Именно он показал Власте хранилище книг — внушительное, с книгами со всех трех княжеств и даже манускриптами, привезенными из других стран.

— Вряд ли тебе будут интересны трактаты волхвов Хорса, — заметил он между делом, — но здесь есть и дневники путешественников, хоть и устаревшие.

— И сильно они устарели? — Власта как зачарованная ходила меж книжных шкафов, разглядывая тяжелые, украшенные золотым тиснением оклады.

Ворон усмехнулся.

— Ну, Гжедон Сневеньский утверждает в своих записках, что земли Марены упираются в границу вечной ночи, которую человеку пересечь не дано. Ну, простим старика, он жил всего сто лет спустя после падения Владычества. А вот Важек Василевский описывает земли морских ведьм, как населенные людьми с песьими и волчьими головами.

— Как интересно, — невинно заметила Власта. — Довольно изящный способ обозвать меритаари суками. Уверена, они его и к берегу залива не подпустили.

Ворон расхохотался довольно и снял с верхних полок несколько толстых томов летописей.

— В Вежницах мы разжигали костры и водили хороводы до утра. На закате все девицы плели венки из остатков соломы и сена, чтоб в полночь их сжечь и отдать огню былые печали и горести. Считалось, та, чей венок меньше всего чадил и сгорал быстрее, счастливой будет, что ее спокойный и тихий год ждет. На рассвете мы плели новые венки, пышные и красивые, из ромашек и резеды, пижмы и мяты, барвинка и хмеля. Их мы отдавали водам Змийны и долго, пока глаза слезиться не начнут, вглядывались – не потонет ли. Ты и сам знаешь: та, чей венок
дольше всех проплывет, вскорости замуж выйдет.

Власта хмыкнула и вслед за Вороном сорвала листок, принялась в пальцах его терзать, на мелкие клочки разрывая. Жгучий сок вызеленил пальцы.
— В прошлый раз мой закатный венок чадил сильнее и дольше всех, — равнодушно произнесла она, так и не отводя глаз от воды. — А рассветный потонул одним из первых. Я и не думала, что меня все-таки сосватают.

– Разве не слышал ты меня, воевода, каким твой кметь вернулся? Хуже чем зверь, ни говорить, ни мычать не мог, дышал-то едва! И спросить некого о шраме том было – ну откуда сменной десятке знать, был ли шрам раньше? Взрезала я его, раскрыла. Ранка неглубокой оказалась, внутри мышцы грудной травяную куколку прятала, крошечную, едва ли с вершок.

Искрица из кожаного кошеля на поясе вытащила что-то темное, сухое, скукоженное. Протянула воеводе.

– Смотри, не бойся, нет в ней уже силы никакой.

Он взял ее осторожно, боясь в грубых ладонях раздавить, но куколка оказалась твердой, словно закаменевшей. Мелкие травинки, торчавшие тут и там, кололись иглами.

– Если б ты не сказала, что травы это, в жизни бы не подумал. И куколку не разглядел бы, так, только грязи комок.