Привет из Киото!

Золотой храм. Тот самый.

Идеальная грусть

Меня всегда несколько смущали разговоры о том, что к Богу-де приходишь через несчастье, через личное горе. Не что бы я берусь целиком опровергать это убеждение. Я только считаю, что роль горя в религиозной психологии преувеличена. Горе может выступать катализатором, но не источником веры, ибо действие горя так же ограничено во времени, как и любой другой человеческий аффект.

Действительный же психологический источник веры — это специфическое чувство, которое по разному описывалось в каждой эпохе и каждой традиции. Греки назвали бы это причастностью человека к космосу, романтики — мировой тоской, разлитой по человеческим и не-человеческим душам и соединяющей их в одно, философы религии — устремлением человека к трансцендентному, экзистенциалисты — принципиальной незавершенностью человека, моделью человека-как-проекта.

Есть такое аниме, на английском оно называется «Perfect blue», на русском — «Идеальная грусть». Назовём это чувство идеальной грустью.

Обобщая, я бы свел идеальную грусть к острому ощущению собственной недостаточности. Буддизм сделал это ощущение краеугольным камнем своего учения: всякое удовольствие, не важно, плотское или духовное, имеет свойство заканчиваться, а значит после него человека настигнет страдание, желание остановить мгновение, вернуться к ушедшему удовольствию. Череда удовольствий и страданий образует замкнутый круг. «The world is not enough», как пелось в одной бондиане. Отсюда буддисткий вывод: раз мира недостаточно, то мир надлежит отринуть.

Я убежден, что именно идеальная грусть, духовная жажда, как писал уже наш поэт, служит психологическим источником религии. И при этом мало сегодня можно найти психологических черт, которые подвергались бы столь резкой социальной критике. «Ты здоров, сыт, одет, чего тебе ещё не хватает?». И действительно, идеальную грусть непросто отличить от каприза или избалованности.

По моему опыту, чаще всего идеальная грусть настигает тебя в самые умиротворенные мгновения жизни: в полуденной прогулке, в длительном путешествии, в предзакатный час. Ты обозреваешь свою жизнь и ловишь себя на мысли, что вполне доволен ей, что, быть может, ты даже достиг всего того, о чем мечтал. И чем крепче ты утверждаешься в этой мысли, тем настойчивее тебя точит этот злосчастный червь, идеальная грусть. Ты начинаешь фантазировать, предполагая за собой самые чудесные свершения, самые удивительные подвиги, и спрашиваешь себя — исчез бы тогда этот червь, коли я добился бы всего? И тут же отвечаешь — нет, никогда.

Парадоксально, но именно в трудные периоды жизни, когда ты мобилизуешь все свои силы, чтобы справиться с настигнувшим, идеальная грусть засыпает, прячась в самые глубины твоей души. Поэтому я не очень доверяю — прежде всего в самом себе — тому религиозному обращению, которое зиждется на опыте несчастья: время источит этот опыт, а вместе с ним — и веру как его мнимое следствие.

Кстати о Пушкине

Великая строчка поэта: «печаль моя светла, печаль моя полна тобою» — о чем она? Часто её отождествляют с некоей мечтательностью, с туманными грезами, которые хороши именно своей несбыточностью, потому что реальность жестока и т.д.

Мне кажется гений говорит немного о другом. Он находит радость именно в самом чувстве любви, в его переживании, в том, что возможность испытать это чудо вообще дарована человеческому сердцу: «не любить оно не может».

А будет ли любовь взаимна в свете этой радости не важно совершенно. Так ты любуешься красивой вещью, зная, что она никогда не будет твоей, наслаждаешься красивым городом, зная, что не будешь здесь жить; ты просто рад тому, что все это вообще есть на земле, что жизнь щедра на красоту и радость даже для тех, кто ничем не обладает и никогда обладать не сможет.

Это великий навык, который я только-только начал постигать: наслаждаться на расстоянии, наслаждаться, не обладая. Он снимает кучу неврозов. И этому всему учит Пушкин.

МИГ, ссылаясь на статью NYT, пишут, что американцы массово переходят в Православие. Ключевой причиной авторы канала считают деполитизированность православной Церкви в США.

При этом один из главных героев оригинальной статьи — отец Джосайя Тренхэм, крайне популярный в сети
священник из Калифорнии, большая часть контента которого посвящена т.н. «культурным войнам» — то есть борьбе с засильем левой повестки. Иными словами, отец Джосайя привлекает молодых людей к религии через политику, убедительно доказывая, что Православие содержит ответы на политические вызовы времени.

Само Православие в статье названо «маскулинной» религией, что также, очевидно, имеет политический контекст, учитывая место гендерного вопроса в дискуссиях современности.

Отец Сергий Булгаков, подытоживая свои многолетние размышления о присутствии Церкви в миру, в том числе и в политике как части мирского, писал: «не человеку ограничивать или вносить изменения в смысл молитвы Господней: да приидет Царствие Твое! Да будет воля Твоя, якоже на небеси и на земли!».

Понимаю, чего опасаются МИГ. Религиозная риторика в политике зачастую служит отнюдь не религиозным целям, а метафизическая дымка может лишить политической трезвости. Но и — типично левый ход — радикальное отделение политики от религии, указание последней на ее «место» в углу общественной жизни, в общем, секуляризм в самом прямом смысле слова сегодня едва ли может вызывать симпатию.

Старший преподаватель РАНХиГС, специалист по русской философии и автор канала Лаконские Щенки Никита Сюндюков рассказал нам о своем опыте посещения независимых книжных:

Какой ваш любимый независимый книжный?

- Я бы раньше сказал «Листва», но поскольку в Питере, где я проживаю, он закрыт, то это магазин «Даль», который открыли мои дорогие товарищи из философского издательства «Умозрение».

Как выглядит ваше стандартное его посещение?

- Стандартное посещение выглядит следующим образом: я, как правило, уже знаю, что я хочу. Я обращаюсь к своему другу Юрию Губницыну, который является главой издательства «Умозрение» и, соответственно, главой магазина «Даль». Спрашиваю, есть ли у него эта книжка. Как правило, она у него есть, как правило, по низкой цене. Я прошу ее отложить. Прихожу, здороваюсь с ребятами, которые работают там. А это крайне интересные ребята. В основном из круга гегельянцев наших питерских. Поэтому с ними всегда есть что обсудить. Какие-то новинки, книжные мероприятия, в общем философскую жизнь нашу петербургскую. Немножко беседую, смотрю, что есть нового в магазине. Иногда перехватываю что-нибудь от дружеского к магазину «Даль» издательства «Владимир Даль» моего любимого. И ухожу. Иногда сажусь там за столик и работаю.

Чем он вас привлекает?

- Великолепный магазин, первый, наверное, в России магазин сугубо философской литературы, причем с акцентом, что важно, на классическую философию, а не современную. Это вообще уникальный случай, потому что в абсолютном большинстве, когда мы говорим про философию в магазинах, это всегда философия 20 века, и по остаточному принципу это философия веков предшествующих. Поэтому любимый магазин, обожаю, классный.

Если бы вы открывали свой магазин, каким бы он был?

- Когда мы с женой познакомились (это тоже, кстати, было в книжном, она там работала продавцом) мы мечтали открыть такой магазин интеллектуальной литературы и назвать его «Улисс». Потому что Юля, моя жена, очень любила Джойса. Но сейчас любовь к Джойсу подостыла. И, наверное, мечта такая, немножко подростковая, тоже ушла в небытие. Если бы я сейчас открывал, то, думаю, это был бы магазин такой консервативной правой литературы. Что-то близкое к «Листве», но, возможно, с большим уклоном в философию, социологию, гуманитарщину и подобного профиля вещи. То есть что-то на стыке между «Далью» и «Листвой». Мне нравится формат клубный, чтобы в магазин не только заходили за книжками, а там можно было посидеть, выпить кофе, что-то обсудить, провести какие-то семинары, дискуссии и тому подобное.

Какая книга была последней, которая вас впечатлила?

- Это будет роман японского писателя Екомицу Риити «Шанхай», где повествуется о жизни города Шанхай в 20-е годы 20-го века. Этот город был таким плавильным котлом, куда сбегали японцы, где основалось огромное количество русской миграции, где сновали американские, французские, европейские солдаты. В общем, такая точка пересечения всех маршрутов мира, что образовало весьма причудливую ситуацию, в том числе в жизни самого города. Очень трагическое повествование о жизни русской миграции, как она из самых верхов русской аристократии скатывается буквально до люмпенов. Очень интересное повествование вообще о жизни начала века, о том, вокруг чего все это закручено, о набирающих силу левых течениях, о попытках противостоять наступлению современного мира, о паназиатских планах японцев - история, которая нам, людям, все-таки ближе находящимся к Европе, совершенно неизвестна. В общем, такой срез, очень богатый, насыщенный срез времени, при этом написанный в непередаваемом и легко узнаваемом стиле японского модернизма. Пожалуй, вот это будет моей последней книжкой.

#Дорожки_интервью