Страхов – Толстому, 23.VII.1874, Полтава –
- прочитав в приезд в Ясную Поляну набор первой редакции «Анны Карениной» -
- «Вы в полном смысле слова обязаны напечатать Ваш роман <…>. Как Тургенев должен обозлиться. Он – специалист по части любви и женщин! Ваша Каренина разом убьет всех его Ирин и подобных героинь (как зовут в “Вешних водах”?)»

Толстой – гр. А.А. Толстой, 1871 -
- «Вы говорите, что не знаете, во что я верую. Странно и страшно сказать: ни во что из того, чему учит нас религия; а вместе с тем, я не только ненавижу и презираю неверие, но не вижу никакой возможности жить без веры, и еще меньше возможности умереть. И я строю себе понемножку свои верования, но они все, хотя и тверды, но очень неопределенны и неутешительны. Когда ум спрашивает, они отвечают хорошо; но когда сердце болит и просит ответа, то нет поддержки и утешения».

и немного прекрасного -
- сорокалетней давности -

а тем временем - продолжаем неспешные беседы в Библиотеке БФУ -
- и на сей раз беседуем с петербургским поэтом, историком литературы и критиком Валерием Шубинском о Евг. Баратынском -

Михаил Пророков - о "Семи коротких лекциях лекциях о славянофильстве"

но, кажется, то ли в духе 1830 года -
- то ли 1848 года -
- когда или внешне все произошло, но не изменилось -
- или произошло очень многое, но все оказалось на месте -
- и во втором случае это потом осознается как радикальный сдвиг, но в формах, которые не удовлетворяют и не опознаются как свои никем из основных участников события -

ну и да, в рамках темы "культурной революции" -
- я, конечно, всей душой сочувствую [но не одобряю разумом] блокировке сайта Киркорова -
- но вот при мысли получить вместо Киркорова Шамана -
- впадаю в ступор -
- то есть эстетика Висконти мне ближе, но можно тогда уж докрутить до каких-то пристройных параметров -
- ну или просто выкупить - как с авиализингом уже сделали - права на песню из Фосса, ведь кто не любит первоисточник 1972 года и книжку Ишервуда -
- а не вот это вот все...

как стремительно все меняется
====================
начиналось еще недавно под лозунгами -
- "мы будем здесь настоящей, старой Европой", "настоящим Западом" -
- в отличие от тщедушного и отрекшегося от себя, сдавшегося мигрантам, политикам идентичности и cancel culture -
- а уже на следующем повороте винта оборачивается изводом той же кэнсел калче с лаптой и девками гулящими -
- ну и столь же логичным, как и в первоисточнике (и "логичность" здесь - не ирония, прошу учесть) - совмещения возмущения условно-голыми телами и бодрым возрождением парадов физкультурников

ну и раз спрашивают о "логичности" -
- то, дабы не расписывать далеко - обращу внимание лишь на разницу тел -
- голых/нагих/обнажённых -
- и тел производительных, функциональных - или самодостаточных

из разговоров Малой
==================
- мы – добры рыси! мы покупаем мясо, птицу на рынке – и потом едим, а сами никого не убиваем
[к концепции добра]

Толстой – Страхову, 12 ноября 1872 г., по прочтении его книги «Мир как целое» (1-е изд., 1872 г.) –
- «Вторая часть, насколько я могу судить, вся превосходна. <…>
Только два пятна я нашел в этом солнце, и все это Гегель. На 380 странице выписка из Гегеля, которая, может быть, прекрасна, но в кот<орой> я не понимаю, прочтя несколько раз, ни единого слова. Это моя судьба с Гегелем и на 451 стр., "Чистая мысль эфирна" и т.д. до точки. Я ничего не понимаю. Менее всего понимаю то, как с вашей ясностью может уживаться этот сумбур». –
- с Гегелем у Толстого была какая-то почти физиологическая несовместимость – так, Чичерин, бывший в конце 1850-х ближайшим другом Толстого, в написанных в самом начале 1890-х годов «Воспоминаниях» утверждал – соединяя наблюдения и беседы конца 1850-х с последующими поверхностными встречами – «О философии он не имел понятия. Он сам признавался мне, что пробовал читать Гегеля, но что для него была китайская грамота. Шопенгауэр, рекомендованный ему Фетом, был его единственной пищей»
==============================
Толстой имеет в виду следующие места:
(1) «<…> приведу здесь остроумное слово Гегеля, одну из тех удивительных его острот, в которых страшная резкость сарказма смягчается глубокомыслием самой насмешки.
“Тем, - говорит он, - которые убеждены в истине и достоверности реализма чувственных предметов, можно сказать, что они должны пройти сперва самую низшую школу мудрости, а именно древние элевзинские мистерии Цереры и Бахуса, и должны сперва проникнуть в таинство еды хлеба и питья вина; потому что тот, кто посвящен в эти тайны, не только начинает сомневаться в бытии чувственных вещей, но даже совершенно отчаивается в этом бытии и – отчасти сам производит в них их ничтожество, отчасти – видит, как они сами производят его. Впрочем, самые животные не лишены этой премудрости; оказывается даже, что они глубочайшим образом посвящены в нее, потому что не останавливаются перед бытием чувственных предметов, но, вполне сомневаясь в их реальности в полном убеждении в их ничтожестве, без всяких околичностей прямо хватают и пожирают их; да и вся природа, подобно им, празднует эти открытые мистерии, научающие нас тому, что есть истинного в чувственных вещах”» (цит. по переизданию: Страхов, 2007: 359).
(2) «Чистая мысль эфирна, по выражению Гегеля, то есть она легка, прозрачна и подвижна; она знает сама себя, свободно управляет сама собою; в ней нет никакого принуждения, потому что деятельность разума основана на полном самоопределении» (ib.: 412).

сколь глубокое благоразумие в формулировке
==========================
Страхов – Толстому, 8.I.1873, Мшатка –
- «Вы пишете, что из моей книги поняли меня; что это значит? Если не очень обидно, напишите».

Толстой – П.Д. Голохвастову, 9 или 10 апреля 1873 г. –
- «Чтение даровитых, но негармонических писателей (то же музыка, живопись) раздражает и как будто поощряет к работе и расширяет область; но это ошибочно; а чтение Гомера, Пушкина сжимает область и если возбуждает к работе, то безошибочно».

не знал, что знаменитое письмо Толстого Страхову от 23.III.1873 г. – то, которое часто цитируют в разговорах об «Анне Карениной», поскольку там он впервые говорит о начатом романе –
- это ликующее, счастливое письмо –
- не было отправлено, и вновь (а для корреспондента – впервые) Толстой написал Страхову только 7.IV.1873 г., где, после вводных замечаний и испрошения прощения за долгое молчание в ответ на большое письмо Страхова, к тому же больного, написанное карандашом (т.е. в постели) –
- говорит: «О себе, т.е. о самом настоящем себе, не буду писать, чтобы опять не не послать письмо <…>» -
- а то письмо сохранил для себя, как внезапно сказавшееся другому совсем свое
[и здесь уже можно подумать и о наших временах – где говорится, возможно, слишком многое –
- то есть говорится другому или другим – от того, что время между написанием и отправкой оказывается минимальным, нет той былой дистанции между написанным листком, надписанием адреса и отправкой его на почту – когда оно даже в большом барском доме несколько часов, а то и день-два будет ждать, пока его не отнесут]

а тем временем -
- выложили еще одну нашу с Владасом Повилайтисом лекцию по истории русской философии -
- на сей раз о русских шестидесятниках XIX столетия

нехрестоматийный Толстой
=======================
«<…> добро и зло суть только матерьялы, из которых образуется красота – т.е. то, что мы любим без причины, без пользы, без нужды. Поэтому, вместо понятия добра (понятия относительного) я прошу поставить понятие красоты. Все религии, имеющие задачею определить сущность жизни, имеют своей основой красоту – греки – плотскую, христиане – духовную. Подставить другую щеку, когда ударяют по одной, не умно, не добро, но бессмысленно и прекрасно, так же прекрасно, как и Зевс, бросающий стрелы с Олимпа. А пусть коснется рассудок того, что открыто только чувству красоты, пусть делает выводы логические из того, как должно жертвоприносить Зевсу, как служить, подражать ему, или как служить обедню и исповедоваться – и красоты нет больше и нет руководителя в хаосе добра и зла. – Вы говорите, что вы поймете меня, как бы нескладно я ни писал, так вот, не говорите этого вперед»
[Толстой – Страхову, 11.V.1873, Ясная Поляна]

в 1873 году, когда Толстой занимался переделкой «Войны и мира» - он в мучительном настроении, что совершенно очевидно по письмам к Страхову, меняясь в суждениях от письма к письму –
- то от отвращения к некогда им написанному –
- то уже в самом конце процесса подготовки 3-го издания – вдруг, в письме от 4.IX.1873 г.: «Делайте что хотите, именно в смысле уничтожения всего, что вам кажется лишним, противуречивым, неясным. Даю вам это полномочие и благодарю за предпринимаемый труд; но, признаю, жалею. Мне кажется (я, наверное, заблуждаюсь), что там нет ничего лишнего» -
- и здесь еще и другая, как мне кажется – очень устойчивая – черта Толстого, решительного редактора на стадии «до публикации», но затем, перейдя эту черту, практически не возвращающегося к уже опубликованному –
- независимо от того, насколько сам этим доволен или нет – для него сделанное оказывается именно сделанным, завершенным – уже прожитым и пережитым, к чему невозможно вернуться –
- и в итоге он решит в 1886 году просто все вернуть, как было в первых двух изданиях – не как удовлетворенность сделанным – а напротив, уже как полная отрешенность

и в том же письме к Страхову от 4.IX.1873 г. Толстой дает ту характеристику собеседника, которая обеспечила ему и столь длинную дружбу – и вообще его место в истории русской мысли –
- и вместе с тем объясняет вполне, отчего Страхов в принципе не мог стать тем властителем умов, «критиком» (в духе Белинского или Чернышевского), кем сам хотел быть и лишь потихоньку примирился с несбыточностью этой мечты –
- «приятнее думать и писать, зная, что есть человек, кот<орый> хочет понять не то, что ему нравится, а все то, что хочется выразить тому, кто выражает» -
- он истолковывал, старался понять мысль другого – а не использовать чужие произведения как образы, примеры или поводы для своего собственного –
- и это же со временем уже у Толстого вызовет раздражение с вопросом 1878 г. – а есть ли у него свое собственное, задушевное, есть ли то, ради чего все это делается –
- а раздражение и суровость – не от предположения отстуствия, а в стремлении напором побудить это сформулировать, прояснить для себя, в реакции наконец выплеснуть то, вокруг чего, ради чего все остальное –
- и ответ Страхова будет для Толстого не менее тяжелым – ведь Страхов как раз и ответ, без раздражения и в печали, что нет, нету – все лишь по привычки, по рутине жизни, день за днем –
- хотя в другой период тот же ответ мог бы ему и понравится, напротив, ведь в этом есть сродство с третьей смертью

прекрасное начало письма
=======================
Тургенев – Некрасову, нояб. (после 9-го) – дек. 1858, СПб –
- «Любезный Некрасов, я буду с тобой откровенен – а ты на меня не сердись»