÷÷÷
За эту книгу чернокнижника
не расплатиться никогда.
В отваре вереска и грыжника
земная кроется беда.

А если хочется небесного,
то пригодится ёж-трава.
Наваришь пива полупресного
и сладковатого едва.

Ведёт тропинка от околицы 
через поваленный забор
туда, где в небо дыроколется 
давно манящий тёмный бор.

Не в этом ли и суть учения, 
чтоб затеряться и пропасть, 
переплавляя отречение
в неотменяемую власть?

Чтобы на свадьбе, на покосе ли
в каком-нибудь из дальних сёл
твои слова невольно бросили,
как травы, в песенный котёл.

÷÷÷
Под кусточком, под мосточком,
посреди лесных болот,
под осиновым листочком
дело Ленина живёт. 

Не гремит, не побеждает 
гидру, мать её лерней. 
Втихаря пережидает,
потому что так верней. 

Ходят кони, едут танки,
слышен с неба птичий крик.
Дело Ленина в землянке 
зреет, словно трутовик.

Вроде скромное такое,
не припомнится на дню,
но рассыплется трухою
и от искры - быть огню.

Ты в краю заледенелом 
не веди учёт обид,
а займись-ка лучше делом,
что само себя творит.

В понедельник ждёт засада,
но суббота к нам добра.
Это - дело Александра,
тут - Ивана, там - Петра.

Кончен век, зарыто тело,
прах развеян, дух утёк.
Сохранится только дело,
как закладка, между строк. 

Ты, оставивший пацанство 
ради щебета в груди,
руку вытяни в пространство, 
покопайся - и найди.

÷÷÷
Наша рота – красивая штука.
День за днём – строевая наука:
аксельбанты, штыки, галуны.
Только б не было, братцы, войны.

Только б вечно при кухне кормиться,
только б на ночь носили девицы
пироги от наивных мамаш
и начальство не гнало на марш.

Бал за балом, рассол за пирушкой,
и записки с ванильной отдушкой,
и любви артиллерия бьёт
после штурма перинных высот.

А пошлют ли на немца, на шведа –
это будет чужая победа,
а конфузия будет своя:
только зряшная порча белья.

Нет, война – некрасивая штука.
Всё услышишь: и «курва», и «сука».
Позабудешь французскую речь,
когда в ухо засвищет картечь.

Не заметишь – очутишься в яме
на балу с дождевыми червями.
Вот вам кружево, вот галуны
и знамёна великой страны.

Кровь и золото, рвота и глина,
четверть друга, врага половина
с орденами и вшами внамес –
и какой в этом наш интерес?

Нет, ребята, отбой, засыпаем,
и плевать, что с утра выступаем.
Как вздохнёт геликон полковой,
так накроет всю жизнь с головой.

(23.02.2021)

÷÷÷
Старый папа умирает в Риме,
никому до папы дела нет.
Все на свете заняты своими
списками лишений и побед.

Здесь одним дожить бы до зарплаты,
а другим - понтовые часы.
А кому-то - доползти до хаты,
дотянуть до лесополосы.

Старый папа харкает грехами,
позабыл священную латынь.
Где-то высоко над облаками
пролетает звёздочка-полынь.

Он за посох держится упрямо,
но судьба отсчитывает дни.
На кого, зачем ты, мама лама,
бросила меня, савахфани?

Доктор не поймёт по-арамейски.
За окном пылает эмпирей.
Тополя дрожат в Красноармейске,
слыша гром родимых батарей.

Проглотив лечебную отраву,
Старый папа мечется в жару.
Ледяным дыханием конклава
подступает смерть к его одру.

÷÷÷
Мы уяснили с детства, что писательство -
нелёгкое святое ремесло.
Но есть отдельный жанр - союзписательство, 
где главное - не слово, а число.

Пока писатель трудится над повестью,
продумывает пьесу и роман,
союзписатель пишет сумму прописью 
и часть её кладёт себе в карман.

Писатели в погоне за сюжетами 
спешат на фронт, в пампасы, в мокрый док!
Союзписатель кормится бюджетами
и далее Ильинки не ходок.

Порой они встречаются на форумах,
здороваются, шляпы приподняв, 
у стендов, привлекательно оформленных, 
на пушкинских и лермонтовских днях.

Как отличить их, по какому ГОСТУ?
Я ошибиться всякий раз боюсь. 
Кто вон из тех двоих - писатель просто,
а кто - с лукавым префиксом "союз"?

÷÷÷
Восьмого марта он пошёл в ларёк.
Наверно, за цветами? За цветами.
Он семенил окольными местами
и думал, как всегда, про рагнарёк.
Он был захвачен гибелью богов,
её отображение в культуре
он представлял в цветной миниатюре,
как это делал, может быть, Ле Гофф.
Толпа богов сгорает в корабле,
а им на смену, в пене или в тине,
из моря поднимаются богини
и вот уже шагают по земле.
Подчас у них знакомое лицо:
хозяйка бань, начальница детсада,
из фитнес-центра юная наяда,
соседка, что служила в ФСО.
С богинями считай что повезло,
есть общие приятели и темы.
А что берём? Конечно, хризантемы,
они зовутся нежно и светло.
Идя обратно с факелом в руке,
он должен оступиться, оглядеться
и тут должно остановиться сердце
и рухнуть вниз в негаданной тоске.
Но ничего такого на версту,
одни богини шествуют по суше.
Его шаги становятся всё глуше,
и он с цветами входит в пустоту.

(2021)

÷÷÷
Хорошо жить в провинции, папа.
Хорошо жить в провинции, мать.
Никуда не взлетать и не падать, 
ни на что не претендовать. 
Пить с друзьями, ходить на поминки,
верховодить в районном ЛИТО.
Обсуждать с мужиками на рынке
недостатки китайских авто.
Провоцировать долгие толки
о своей незаконной любви.
Вся провинция наша на Волге
и немного ещё на Оби.
Кто в провинции глыба и личность,
тот в Москве неприметный пигмей. 
Ломоносовых губит столичность 
и вдобавок лишает корней. 
Я, москвич, перед ними невинен. 
В город мой, сквозь леса и поля,
ковыляют Пожарский и Минин 
и никак не дойдут до Кремля.

÷÷÷
Страстная пятница - отличный божий день,
я даже мяса в этот день не съем,
да и с вином сегодня подожду:
один лишь день (и завтра день) в году.

Мы накупили итальянских макарон,
к обеду сварим их со всех сторон.
Я в них немного сыра покрошу
и больше ничего не нарушу‌.

Не буду слёзы лить по жизни удалой
над занемевшей, как нога, Москвой,
где нынче холодней, чем в январе,
а буду вспоминать, что был такой:
его вообще распяли на горе.

Ещё я буду вспоминать друзей -
верней, придумывать: их лица, имена,
их подвиги, дела небывших дней,
и мне не будет никого родней,
чем эти лица пятничного дня.

Да, пятница - для друга, что далёк,
как будто я сижу, смотрю в костёр,
в который смотрит и мешает уголёк
далёкий друг в стране чужих озёр.

И многие садятся у костра,
придя из снов, из странствий, из могил.
И голос слышится какого-то Петра:
"Я путаю. Я вспомнил. Я там был".

(17.04.2020)

÷÷÷
Я не водил бульдозеры на БАМе,
не сдавливал тугое горло рекам,
но женщину с надутыми губами,
простите, не считаю человеком. 
В лосинах и с поддельной сумкой "Гуччи"
она стоит в компании кавказцев. 
Зачем я повстречал её в Сургуте?
Чтобы начать под старость заикаться?
Она стройна, а также крутобёдра,
в её глазах любовная отрава,
и в принципе приемлемая морда,
но эти губы... что за мода, право...
Невольные соседи по планете:
интеллигент и конченная дура.
Сургут - огромный город, полный нефти,
но как же отстаёт инфраструктура. 
Аэропорт, покрытый серой плиткой.
Буфетчица в витрине холодильной
переставляет сладкие напитки. 
А мне бы выпить колы молодильной.
Я заплачу старинными деньгами. 
Жаль, что в меню отсутствуют пельмени.
Чужая жизнь с надутыми губами 
уходит на посадку до Тюмени.

÷÷÷
«Фашизма нет» - сказал мудрец на «Эхе».
Другой пришел и стал его немножко жечь.
Позвольте, но ведь не о том же речь?
А впрочем, да. Давайте сменим вехи.

Давайте про Одессу, например:
как хороши девические спины
в торговом центре имени Афины.
И тут, и там богат ассортимент.

Одесский шик.
Одесский бит.
Одесские приколы.
Струит зефир, неутомим,
витальный аромат одесской школы.
Одесский дым.

(2014)

÷÷÷
В городе Стамбуле,
стоя над водой,
ловит барабулю
парень молодой.
Сумерки лиловы,
ходят между стен
девки чернобровы
в юбках до колен.
Волею Пророка
с дивных давних пор
позднее барокко
смотрится в Босфор.
Этот город манит,
евнух-педераст.
Скольких он обманет,
скольких он предаст.

Я в Стамбуле не был,
был я в Анкаре,
где под синим небом
крепость на горе.
Между тем в Стамбуле
рай для дураков
и на ветках дули
тяжелей веков.
Шёпот барабули,
шутки рыбака,
и на ветках дули,
и в душе тоска.

И под носом дули,
и душа в тоске,
и летают пули
где-то вдалеке.
Скольких обманули,
скольких обвели
в городе Стамбуле,
в золотой пыли.
Лодочка белеет,
серп горит в луче
и рыбак болеет
за "Фенербахче".

÷÷÷
Пересчитаю пальцы на руке,
пересчитаю медные монеты.
Всё совпадает, расхожденья нету:
нас не накормят в этом кабаке.

Пируют достославные князья,
закусывают скромные монахи.
Сума в пыли и дудочка во прахе.
Мы нищие, мы нищие, друзья.

Нас путают с деревьями в лесу.
Мы нищие, как верба и орешник.
Пока меж нами не явился грешник,
мы, как вино, ночную пьём росу.

Всего богатства - песня соловья,
зелёный луч, мелькнувший на рассвете,
да мы, да наши сны, да наши дети -
и дочери скорей, чем сыновья.

И дочерям сверкать, как золотым
на стойке у портового менялы.
Менять консортов, исправлять анналы
и корабли считать по запятым.

Мы нищие, но мы одна семья,
одной похлёбкой завтрашнею сыты.
С одной мольбой ступаем мы на плиты:
да будет воля, Господи, Твоя.

÷÷÷
Пахнет ладаном Аддис-Абеба,
вдоль по улице ослик прошёл,
и от красного грунта до неба
ясно слышится русский глагол.
Век истаял, а ветер всё те же
повторяет слова поутру:
дай нам, Господи, сладкого теджа,
ежедневную дай ынджеру.
Оттого до сих пор не забыты,
не истёрты, строги и чисты
среди кладбища русские плиты
и над ними родные кресты.
Из лейб-гвардии нету отставки,
а тоску не утопишь в вине,
и стоит, не теряя осанки,
капитанская тень в стороне.
Так задумчиво, будто решая,
что ей делать на новом веку:
унестись ли в леса Парагвая
или двинуть в Сибирь, к Колчаку?

÷÷÷

Олегу Демидову

Нет, Брежнев совсем не любил хунвейбинов -
ему, просветлённому, были милей
заморские тачки, молдавские вина
и женщины с солнцами вместо грудей.

А так-то уж были готовы смогисты
"Вся власть - молодым" развернуть полотно,
а следом за ними спешили чекисты,
и не было впрок ничего решено.

Могли бы и юноши выйти в герои,
прорвавшись в газеты сквозь грохот и гам,
чтоб спелое яблоко нового строя
послушно легло к маяковским ногам.

В тюрьму Евтушенко, а Беллу в коммуну,
пусть учит гармонию брюквенных гряд.
Порвём окуджавские вялые струны,
навяжем Истории свой звукоряд.

"Смогисты - чекисты". Эстетское ухо,
банальную рифму поди оцени.
Но рифма-то вышла: "гэбуха - непруха",
и в цирке времён погасили огни.

С тех пор и окончилась эта забава -
в дела подшивать стихотворный прилив.
Увидишь с утра на стене дацзыбао -
протри свои очи: то листик прилип.

÷÷÷
Пушкин Пушкина рисует 
авторучкой на листке.
Пушкин Пушкина рифмует 
с ледоходом на реке.
Рукава ему штрихует, 
заостряет нос и бровь. 
Зачеркнёт судьбу лихую, 
рядом выведет: "любовь".
Вдалеке грохочут пушки, 
вой сирены за окном.
Это что за почеркушки 
на листке неуставном?
На бумажной четвертушке -
авторучки фуэте. 
Пушкин тот и этот Пушкин
в преддуэльной суете
подмигнут сквозь два столетья:
ты держись там, Пушкин-брат.
Остаётся пистолетик 
заменить на автомат.

÷÷÷
Вечерело, и ты вдруг сказала,
озирая стеклянное дно:
мы враги мирового кагала,
так допьём же с тобою вино.

Нас убьют постепенно, не сразу,
нас обложат в лесу, как зверьё.
Виноградные склоны Шираза
простираются в сердце моё.

Где угодно, возможна засада.
Может быть, в этой баночке шпрот?
Тот агент, диверсант и Моссада
тот сотрудник, кто с нами не пьёт.

Мы восславим бутылку и пробку,
мы поднимем живое стекло.
К нам служебную командировку
оформляет вселенское зло.

Так пускай же на стенках бокала
наших пальцев отыщут следы,
а не герб мирового кагала,
разжиревшие крючья беды.

÷÷÷
Почему поэты пили?
Потому что Маркс и Энгельс.
Почему они в могиле?
Потому что тлен и бренность.

На прокуренном матрасе
не даётся литучёба.
Им не встретился на трассе
ангел вместо Горбачёва.

Тлен и бренность, трень да брень
на отцовской балалайке.
В парке выломал сирень
алкоголик в белой майке.

Окультуривали массу
умницы и умники.
А у памятника Марксу
собирались урнинги.

Почему поэты пили?
Потому что денег нету.
Почему они в могиле?
Потому что много света.

Много света там, за гробом.
Ну и что, что он не этот.
Свет, завернутый в газету.
Эстафета автостопа.

Кроме водки, от печали
не нашли медикамента.
А в могиле просто спали,
не было другого места.

Всю субботу, воскресенье
Спали отроки из пéчи.
И теперь землетрясенье
их трясёт, трясёт за плечи.

÷÷÷
Темна нелёгкая водица
на самом дне Череповца,
где стайка рюмочных резвится,
а чёрт их ловит на живца.

Череповецкие недели
ценны, как царские рубли.
Немножечко недоглядели
и чуточку недоблюли.

Когда-нибудь весь мир затопит
и хлынут звёзды косяком,
как будто бы проводит опыт
над нами сталинский нарком.

И я, усвоив тонну критик,
похожим стану на пловца
и подарю тебе магнитик
из города Череповца.

Чтоб им, прилаженным на леску,
мы наловили много див:
и два портрета Чаушеску,
и Карла Цейса объектив.

÷÷÷
Утихли килогерцы,
приборы на нуле,
но беспокоит сердце
летящее к Земле
неведомое что-то,
одетое в броню,
навроде контрамота,
навроде парвеню.

Бегут из магазинов
соцветья детворы,
и братья, рот разинув,
роняют топоры.
И к человечьей юшке
утратив аппетит,
Марс направляет пушки
на то, что там летит.

Таинственный спасатель,
губительный посол?
Давай, бытописатель,
веди свой протокол
заоблачной угрозы
диаметром с судьбу.
У Бога имя розы
написано на лбу.

Незримое нависло
коробочкою бед,
и до людского смысла
пришельцу дела нет.
До наций, до хренаций,
до мира и войны,
до лип и до акаций
в порыве белизны.

До нашего Шекспира,
до нашего Гюго.
Снесёт себе полмира,
и больше ничего -
ни сказки, ни записки,
ни телефонограмм.
Невиданные риски,
неслыханный бедлам.

А мы-то так привыкли
чудить в своём углу.
А мы-то так приникли
к волшебному стеклу.
А нам-то так охота
орешек расколоть.
Но в небе зреет что-то
и обретает плоть.

ТРИПТИХ

1
Ты говоришь, что Луначарский - мразь,
артисток он водил на антресоли
и раздавал трагические роли
за каждую комическую связь.

Я говорю, что Луначарский - бог,
он высечен из камня, маслом писан.
Он облачён по праву в шёлк и в'и‌ссон,
но увязает в быте коготок.

Пойдём же к Луначарскому, мой друг,
отведаем наркомовских напитков.
Не ради ордеров, пайков, прибытков,
а просто чтобы скрасить наш досуг.

Вот бронзовые двери в кабинет,
на створках - лев подмигивает волку,
и блещет электричество сквозь щёлку,
как зарево неведомых планет.

2
Огромное количество говна
зарифмовал художник Маяковский.
Не то чтобы он сердцем был таковский,
но так велела юная страна.

Менял жиркость на черную икру,
на свеженькие ирисы для Лили,
которую мы все тогда любили
в очередях к заветному одру.

На простыню бросали семена:
пусть прорастает то, что я посею.
Иосиф уступает Моисею,
и семенем постель населена.

И Маяковский в образе быка
там возлежал, увенчан диким лавром.
Царица разродилась минотавром,
испуганно бегущим сквозь века.

Куда ни глянь, везде очередя:
на смерть, на выезд, за вином, за хлебом.
Народ, любимый Фобосом и Фебом,
заворожён явлением вождя.

3
Который день с чекистом за столом
и ночь с чекистом в комнатах соседних,
почти как в тех благопристойных семьях,
что отданы историей на слом.

Пока встречает ливнями Париж
твою жену, товарку и камену,
его к тебе прислали на замену.
Он по ночам храпит. А ты храпишь?

Конечно, он гиена, а не лев,
но не лишён достоинств компаньона.
С ним можно обсудить стихи Вийона,
поигрывая в шахматы и в преф.

К тебе приклеен этот верный чёрт
от самого подъёма до отбоя.
В уборную? Пожалуй, он с тобою.
Возьмёшь газету? Он решит кроссворд.

Вы - крайности, которые близки,
взаимозаменяемые лица,
и лезвие, как соберёшься бриться,
коснётся непонятно чьей щеки.