Я однажды получил письмо от английского физика Майкла Берри (знаменитые ”фазы Берри”), который написал мне письмо — следствие нашего обсуждения приоритетных вопросов. И он написал, что эти обсуждения можно суммировать при помощи следующего принципа Арнольда: если какой-нибудь предмет имеет персональное наименование (например, Пифагоровы тройки или теорема Пифагора; Америка, например), то это никогда не бывает имя первооткрывателя. Это всегда имя какого-то другого человека. Америка не называется Колумбией, хотя открыл ее Колумб.

Кстати, почему Колумб открыл Америку? Это тесно связано с тем, что я только что рассказывал. Когда Колумб отправился к испанской королеве Изабелле проситься в экспедицию (он не собирался открывать Америку, он собирался открывать путь через Атлантический океан в Индию), то королева ему сказала: нет, нельзя. А дело было вот в чем. Через двести лет после египтян вопрос о размере Земли рассмотрели греки. Греки, пользуясь украденными Пифагором сведениями, знали про египетские измерения, но не верили египтянам (что это за измерения, какие-то верблюды, что это такое…). И они провели измерения заново. Они взяли триеру, корабль, который пересек Средиземное море с юга на север, от Александрии до острова Родос, померили путь, зная скорость корабля при сильном ветре, разность широт тоже можно померить, и получили новый размер (радиус) Земли. Но так как, конечно, египетский способ был надежным, потому что верблюды — это хороший счет расстояний, а скорость корабля при сильном ветре — это что-то такое неопределенное, греческая оценка была вдвое отличающейся от египетской. И греки это опубликовали и говорили, что египтяне уже мерили, но поскольку они слаборазвитый народ, то хорошо померить не смогли и получили Землю, которая вдвое меньше, чем настоящая; на самом деле у них ошибочные данные, а правильный размер Земли вдвое больше.

И поскольку вся греческая наука — Евклид, Пифагор, все это — распространилась потом повсеместно, в школе учили, то и королева Изабелла тоже думала, что Земля вдвое больше, чем она есть, и она сказала Колумбу: ”Ты не доплывешь до Индии, потому что ни в какой корабль не уместится столько бочек с водой, сколько нужно взять, чтобы проплыть такое большое расстояние”. Потому что очень далеко, а ничего по дороге нет (Америка не предполагалась). Колумб шесть раз к ней ходил и в конце концов каким-то образом избежал этих запретов и все-таки добрался.

Так вот, Берри пишет дальше: ”Но чтобы принципом Арнольда надежно пользоваться, нужно к нему добавить еще один очень важный принцип — принцип Берри. Принцип Берри таков: принцип Арнольда применим к самому себе”.

Конечно, несомненно, научные открытия воруют, воровали всегда и воруют.

(Из зала: И будут воровать!)


из доклада В.И. Арнольда "Нужна ли математика в школе?"

Я нимало не хулю алхимиста, ищущего [способ] превращать металлы в золото, механика, старающегося сыскать вечное движение (perpetuum mobile), и математика, домогающегося узнавать долготу мест, для того, что, изыскивая чрезвычайное, внезапно изобретают многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески ободрять, а не презирать, как то многие противное сему чинят, называя такие упражнения бреднями.


Петр I, из "Рассказы Нартова о Петре Великом", Нартов А. К.

В своих работах Колмогоров продемонстрировал выдающиеся достижения в ряде разделов математики и ее приложений. Достаточно вспомнить открытый им закон двух третей в теории турбулентности. Это обстоятельство уже в молодости производило на меня большое впечатление. Ответ на вопрос, как ему это удалось, А.Н. сообщил мне сам в одной из бесед в Комаровке:
— Володя, — сказал он, — если Вы чувствуете, что у Вас много сил, творческой энергии, возьмите за правило раз в 5–10 лет радикально менять направление Ваших интересов, а встретившись с какой-либо трудной, но интересной и перспективной задачей, отбросьте все остальное и думайте только о ней неустанно, непрерывно, день, два, неделю, две, три, месяц. Пройдет какое-то время, и Вы увидите нужный Вам путь решения Вашей проблемы.


из статьи В.М. Золотарева "Мои учителя"

После защиты Юрий Владимирович подошел ко мне и с некоторым сарказмом сказал: «Ну вот, Владимир Михайлович, Андрей Николаевич назвал нас с Вами аналитиками. Это вроде как свиньи?» Я нисколько не обиделся на такую интерпретацию, поскольку знал уже Линника как человека с большим и неординарным чувством юмора. Например, Курск он называл Кратко-Курском, а во время одного моего визита на его дачу в Комарово под Ленинградом Ю.В. поразил меня одним остроумным высказыванием, облеченным в математическую форму:
— Володя, — сказал Юрий Владимирович за чаем, — знаете, мне удалось найти математически точное доказательство того, что коммунизм может быть построен!
— Математически точное?
— Да, я доказал требуемую теорему существования искомого решения.
— Это очень интересно, Юрий Владимирович, надеюсь, оно не очень громоздкое?
— Пустое, вполне элементарное. Вы ведь помните, что такое коммунизм?
— Разумеется, это — общество, осуществленное по принципу «от каждого по способностям, каждому — по потребностям».
— Вот-вот. Значит, для доказательства теоремы существования достаточно предъявить одно конкретное решение. Ведь верно? Такое решение существует, мы просто не обращали на него внимания. Это — кладбище. Каждый член этого общества имеет нулевые способности, и они полностью учитываются, и нулевые потребности, которые полностью удовлетворяются.Как видите, «основной принцип коммунизма» налицо!
— Юрий Владимирович, — попытался возразить я, — но ведь в этом обществе нет ни одного живого человека.
— Это правда, — отвечает он, — но ведь в определении коммунизма об этом ничего не говорится.
Мне оставалось только признать правоту Юрия Владимировича, но при этом я спросил его:
— А теоремы единственности у Вас не имеется (т.е. если известно одно решение, то оно одно и другого искать не следует)?
— Что Вы, Владимир Михайлович! Об этом я даже и думать боюсь!

Рассказывают, что исключительный юмор и находчивость Ю.В. Линник проявил,когда однажды перед войной в Ленинградское отделение Математического института АН СССР приехал известный немецкий математик, знавший Ю.В. по его всемирно известным работам. Якобы, входя в кабинет, этот гость вскинул руку и чётко произнес: «Хайль Гитлер!», а Ю.В. в ответ поднял правую руку со сжатым кулаком и воскликнул :«Да здравствует Сталин!». Говорят, — всё это я слышал только в пересказе, — что партийное начальство только посмеялось, услышав об этой истории.


В.М. Золотарев о Ю.В. Линнике, из статьи В.М. Золотарева "Мои учителя"

V
Неглинкин, добрый наш приятель,
Мехматской нивы яркий цвет,
Гурса, Привалова читатель,
Танцор, отличник и поэт,
Был москвичом. Из школы средней
Унес он, кончив класс последний,
Свой аттестат, новейший блюз,
Да слабых знаний легкий груз.
Он по-немецки еле-еле
Мог изъясняться и писать,
Мог старосте невинно лгать,
Прогуливая на неделе.
Чего ж еще! Мехмат нашел,
Что он вполне нам подошел.
VI
К безделью приучившись в школе,
Он здесь себя не утруждал,
Во время лекции на воле
По коридорам он гулял
С лицом задумчивым и нежным.
Когда ж прогульщикам мятежным
Пришла тяжелая пора,
И грозные выговора
Посыпались, худого слова
Не молвив, он на задний ряд,
Придя, садился и подряд
Читал Бальзака и Баркова,
Спинозу, Гусева, Мюссе* —
Ему любезны были все.
VII
Неглинкин был в глазах доцентов
Неглупый малый, но ленив.
Он чтил профессоров. Студентов,
В них нрав беспечный оценив,
Считал он верными друзьями
И часто, часто вечерами
В пивной с компанией сидел,
И пиво пил, и раков ел.
Не избегая наслаждений,
Там часто сиживал и я,
Да слабо пиво для меня.
Но в чем он истинный был гений,
К чему стремился вновь и вновь,
Была, друзья мои, любовь.


отрывок из поэмы "Евгений Неглинкин", студенческая фольклорная поэма мехмата МГУ, 1939 (?) , автор (возможно) Трудлер Л., Штерн А. под псевдонимом Труште Аллеон

полный текст поэмы — в приложенном файле

Однажды Петровскому принесли на подпись список болезней, при которых противопоказано поступление на факультет. Он внимательно изучил его, и, наткнувшись в конце на пункт «Шизофрения», воскликнул:
— А это зачем? Кто же тогда теоремы доказывать будет?


источник бездарно утерян админом

Когда началась перестройка, на одном из учёных советов мехмата был поднят и потом опущен вопрос об антисемитизме на приёмных экзаменах в 1970-х и 1980-х годах. Странным образом мне дали слово на этом совете, после чего последовали отповеди со стороны «приёмного начальства» разного калибра. Но времена тогда менялись, и стали возможными и другие выступления — помню с благодарностью сказанное Владимиром Андреевичем и Евгением Михайловичем Ландисом. Потом мы с В. А. обсуждали это собрание, и В. А. сформулировал то, что он назвал «принципом Дон Кихота»: если последствия действий неясны, то следует действовать смело и благородно. Принцип показался мне достаточно слабым — обычно, увы, последствия смелых и благородных действий ясны. И только много позже В. А. рассказал мне (а потом и записал), как он украл (похитил? изъял? уничтожил?) приказ об увольнении Есенина-Вольпина — и я понял, что принцип этот много сильнее, чем кажется.


воспоминания А. Х. Шеня о В.А. Успенском

Я тогда только запомнила, мне о нем сказали еще, что у Ивана Георгиевича нет телефона, что он помог поставить телефоны в то время всем профессорам и очень многим содействовал в этом, но себе он телефон не поставил, потому что он хочет дома заниматься математикой.


воспоминания О.А. Олейник об И.Г. Петровском

— В общем, какие-то были небольшие заводы, что-то такое, я не знаю точно. А вот в Елисаветграде Иван Георгиевич заинтересовался математикой. Там он очутился один, и у него были книги, и он стал читать книги. Это была книга Жуковского по механике, книга Дирихле по теории чисел, и вот он увлекся этими книгами. Это были его первые серьезные книги, которые он стал читать, и его увлечение математикой началось вот с того периода, когда он сам стал изучать математику.
— Ему было шестнадцать лет?
— Да, шестнадцать-семнадцать лет. Он хотел изучать механику, но для того, чтобы познакомиться с книжкой Жуковского, ему недоставало знаний по математике. Вот он стал читать книги по математике, увлекся, и когда он вернулся в Москву, уже в 22-м году, чтобы продолжать свое образование, то он перешел на математическое отделение, а поступал он на естественное отделение.
— Подождите, а что же вы перескочили с 17-го на 22-й? А где же он был? Уехал домой?
— Вот он жил в Елисаветграде и работал там, да, работал где-то в конторе, так что он приехал уже, так сказать, великовозрастным сюда, он был великовозрастным студентом.
— Кто-то мне рассказывал, что он тут, в Москве, дворником работал.
— А! Вот, это было… Дворником он работал, когда он в 22-м году вернулся в Москву, у него не было никаких средств к существованию, и поэтому он учился в университете и работал дворником в детском доме. Он там носил дрова на третий этаж, носил всякие тяжести, которые нужно было для детей, продукты, и зарабатывал деньги. Ну, тогда вообще все студенты университета работали — кто что мог делать и кто как находил работу. Но потом он через год уже стал преподавать — преподавать во ВХУТЕМАСе. Он там преподавал математику.


воспоминания О.А. Олейник об И.Г. Петровском (из интервью с В.Д. Дувакиным)

Однажды Эйнштейна спросили, где расположена его лаборатория. Великий физик улыбнулся, достал из нагрудного кармана перьевую ручку и сказал: "Здесь".


из книги S. Krantz "Mathematical Apocrypha"

Иван Георгиевич, вот когда его спрашивали, как ему удалось решить такие трудные проблемы, говорил, что «мне думать очень трудно, я думаю медленно очень, с трудом, поэтому думать над простой задачей и над сложной мне все равно трудно. Поэтому, естественно, я выбирал самые трудные задачи и думал уж над трудными задачами». Он всегда себя выдавал за тугодума, за человека, медленно думающего, но зато уж, так сказать, если он что-нибудь придумывал, то это было настоящее золото.


воспоминания О.А. Олейник об И.Г. Петровском (из интервью с В.Д. Дувакиным)

Для меня лично существенной мерой достижения хорошей работоспособности и нервного равновесия является более длительная и большая физическая нагрузка в свободный выходной день — несколько часов гребли, лыжная прогулка в 20–30 километров.


А.Н. Колмогоров

В процессе нашего познания законов Вселенной (математических или каких еще) только невинность, и ничто другое, наделяет нас реформаторской властью. Та изначальная невинность, данная нам от рождения, какая обитает в каждом из нас, будучи зачастую объектом нашего же презрения и тайного страха. Она одна объединяет смирение и смелость, благодаря которым мы оказываемся способны проникнуть в суть вещей и впустить вещи внутрь себя, проникшись ими.

Эта власть — отнюдь не особый «дар», как, скажем, исключительная способность рассудка усваивать и управляться легко и ловко с впечатляющей массой известных фактов, идей и технических приемов. Подобные дары без сомнения драгоценны и уж, конечно, достойны зависти тех, кто (как я) не был от рождения наделен ими так щедро — «сверх всякой меры».

Все же не эти дары, и не честолюбие даже самое пылкое, поддержанное непреклонной волей к успеху, позволяют перешагнуть «круги невидимые, но властные», ограждающие Вселенную. Только невинность сумеет их преодолеть, сама того не заметив и не слишком о том заботясь, в минуты, когда мы, с жадностью вслушиваясь в голоса вещей, предаемся во власть этой младенческой игры целиком...


А. Гротендик ("Урожаи и посевы")

То, что делал Гельфанд в университете, я пытался делать в МЭИ: семинары, диссертации и прочее. Я с энтузиазмом читал лекции. А однажды на одной лекции, читая формулу Ньютона – Лейбница, я, в порыве энтузиазма, обратился к аудитории: «Попрошу всех встать!». И вся аудитория встала. Потом студенты нередко напоминали мне про этот случай...


воспоминания М.И. Вишика

Учась в аспирантуре, мы вместе с Ю.К. Беляевым выбрали для экзамена по специальности новую в то время область: спектральную теорию операторов в гильбертовом пространстве, включающую понятия и свойства индуктивных и проективных пределов множеств. Андрей Николаевич программу одобрил, обсудил ее с нами, дал ряд советов, свидетельствующих о том, что он здесь ориентируется вполне свободно.
Но к моменту экзамена он заболел, и пришлось нам сдавать экзамен комиссии: С.Л. Соболев, А.В. Бицадзе, С.М. Никольский. А мы, думая, что отвечать придется самому Колмогорову, постарались влезть в глубокие абстракции, настолько глубокие, что, послушав нас, три упомянутых «кита» почесали в затылках и сказали: «Конечно, рассказываете вы бойко, но где вы врете, а где говорите правду — мы этого, к сожалению, без Андрея Николаевича понять не можем. Вот вам по „пятерке“ из уважения к руководителю, и идите с Богом!».


воспоминания Р.Ф. Матвеева ("Вспоминая Колмогорова")

Мне также посчастливилось один раз прогуляться на лыжах с Андреем Николаевичем — в марте 1977 г. На ученом совете, где я выступал оппонентом по чьей-то диссертации, Колмогоров узнал меня и предложил эту прогулку. Я встретил его утром на платформе Фрязино-товарная. Чувствовал он себя уже не слишком хорошо, ходил с определенным трудом, но, как старый кавалерист, когда разделся и встал на лыжи–это уже был «профессионал». Мы с ним ходили по лесу несколько часов, и я не могу сказать, что мне пришлось сдерживать свою скорость. И ироничность свою Андрей Николаевич сохранил. По дороге он рассказывал, по своему обыкновению, как реагировали его ученики на предложения кататься на лыжах раздевшись. Один из них (еще, по-моему, до войны), самолюбивый, но не привычный к таким делам, разделся, потянулся за академиком, споткнулся где-то. Колмогоров рассказывает: «Оглянулся, нет его за мной, вернулся назад, смотрю, лежит, бедный, голым телом на снегу. Спрашиваю: Вы чего лежите? А он отвечает: – Уж когда я разделся, и то считал, что на пределе, а когда упал на снег – решил, что смерть моя пришла, так и останусь здесь замерзать».


воспоминания Р.Ф. Матвеева ("Вспоминая Колмогорова")

Репутация математика тем выше, чем больше он дал неверных доказательств.


А.С. Безикович

Меня одолевали сомнения, смогу ли я стать профессиональным математиком; <...> я поделился этими сомнениями с Колмогоровым... Андрей Николаевич, выяснив мои пристрастия, подарил мне оттиски трёх своих знаменитых работ по математической логике и теории множеств <...> он сделал надпись: «Володе Успенскому в час его сомнений насчёт своей математической судьбы. 22-I-1950. А. Колмогоров». Тогда же, не без некоторой торжественности, я был произведён в ученики и мне была назначена тема занятий: рекурсивные функции. Мне было сообщено, что это важная вещь, но что в нашей стране они мало кому известны. <...> Мне были выданы на время иностранные журналы со статьями Клини и других для самостоятельного изучения.


воспоминания В.А. Успенского ("Мое ученичество у Колмогорова")

— Нет-нет, у Ивана Георгиевича была домработница. Ольга Афанасьевна (прим.: жена И.Г. Петровского) работала всю жизнь. Она кандидат биологических наук, а работала — она сначала преподавала в медицинском институте, потом работала в одном из научно-исследовательских институтов. А все хозяйство у них вела Паня, Прасковья Александровна, такой человек очень гордый, независимый, с сильным характером. Ну, она как-то к Ивану Георгиевичу относилась, мягко выражаясь, строго всегда. Она Ольге Афанасьевне больше симпатизировала, а к Ивану Георгиевичу относилась строго. И вот она говорила своим соседям, ну, в начале работы у них: «Вот бывают же такие бессовестные мужчины. Жена уходит на работу на целый день, приходит вечером, а он почти каждый день дома — уходит куда-то на два часа и приходит, а потом дома, — лежит на диване и смотрит в потолок или ходит по квартире и что-то запишет на столе». Это о его времени жизни, когда Иван Георгиевич сделал свои самые лучшие работы. Он работал лежа на диване, прохаживаясь по комнате или, ну, там, иногда садился за стол что-то написать, но в основном, значит, он продумывал все это, находясь дома. Для Пани это казалось невозможным: как это можно дома работать, да еще лежа на диване? Поэтому она прозвала его бездельником, и, так сказать, у нее было гораздо больше уважения к Ольге Афанасьевне, которая ходила куда-то в лабораторию, что-то делала, чем к Ивану Георгиевичу. Вот это Иван Георгиевич любил…
— Это очень хороший эпизод.
— Может быть, я не совсем хорошо его рассказала, но Иван Георгиевич это очень хорошо рассказывал, он умел рассказывать. Так же вот, как о своем учителе математики, который ставил ему четверку, потому что он не выучивал того, что он диктовал, так же он хорошо рассказывал о Пане. Она всегда очень строго к нему относилась.


воспоминания О.А. Олейник об И.Г. Петровском (из интервью с В.Д. Дувакиным)