÷÷÷
Каждый немец - это голова,
знает все природные секреты. 
Немец любит длинные слова,
а судьба - короткие ответы. 
Достоевский - это в самый раз.
Карамазов - это то, что надо.
Много интересного припас 
русский Бог, податель снегопада.
Немец любит вольные края,
непереводимые равнины. 
У него гармоника своя,
он её достанет из штанины. 
Протекает рыжая вода 
мимо лодки, выброшенной наземь. 
Вьётся дым от песенки туда,
где налёг на вёсла Стенька Разин.
У него трофейный пулемёт,
в сундуке персидские монеты,
и на все вопросы он даёт 
быстрые короткие ответы.

÷÷÷
Когда ни пробудиться, ни уснуть,
и ночь редеет, как морская дымка,
уходит капитан в далёкий путь
с поверхности потрёпанного снимка.
Он уплывёт за тридевять земель,
и там его, наверное, оставит 
тот город, заигравшийся в Марсель,
где все месье отчаянно картавят. 
Где так тягуч и сладостен закат 
и так ехидны пухлые принцессы. 
Где в шапито, помимо клоунад, 
проводятся судебные процессы.
Поджав губу и шляпу заломив, 
идёт по пляжу будущий повстанец. 
Я вру слова и позабыл мотив,
но всё же приглашаю вас на танец.
Зачем же капитана мучит грусть?
Скажите, он всегда такой неловкий?
Ещё чуть-чуть, и сердце, как арбуз,
распорет ножик яростной торговки. 
Он в темноте платаны обнимал,
он час курил у берега родного.
Шелкóвицы кровавый карнавал,
прощай, прощай - а значит, здравствуй снова.
А значит, всё обрушится опять -
весь говор, гомон - плетью водопадов.
И шхуна превращается в кровать,
а девушка идёт на звон дукатов. 
Но он не успокоится, пока 
не ступит на просоленные доски 
на пристани иного городка, 
не ведая ни слова по-японски.

÷÷÷
Он обнял её у соснового пня:
попалась, попалась, осалена. 
Он любит её, а она? А она
любит товарища Сталина.
Она разгоняет свой велосипед
в мечтах о советской законности. 
Он мог бы расстрельные списки воспеть
ради её благосклонности. 
Сегодня она хороша, весела,
сияет на дачной веранде.
Ведь свежая "Правда" ей весть принесла:
конец всей бухаринской банде.
Она оперлась на зелёный забор 
как символ здоровья и бодрости. 
Он думает, как тяжело без зубов 
и как неприятно быть в возрасте.
И как справедлива народная месть,
товарка античного рока.
И в гибели тоже, наверное, есть
прекрасное злое далёко. 
И вот уже едет за ним воронок 
по тряским ухабам района.
А он говорит ей "мой жаворонок",
и песня её непреклонна. 

÷÷÷
Я не знаю, где стоит Гагарин.
Где-то над Москвой. 
Седоват, немного опечален, 
но ещё живой.
Ничего не помнит о полёте, 
только руки врозь. 
Он готов к ещё одной работе,
что бы ни пришлось. 
Настаёт космическое лето,
лунные деньки, 
и Москва взлетает с парапета 
собственной реки.
Непонятно, как она взлетает 
с малыми детьми,
парками, фонтанами, цветами,
вверх тормашками. 
Непонятно, но взлетает как-то, 
сразу и сейчас.
Судя по всему, на звёздной карте
всё теперь за нас.
Всё сошлось, сложилась квадратура, 
ясность в головах.
Спрашиваешь, где мы были, Юра?
Трудно в двух словах.
На курорте были, на базаре.
Были на войне.
Праздновали с мокрыми глазами. 
Будем на Луне.
Настаёт космическое лето,
и выпускники
в Млечный путь сигают с парапета 
солнечной реки.
И взлетает водная ракета,
поменяв маршрут. 
И туристы с половины света
весело орут.

(2022)

÷÷÷
Был в Одессе ресторан Сальери,
а напротив Моцарт был отель.
Оба эти здания сгорели.
Всё сгорело. Город весь сгорел.
Как Одесса оперная пела,
как над морем голос тот летел.
Человечки слеплены из пепла.
Ходят в гости, делают детей.
Не пойми с какого интереса
всё хотят поговорить со мной.
Мне приходят письма из Одессы,
а в конвертах пепел рассыпной.
Там сгорают прежде чем родиться,
не успев построить, сносят дом.
Кормят по новейшей из традиций
щукой, фаршированной огнем.
Пишут мне: здесь нет и тени ада,
круглый год акация цветёт.
Моцарт не страшится больше яда
и в Сальери целит огнемёт.

(2020)

÷÷÷
Работали – учились
без отрыва от производства
бегали на танцы
играли в теннис
пытались дотянуться
очень хотели поцеловаться
потом немножечко постреляли
«ура» поорали

и превратились в белых журавлей

И сразу же возникает много вопросов:
чем питаются журавли:
комарами? рыбой? мышами?
куда они всё время улетают?
сколько они живут в дикой природе
и во что потом превращаются?

Ели – пили
прогуливали уроки
воровали отцовские папиросы
звонили друг другу:
чем ты сейчас занят?
да ничем особо не занят
обрастали седой щетиной
животами и злыми детьми

и превратились в белых журавлей

И опять возникают вопросы:
что это за волшебник
делающий всё новых и новых журавлей?
зачем ему столько журавлей
столько белых мазков?
чтобы начисто выбелить небо?

А вот мы мимо него как раз пролетаем:
в разрядах молний его голова
будто высечена в скале
длинный приклеенный нос
его синий колпак упирается в Сириус

Наум Гребнев и Яков Козловский
идут по жёлтой сельской дороге
в изумрудный Иерусалим
просто так говорят о своих делах:
а рупь пятьдесят за строчку 
это много сейчас или мало?
а вот еще дачи дают в литфонде
но только по ярославскому направлению
где одни глины и вода стоячая
а надо бы взять у них дачу
по казанскому направлению
где песочек и сосны
где лисички
где наши
где свои

- и резко вдруг просыпаются
ну конечно
летим над Москвой
вон внизу предвоенный
пластмассовый купол горит
и миллион журавлиных личинок 
пьёт апероль на открытых верандах

Облака и безветрие
штиль
и метро и безметрие
и бессмертие

(2020)

÷÷÷
Расскажи-ка мне о бытии
в перекрестье пламени и дыма.
Жили врозь и пили на свои,
а любовь нигде не находима. 

Это трель на птичьем языке,
только смысла нет в её отваге. 
Отыщи солонку в рюкзаке,
запусти её через овраги.

Птичий дом вознёсся до светил:
грач метёт, синица кашеварит. 
Расскажи, как Хайдеггер любил,
как его пилила Ханна Арендт.

Зябкой ночью сядем у костра,
испечём заветную картошку. 
Вот, вложи персты свои, сестра,
убедись, что всё не понарошку.

Дни длинней и пища солоней. 
Темнота опустится, и снова
ослеплённый счастьем соловей
запоёт про солнышко лесное.

÷÷÷
Иуда начинается с обиды:
того не дали, этим обнесли.
Пока друзья глядят на пирамиды, 
Иуда подрезает кошели. 

Иуда вызревает постепенно
и сам не видит, что же с ним не так.
Он косится от зависти на стены,
но мило улыбается внатяг.

С Иудой вместе спорим мы и строим,
читаем с ним молитвы нараспев,
пока он не взорвётся чёрным гноем,
что так похож на благородный гнев.

Иуда начинается с обиды,
её поставив выше, чем родство.
В конце Иуду заедают гниды, 
принявшие его за своего.

÷÷÷
Я ученик в этой школе лесной.
Не второгодник уже, второвечник.
Я под рябиной, а ты под сосной,
где пионеры прибили скворечник.

Горочка хвои да горстка трухи -
всё, что оставлено было отцами.
Высится класс для слепых и глухих,
рядышком класс для душевно-отсталых.

Наше учение стало простым:
не вызывают, не ставят отметки.
Школьное кладбище, школьный пустырь,
гулкие баки - газеты, объедки.

Нам объясняли всемирный закон
долго, отчётливо, для бестолковых,
а первоклашки хоронят жуков,
очень похожих на наших знакомых.

Выйди из класса и в класс перейди!
Ты пролетишь сквозь горящие кольца,
еле почувствовав, как на груди
плавится, жжётся значок комсомольца.

÷÷÷
Николай убивает поэта
не Дантеса холёной рукой -
дуновением ветра и веткой 
невесомой, совсем никакой.

Не каким-то нелепым лепажем 
на окраине снежной порой,
а простым среднерусским пейзажем,
комарьём и другой мошкарой.

Убивает балетной премьерой, 
забивает ногами сильфид. 
И салонной гнилой атмосферой,
что ни день, удушить норовит. 

Убивает Фонтанкой и Мойкой, 
про Неву уже не говорю.
Оглушает прощальной попойкой, 
чтоб под нож повести к алтарю.

Я достану письмо из бювара, 
прочитаю его до конца.
Николай, говоришь, убивает?
Это мы убиваем певца.

Закорючки, чернильные знаки,
наши "если" да наши "кабы",
Расстегаи, блины, кулебяки 
и опять верстовые столбы.

Чудотворный Никола Угодник, 
потемневший, не видный почти,
досаждает тебе второгодник, 
чтоб не сгинуть в опасном пути.

Проклиная дорожную тряску,
телефончик держа на весу,
я придумал ревизскую сказку 
и себе зарубил на носу.

Разливается ночь, как водица, 
остановка в бору коротка,
и проносится тенью убийца,
будто филин в плаще грибника. 

÷÷÷
Нет, всё в порядке, всё оставим так:
чуть холодней, чем нужно для комфорта,
и озеро в уколах тонких шпаг,
и мы с тобой не в фокусе на фото.

Гостиницы простые номера,
столовые с простым ассортиментом,
возле которых курят шофера
грузовиков, обтянутых брезентом. 

И мы с тобой не в фокусе замрём 
и позабудем, кто кого обидел, 
когда над нами белым кораблём 
восстанет Ферапонтова обитель.

Здесь арматура, там лежат дрова.
Вода из тучи капает в бочонок. 
А вы откуда? Вологда? Москва?
Череповец, отчизна Башлачёва?

А я отсюда, и меня не сдвинь. 
Всегда найду и хлеб себе, и угол.
Я видел ослепительную синь,
вошёл в неё и всё ещё не умер.

÷÷÷
Зябкой ночью выйдешь из вагона -
там бальзам. Он лупит по глазам.
Продадут бутылку самогона,
а московским веры нет слезам.
Быстро пересвистнешься со встречным,
посчитаешь редкие огни. 
Стоит призадуматься о вечном,
проводница стукнет: не усни.
С той гурьбой, что ездила в Саратов, 
больше ни словечка, ни гу-гу.
Как-то пережили демократов.
Либералов отдали врагу. 
Вот земля, как ячневая каша - 
это не какой-нибудь том-ям.
Вся насквозь питательна, вся наша, 
только подгорела по краям.
Пятна за окном, и непонятно,
проезжаем что за города.
Нету денег на билет обратно. 
Жизнью платишь за билет туда.

÷÷÷
Подожду ещё и, может быть,
припаду к людскому многословью:
научите Родину любить,
поделитесь правильной любовью.

Как природу любит дровосек?
Как охотник - зайца и лисицу?
Можно ли любить её при всех,
или лучше с ней уединиться?

Родины красавцы-женихи, 
воздыхатели и ухажёры, 
как мне написать о ней стихи,
чтобы вмиг утихли ваши споры?

Мыслимо ли счастье без потерь?
Сладостна ль свидания минута?
Говорят, кто лёг в её постель,
знают - но умолкли почему-то. 

÷÷÷
Куда депутация трёх королей 
ни разу ещё не носила подарки, 
на станции 47-й километр
в ларьке продавались кубинские марки.
Оттуда идут поезда на Урал,
и в грохоте стыков, и сцепок, и сшибок 
я семьдесят восемь копеек набрал 
и мне протянули коллекцию рыбок.
Ещё я немало монеток отдам
за флоры и фауны великолепье. 
Уже беспощадный Монгол Шуудан
цветные флажки поднимает над степью. 
Бумажные звери устроят разгром 
под карканье пташек бумажного рая.
А станцию нынче зовут "Ипподром",
и я там совсем никогда не бываю.

÷÷÷
Вопрос не стоял про шары и гирлянды,
и что Дед Мороз нам в мешке принесёт. 
Вопрос был другой: Шойгу, где снаряды?
Нельзя нам идти без снарядов вперёд. 

И всё-таки шли, выстилая телами
раздолбанный шлях в изумрудный Бахмут.
Туда, как за чудом, рвались ветераны,
а Элли с Тотошкой пока подождут. 

Отставлен Шойгу, и снарядов побольше. 
С вершины прощального виража
язвит и хохочет Евгений Пригожин:
они понимают язык мятежа!

Бугристый, надкушенный, солоноватый, 
он цвёл по краям федеральных дорог.
Не трогай цветы на могиле солдата -
исходит от них опиатный дымок. 

Заснёшь и услышишь: "Напрасные толки.
В Бахмуте волшебника мы не нашли.
Одни изумрудных бутылок осколки 
искрились в подвале, в кровавой пыли".

Я пробовал это шипучее пойло,
напиток отчаянья и куража.
Надолго запомнило русское поле:
они понимают язык мятежа.

÷÷÷
Мои продажи падают, мои
пропажи непредвиденно растут.
А всё же я укоренился тут:
клюю зерно, и рядом воробьи. 

Я окунул перо в святую Русь, 
но с каждым днём всё бережней нажим. 
Немало смертных ждут, что я заткнусь. 
Мне нравится идея вечно жить.

Мои лепажи впрок заряжены. 
Мои продажи катятся в Аид.
Меня судьба, спокойная на вид,
ведёт на раскалённые рожны. 

÷÷÷
Ах, какие колбасы, какие сыры:
мортаделла, грюйер, горгонзола. 
Мы подгнившие вишенки нежной поры
на просроченном торте позора. 
Ах, какое вино - и шампань, и бургонь -
день за днём наполняло бокалы. 
"Батарея, огонь! Батарея, огонь!" -
оглашает банкетные залы.
И за этот гламур, и за этот аллюр 
в исполнении светской лошадки 
тарахтит пулемёт и взрывается ПТУР
в полыхающей лесопосадке. 
Что ж, отведайте честную пищу богов, 
лейтенанты, гурманы запаса. 
Батарея, огонь! Батарея, огонь!
Красный пунш и горелое мясо.

(04.07.2022)

НАЧАЛО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

Зоя, Зоя, как же сердце мается.
Мне всего-то двадцать лет.
Я хотел бы знать, что ты красавица.
Мне не показали твой портрет.

Сколько мы в изгнании протопали
пыльных вёрст - пешком и на коне.
В позолоченном Константинополе,
может быть, ты помнишь обо мне.

Тщетно я у Господа выпрашивал
ангелов бестрепетную рать.
Я молиться бы хотел по-вашему,
"кирие элейсон" повторять.

Пересохшие речушки-реченьки,
не замочит конь своих копыт.
Я молиться бы хотел по-гречески,
Бог немецкий беспробудно спит.

Не орёл, взмывающий к величию -
ласточка из-под равеннских стрех,
преодолевая безъязычие,
пусть помолится за всех.

÷÷÷
Куда ты с нами? Нам ещё идти
через леса - не стать бы пищей волку. 
Ещё передерёмся по пути, 
завидев кошелёк или кошёлку. 
Ещё измучим брюхо лебедой, 
от спутников припрятывая сальце. 
Ещё за зиму станешь весь седой. 
Зачем ты, парень, с нами увязался?
Ещё возьмём на шею чужака 
и, ошалев от выпивки угрюмой, 
дом подожжём, что срублен на века.
Куда ты с нами? Ты же Бог. Подумай.

÷÷÷
На самом севере Кореи
стоит мой домик на краю.
Я здесь дурачусь и мудрею,
врастая в родину свою.
Здесь к морю тянутся лачуги 
сквозь туристическую спесь,
и лишь подумаешь о друге, 
он тут же явится, и здесь 
два рыболова, ставя сети,
на небе видели семь лун,
как сообщается в газете
"Нодон синмун".