Мне нравится, что у Кальвина телесное проявление образа божьего — это поднятая голова и возведенные к небу глаза. Поэтично

В комментиках тут сделали замечание, что в учении Кальвина об образе божьем нет никакого телесного проявление. Кальвин, как мне сказали, усматривает проявление образа в таких «онтологических» понятиях как воля и разум, тело его не интересует.

Конечно, это правда, что Кальвин не задается вопросом об отражении Бога в нашей телесности, он лишь вскользь упоминает (и это упоминание кажется мне очень красивым), что человеческое тело выражает образ божий «например, в том, что голова человека высоко поднята, а глаза возведены к небу, прародине человека», но всё-таки «образ божий, проявляющийся отчасти и в этих внешних чертах, обладает духовным характером»

И вот тут я подумал, разве это справедливо так игнорировать человеческую телесность? Почему она так сильно не интересует реформатора, да и вообще весь реформаторский дискурс? Неужели человеческое тело настолько не обладает богословским потенциалом, что, делая такие важные замечания — о поднятой голове и возведенном к небу взгляде, — мы не будем никак их разворачивать? Разве нас не удивляет, что человек, в отличие от животных, устроен так, что может смотреть на небо?

Автор знаменитого христианского гимна Nearer, My God, to Thee (Ближе, Мой Бог, к Тебе) Сара Адамс была антитринитаристкой, т.е. отвергала учение о Троице

Факт печальный, но не печальней самого гимна, учитывая новые оттенки смысла, возникшие после крушения Титаника — именно этот гимн исполняли музыканты, пока судно шло на дно.
И, конечно, зная это, сцена крушения становится еще драматичней: люди безнадежно убегают от первобытного хаоса как бы под слова «Ближе, мой Бог, к Тебе, ближе к Тебе»

Однажды Джонатан Эдвардс поставил себе прививку от оспы, чтоб продемонстрировать студентам ее безопасность. После чего скоропостижно умер. Вот так вера в медицину погубила главного богослова Америки)

Может быть, это отчасти объясняет, почему первые пятидесятники враждебно относились к врачам😄

заметил в себе, что я очень не падок на "традиционные" протестантские споры. например, я не с большим бы интересом обсуждал тысячелетнее царство, или духовные дары. и поубавился у меня восторг, вызванный дискуссиями о сотворении.

не потому что обсуждать это неважно и безнадежно (важно, хотя безнадежно) и не потому что у меня нет своей позиции по этим вопросам (по некоторым может быть и есть), а потому, что эти темы проходят всегда одинаково: подспудное желание возвысится над оппонентом, проговаривая старые аргументы, нанизывая одни и те же цитаты. запрограммированная, неживая, предубежденная, заранее завершенная речь

христиане, как община оправданных во Христе, избавились от тяжкой необходимости постоянного самооправдания. это должно выражаться и в нашей речи: не скрывается ли в наших спорах желание утвердить свою значимость, стать победителем, возвысится?

я поэтому иногда люблю сказать что-то новое, нахальное, неслыханное, вводя такими образом в привычные споры новые переменные, которые собьют нас с толку и вынудят говорить по-настоящему, искренне. вдумчиво. чтоб слова служили истине, а не нам.

мне вообще кажется, что иные языки во многом и обозначают выход из этого неискреннего дискурса. говоря на языке ином мы подрываем привычные формы коммуникации, где слова — это инструмент превосходства и способ манипуляции, но я об этом уже говорил.

думаю, юродство у православных исходит из этой же логики

физическая боль.

однажды ночью очень сильно воспалилась десна, боль была адская и, самое ужасное, не утихает. ворочился от боли с бока на бок, массировал щеку, плакал. ни о чем думать не мог, тупая боль захватила меня настолько, что я думал только о ней. боль зациклила меня на самом себе, гиперболизировало мое я, разорвала связь с миром.

этот маленький опыт невыносимой боли навел на мысль, что средневековая идея ада гораздо убедительней, чем современные альтернативные философские лозунги об аде как состоянии души, где акцент смещается с физических мучений на духовное состояние.

конечно, тут надо быть аккуратным, чтоб не выплеснуть вместе с водой мочалку, но точкой отсчета в теологических размышлениях об аде, мне кажется, должна быть тупая, самая бессмысленная, ничего не значащая физическая боль.

это как у гумбрехта — есть вещи в этом мире, которые не схватываются их значением. ад — это не просто место для грешников. сказать так, значит редуцировать, упрощать комплексный эффект ада, который содержится в физической боли.

часто, экзегеты, богословы сводят физические исцеления Христа к преодолению социальной отчужденности. больные люди были изгоями, исключенными из общества и ритуально нечистыми. этот социальный разрыв, вызванный болезнями, ярко отражен в 37 псалме:

оставила меня сила моя
и свет очей моих, — и того нет у меня
друзья мои и искренние мои отступили от язвы моей
и ближние мои стоят вдали

псалмопевец отражает не уникальную, а привычную реакцию людей на больного: его сторонятся, даже ближние "стоят вдали" (заметили поэтический оксюморон?)
поэтому, когда Христос исцеляет, он спасает людей от социальной отчужденности. он освобождает от ритуальной нечистоты прокаженных и страдающую кровотечением. он возвращал людей в общество Израиля, в литургическую жизнь, наполненную смыслом. поэтому, Джон Донн высказался очень по-библейски, когда сказал, что величайшее из несчастий, выпавшее нам в болезни, — это одиночество.

тема эта большая, интересная, социально значимая и проч. я и сам ее люблю. но, повторюсь, мы кажется за всеми этими идеями потеряли главное, болезнь — это, в первую очередь, физическая боль. невыносимая, неутихающая боль, которая просто есть и которая ничего не значит.

если мы обратимся к тому же 37 псалму и прочитаем чуть выше, то увидим, что жалобы псалмопевца начинаются с физической боли:

смердят и гноятся раны мои от безумия моего
я согбен и совсем поник, весь день сетуя хожу
чресла мои полны воспалениями
и нет целого места в плоти моей

болезни порождают не только социальное отчуждение, вызванное невозможностью человека выйти из дома (парализованный) или ритуальными запретами (прокаженные). болезнь порождает физическую боль, боль, которая замыкает нас в себе, изолирует. боль не дает покоя, не дает возможности увидеть мир вокруг тебя, думать о других и Боге. есть только боль и сводящая с ума, повторяющаяся мысль"когда же это закончится", а она не заканчивается. думаю, потому ад наиболее адекватно выражается в словах о физической боли.

конечно, это не отрицает значение ада, как место отчуждения, как состояние нашей души отвергнувшей бога и всякое такое, наоборот — эти темы очевидным образом вытекают из физической боли, но она на первом месте, суть ада в этом.

"дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью" (откр 14:11)

Мне тут сегодня инструктор сказал «притормаживая, выжимай сцепление» — капец у меня голова заглючила в этот момент от страха неправильно понять функцию деепричастия в этом предложении.

Притормаживая, выжимать — т.е. сначала нажать на тормоз, а потом сцепление?

Или — одновременно — выжимать и притормаживать?

Притормаживая — это предшествующие или сопутствующее действие?

В итоге, я заглох. Но объяснить инструктору, что его команду можно интерпретировать по-разному я не решился.

В пятидесятнической экзегезе произошел такой же казус со словами Павла к некоторым ученикам*: «приняли ли вы Духа, уверовав?» (Деяние 19:2)

Обычно функцию деепричастия «уверовав» (πιστεύσαντες) относят к сопутствующему действию, т.е. вера и Дух приходят одновременно.

Но пятидесятническая экзегеза видит тут предшествующее действие: сначала уверовали, а потом надо принять Духа. Перевод был бы такой — «приняли ли вы Духа, после того как уверовали»

Отсюда и учение о том, что крещение Духом это отдельное от обращение переживание.

Надеюсь, я не запутал(ся)

может тут есть знатоки. в никео-цереградском символе веры в третьем члене говорим:

«[веруем в Иисуса Христа] ради нас, людей, и ради нашего спасения сошедшего с Небес, и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося»

обычно, когда мы говори о пришествие Бога в Иисусе, мы ограничиваемся словом «воплощение»: подразумевая, что Бог, вбирая в себя человеческую природу, сам становится человеком. но символ веры упоминает еще и второй термин — вочеловечение.

короче итак: если что такое воплощение мы знаем, то что такое вочеловечение? и чем они собственно различаются?

(конечно, чисто этимологически, воплощение — это вхождение в плоть, а вочеловечение — вхождение в человека, но тогда не совсем понятно, какая цель у термина воплощение, если вочеловечение неизбежным образом подразумевает «вхождение во плоть»)

почему отца Александра Меня не назвали Пелем?
был бы отец Пель Мень

Все думал, как обозвать, главную проблему церквей, исповедующих учение Хейгина, а оказывается все уже названо