Мы должны стать семьёй. Вы ведь помните, что это значит?
Помогать – это главное слово на годы вперёд.
Это значит – любовь. Не к себе, но к другим. А иначе
Из грядущих веков будет выжжен российский народ.

Столько беженцев! Вещи сейчас им нужны и лекарства –
Так давайте поможем, у нас ведь достаточно есть.
Помоги – и зови помогать. И не надо бояться.
Ты критически нужен другому сегодня и здесь.

Помогай. Помогай. Помогай. Чтобы это входило
Постоянно в привычку. И завтра помогут тебе.
Кровь России течёт. Я прошу – дай нам, Господи, силы
Стать единой семьёй в нашей будущей общей судьбе.

В марте попадаешь на мультфильмы
вместо передачи новостной.
В марте ощущается тактильно
первое касание с весной.
Трепет разрастается и длится,
скрепками трамвайными искрит –
это возбуждённая столица
голосом глубинным говорит.
В транспорте весна, в универсаме –
празднество разнузданных частот.
В дереве, наполненном скворцами,
будущая музыка растёт.
Март – концерт, молельня и плавильня,
и, пока мы в нём растворены,
некто наблюдает за мультфильмом
но – не нарушая тишины.

2021, из прошлогоднего)

Дорогая Зверь, я пишу тебе с острова
с оборванными краями,
он дрейфует между сознанием и автопилотом.
Ты и я останемся мишками-моногамми
и в 2020-м, и даже в 2100-м.
Что за остров такой, ты, наверное, спросишь - ну так
здесь довольно тепло, здесь не чувствуешь вес, но сырость
разъедает характер и опыт за пару суток,
а у местных принято покупать алкоголь на вырост.
Дорогая Зверь, ты встречала меня квадратной
и всегда провожала похожей на эллипсоид.
На бесформенном острове время идёт обратно,
и поэтому будущее ничего не стоит.
Мы дрейфуем туда, где под ропот жд-составов
я боялся дантиста, которого звали Фима.
Проплывёт и это, царапины не оставив...
..из обугленной палки торчит сыроежка дыма...
Никакого различия нет между тем и этим,
просто то - абстрактно, а это - слегка конкретней.
Дорогая Зверь, мы мы однажды друг друга встретим -
там, где все острова собираются в континенты.

2017

Неспокойная, угловатая,
по асфальту спешит вода.
Сколько раз меня март подхватывал,
уводил не пойми куда!
И обрушивал, и раскручивал,
словно с горки велосипед.
И с обочины люди скучные
удивлённо смотрели вслед ‒
на природное, на явление,
на физический, на процесс –
на бессовестное волнение
и стихийную смену мест.
И сугробы на солнце плавятся
и сливаются в водосток.
Не могу я с весной управиться.
И никто никогда не мог.

2013

Что происходит с музыкой, когда она умирает?
Внятная, карамельная, солнечная тишина.
Плёнка покойной музыки Ад отделяет от Рая,
выцветшей фотографии высохшая слюна.
Тоньше, чем крылья бабочки. Много прочнее стали.
Ласковое безмолвие нежного никогда.
Души в момент естественный многое наверстали.
Всё оказалось правильным в этот момент? Ну да.
Спали мы раньше? Спали, – пряча во сне глубоком
за веки покойной музыки подлинные глаза.
Каждый момент – естественный. У тишины под боком
месяц соприкасается с озером как фреза.

Длится июнь сероглазый прекрасным летом
года живых – и нескоро до года мёртвых.
Не угадать, что останется монолитом –
что унесёт постепенно водой и ветром.
Лица смешаются с практикой преддипломной,
а имена и фамилии не поладят.
Можно забыть людей, а погоду помнить,
чтобы потом из неё проступали люди.
Город во мне срастается стоязыкий
из голосов любви, голосов досады.
Шины машин производят такие звуки,
словно в стакане бранятся вода и сода.
Вот бесконечный мост, бестолковый зонтик,
всё расплывается, нужен восстановитель.
Там, где, по сути, точно должна быть кто-то,
только вода и ветер, вода и ветер.
Не исчезай или вместе со мной исчезни.
Я загадал желание на ресничке.
Вечный июнь отражается в круге жизни,
вечно бранится дождь со стоглазой речкой.

2021

Пахнет хвойным дымом возле входа в лето.
Шарики пионов, нитки муравьёв.
У костра треножник от теодолита,
тео- значит «божий» (или я неправ?)
На треножник можно котелок подвесить,
положить в который рваного свинца.
Вечер, скоро десять. Скоро Ване десять.
Это очень ярко в с п о м и н а е ц ц а.
Доски под железом, у железа угол,
помню этот угол до сих пор, ногой.
Так тебе не вспомнит ни окей, ни гугл,
уж прости за правду, сервис, дорогой!
Что свинцовый крестик, что подарок божий –
вязкая конфета вечного вчера.
Это как, примерно, из коробок – те же
шарики на ёлку, нитки мишуры.
Так тебе не вштырит никаким макаром.
Шарики на ёлку, нитки муравьёв.
Что всего дороже, то даётся даром.
Я всю жизнь вникаю в смысл этих слов.

Дыхание становится любовью,
Любовь стихотворением –
И так
Смыкаются земной с небесным циклы.
Вся эта земляниковая пыль,
Весь этот хор кузнечиковых буквиц,
Горбатый гвоздь,
Щербатый молоток –
Всё это пропитается любовью,
Спокойным излучением любви.
Свечение наполненных предметов
Есть обоюдоострая стрела –
И в прошлое, и в будущее чтобы.

Так очищает свой, родимый сор
Пространства съёмной
И чужой квартиры.

Я начал убеждаться, что семья –
Империя особенного рода,
Как башенки двойной веретено,
И в землю устремлённое,
И в небо,
С фундаментом подвижного сейчас.
Веретено –
Любви живую нитку
Неотвратимо вертит на себя.
Пока жива, империя – воюет.
Об этом надо очень понимать,
Рассматривая старые альбомы.
Империя воюет и живёт,
За прошлое, за будущее чтобы.

Металл и хлопок,
Дерево,
Пятно,
Ботинок и царапина,
Стаканчик,
Салатовый пунктирный фейерверк…
Кто был, кто будет –
Это всё едино.

Бывает, дождь похож на демона,
Холодный свист прозрачных крыльев.
Но дождь прошёл, как будто не было,
Стекает муха с небосвода.

Встряхнулся, сбросил клочья прошлого,
В которых всякое-такое,
И стал не костяным и кожаным,
Но жестяным и арматурным.

Ушли ко дну друзья-знакомые,
Как леммы в толщу теоремы.
Но вот стоят цветочки в рюмочке –
И притча в маечке сюжета.

Чинить посуду надо по весне,
Громоздкой, сыро-сахарной, мокротной,
Везти коробку глиняного боя
Сквозь пригород к чердачной мастерской,
Где слышно, как шершавый снег съезжает,
Наклонный раздражая потолок.

Там в фартуке, похожем на мольберт,
Начнёт своё знакомство с черепками
Какой-то из подробных мастеров,
Чьи пальцы как нечищенный арахис,
Пробудет с ними март,
Апрель и май,
Фарфоровой прозрачной скорлупе
Законченную форму возвращая.

События расколотые – так,
Никак иначе – получают форму.
Чинить посуду надо по весне,
И по весне же создавать легенды,
Которые на будущих столах
По золотому шву опознаваться
Должны. И в этом шве волосяном
Сокрыто то, как всё и правда было.
И не сыскать надёжней тайника.

У зелёного есть бесконечно тонов
На бескрайнем полотнище дня.
До сонливой реки я дошёл без штанов –
И она полюбила меня.

По спине у неё и мурашки бегут,
И тенями ползут облака.
То, что надо понять, прикасается тут,
Ненавязчиво как-то, слегка.

Загребая ладонью сосновую резь,
Ветер гладит все кроны подряд.
«Мывсегдабылиздесьмывсегдабудемздесь,» –
Это сосны ему говорят, –

«И не надо болтать – то-что высох родник,
То-что почва на сердце суха.
Самых русских из нас навсегда сохранит
Нейросеть бесконечного мха…»

Темнеет, тут и там – морщины света.
И слышно, как несутся лошади салюта.
У лавочки скелет велисипета:
я помню, что его колёса сдуты.
Ползёт гигантский слизень по дорожке,
а в небе самолёт, со сле́дом, как у слизня.
На это наползает понемножку
бесформенный массив грядущей жизни.
Я помню впалый бок овчарки Лонга,
ежа воды из ледяного шланга.
Детально вспоминается немного –
зато латунная пленительная цанга.
Бесформенное будущее ливнем
не смоет ни чешуйки, ни соринки.
Бесформенное станет легитимным,
когда прочертит новые картинки.
Мы рождены, чтоб душу сделать гуще,
утрамбовать в себя реальность взглядом.
И дёрнуть непривычный мир грядущий
накопленным статическим зарядом.

Ты зубы не скаль, упрекая
в старушечьем скрипе жильё.
Россия, товарищ, такая,
какой ты услышишь её.
Что мусорный шелест с экрана?
Что цац каблучков антрацит?
Закатного неба мембрана
над полем вспотелым гудит…
Растянуто лает собака,
как будто бы из-под воды.
Видать, награждают баскака
медалью за взятие мзды.
Россия, товарищ, такая.
Такая, но это не всё.
Беззубый баскак, обтекая,
поймёт: и ему хоросё.
А ты лучше думай о лесе,
он звонок, рождественски бел.
И вспомни военные песни,
которые дедушка пел.

Простотой обласкан, сложностью заклеймён,
даже самый глупый становится мудрым, ведь
потерять − означает владеть до конца времён
(только этим знанием лучше бы не владеть).
Всё случится до жути вовремя. А пока
зачерпнуть в кармане − с мыслями о былом −
и подушечку «орбит» с крошками табака,
и монетку с орлом, и монетку с другим орлом.
Закрываешь глаза, и становишься гулким, как
жестяное ведёрко, в котором сидит сверчок.
Дорогой мой друг, если будешь нырять во мрак,
Привези мне магнитик, что ли, а то – значок.

Дороги нет, подтаял снег. Марток и семь порток.
А Пушкин едет на восток, от смерти на восток.
Восточней смерти – глубина распахнутых небес,
а в колеях стоит вода, а между ними – бес.
Хохочет бес, и вьётся бес, по морде бьёт коней.
И девка прыгает в снегу, и ничего на ней.
Сегодня степь, и завтра – степь, а дальше – вход в Аид,
его собака стережёт, эрдель-терьер на вид.
А дальше – сказки-чудеса, русалка и т.д.,
поедешь дальше на Восток – а там Улан-Удэ.
И светел день, и быстр конь, и небеса ясны,
Поэт стремится на восток своей большой страны.
Какие шутки, Боже мой, судьба творит порой!
Давно покойник Николай – что первый, что второй.
В гробу – красавец и урод, кто с гривой, кто плешив.
Онегин мёртв и Ленский мёртв. И только Пушкин – жив.

Термос, похожий на парня в бейсболке,
солнечный росчерк на досточке чайной.
Между собой и собой недомолвки
есть, но пожиже, чем были в начале.
Стропы стакана и хаос чаинок,
мыслей сушёных ошпаренный ворох.
Листья, похожие на чугунину
витиеватой, но правильной формы.
Мышка – норушка, лягушка – царевна,
и ничего от меня им не надо.
Это чудовищно закономерно,
это проклятие, это награда.
Это комкАние солнечной пряжи,
это смыкание прежде и ныне.
Иней октябрьский мысленно глажу –
и расступается мысленный иней.
Знаешь, как связаны мудрость и воля?
А погляди на изюм с виноградом.
Этакой что, ферментацией что ли?
Этакой да, ферментацией взгляда.
Чайная досточка цвета ботинок,
рыжих ботинок английской работы.
И расступается хаос чаинок,
и сквозь него понимается что-то.
Как на картине китайской картине
сосны кривые и странник и ослик
это смыкание прежде и ныне
в точке смыкания ныне и после

Задумался — проглядел
прибытие нужного поезда.
Ты хочешь великих дел —
но как-то чего-то боязно?
Всё правильно. Посмотри,
какие мы все добротные,
и в каждом сидит, внутри,
прикормленное животное.
Из камня пойдёт вода —
и берег пруда продвинется.
В упадок придут города
сражающихся провинций.
И это — реальность, а
не что таковой считается.
Не то, что, слегка блестя,
охотнее покупается.
Решай, на какой копить:
на цвета металлик, белый ли?
Грачи прилетели — фьюить! —
и дырку в боку проделали.
И в этот момент святой
оформилось понимание,
что жизнью ты жил не той,
и можно бы — погуманнее.
Ты падаешь в никуда,
реальность преображается.
Из камня течёт вода,
а царства опять сражаются.

Первая марсианская хроника

Чувствуешь под кожей самолёт?
Никому о нём не говори.
Он тебя однажды разорвёт,
выбравшись на волю изнутри.
После устремится в небеса,
в собранную наскоро грозу.
И качнётся лесополоса,
пёстрые квадратики внизу.
В песне новоро́жденных турбин
больше не услышишь нас с тобой.
Самолёт останется один,
радостный, дюралевый, живой.
Крыльями блестящими войдёт
в чёрную космическую тьму.
Под его обшивкой – марсоход,
он о нём не скажет никому.

2015