Про хрень

Выползает из шкафа хрень
И съедает рабочий день.
Все вопросы и замечания,
Семинары и совещания.
Громко чавкая жрет бумаги,
Порождение черной магии.
Переписку, статистику, сметы
А, казалось, они - бессмертны!
Оторвала от принтера кус-то
И жуёт с упоеньем и хрустом.
Всю отчетность съедает нафиг
И плевать ей на жесткий график
Мы кричим: хорошо, круши, на...
Но не трогай кофе-машину!
И компьютер не трогай тоже.
Мы пасьянсы на нем разложим.
Пусть навеки застынет стройка
Но оставь нам нарды и плойку.
Знает четко любая нация
Твое имя - Прокрастинация!
И захлюпает хрень устав,
И уходит обратно в шкаф.

Guns & Bears Pub
https://gbpub.ru/

Для тех, кто пойдет на завтрашний концерт

Скрыт от невежды,
Гостя особого ждëт
Сад потаëнный.

Спина
Просыпаюсь с утра - вот те на!
У меня поседела спина!
И не сушит с вина и позëмка нежна,
Только вот поседела спина,
Я - на кухню, на кухне - жена.
Говорю: поседела спина!
Но не слышит жена, часто дышит она
Сериалами увлечена.
Мы готовим на кухне борщи,
Ежедневно готовим борщи,
Нет, порою, и щи, в них укроп и хрящи,
Но по пятницам - только борщи.
Я на улицу - здравствуй страна!
У меня поседела спина!
Поседела спина? Наливай, старина!
Говорит мне сосед из окна.
Почему не налить по одной?
Говорит мне сосед озорной,
Что б с такою спиной не налить по одной?
И, тем более, ты - выходной.
Я иду за бутылкой вина
За бутылкой сухого вина
И седая спина, как большая Луна,
Так об обманчива и холодна!

Из цикла "Огни большого города"

О центральном отоплении

Долбанусь о батарею,
И немного фонарею.

О дружбе народов

Офигительный фингал
Обеспечил финну галл!

О вреде алкоголя

Нефильтрованная блажь
Вызывать способна бланш.

Весна словесности / / Независимая газета
https://www.ng.ru/ng_exlibris/2023-03-22/11_1167_spring.html

Друзья! Приглашаю всех на концерт "Вечер мужских мыслей" в Guns and bears pub. Будет новая программа.

Стишок

Шорох ветвей за окном навевает сон.
Мысли мерцают, точно огни на дне.
Серые волны гладят моë лицо,
Кожа от них прозрачнее и бледней.
Память слипается в плотный сырой снежок,
Непроизвольно склеивая события.
Вот Дед Мороз слушает мой стишок,
И я до дрожи страшно боюсь забыть его.
Вот я лежу в долгой сухой траве,
Ветер качает ласточкины причалы.
Я облакам громко кричу: Привет!
И облака медленно отвечают.
Речи их лëгкие, как тополиный пух,
Или утиный, в бабушкиной подушке.
Вот я вхожу, перевожу дух,
После хоккея долго стою под душем.
Капли дождя, мелкие коготки,
Стекла потеют, словно бокал игристого.
Город курортный скалы и маяки,
Где-то внизу море идëт на приступ и...
Приступ артрита бабочкой под ребро,
Барбусы в банке, тройка по математике,
И Дед Мороз хмурит седую бровь,
Не отвлекаясь, слушает так внимательно.
Дедушка-дедушка, сколько тебе еще...
Нужно читать это стихотворение?
Дед усмехается: не торопись, внучок,
Все получают то, что хотят со временем.
Время - вода, время - зеленый шар,
Время - часы, скрипучие и старинные.
Я улыбаюсь, я надеваю шарф.
И выхожу в город...за мандаринами.

Про космос и черешню

Когда-то очень давно, году эдак в восемьдесят шестом мы с мамой сидели на крыльце дачного дома в Расторгуево и ели черешню. Черешня была крупная и сладкая. Я клал упругие ягоды в рот, а надо мной на посадку заходили пассажирские лайнеры. Стемнело и ягод было уже не разглядеть, но я знал, что они блестящие и темно-бордовые. Эта туго натянутая красноватая темнота отчего-то ассоциировалась у меня с космосом. И я представлял себе, что надо мной с гулом идут не воздушные корабли, а самые настоящие звездолëты. Сверкая зелëными и красными огнями обманчиво медленно плыли они к неведомым космодромам. И скрипучее дачное крыльцо вдруг начинало походить на капитанский мостик. Ощущение порога, за которым ждет неведомое, наполнило душный летний вечер странной сладкой тоской. И у этого ощущения был вкус черешни.

Пасху в нашей семье отмечали всегда. Этот праздник в трактовке моих родных был очень вещественным, материальным. Загодя варились и красились яйца, закупались куличи. Яйца нужно было разбивать друг другу об лоб с непременным паролем и отзывом, куличи есть с чаем и обязательно нахваливать.
Яйца сваренные вкрутую были невкусные, куличи крошились и осыпались на стол, на тарелку и на колени. Сакральности и символичности в этом не ощущалось совершенно. Разве что, старинная деревянная форма для творожной пасхи, украшенная цветами и волшебными птицами наводила на размышления. В кино и книгах Воскресение демонстрировалось очень помпезно. Возвещающий ангел "Камень отвален!", торжественная музыка, голуби, лучи и трубы.
Всë это, вкупе с невкусными яйцами и пошлыми открытками, как-то плохо укладывалось в моей голове. Производило впечатление балагана, за которым зачем-то скрывается настоящее. Сейчас я думаю, что Воскресение - это нечто очень тайное и сперва почти незаметное. Что-то сродни тому самому тихому ветру, в котором Господь. Так идея травы возрастает в промëрзшей почве, мечта о листве пробуждается в обледенелых ветвях, и мы чувствуем это и говорим: "воздух изменился".
Еще я думаю, что момент воскресения и пробуждения - одно из немногих человеческих состояний, в которых нет страха. Только кристальная ясность и насыщенная жизнью тишина. Потенциально все мы способны пережить воскресение. И это несколько обнадёживает.
С праздником, друзья!

Недавние рассуждения коллег о советской фантастике заставили и меня "расчехлить запыленный скорчер". В частности, было высказано мнение о том, что мир Алисы Кира Булычева - это что-то вроде детского варианта Полдня Стругацких. Мнение высказал Сергей Лукьяненко, но эта тема на конвентах, разумеется, поднималась не раз.
На мой взгляд такое обобщение ошибочно по многим причинам. Космос Стругацких - это космос человека. Как у Френка Герберта в "Дюне" или у Айзека Азимова в "Основании". Космос Булычева - это коммунальная квартира, в которой обитают сотни различных рас. Это космос Вавилона-5 и Стартрека. А что же происходит на Земле? У Булычева - внимание к деталям, мелочам, которые так дороги любому человеку, робот готовит яичницу, Коля Герасимов флипает до космодрома. Дети живут в обычных семьях и учатся в обычных школах. У Стругацких - минимум деталей, описания быта сведены к нулю. Вместо семьи и школы - наставники и Теория воспитания. Я задал себе вопрос, хочу ли я жить в мире Полдня и вдруг понял, что не вижу этого мира. Когда вы планируете переезд, вы первым делом выясняете в какой среде вам придется жить. Мне не ясно как живут эти люди. Как отдыхают, что едят, какое искусство в чести? Я вижу их за работой на космических станциях, в кабинетах или внедренных в другие более архаичные общества. И эти Саракши и Гиганды, несмотря на кризисы и катастрофы, понятнее и роднее, чем едва прорисованная Земля Полдня. А будущее Булычева уже начинает вылупляться. Оно рядом. И я его вижу.

Настоящесть
Некоторое умиление вызывает у меня слово "настоящий" в названиях сборников и книжных серий: "Настоящий писатель", "Настоящие поэты", "Настоящий детектив". Сразу вспоминается один из конвентов в Партените, на котором фантастов зачем-то соединили с эзотериками. В маленькой душноватой библиотеке Партенита эзотерики презентовали нам себя. По большей части это были безобидные сумасшедшие. И каждый из них, перед тем как уступить сцену другому, обязательно говорил нам громким шепотом: "Вот сейчас перед вами будет выступать Этот, так вы ему не верьте, он ненастоящий! Только я! Только я! "