

Существует две основные проблемы демократии как коллективного метода принятия решений. Первая проблема – это невежество. Люди очень мало знают о политике и связанных с ней вопросах. В США, например, большинство людей не знает, какая партия контролирует Сенат, на что тратятся бюджетные деньги и в чем отличие либералов и консерваторов. Представления о международных отношениях еще интереснее. В это сложно поверить, но в разгар холодной войны большинство респондентов считали, что СССР является членом НАТО.

Другая проблема – это иррациональность. Когнитивные искажения препятствуют поиску достоверной информации и рассуждению о политических вопросах. Этому подвержены как избиратели, так и политики. Майкл Хьюмер приводит хороший пример. С 1968 по 2009 год в США было совершено 801 961 убийство. 3 245 из них были совершены террористами, причем большинство – 11 сентября. При этом в так называемой "войне с терроризмом", которую начал Джордж Буш, погибли 6 280 американских солдат и 236 000 граждан других государств. Было ли решение напасть на Ирак и Афганистан рациональным? Как отмечает Хьюмер, если ваша политика убивает в 70 раз больше людей, чем та проблема, которую вы пытаетесь решить, то, скорее всего, она иррациональна.

В демократиях первая половина граждан характеризуется невежеством, а вторая – иррациональностью. Первых политический философ Джейсон Бреннан называет хоббитами. Они сидят в уютной норке в своем Шире и ничего не знают о событиях, которые происходят вокруг. Вторых Бреннан называет хулиганами. Хулиганы объединяются в банды и сражаются друг с другом. Они знают больше, чем хоббиты, однако интерпретируют все события очень ангажировано, в пользу своей банды. В США, например, хулиганы – это демократы и республиканцы, как избиратели, так и политики.

Иррациональность и невежество приводят демократии к плохим политическим решениям: бесполезные войны, неэффективная экономическая политика, бессмысленные законы. За все это голосуют хоббиты и хулиганы. Почему так происходит? Неужели, как часто говорят критики справа, обычный человек неспособен к сложным рассуждениям и мы должны вернуться в прошлое, к монархии или аристократии? Причина здесь в другом. Как рациональность, так и осведомленность в вопросах политики – затратная штука. Знание здесь включает в себя множество чисто академических вопросов. От избирателя требуется хотя бы минимальная компетенция в политологии, экономике и праве. Также он должен прилагать дополнительные усилия, чтобы избегать когнитивных искажений.

Мы можем предположить, что избиратель взял бы эти затраты на себя, если бы он видел в этом какую-то выгоду. Если бы я заплатил вам 500 тысяч рублей за изучение учебника по политической науке, то вы скорее всего освоили бы азы этой дисциплины гораздо лучше многих публичных спикеров. В демократической системе, однако, ваши затраты не окупятся. Шанс того, что ваш голос изменит результаты голосования близок к нулю. Вот избиратель и выбирает либо ничего не знать, либо сбиваться в банды и бить друг другу морды ради развлечения.

В будущих постах я расскажу, почему, несмотря на все недостатки, демократия остаётся лучшей политической системой на данный момент, а также рассмотрю альтернативы, которые предлагают политологи и философы.

Если что-то и отличает Дональда Трампа от других политиков, то это не идеология, а стиль мышления. Трамп видит мир как игру, в которой выигрыш одного означает проигрыш другого – то есть как игру с нулевой суммой. Отсюда его критика миграционной политики. Граждане США, особенно белые, не могут взаимовыгодно сотрудничать с мигрантами – либо мы, либо они.

То же прослеживается в международных отношениях. Трамп выступает за торговые тарифы и эмбарго потому, что не считает торговлю взаимовыгодной. Это они – Китай, Евросоюз, Мексика – выигрывают от этого, а не мы. В той же логике можно рассматривать и критику НАТО, и жесткое противостояние с Ираном. Если Америка и может быть великой, то лишь в ущерб другим.

Мышление в стиле игры с нулевой суммой также объясняет тот факт, что Трамп гораздо более левый в вопросах перераспределения. Он поддерживает социальное обеспечение и медицинское страхование. Когда одна группа получает много ресурсов, другая их теряет – поэтому государство должно перераспределить от одних к другим. Это делает Трампа гораздо ближе к Берни Сандресу, чем к Рону Полу.

Я думаю, что этот стиль мышления очень близок избирателю Трампа и был одной из многих причин его переизбрания. Также он хорошо объясняет, почему Трамп так сильно нравится людям в развивающихся странах, в том числе и в России.

Пост-правды не существует

Одна из худших теорий, циркулирующих в политических кругах, – это теория пост-правды. С ее помощью люди пытаются описать состояние текущего информационного пространства. Мы, мол, живем в эпоху, когда истина уже не является ценностью. Нас окружает дезинформация, конспирологические теории и фейки. Политики стали демагогами, а избиратели – податливой, эмоциональной толпой. Прогрессисты в США постоянно обращаются к этой теории для объяснения феномена Трампа. Российские либералы добрались до нее чуть позже, но уже успели выпустить несколько книг, где пост-правда фигурирует в названии.

Если вы подумаете об этой теории пару минут, то поймете, что с ней не так. Если есть эпоха пост-правды, то выходит, что когда-то была эпоха правды. Но ее никогда не было! Политики всегда были демагогами, а люди всегда велись на их демагогию. Про этот симбиоз писали еще Платон с Аристотелем. Также и с фейками. Октавиан и Марк Антоний несколько лет распространяли друг о друге порочащие слухи, чтобы склонить мнение римлян на свою сторону. Во время восстания якобитов в 1745 году типографии подстрекали к восстанию и печатали фальшивые новости об ухудшении здоровья короля Великобритании.

В основании целой дисциплины – политической психологии – лежит допущение, что в нашей природе есть что-то, что делает нас уязвимым к политическим манипуляциям. Склонность к некоторым из таких манипуляций можно даже объяснить эволюционно. Как утверждают психологи Джон Туби и Леда Космидес, эволюция снабдила нас коалиционной психологией. Мы имеем склонность примыкать к группам, быть лояльными им и не любить чужаков. Зная эту особенность, популисты легко могут легко получить поддержку, распространяя ложь о других, которые нам угрожают.

Резкий подъем дезинформации и фейков можно объяснить другими вещами. Поменялась не любовь к истине, а социальные институты. В западных демократиях резко падает социальное доверие. Большие коалиции перестают сотрудничать и начинают распространять дезинформацию друг о друге. Если одной из таких групп удается доминировать в бюрократических структурах, медиа и университетах, то недоверие другой группы также начинает распространяться и на эти институты. Вместо того, чтобы горевать об утраченных временах любви к истине, надо подумать о том, как снова начать доверять друг другу.

Почему я не марксист?

В начале своего интеллектуального пути я был марксистом. Мир вокруг был несправедлив – и марксизм казался мне спасением. Мне также нравилась эстетика, с которой он ассоциировался. Европа, 68 год, "la beaute est dans la rue". Но потом я начал читать Маркса. Это был странный опыт. Один из самых известных мыслителей планеты пишет то, что противоречит школьному учебнику по экономике и здравому смыслу. Теперь я считаю марксизм парадигмальным примером иррационального убеждения. Есть, как минимум, пять причин, чтобы так считать.

1. Трудовая теория стоимости. Маркс считал, что стоимость товара определяется вложенным в него трудом. Основная проблема этой теории иллюстрируется простейшим примером. Представьте, что вы купили бутылку дорогого вина и убрали ее в погреб. Через некоторое время стоимость бутылки увеличится, хотя вы не приложили к этому никаких усилий. Это произошло потому, что стоимость, на самом деле, определяется силами спроса и предложения, а не вложенным трудом. Трудовая теория стоимости является фундаментом марксизма. Если ее убрать, то рушится теория прибавочной стоимости и основанная на ней критика капитализма.

2. Теория экономических кризисов. Маркс считал, что капитализм имеет "кризисные тенденции". Его теория заключается в том, что механизация производства увеличит количество товаров и снизит заработную плату. Сочетание перепроизводства и недопотребления в итоге отправит капитализм на свалку истории. Но этого не случилось. Как показал Кейнс, рецессии, на самом деле, вызваны не перепроизводством, а нехваткой денег. Государство может решить проблему при помощи регуляций и увеличения государственных расходов. Лучшее понимание природы кризисов сделало капитализм гораздо более устойчивым, чем во времена, когда писал Маркс.

3. Диалектика. У Гегеля Маркс позаимствовал его философский метод – диалектику. Гегель выводил одну онтологическую категорию из другой при помощи дедуктивных принципов, которые попросту нельзя перевести на язык нормальной науки. Как пишет Йон Эльстер, "связь (между категориями в диалектике) не является ни связью причины со следствием, ни связью аксиомы с теоремой, ни, наконец, связью факта с его условием возможности". Когда Маркс диалектически выводит капитал из существования денег – он просто утверждает связь ad hoc. Диалектика – это псевдонаука, что-то вроде астрологии.

4. Изобилие ресурсов. Маркс полагал, что социалистическое развитие и механизация создадут условия ресурсного изобилия, что сделает возможным коммунистическое общество. Это предположение спорно. Во-первых, Маркс излишне оптимистично оценивал технологический прогресс и человеческую природу. Во-вторых, распределение некоторых ресурсов – это игра с нулевой суммой: не все потребности могут быть равномерно удовлетворены. Яркий пример – предметы роскоши.

5. Отсутствие моральной философии. Маркс верил, что его теория выявила законы, по которым можно предсказать падение капитализма – поэтому моральные аргументы казались ему ненужными. Зачем критиковать капитализм с позиции морали, если он обречен? Его вера в изобилие при коммунизме позволила игнорировать вопросы распределения, важные для современных левых. Если его экономическая теория ошибочна (а это так), то марксисты остаются без инструментов для критики капитализма. Также, как отмечает Джеральд Коэн, отсутствие моральной теории в марксизме могло способствовать актам насилия большевиков и других марксистов – в их убеждениях попросту не было моральных ограничителей.

Эти аргументы указывают на то, что марксизм можно рассматривать как иррациональную систему убеждений. Если кто-то называет себя марксистом, ему либо нужно опровергнуть каждый из этих аргументов, либо признать, что его взгляды настолько сильно отличаются от оригинального учения Маркса, что их сложно назвать марксизмом.

Перешлите этот пост своему другу-марксисту!

Политика депрессии

Статья психиатра Кэтрин Гимброн и коллег показывает, что уровень депрессии среди молодых людей в США сильно вырос. Авторы считают, что это связано с использованием цифровых медиа. Сегодня молодые люди имеют постоянный доступ к новостям через интернет. Просмотр новостей о драматичных событиях через социальные сети и платформы усиливает чувство беспомощности и тревоги.

Исследование также показывает, что уровень депрессии у левых выше, чем у правых. Это может быть связано с тем, что современное левое движение на Западе придаёт ценность пессимистическим установкам, воспринимая их как способ бороться с социальной несправедливостью. Однако такая “катастрофизация” лишь усиливает депрессивные настроения.

Gimbrone, C., Bates, L.M., Prins, S.J., Keyes, K.M., 2022. The politics of depression: Diverging trends in internalizing symptoms among US adolescents by political beliefs. SSM Mental Health 2, 100043. https://doi.org/10.1016/j.ssmmh.2021.100043.

Что такое рациональность?

В предыдущих постах я уже писал о рациональности в политике. Сегодня хочу сделать шаг назад и обсудить само понятие рациональности. Конечно, каждый из вас интуитивно понимает, что это такое. Тем не менее, для дальнейшего обсуждения важно сделать несколько предварительных замечаний и уточнений.

Мыслить рационально означает мыслить правильно. Например, принимать выводы, которые имеют убедительные основания, избегать противоречий в своих рассуждениях, избегать некорректных дедуктивных выводов или слабых индуктивных аргументов, а также воздерживаться от круговой аргументации.

Рациональное убеждение необязательно является истинным и наоборот. Представьте себе человека, который предсказал победу Трампа на выборах, основываясь на пророчестве индейцев. С другой стороны, представьте инвестора, который рационально ожидал, что его вложения окупятся, опираясь на корректный анализ рынка. Однако он не мог предсказать, что его страна вступит в войну, и потерял деньги. Рациональность, таким образом, не гарантирует истинных убеждений. Она лишь приводит к ним с наибольшей вероятностью.

Важнейшим компонентом рациональности является объективность. Вы объективны тогда, когда ваши убеждения основаны на фактах. Противоположностью объективности является наличие когнитивных искажений. Например, люди имеют склонность принимать только те факты, которые подтверждают их текущие убеждения. Восприятие информации также часто зависит от того, как она подается. Люди охотнее жертвуют деньги, когда видят эмоциональную историю конкретного человека, игнорируя статистику о тысячах, которым помощь могла бы принести больше пользы.

Объективность часто путают с нейтральностью. Нейтральность означает отказ занимать позицию в спорном вопросе. Это может быть нежелание углубляться в проблему или убеждение, что обе стороны либо одновременно правы, либо одновременно неправы. Например, в конфликте между Израилем и Палестиной нейтральные комментаторы возлагают вину на обе стороны. Объективность – про другое. В спорном вопросе она предполагает, что ваша позиция основана на фактах, а не на личных симпатиях к одной из сторон. Таким образом, вы можете быть объективным и занимать позицию.

Почему рациональность важна? Этот вопрос может показаться странным, но его часто можно услышать. Рациональность важна, потому что она ведёт нас к истине. Зная истину, мы лучше понимаем реальность и эффективнее достигаем своих целей. В политике рациональность особенно важна, поскольку она позволяет принимать решения, которые улучшают нашу жизнь сообща. Иррациональность же, как отмечает Майкл Хьюмер, является самой серьёзной политической проблемой, поскольку она препятствует решению всех остальных проблем.

Рождение повесточки из духа закона

Американское публичное пространство заполнила воук-культура, или, как говорят в России, “повесточка”. Воук стремится добиться равенства для меньшинств. Его сторонники считают основной причиной неравенства дискриминацию. Для борьбы с ней они переписывают учебные программы, вводят позитивные действия в корпорациях и университетах, продвигают инклюзивность в культуре и медиа, а также борются с языком ненависти. Как же появилась эта культура?

Существует два объяснения. Первое связывает воук с идеями. Плакроуз и Линдси в книге “Циничные теории” указывают на влияние французских постструктуралистов, таких как Фуко и Деррида. Эти философы утверждали, что идентичности — это социальные конструкты, созданные для поддержания властных иерархий. В американских университетах эти идеи трансформировались в дисциплины, такие как критическая расовая теория и гендерные исследования, а затем вышли за пределы академии, сформировав основы воук-активизма.

Второе объяснение смотрит на практики. Ричард Хананья в своей книге доказывает, что воук возник из американского правоприменения. В 1964 году Конгресс принял Закон о гражданских правах, направленный на ликвидацию кастовой системы на Юге США и угнетения чернокожих. Закон предусматривал запрет на намеренную дискриминацию, такую как отказ в найме или доступе к публичным местам из-за расы.

Со временем закон начали трактовать шире. Судебные решения, например, в деле Григгс против Duke Power Co., установили стандарт неравного воздействия, при котором любая практика, ставящая определённую группу в невыгодное положение, признаётся дискриминационной, даже без намерения работодателя. Когда такие решения противоречили тексту закона, суды ссылались на его “дух.” Таким образом, закон стал инструментом достижения равенства результатов, а не только возможностей.

К дискриминации также стали относить создание “враждебной рабочей среды.” Например, в 2024 году Tesla выплатила Оуэну Диазу 3,2 миллиона долларов за расистские шутки, сделанные его черными коллегами. В 1972 году к Закону добавили запрет на дискриминацию по полу в образовательных учреждениях, что открыло путь к многочисленным регуляциям, касающимся социальной и сексуальной жизни студентов и преподавателей.

Государство также внедрило программы позитивной дискриминации. Компании, работающие с госзаказами, обязаны реализовывать такие программы. Все это усилило контроль государства над бизнесом и университетами. Большинство компаний из Fortune 500 хотя бы раз выплачивали компенсации по искам о гражданских правах. Чтобы соответствовать требованиям, бизнес и университеты вынуждены нанимать многочисленных HR-специалистов и юристов.

Огромная система комиссий, судов и юристов стала ключевым фактором возникновения воук-культуры в США. Эта система пришла в академию гораздо раньше, чем та увлеклась "циничными теориями". Более того, как показывает Хананья, источником большинства воук-терминов, таких как "харассмент" или "дайверсити", является законодательство о гражданских правах. Объяснение через идеи льстит интеллектуалам, но не отражает реальность. Идеи редко просто так выигрывают на рынке. Чтобы идея стала популярной, нужен механизм её распространения. В данном случае таким механизмом стало государственное принуждение.

Парадоксы доверия

Изучаю литературу по социальному и политическому доверию, поэтому в ближайшее время будет много постов на эту тему.

Одни из самых низких показателей социального доверия наблюдаются в коммунистических режимах. Среди стран, которые входили в Варшавский договор, этот показатель ниже, чем в большинстве других европейских государств. Особенно заметна разница на примере Германии: люди, выросшие в ГДР, гораздо менее склонны доверять своим соотечественникам, чем те, кто воспитывался в ФРГ. Этот факт во многом объясняет успех Альтернативы для Германии в таких регионах, как Тюрингия.

В то же время одни из самых высоких уровней доверия отмечаются в монархиях. Одна из гипотез, объясняющих этот феномен, состоит в том, что монархи, как правило, не занимают позиций по идеологическим вопросам. Как отмечает Кристиан Бьернсков, монарх служит неидеологической точкой соприкосновения для граждан с различными взглядами.

Bjørnskov, Christian. 2019. The Political Economy of Trust. In The Oxford Handbook of Public Choice, vol. 1, edited by Roger Congleton, Bernard Grofman, and Stefan Voigt, 628–48. Oxford University Press.

Просто лучшая обложка для книги по философии.

Воукнесс как сила слабого государства

В одном из вчерашних постов я писал, что прогрессивная повестка в США на самом деле является следствием государственного вмешательства. Однако она воспринимается как частная инициатива крупных компаний и университетов. На самом деле они просто не могут не быть woke. Люди этого не понимают, а консервативные спикеры, такие как Питерсон, Шапиро и даже Ярвин, сделали карьеру на спекуляциях о якобы культурных причинах прогрессивного поворота. Почему так происходит?

Социологи Фрэнк Доббин и Джон Саттон объясняют это явление административной слабостью американского государства. Конституция накладывает значительные ограничения на полномочия государства, вынуждая его использовать непрямые механизмы регулирования. Законы часто формулируются расплывчато, а последующие разъяснения со стороны судов и исполнительной власти лишь добавляют путаницы. В таких условиях компании и университеты, стремясь перестраховаться, создают внутренние структуры, такие как HR-отделы и административные службы, чтобы демонстрировать усилия по соблюдению законодательства. Доббин и Саттон называют этот феномен нормативной силой государства.

После принятия Закона о гражданских правах в 1964 году количество HR-менеджеров и университетских администраторов резко выросло. Эти сотрудники появились, чтобы обеспечивать соблюдение законодательства о гражданских правах. Со временем соблюдение стандартов стало восприниматься не как вынужденная мера, а как неотъемлемая часть корпоративной и университетской культуры. Таким образом, воукнесс — это результат силы слабого американского государства. В отличие от Франции, где государство прямо вводит расовые квоты, США вынуждены действовать через косвенное давление. Это давление заставляет организации создавать у себя внутренние структуры, которые фактически выполняют функции государственных чиновников, но с еще большей властью над культурой и поведением.

Никак не комментировал назначения Трампа. Расскажу вам два факта про Роберта Ф. Кеннеди:

1. В 2001 году Кеннеди вел дневник, где подробно описывал свои измены жене с 37 женщинами. Его супруга, Мэри, будучи беременной, нашла этот дневник. В 2010 году они развелись, и Кеннеди сумел отсудить у нее опеку над всеми четырьмя детьми, заявив в суде, что она была алкоголичкой. В 2012, не выдержав разлуки с детьми, Мэри повесилась.

2. В 2018 году в Самоа двое детей умерли от вакцины, которую неправильно приготовили медсестры. Кеннеди и его организации начали распространять в регионе ложные теории заговора о вреде вакцинации. Это привело к тому, что правительство временно приостановило вакцинацию. Во время последовавшей вспышки кори погибло 83 человека.

Когда у вашего политического движения такой союзник – это о чем-то говорит. Особенно когда он будет министром здравоохранения.

Вот как должны выглядеть все комментарии на тему выборов в США.

Эпистемология диктатуры

Ранее я писал о том, что демократии сталкиваются с проблемами познания. В режимах всеобщего избирательного права у людей нет мотивации разбираться в политике. Вместо этого они чаще всего выбирают взгляды, которые соответствуют их типу личности или одобряются их окружением. Избиратели в демократиях плохо информированы или предвзяты. Как результат — принимаются плохие политические решения, например, начинаются ненужные войны или вводятся вредные протекционистские меры.

Однако критика демократии не означает, что автократии лишены подобных проблем. У них есть свои сложности. Возьмем самый распространенный вид автократии — персоналистскую диктатуру. В таких системах ключевые решения принимает один человек. Этот человек обычно окружает себя "yes people" – то есть теми людьми, которые постоянно с ним соглашаются и приносят только хорошие новости. Люди, особенно имеющие определенный социальный статус, не любят, когда с ними спорят. Это создает сразу несколько серьезных проблем.

▪️ Во-первых, диктатор не получает информации, необходимой для принятия качественных решений. Если ему приносят только хорошие новости, он не видит реальной картины.

▪️ Во-вторых, диктатору трудно пересмотреть свои решения или цели, даже если они явно ошибочны. Он не сталкивается с критикой и поэтому не имеет причин менять свою точку зрения.

▪️ В-третьих, у диктатора возникает излишняя уверенность в своих силах и аналитических способностях. Когда окружающие постоянно говорят ему, что он прав, он начинает в это верить. Это толкает его к еще более рискованным и ошибочным действиям. При этом за последствия своих решений диктатор может не отвечать. Он всегда может переложить ответственность на своих подчиненных – это часто порождает цикл репрессий.

Загадка политического активизма

Если задуматься, то политический активизм представляет собой одно из самых неблагодарных занятий. Возьмём обычного политического активиста. Каков шанс того, что конкретно его действия приведут к политическим изменениям? Он не лидер политического движения, как, например, Ганди или Мартин Лютер Кинг – так что этот шанс близок к нулю. Зачем ему это делать? Существует огромное количество других целей, достижению которых он мог бы уделить время: семья, работа, познание, спасение души, в конце концов. И все эти цели представляются гораздо более достижимыми. Более того, активизм часто связан с рисками – можно лишиться денег или даже свободы.

Неужели на нашей планете так много альтруистов? Есть гораздо более правдоподобное объяснение. Мне кажется, что на самом деле активисты по большей части не стремятся к политическим изменениям, а используют активизм как средство для достижения других целей. Во-первых, он даёт смысл. Как мы знаем из Аристотеля, человек – существо социальное. Нам нравится быть с другими, ощущать себя частью чего-то большего. Также мы чувствуем смысл, когда перед нами есть образ врага – зловещий режим, Израиль, ХАМАС, буржуи, леваки и так далее. В современном мире мы часто ощущаем отчуждение, и активизм помогает с этим справиться. Во-вторых, активистские сообщества очень хорошо организованы. Они часто обладают разветвлённой сетью организаций и других структур, которые могут помочь активисту продвинуться по карьерной лестнице. Именно поэтому люди становятся активистами, а не из альтруизма.

Эта гипотеза может многое объяснить в поведении активистов. Если вы когда-либо с ними сталкивались, то знаете, что с ними очень тяжело спорить. Они мало знают, а если и знают, то пропускают информацию через партийный фильтр. Если бы они действительно хотели изменить мир, то должны были бы стать учёными! Задумайтесь: в мире, где шансы на что-то повлиять настолько низки, необходимо мыслить как учёный – быть беспристрастным и хорошо понимать, к чему приведёт то или иное социальное действие. Вместо этого эти люди часто отстаивают самые безумные и радикальные убеждения своей группы. Выбор таких убеждений – это просто демонстрация групповой лояльности.

Другая странность в поведении активистов – это политизация важных вопросов. Возьмем, например, климатическое движение. Активисты бегают по всему западному миру с криками о том, что землю скоро затопит и государствам нужно срочно принять меры. Наверное, эти люди захотят, чтобы парламенты их стран проголосовали за их предложения. Для этого им надо убедить проголосовать другую сторону – правых. По опросам мы знаем, что большинство правых поддерживают принятие климатических мер. Но левые вместо того, чтобы говорить с ними, привязывают климат к другой своей повестке: борьбе за права меньшинств и даже помощи Палестине. Если бы они действительно хотели изменения климатической политики, то старались бы максимально деполитизировать вопрос. Но им это не нужно. Им просто нравится обличительная риторика в духе Савонаролы, обливание картин вонючим супом и привязывание себя к автобанам.

Я не хочу сказать, что все активисты такие. Среди них много отличных людей – альтруистов, способных мыслить. Одни из лучших людей, что я знаю, действительно пытаются изменить мир к лучшему. Хотелось бы, чтобы таких было больше.

Цифровая угроза: как интернет подрывает демократию

Читаю книгу Мартина Гурри «Бунт общественности: кризис власти в новом тысячелетии». Автор утверждает, что развитие технологий привело к кризису власти в демократиях. В прошлую информационную эпоху демократические элиты контролировали медиа-пространство и формировали повестку. С появлением интернета эта система начала рушиться: люди всё чаще сомневаются в информации, транслируемой элитами через традиционными медиа.

Появление интернета привело к резкому увеличению количества потребляемой информации и дало возможность многим людям производить и распространять ее самостоятельно. В результате появились альтернативные источники информации. Гурри использует метафору центра и периферии: в центре находятся традиционные медиа, такие как The New York Times или The Washington Post, а на периферии — блогеры, подкастеры и стримеры. Новые игроки подрывают доверие к элитам, распространяя данные, которые нередко раскрывают ложь, коррупцию и неэффективность. Раньше подобная информация редко становилась известной публике, а теперь доступна каждому и вызывает сильное недовольство. Новые источники информации также часто более низкого качества – они сильно идеологизированы, содержат большое количество дезинформации и конспирологических теорий.

Недовольство элитами справедливо, однако часто подогревается ложью и редко находит конструктивное выражение. Гурри обращает внимание на то, что большинство массовых политических движений в Америке последних лет не предлагают ничего конкретного. Людей в таких движениях не волнуют реформы – они просто ненавидят людей богатых людей с хорошим образованием, мнение которых транслируется в традиционных медиа. Зародившиеся в интернете Occupy Wall Street и QAnon – это просто выражение ярости масс в отношении элит. Аналогично и популисты используют альтернативные медиа, чтобы мобилизовать массы на борьбу с элитами, но не предлагают никакой содержательной программы.

Современное информационное пространство создает большие риски для власти. Многие авторитарные режимы не справились с альтернативными источниками информации и пали. Но, как показывает Гурри, демократические системы также находятся под угрозой. Интернет открыл путь для новых форм массовой политики, и демократии могут не выстоять, если не найдут новых способов коммуникации со своими гражданами.

Сегодня на меня подписался Томас Гоббс. Лучшего признания я и представить не мог! Все еще воюем, старина.

Идеология – что это, зачем это и что с этим не так

Прочитал статью философа Дэна Моллера об идеологии. Моллер отмечает, что слово "идеологизированный" редко используется как комплимент. Мы не хотим, чтобы наши учителя, журналисты или ученые были слишком идеологизированными. В статье Моллер пытается прояснить это интуитивное неприятие.

Он определяет идеологию как набор установок, которые

(A) укоренены в некоторой базовой моральной озабоченности,
(B) развиты в полноценную картину мира и
(C) мотивируют политическую программу, которую ее приверженцы стремятся навязать социальным институтам.

Хорошим примером идеологии может послужить современный прогрессизм. Моральная озабоченность здесь заключается в том, что расизм (сексизм, гомофобия и т.д.) – это аморально. На этом построена картина мира: в основе каждого общества лежат нормы, которые были созданы угнетателями, чтобы поставить угнетенных в худшее положение. Для борьбы с этим прогрессисты предлагают политическую программу, которая включает в себя отказ от финансирования полиции, разнообразие в кино, позитивную дискриминацию на рынке труда и образования и т.д.

У всех идеологий есть две большие проблемы. Первая связана с тем, что строить картину мира вокруг какого-то одного морального беспокойства – это путь в никуда. Вы начинаете с того, что расизм или бедность это плохо, а заканчиваете тем, что вся человеческая история – это классовая борьба или схватка угнетателей и угнетенных. В ходе такого рассуждения вам надо сделать множество допущений о таких комплексных феноменах, как Французская Революция, экономический рост, этнические конфликты, преступность и многих других. Это очень сложные феномены, ученые годами спорят об их причинах. Когда сторонники идеологии пытаются объяснить их одной простой схемой, они гарантировано приходят к упрощенным или попросту ложным выводам.

Вторая проблема связана с политической практикой. Сторонники идеологии пытаются навязать свою упрощенную или ложную картину мира социальным институтам. Многие институты, например, наука или журналистика, играют важную роль в обществе и нам бы хотелось, чтобы они вырабатывали свои цели и правила свободно, а не под надзором политрука. Ученые и журналисты должны искать истину, а не продвигать определенные ценности и картину мира. И делать это они должны так, как сами посчитают нужным. Когда адептам идеологии удается захватить значительное количество институтов, начинается политизация всех сфер жизни, охота не ведьм, черные списки и чистки несогласных.

Однако, несмотря на критику, Моллер считает идеологию неизбежной и даже иногда полезной. Во-первых, некоторые институты, например, армия или дипломатия, попросту невозможны без идеологии. Военным и дипломатам необходимо прививать патриотическую идеологию с ее национальными мифами. Наверное, не стоит заострять внимание на геноциде индейцев, если вы в Америке, или на геноциде черкесов, если вы в России. Во-вторых, идеология часто способствует коллективным действиям с хорошими результатами. Многие национальные освободительные движения, положившие конец несправедливости, основывались на простых идеологических нарративах, которые были способны мобилизовать большое количество людей.