Еще один счастливый день в Петербурге.

Ой, что я вдруг нашла! Сын мой Ваня почти 10 лет назад с другом Ваней ездил метромарафоны. Смысл - проехать все станции метро в городе и на каждой станции читать строчку из стихотворения. Там есть Петербург.

https://metromarathon.ru/

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет все; особенно — слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь — одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.
Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, — тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Иосиф Бродский

Всех Маргарит и Марин с Днем ангела! Особенно мою драгоценную маму. Многая и благая лета!

Где я живу в Петербурге?
Я живу на балконе на Галерной.
Он расположен достаточно высоко, чтобы ко мне запросто не заходили прохожие и достаточно низко, чтобы служить мне наблюдательным пунктом.
Я бы могла провести всю жизнь на этом балконе.
И меня охватывает чувство тревоги, что пора ехать, а я только начала писать, наблюдать и жить.
Работающая я может позволить роскошь свидания с таким балконом только на три дня.
С балкона видна арка, нарядные брандмауэры Галерной, а где-то сразу за аркой Медный всадник. Всем кажется, что он на месте, а он со мной. На балконе.
Сидит, закинув ногу на ногу Александ Сергеевич. Пьет чай из кобальтовой чашки ЛФЗ и на меня посматривает.
Бродский, Ахматова, Мандельштам, Монферран, Штакеншнейдер, Бенуа, Куинджи, Прасковья Ивановна, букинисты и антиквары - все, все уместились на моем балкончике.
Кто сидит, кто стоит, кто свесил ноги, кто что-то напевает, записывает в блокнот.
Жалко, что я не художник, а то бы увезла домой картину с видом на балкон.
И легче было бы пережить разлуку до следующей встречи.

2 августа в 15:00 в рамках параллельной программы выставки «Августейший хозяин Москвы» в Музее Москвы состоится лекция «Коронационная Москва Сергея Александровича и трагедия Ходынки: от расследования Константина фон дер Палена к историческим фактам».

Лектор: доктор архитектуры, член-корреспондент РААСН Инесса Слюнькова.

Инесса Николаевна расскажет о версиях и причинах драматических событий, связанных с коронацией Императора Николая II. Официальный стиль оформления коронации опирался на общеизвестные исторические символы Российского государства, формализованные в искусстве русского стиля и вековых традициях. Однако привычный ход коронационных торжеств в 1896 году был нарушен трагедией на Ходынском поле, вокруг которой до сих пор остается множество белых пятен.
Великий Князь Сергей Александрович, занимавший тогда пост генерал-губернатора Москвы, деятельно участвовал в подготовке коронации. Он являлся попечителем и принимал решения по реставрации Успенского собора Московского Кремля, в котором традиционно проходили коронационные церемонии. Ему удалось привнести в оформление новые веяния неорусского стиля в искусстве, вопреки остальным традиционным декорациям.

На лекции пойдёт речь о подготовке и ходе коронационных мероприятий, будут рассмотрены наиболее известные версии Ходынской трагедии. Вместе с лектором слушатели попытаются разобраться в причинах трагедии, используя архивные документы. В частности, будут проанализированы результаты секретного расследования сенатора Константина фон дер Палена и оценена их достоверность. Также слушатели узнают, почему обвинения, которые были выдвинуты в адрес Сергея Александровича сразу после Ходынской давки, носили голословный и политически ангажированный характер.

Место проведения: Музей Москвы, Зубовский бульвар, дом 2, корпус 3 (Фойе)

Билеты на сайте Музея Москвы.

#еспо
#МузейМосквы
#АвгустейшийхозяинМосквы

Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это — храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре — заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою — разрушитель.
К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом туда согнали самосвалы,
бульдозеры… И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я — сквозь эти дыры в алтаре —
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее — после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам — садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: «собачья верность».
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще — вне Греции — их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести — уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
«Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься».
Они свою соху не сохранили.
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?
1966 г.

Иосиф Бродский