Жил и готовил чай
крепкий — чефир почти.
И говорил «прощай»,
если хотел уйти.
Я говорил «привет»,
возвратившись впотьмах,
и холодок в ответ
чувствовал на губах.
Но под тревожный стук
ставни мой лоб потел:
«Вот ты и сделал, друг,
то, чего я не смел.
Явишься ли во сне
с пулькой сырой в горсти —
что я скажу тебе?»
…Я опоздал, прости.

Борис Рыжий
1995

По традиции пишу о концерте Церкви детства в Москве — 7-го июня, на уже тоже традиционной площадке в рюмочной Зюзино

На Западе существует феномен параллельных сцен: от британского эзотерического подполья до альтернативного кантри. Тысячи музыкантов экспериментируют с жанрами и звучанием, форматами записи и выступлений — и, в конце концов, продолжают историю музыки как таковой

В России есть сцены шансона и авторского рэпа, имеющие свои бриллианты — но всё же довольно скупо вносящие разнообразие именно в музыкальную составляющую. Всё остальное — просто формат утвердившегося поп-канона. Искусство, как порождение новых чувственных форм — в музыке у нас практически прекратилось

Есть удивительная ирония, что именно Денис Третьяков — едва ли не единственный, кто в России отвечает за то, что уже как-то стыдно называть рок-музыкой. Он точно к такому статусу не стремился. Просто оказалось, что почти никому не интересно быть именно музыкантом (исключая стариков, вроде Фёдорова или Ревякина, ну и БГ, конечно — но он стёр себя с карты сам, помним), да ещё и писать песни, сложнее фанатских кричалок и заебавшей лирической душниловки.

По-хорошему у нас должно быть хотя бы с пару десятков таких групп, как ЦД. Но она одна. Остальные, возникавшие за последние двадцать пять лет — либо стремительно исчезали, либо превращались в пародию на самих себя (и как только вы сразу поняли что я про Аффинаж? удивительно догадливые у меня читатели)

А чтобы закрепить сказанное и направить сомневающихся москвичей в рюмочную — прикладываю видео с концерта 2004 года (!), конкретно — исполнение песни "Нос".

Там весь концерт — золотой фонд рок-сцены; но именно эта песня для меня лично — важнейшая песня Церкви детства.

Обычно Третьяков использует нарратив песен для разворачивания тех или иных концептуальных тем, зачастую сведённых к нескольким авторским образам. "Нос" же — практически кровостоковская "Биография" — и, одновременно, гимн каждого амбициозного и ебанутого очкарика из провинции. Уже за это Третьяков не будет забыт.

Хотя даже тут, если задуматься, всё не так просто. Например — в последнем куплете песни:

Женщины пахнут чужими руками
Руки чужие пахнут деньгами
Деньги не пахнут, мама,
Их никогда не остаётся —

— вроде бы напрашивается вполне обычное пацанско-приблатнённое прочтение — но помнится, как я однажды включил эту песенку философу Тарасу Тарасенко, и он резонно заметил: если деньги не пахнут, таково их свойство — то теряется и качество чужих рук и женщин, они, как и деньги, не пахнут ни чем. А значит, за исключением выведенных в припеве аромата проходных дворов да букетов маминых духов / выбитых зубов — Карлик-нос отказывает чувственному миру если не в подлинности, то в значительной части онтологических притязаний.

Не то чтобы это важно знать перед концертом — но лишним не будет

P.s. на видео ещё страшно божит скрипач; к сожалению, он давно не выступает с группой (на музыке ЦД это не отразилось, там каждый человек-орекстр). Денис Третьяков никогда прямо не отвечал, куда пропал их скрипач. Я надеюсь, что он вырос и стал Петром Лундстремом. Тогда остаётся надежда на воссоединение группы, и появление альбома на стихи Натальи Макеевой — должен же человек во что-то верить

На Марсе
В городском парке
На скамейке
Сидит
Существо
Напоминающее краба
Подошел марсианин
Сказал
Вот это баба

И. С. Холин

Алейников рассказывал об одном курьёзном случае. Весна уже переходит в лето. Ночь обрастает градусами Цельсия. И не только Цельсия. Губанов маялся, никак не мог уснуть. Басилова — вся из себя такая изящная, в белой до пят ночнушке — вышла подышать свежим воздухом, возвращается — и ей прилетает хорошенький удар с ноги. Она выбежала из комнаты, отправилась наверх к Алейникову и его жене. Её встретили, отпоили чаем, всю ночь успокаивали. А наутро как ни в чём не бывало вышел Губанов и начал рассказывать, как ловко он расправился с привидением.

Олег Демидов "Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова"

Кислород-2

Июньский вечер как предел оставленности Богом
Коты и птицы ждут с войны друзей с короткостволом
Единственный на свете солнца светлый штопор
Затерян в рюкзаке сбежавшего с уроков

Моею головой в футбол играет школьник
Добавив пару капель крови в свой джин-тоник
Он знает, что любовь — костыль для нищих духом
Пушистый хвост лисицы на могилу Ступы

Конечно, все пройдет — к такому не привыкнуть
Иисусу голоценный сброд давно не любопытен
И даже я и ты — хлысты со знаком минус
Не заслужили попадания в расстрельный список

Я верил — можно жить, не превращаясь в сволочь
Но полчаса прошли и наступила полночь
Здесь слёзы стоят меньше чем вода из крана
Они всего лишь точный тест на ясность взгляда

Июнь 2025

P.S. скорее всего единоразовая акция публикации моего поэтического: текст написался как стилизованная благодарность одному близкому человеку, чья помощь помогла мне пройти через нравственную баню — решил, что благодарность можно выразить и таким, публичным образом, хотя и опуская имена

Недавно писал про книжку воспоминаний о Ильенкове, и про воспоминании Босенко А. В. "Тотальная философия", которое там приводится.

Нужно было по делу перечитать — и опять потонул в лютой бескомпромиссной ненависти советского философского деда, вынужденного на старости лет жить в селюкском захолустье под названием Украина. Но больше он вообще о постсоветском времени — с каким-то гениально-вдохновлённым презрением.

Лучшее — когда Босенко начинает припоминать и выстраивать теоретические взгляды Ильенкова на проблемы диалектики — и посреди рассказа срывается:

Проблема в том, что диалектика не применима в современности. Это всё равно, что варить суп, руководствуясь законами термодинамики или забивать гвозди, пользуясь достижениями квантовой механики. В так называемой современности, которую я не признаю как факт (я современник Ильенкова, Канарского, Рихтера, Казальса, Гегеля, Гераклита, кого угодно, но только не этих амеб), мы имеем дело даже не со "свитием" (Карсавин), а с банальным разложением, гниением, которому законы диалектики не писаны. Не для нищих духом. Это время не годится даже на анализы. Исследовать здесь нечего. Только обонять, и то — известными усилиями все это будет называться амбре и предписываться всем этим восхищаться. Бессмысленно взывать к законам диалектики и проповедовать холерному вибриону, чтобы он стал Человеком, — не станет.
Поэтому я бы оставил идеи Ильенкова, да и всей истории духа в покое. Чтобы не компрометировать и не гатить ими выгребную яму современности. Я не испытываю даже ненависти — только гадливость, как человек, который шёл и вляпался в дерьмо — не смертельно, но омерзительно.

Марксистским философам — если такие остались — стоило бы чаще писать, что законы диалектики неприменимы к современности в силу ничтожности объекта рассмотрения.

Вряд ли такой взгляд в какое-то страшное противоречие с Гегелем входит.

Ярость циклона сжимается в мёртвую точку
В городе — зомби, но это ещё цветочки
Вымрет весна, как морская корова и мамонт
В чёрных тонах все холсты современных Сезаннов
Десять Алис не отыщут мой мирный атом
Мёртвая рысь прогулялась по координатам
Детям — лабаз. А девчонкам — цветы из дыма
Вот и весь сказ. Молодец был мой друг Мисима

Меньшее зло распускается вдоль обочин
В лапах — бухло. Но и это тоже не очень
Сверстницы ждут. Но и это тоже не катит
В воздухе жуть. В небе облако с надписью «Хватит»
И всё не так — но у нас не просят прощенья
Как бумеранг — вечное невозвращенье
Бродят в ночи стада отборнейшей дичи
Шепчут весне: «Этот день уже не трагичен»

Борис Усов

Утренняя дорога на работу — пока что единственное время, когда можно заняться чем-то ещё — решил закрыть пробелы в образовании, и прочитать непрочтенное у Шекспира

Открыл "Всё хорошо, что хорошо кончается", ничего не зная про сюжет — а там внезапные сократовские диалоги:

Пароль: Спаси вас бог, прекрасная королева

Елена: И вас, монарх

Пароль: Я не монарх.

Елена: А я не королева.

Пароль: Вы в размышлении...О чем -- о девственности?

Елена: Именно. Вы в некотором роде воин. Позвольте задать вам вопрос. Мужчина - заклятый враг девственности; каким образом мы можем ее от него забаррикадировать?

Пароль: Не допускайте его близко.

Елена: Но он нападает, а наша девственность, как доблестно ни защищается, все же слабее. Укажите нам какой-нибудь применяемый на войне способ сопротивления.

Пароль: Такого не существует. Мужчина укрепится, подведет под вас мину — и вы взлетите на воздух.

Елена: Сохрани господь нашу бедную девственность от подкопов и взрывов! Неужели нет какой-нибудь военной хитрости, чтобы девушки тоже могли взрывать мужчин на воздух?

Пароль: Взорвав на воздух девственность, мужчина скорее и сам вспыхнет; взрывая же его — вы пробьете брешь в себе самой, и крепость ваша будет потеряна. В царстве природы такой политики нет, чтобы сохранять девственность. Каждая потеря девственности влечет за собою разумный прирост; девственность не может явиться в мир без того, чтобы раньше не была нарушена чья-нибудь девственность. То, из чего вы созданы, это металл, из которого образуется девственность.  Она слишком холодная подруга: долой, долой ее!

Елена: Нет, я еще немного постою за нее, хотя мне из-за этого и пришлось бы умереть девственницей.

Пароль: В пользу этого "немного" немногое скажешь. Это против правил природы. Кто восхваляет девственность, тот обвиняет свою мать, а это непростительное неповиновение. Девственница — чем она лучше висельника? Девственность — самоубийца, ее следовало бы хоронить на больших дорогах, за чертой священной земли, как дерзкую нарушительницу законов природы. В девственности, как и в сыре, разводятся червячки. Она сама себя поедает и умирает, питаясь собственными внутренностями. Кроме того, девственность капризна, горда, бездеятельна, создана из себялюбия, а это по уставу один из самых тяжелых грехов. Не берегите девственности, вы только выиграете, потеряв ее. Долой ее — и через десять лет у вас будет десять девственниц; это хороший процент, да и капитал от этого не пострадает. Долой ее!

Елена: А что же сделать, чтобы потерять ее по ее собственному желанию?

Пароль: Дайте подумать. По правде — плохо дело: ей придется любить того, кто ее не любит. Но это товар, который утрачивает весь глянец, залежавшись.  Разделайтесь с ней, пока на нее есть охотники: надо, чтобы предложение согласовалось со спросом. Время нужно, чтобы зарумянился пирог или поспела каша, а вашим щекам оно только повредит. Эта девственность похожа на сушеные французские груши: на вид невзрачна, на вкус суха: была когда-то хороша, а теперь, одно слово, сушеная груша. Что с ней делать?

Елена:
Моя еще не такова...
Он в ней найдет любви многообразье:
Найдет в ней мать, любовницу и друга,
Найдет в ней феникса, вождя, врага,
Монархиню, богиню, проводницу,
Советницу, изменницу, подругу;
В тщеславье скромность и в смиренье гордость,
Гармоний фальшь и нежность диссонансов,
Страданья сладость, веру, целый мир
Прелестных, нежных, ласковых имен,
Чей восприемник Купидон. Он будет —
Не знаю, кто... Спаси его Господь.

В русском роке есть две конвенционально признанные поэтические фигуры: Летов и Кормильцев.

Иногда говорят об отдельных текстах Олди и Неумоева — но именно отдельных: без музыки не работает подавляющее большинство ими созданного.

Понемногу начинают говорить о поэтике Вени Д'ркина — благо корпус текстов опубликовали. Всего то и понадобилось двадцать лет — ну да филологи люди неторопливые.

Борис Усов же — несмотря на вышедшую книгу его стихов — так и не осмыслен; формейшеновский культ не в счёт.

Когда-нибудь о его текстах — развивающих, одновременно, поэтику песен Высоцкого и раннего Щербакова, и наследующих советской конструктивистской (Сельвинский, Луговской, Ибнер, а через них — Багрицкий) поэзии, являющих мировосприятие доброго сэра Редьярда Киплинга, работающего в академгородке — когда-нибудь о них скажут всё, что должно.

Я же просто собрал то, что меня не отпускает — чтобы не забить всю стену его стихами.
https://graph.org/Boris-Usov-Luchshee-06-16-2

Философское кафе напомнило о великом интервью "Финикового компота" с итальянским философом Пьетро Перконти.

Отрывок — о функционализме в теории сознания и моральных проблемах секса с роботами — одно от другого на расстоянии шага, как известно:

ФК: Один из тезисов вашей философии сознания можно сформулировать следующим образом: мы должны хорошо относиться к человекоподобным роботам, потому что это сделает нас самих лучше. Давайте предположим, что это правда. Но какую роль функционалистская программа в философии сознания, которую, как я понимаю, вы принимаете, играет в обосновании этого тезиса?

ПП: Функционализм утверждает, что сознание не похоже на секрецию живого органа, по крайней мере,  не в эссенциалистском смысле. Нет ничего существенного в том факте, что ментальные феномены до сих пор были лишь результатом существования живых тел. Поджелудочная железа выделяет инсулин, который является важным гормоном для регулирования уровня глюкозы в крови. Благодаря работе Герберта Бойера,  который понял функциональный механизм выработки инсулина, в 1977 году был впервые произведен синтетический инсулин. Сознание работает аналогичным образом. До сих пор нам было привычно думать о нем как о продукте мозга людей и других животных. Однако на самом деле это продукт функциональной архитектуры, которую конкретно реализует мозг. Та же функциональная архитектура работает и с другими материальными подложками при условии соблюдения ее формальных ограничений. В конце концов, если наличие сознания — это вопрос реализации определенной функциональной архитектуры, то почему мы должны дискриминировать искусственные сознания из-за того, что их материальная основа не такая, как у нас?

(...)

ФК: У вас есть очень интересный проект, посвященный этике секс-роботов. Насколько я понимаю, вы поддерживаете следующие два тезиса: (1) у нас должны быть моральные обязательства по отношению к роботам, они не просто инструменты; (2) если я, будучи женатым, занимаюсь сексом с роботом, который ведет себя точно так же, как человек, это не измена, это своего рода фантазия для достижения катарсиса. Правильно ли я понимаю, что вы поддерживаете как (1), так и (2)? И нет ли между ними некоторой напряженности? Я имею в виду, что если у нас есть обязательства перед роботами, то они являются моральными агентами
и секс между женатым человеком и роботом должен рассматриваться аналогично сексу с другим моральным агентом.

ПП: Я считаю, что вы полностью правы: существует напряженность между (1) и (2). На самом деле я бы не стал отстаивать тезис о том, что сексуальные или романтические отношения с роботом не являются изменой, если тип отношений, в которые вовлечен определенный индивид, предполагает эксклюзивность. Я хочу сказать, что для того, чтобы отношения с человекоподобными роботами были плодотворными (efficient) — мы должны относиться к ним как к рациональным агентам (независимо от того, насколько они «реально» таковы и что вы подразумеваете под словом «реально»). Однако это утверждение нельзя принять просто так. Мы не можем относиться к чему-то как к рациональному агенту, скажем, утром, а вечером — как к инструменту. Таким образом, человекоподобные роботы становятся частью той же моральной игры, частью которой являемся и мы. Вступление с ними в романтические или сексуальные отношения следует рассматривать как этически чувствительный акт, а не как нечто этически нейтральное.

ФК: Другой способ указать на то же затруднение. Предположим, у нас есть моральные обязательства перед роботами. И предположим, что секс с роботом приносит своего рода катарсис, и я не должен причинять вред роботу, потому что это в конечном счете, приведет к порче моего характера. В таком случае не является ли робот для меня чем-то вроде тренажера для моральной тренировки? 

ПП: На самом деле я боюсь, что в некотором смысле и в случае с нашими собратьями-людьми мы относимся к другим индивидам не как к воплощениям универсального разума, а как к «машинам для моральной тренировки».

Сергей Аверинцев — за много лет до дугинских ноомахий — выводит готику как соединение оптимистически-технократического духа в сплаве Античности и Христианства — супротив римско-возрожденческого материализма:

Запад страстно переживает каузальность. Огромную весомость здесь всегда имело учение апостола Павла о первородном грехе. Ренессанс был попыткой Запада хотя бы на время уйти, отдохнуть от себя, получить передышку от полученного задания. Наоборот, готика Фомы, Дунса Скота — это порыв, который через нарушение равновесия должен привести снова сюда, к нам.

В готике есть неистовая игра технической мысли, чего нет в ренессансной архитектуре, которая в сравнении с готикой склоняется к покою; прибавьте сюда заимствования от арабов. В готике распоясывается безумство гипотезы; схоласты берутся ревизовать Аристотеля, для которого космос должен быть именно такой, какой он есть. Они уже имеют потребную для этого меру остервенелости мысли. Бог всемогущ, почему бы Ему не устроить всё не так, а иначе; человеческий разум не привязан к такому именно космосу.

Готика брала из античности то, что ей было нужно. Воррингер заметил, что волнующееся движение складок в готике было восстанием Аттики, через византийское влияние, против Рима.

Ренессанс, да и барокко тоже, в античных формах искали, наоборот, укрытия от собственных проблем. Вот чего совершенно не было в готике

(по воспоминаниям Владимира Бибихина)

В одном эссе, Буковски очень смешно сокрушался: почему в американской поэзии лучшие поэты всегда педики? — Уитмен, Гинзбург, ну что это такое — плакался сэр; он и сам был серьёзным поэтом, фрустрировал.

В русской поэзии, да и вообще литературе — всё иначе, конечно, но здесь иная напасть: поэты — зачастую будучи великолепными мужиками, умеющими пить, драться, воевать и умирать — в стихах предстают какими-то амёбами в чувственном ауте. Все на что-то жалуются, отличаясь только интонацией, лирическое жрёт субъекта — а он, ассоциируя себя и переживание, даже не чувствует. И кажется многим, что это и есть поэзия, а попробуй поспорь — что-то иное получается ещё хуже: за десятилетия беспонтового формодрочества в отдельных направлениях "актуальной поэзии" мы ещё дождёмся расстрелов особо провинившихся.

Гармоничная устроенность Пушкина и Гумилёва — как-то трудно приживается, короче.

Ну да я к чему — пока мне в голову не прилетела бутылка (из окна общаги лита? из недр Бункера на Лубянке?) — я, вообще, подвожу к подборке стихов Грегори Корсо.

Битник, вор, матрос, пьяница — Корсо перенёс в стихи дух определённой эстетической установки: такой успокоенной в понимании собственной состоятельности крутизны, соприродной настроению лучших образцов американского нуарного и ганстерского кино. Показал, что серьёзное поэтическое чувство никак не конфликтует с цинизмом шпаны — даже наоборот, заряжается им. Дурнота истерики и рефлексии отступает — и поэт экранизирует солнечную йокнапатофу, а несолнечную — забывает; всё известно со времен Вийона — приходится напоминать

Я правда хотел бы видеть больше подобного, а то перспектива коллизии американской поэзии накроет и отечественную литературу, если мастеровые слова не взбодрятся

взбодритесь, пожалуйста, да

*
Я стою во мраке тёмной улицы
и смотрю к себе в окно, я здесь родился.
Свет горит; другие люди там внутри.
Я в своём плаще, во рту сигара,
шляпа на глазах, рука на пушке.
Я пересекаю улицу, вхожу в подъезд.
Мусорные баки пахнут точно так же.
Поднимаюсь выше; Грязноухий
показал мне нож…
Я нашпиговал его забытым временем.

https://graph.org/Gregori-Korso-Stihi-06-24

В журнале "Сибирские огни" вышла моя рецензия на роман Германа Садулаева «Никто не выVOZит эту жизнь».

Написал я её ещё год назад — и целый год её не могло напечатать одно литературное издание, по одному Богу известным причинам. Спасибо "Огням", взявшим и опубликовавшим её после всех мытарств.

Что удивительно: за это время на книгу Германа так и не появилось ни одного, хоть сколько-нибудь серьёзного критического отзыва. На книгу — бесспорно — одного из ведущих современных русских писателей. Тут должны быть слова о современном литпроцессе, но воздержимся.

Критические очерки скорее любого другого жанра теряют актуальность — но, всё же, рецензией я доволен по-прежнему: возможно, сейчас бы я не поставил ребром антиномию отношения к войне так, как я сделал в конце — но только потому, что сейчас, как мне представляется, ситуация очевидна для всех.

p.s. уже после публикации узнал про обстоятельную рецензию на "Катехоне" за авторством Андрея Костерина — обстоятельную и весёлую.

☝️☝️
правда, меня состарили на десять лет — ну да ничего, для публикации люди и не на такое идут

Обычно, когда пишут об эстетических взглядах Толстого, отталкиваются от программной работы "Что такое искусство?" (1897) — а в ней, соответственно поздним взглядам графа, искусство рассматриевается не как чувственно-познавательная сфера человеческой деятельности, а как регулятивная, морально-нравственная.

Отсюда и определение искусства как передачи чувств художника зрителю, и требование демократизации высокого искусства, иначе оно превращается в досуг праздных людей — ну да это всем известно.

Менее известно, что до своего "духовного переворота", Толстой — в дневниках и письмах — рассуждает об искусстве непрестанно, и совершенно с иных позиций: искусство он видит высшей формой познания действительности, относительно любой другой формы интеллектально-культурной деятельности, доступной человеку:

История новой философии. Декарт отвергает всё сильно, верно, и вновь воздвигает произвольно, мечтательно. Спиноза делает то же. Кант то же. Шопенгауер то же. — Но зачем воздвигать? Работа мысли приводит к тщете мысли. Возвращаться к мысли не нужно. Есть другое орудие — искусство. Мысль требует чисел, линий, симметрии, движения в пространстве и времени и этим сама убивает себя.

Что делает химия, физика, астрономия, в особенности моднейшая — зоология? Она подводит всё под свои требования симметрии, непрерывности — круга и приходит к мысли, а сущность предмета оставляется.

Одно искусство не знает ни условий времени, ни пространства, ни движения, — одно искусство, всегда враждебное симметрии — кругу, дает сущность.

(Записная книжка № 4, 1865–1872 гг.)

В духе Бодлера и Уайльда на искусство смотрел Толстой — про это тоже стоит помнить.

Включаю свет. Все тихо. На перину
свет падает малиновым холмом.
Все хорошо. И скоро я покину
вот эту комнату и этот дом.

Я много знал таких покорных комнат,
но пригляжусь, и грустно станет мне:
никто здесь не полюбит, не запомнит
старательных узоров на стене.

Сухую акварельную картину
и лампу в старом платьице сквозном
забуду сам, когда и я покину
вот эту комнату и этот дом.

В другой пойду: опять однообразность
обоев, то же кресло у окна...
Но грустно мне: чем незаметней разность,
тем, может быть, божественней она.

И может быть, когда похолодеем
и в голый рай из жизни перейдем,
забывчивость земную пожалеем,
не зная, чем обставить новый дом...

Владимир Набоков

1926

Работа жрёт душу как творог с малиной.

Так что книжек немного: про перечитанного Булычёва, впервые прочитанного Радищева и нового Сенчина сил писать нет; впрочем, про Сенчина и не хотелось.

За лето будут написаны ещё две большие рецензии на новые романы Захара Прилепина и Михаила Елизарова.

А читательский дневник пока что всё: какие книги, когда работа по 13-14 часов.

Напоследок рассказываю о книгах Эдуарда Лимонова, Олега Демидова, Ричарда Семашкова, Анны Чухлебовой.

https://graph.org/Prochitannoe-v-mae-iyune-07-08

Борис Лавренев — в советской версии Ромео и Джульетты — о неприятии идейными барышнями философии книжных мальчиков

— Я тебе вот что хотел сказать, Машенька: очертенела мне вся эта чепуха. Столько лет кровищи и злобищи. Не с пеленок же я солдатом стал. Была когда-то и у меня человеческая, хорошая жизнь. До германской войны был я студентом, филологию изучал, жил милыми моими, любимыми, верными книгами. Много книг у меня было. Три стенки в комнате доверху в книгах. Бывало, вечером за окном туман петербургский сырой лапой хватает людей и разжевывает, а в комнате печь жарко натоплена, лампа под синим абажуром. Сядешь в кресло с книгой и так себя почувствуешь, как вот сейчас, без всяких забот. Душа цветет, слышно даже, как цветы шелестят. Как миндаль весной, понимаешь?

— М-гм, – ответила Марютка, насторожившись.

— Ну, и в один роковой день это лопнуло, разлетелось, помчалось в тартарары… Помню этот день, как сейчас. Сидел на даче, на террасе, и читал книгу даже, помню. Был грозный закат, багровый, заливал все кровяным блеском. С поезда из города приехал отец. В руке газета, сам взволнован. Сказал одно только слово, но в этом слове была ртутная, мертвая тяжесть… Война. Ужасное было слово, кровяное, как закат. И отец прибавил: «Вадим, твой прадед, дед и отец шли по первому зову родины. Надеюсь, ты?..» Он не напрасно надеялся. Я ушел от книг. И ушел ведь искренне тогда (...) А война доконала. Своими руками живое сердце свое человеческое на всемирном гноище, в паршивой свалке утопил (...). Повоевал и увидел, что нет родины, что родина такая же пустошь, как и революция. Обе кровушку любят. А за погоны и драться не стоит. И вспомнил настоящую, единственную человеческую родину — мысль. Книги вспомнил, хочу к ним уйти и зарыться, прощения у них выпросить, с ними жить, а человечеству за родину его, за революцию, за гноище чертово в харю наплевать.

— Так-с!.. Значит, земля напополам трескается, люди правду ищут, в кровях мучаются, а ты байбаком на лавке за печью будешь сказки читать?

— Не знаю… И знать не хочу, — крикнул исступленно поручик, вскакивая на ноги. — Знаю одно — живем мы на закате земли. Верно ты сказала: «напополам трескается». Да, трескается, трещит старая сволочь! Вся опустошена, выпотрошена. От этой пустоты и гибнет (...) К черту!.. Не хочу никакой правды, кроме своей. Твои большевики, что ли, правду открыли? Живую человеческую душу ордером и пайком заменить? Довольно! Я из этого дела выпал! Больше не желаю пачкаться!

— Чистотел? Белоручка? Пусть другие за твою милость в дерме покопаются?

— Да! Пусть! Пусть, черт возьми! Другие — кому это нравится. Слушай, Маша! Как только отсюда выберемся, уедем на Кавказ. Есть у меня там под Сухумом дачка маленькая. Заберусь туда, сяду за книги, и все к черту. Тихая жизнь, покой. Не хочу я больше правды — покоя хочу (...)

Марютка резко встала. Процедила, как ком колючек бросила:

— Значит, мне так твои слова понимать, чтобы завалиться с тобой на пуховике спариваться, пока люди за свою правду надрываются, да конфеты жрать, когда каждая конфета в кровях перепачкана? Так, что ли?

— Зачем же так грубо? – тоскливо сказал поручик.

— Грубо? А тебе все по-нежненькому, с подливочкой сахарной? Нет, погоди! Ты вот большевицкую правду хаял. Знать, говоришь, не желаю. А ты ее знал когда-нибудь? Знаешь, в чем ей суть? Как потом соленым да слезами людскими пропитана?

— Не знаю, – вяло отозвался поручик. – Странно мне только, что ты, девушка, огрубела настолько, что тебя тянет идти громить, убивать с пьяными, вшивыми ордами.

Марютка уперлась ладонями в бедра. Выбросила:

— У их, может, тело завшивело, а у тебя душа насквозь вшивая! Стыдоба меня берет, что с таким связалась. Слизняк ты, мокрица паршивая! Машенька, уедем на постельке валяться, жить тихонько, — передразнила она. — Другие горбом землю под новь распахивают, а ты? Ах и сукин же сын!

Повесть «Сорок первый» (1924)

В ближайшее время — правда, видимо на следующей неделе —  опубликую первую из обещанных рецензий

А пока что — пример адекватного отношения к критикам и критике от нормальных советских писателей:

... когда говорили ему о некоторой стилевой перегруженности, он держался за каждое слово, защищал его сопротивлением бычьим, багровел, загорался гневом, устраивая затяжные скандалы с редакторами издательств, и иные критики побаивались его неудержимых взрывов, ударов «под дых», иные считали его неудобоваримым крикуном, не стесняющимся грубых «кавалерийских наскоков» на собратьев по перу, ибо иногда, по случаю, встретив в кулуарах клуба какого-нибудь неосторожного критика, он кричал ему вспыльчиво:

— Артельные Сократы вы, домашние правдолюбцы, жуете и пережевываете оскоминные аксиомы за рюмкой водки? Вам нравится косноязычный телеграфный стиль? Я не телеграфист! Я слишком подробен? И останусь таким! Мне наплевать и позабыть все, что вы пролепетали здесь! У меня диспепсия от вашего модного словотечения, от вашей менструации мысли. Я вас нежно люблю и обнимаю! Я иду в аптеку и покупаю касторовое масло для очищения желудка!

Юрий Бондарев. «Берег» (1975)

Мне пришлось редактировать статью под ограничения на количество знаков несколько часов.

Под нож пошли сравнения с иными романами про Разина — к лучшему, на самом деле: уже написано, и ещё будет; куда важнее было сохранить линию рассуждения о Михаиле Шолохове и Артёме Весёлом.

Что хуже: пришлось сократить цитаты до минимума — из-за чего отдельные положения просто утверждаются, без иллюстраций; да, иллюстрации тоже пришлось вырезать практически полностью. Текст без них воспринимается не так увлекательно, как задумывался — учтите и простите.

Тем не менее и несмотря на всё — перед вами самая полная, да и просто обстоятельная статья о романе "Тума" Захара Прилепина, которую вы читали (я очень надеюсь, да)
https://telegra.ph/Podvig-nashedshu-07-29