Антуна Сааде приговорили к полугоду тюремного заключения и штрафу. Другие задержанные по делу ССНП были приговорены к более коротким срокам (часто условным) и штрафам. Всего осудили порядка 30 человек, нескольких оправдали. Власти не нашли доказательств того, что партия Сааде работала на фашистские режимы.

Адвокатом был Хамид Франжье – выходец из влиятельной маронитской семьи и один из отцов-основателей независимого Ливана. Возможно, дело в том, что Франжье дружил с Салахом Лабаки – одним из лидеров ССНП.

Суд над Сааде прибавил партии узнаваемости. В частности, ССНП пригласили на 2-ю Конференцию побережья, прошедшую в Бейруте в 1936 году. Там собрались политики из Ливана, которые требовали объединить свои регионы с Сирией. В основном это были мусульмане, но не только. Мероприятие проходило в доме Али Салима Салама – уважаемого суннитского нотабля из Бейрута.

Делегация ССНП включала в том числе Салаха Лабаки, который выступай там с речью. Участие в Конференции расширило контакты партии среди ливанских суннитов. Однако сближения радикальной партии с ведущими политиками по итогам встречи не произошло.

Антун Сааде вышел из тюрьмы 12 мая 1936 года. Власти давили на активистов ССНП, чтобы избежать публичных мероприятий в честь освобождения Сааде. Дело дошло до арестов.

Однако Сааде недолго пробыл на свободе. Его сторонники напали на редактора издания al-Masāʾ, который активно критиковал Сааде и его партию. Члены ССНП также попытались сжечь редакцию газеты ar-Rābiṭa, обвинявшую ССНП в связях с европейским фашистами. Возможно, партия также готовила покушение на её редактора, пишет Carl Yonker в The Rise and Fall of Greater Syria. Антуна Сааде задержали, но к концу года снова отпустили.

Очередная волна арестов последовала весной 1937 года. 21 февраля 1937 года несколько сотен сторонников ССНП съехались в христианскую деревню Бикфая в Ливанских горах, восточнее Бейрута. Бикфае была не чужда политика: в середине 1920-х там работал лидер коммунистов Фуад Шимали и его товарищи по профсоюзу табачников, а к концу 1930-х в деревне обосновались фалангисты (Катаиб) – ливанские националисты. Семья их лидера Пьера Жмайеля уже несколько веков проживает в Бикфае.

Полагаю, это добавляло провокационности демонстрации 21 февраля 1937 г. ССНП принялись размахивать флагами с «красным вихрем» и выкрикивать лозунги против независимости Ливана. Разгонять их отправили жандармов. Последовали столкновения, несколько человек с обеих сторон получили ранения.

Снова начались аресты. Сааде залёг на дно в Бейруте. Какое-то время он продолжал тайно навещать партийные ячейки и выпускать заявления с критикой ливанских властей, порой печатавшиеся в прессе. В итоге его вновь задержали, но через какое-то время дело закрыли, а Сааде отпустили после заверений, что его партия не работает на европейских фашистов.

Ливанское руководство также пыталось добиться поддержки Сааде и ССНП на выборах в парламент. Ведущие политики в те годы опирались на личные связи и влияние и обычно не создавали партий. Так что дисциплинированная сеть активистов ССНП была чем-то необычным. Неудивительно, что в 1930-40-х бывали эпизоды, когда влиятельные политики пытались заручиться поддержкой структур ССНП на выборах.

Отношения с властями оставались непростыми. На фоне очередного обострения в 1938 г. Сааде решил уехать за границу. Видимо, помимо проблем с законом, у ССНП были финансовые трудности. «Вождь» надеялся найти новых сторонников – в среде левантийских эмигрантов – и спонсоров. В итоге Сааде провёл в Южной Америке почти 10 лет.

Все эти годы партия продолжала действовать, но со временем перестала настаивать на единстве Ливана и Сирии. Это и другие противоречия привели к тому, что, когда Сааде вернулся в марте 1947 г., у него разразился конфликт с Нееме Табетом и его фракцией. Но это уже совсем другая история.

(Carl Yonker, The Rise and Fall of Greater Syria)

Башенная площадь, Бейрут, 1920 г. После того, как в 1916 г. османские власти казнили там арабских националистов, её стали также называть Площадью мучеников.

В центре – сад, разбитый ещё при османах, но переделанный французами. 1 мая 1925 г. вокруг него ездили автомобили с красными флагами, утверждает* историк-коммунист Мухаммад Дакруб. Это была первая публичная акция коммунистов в Ливане. После этого они собрались в кинотеатре Кристалл, где выступали с речами. По итогам встречи армянское коммунистическое движение Спартак объединилось с арабскими коммунистами, а нарождающуюся партию заметили еврейские коммунисты в Палестине и вышли на связь.

За садом – Малый дворец (снесён в 1950). При османах там была резиденция губернатора, а при французах там работали президент и правительство Ливана (французский Верховный комиссар заседал неподалёку на холме в Большом дворце).

*دكروب، جذور السنديانة الحمراء
📸Charbel Meer

Миграция на юг Сирии стала одним из главных явлений в истории друзов в XVIII-XIX вв. До того община проживала в основном в Ливанских горах и по соседству: у горы Хермон, на горе Кармель и в Вади ат-Тайм*. С начала XVIII в. друзы стали переселяться в Хауран – область южнее Дамаска, одну из «хлебных корзин» Леванта. В частности, друзы принялись заселять горы на юге Хаурана, которые к началу ХХ века стали называть Джабаль ад-Дуруз – Друзские горы.

Почему же друзы устремились в Хауран? Одним из факторов были многочисленные конфликты в Горном Ливане. Де факто автономный регион делился на районы, которыми правили династии друзских шейхов (не религиозных). Они собирали налоги и отправляли правосудие, а при необходимости могли мобилизовать крестьян для военных нужд. Во главе шейхов стоял эмир, теоретически назначавшийся османами и плативший им налоги.

Зенитом эмирата в Горном Ливане было правление Фахр ад-Дина II аль-Маани. На пике влияния он правил Ливаном в сегодняшних границах** и даже сирийскими городами вроде Хомса и Хамы и частью Галилеи. При нём друзская экспансия достигла пика. Были основаны такие деревни как Далият аль-Кармиль на г. Кармель.

XVIIIв. был полон конфликтов между шейхами друзов, в которые нередко вмешивались соседние губернаторы – Дамаска и Сайды. Видимо, среди первых друзских переселенцев в Хауран – ещё в конце XVIIв. –были те, кто проиграл во фракционной борьбе в Горном Ливане.

Помимо борьбы за пост эмира шла конкуренция внутри семей. Вдобавок, существовало деление на две фракции, обоснованное арабской племенной генеалогией. Принадлежность к той или иной фракции была политически обусловленной и не обязательно связана с реальным происхождением семьи. Но браки внутри фракций подкрепляли воображаемую генеалогию.

К тому же, постепенно менялась демография Ливанских гор. Фахр ад-Дин поощрял разведение шёлка, который можно было экспортировать в Европу. Это способствовало миграции христианских (особенно маронитских) крестьян из северной части Горного Ливана в южную. В XIX в. христиане составляли большинство почти во всех горных регионах (кроме Шуфа).

Эти процессы сопровождались ростом благосостояния христиан, так что в начале XIX в. друзские шейхи всё чаще оказывались должниками своих вчерашних крестьян. Росло и влияние Маронитской католической церкви, и некоторые друзские шейхи стали принимать христианство. Всё это ослабило друзов и создавало предпосылки для войн между друзами и маронитами в середине XIXв.

Особенно тяжёлые времена для друзов начались в 1770-х гг. После гибели шейха Захира аль-Омара, османским правителем Акки стал Ахмад-паша аль-Джаззар. В отношениях с соседями он был склонен опираться на силу. Джаззар-паша много воевал с шиитами юга Ливана и друзами. Вдобавок, при его поддержке эмиром Горного Ливана стал Башир II аш-Шихаби, правивший горным эмиратом полвека. Как и Фахр ад-Дин, он правил всем современным Ливаном, что также делает его особой фигурой в националистической историографии. Однако он и правда сыграл огромную роль в истории. Стремясь укрепить свою власть над своенравными шейхами, Башир II одного за другим уничтожал лидеров ведущих кланов – Имадов, Джумблатов и других. Опирался он при этом в т.ч. на христиан. А когда в 1831-40 гг. Левант оккупировал сын губернатора Египта, Башир перешёл на его сторону и помогал тому укрепить контроль над горами.

На всех этапах карьеры Башир II убил немало оппонентов, и не одна деревня была разграблена. Кто-то отправлялся в изгнание. Но если у шейха был шанс вернуться, крестьяне обычно оставались там, куда переселились – в Хауране. Там, в Джабаль ад-Дуруз, они сумели отстоять свою автономию под военно-политическим руководством семьи Хамдан (до1860) в борьбе с бедуинами из пустыни, иногда захватывая существующие деревни.

*Друзы также проживали в Джабаль аль-Аъля недалеко от Алеппо и немного в окрестностях Дамаска

**На этом основании ливанский националистический нарратив часто возводит современный Ливан, появившийся в сегодняшних границах в 1920, к эмирату Фахр ад-Дина

Firro, A History of the Druzes

«Мученик за мысль и свободу доктор Махди Амель “Хасан Хамдан”, член ЦК Ливанской компартии, подло убитый в Бейруте 18.5.87 пулями тиранов/мракобесов»

Родившийся в семье с юга Ливана Махди Амель (наст. имя – Х.Хамдан) стал доктором философии, окончив Университет Лиона. Во Франции Махди встретил спутницу жизни, и вместе они тайно помогали алжирцам в войне за независимость.

Тогда же начались связи Махди с коммунистами (французскими) и его увлечение французским марксизмом.

Пожив в Алжире, в 1960-х Амель вернулся в Ливан. Он работал учителем, а затем преподавал в Ливанском университете.

Сблизившись с ЛКП, Махди Амель стал одним из её идеологов и видным мыслителем-марксистом. Это произошло на фоне обновления ЛКП в конце 1960-х: из руководства выдавили сталинистов, лояльных Бакдашу, провели съезд и утвердили новый курс (больше независимости от Москвы в идеологии и местных вопросах, сближение с ООП и пан-арабистами, больше коллективного руководства).

М.Амель вошёл в ЦК в 1987г. В том же году убит исламистами.

Влияние Югославии на «арабский социализм»

Хотя режим Гамаля Абдель Насера у многих ассоциируется с пан-арабизмом и «арабским социализмом», сам он был прагматичным политиком, не склонным к теоретизированию и догматизму. В 1952 году, свергая египетскую монархию, Насер и другие Свободные офицеры едва ли собирались строить социализм. Среди лидеров переворота были люди как левых взглядов, так и близкие к исламистам. Сам Насер в юности (в 1930-х, ещё до армии) был членом крайне-правого движения Молодой Египет.

По всей видимости, Насером двигало в первую очередь желание сделать Египет сильным и по-настоящему независимым – по возможности под мудрым руководством самого Насера. К тому же, будучи сыном мелкого чиновника, он прекрасно знал о крайнем неравенстве в обществе и, вероятно, хотел что-то поменять. А вот под какими лозунгами делать всё это Насера волновало куда меньше.

Так что, прежде чем обратиться к Москве, Насер пытался получить деньги и оружие у США. У Вашингтона, однако, были свои условия. Но египетская хунта не хотела вступать ни в какие про-западные альянсы, памятуя о неравных договорах и прочих хитростях, с помощью которых Франция с Британией правили Ближним Востоком после Первой мировой.

СССР оказался сговорчивее. Соглашение о военных поставках из Чехословакии (1955) было, пожалуй, главным политическим триумфом Насера, укрепившим его позиции в Египте и арабском мире (до Суэцкого кризиса год спустя, когда его популярность взлетела уже совсем до небес). Ведь ни в какой Восточный блок Каир при этом не вступал. Более того, как раз в середине 1950-х появилось Движение неприсоединения, и Насер стал одним из его лидеров – наравне с маршалом Тито и Джавахарлалом Неру.

При этом с ~1957 г. Насер стал обращаться к слову «социализм». Среди возможных причин Rami Ginat называет стремление подорвать экономическое влияние старых элит и попытки задобрить Москву на фоне репрессий против египетских коммунистов.

Но масштабные национализации начались лишь летом 1961 года (за пару месяцев до распада Объединённой арабской республики). А окончательно курс на арабский социализм был закреплён в Хартии национального действия (1962).

Rami Ginat считает, что югославская модель повлияла на законы о национализации, принятые в июле 1961 г. Среди заимствований Ginat отмечает требование включать рабочих в руководство предприятий.

Западные посольства в Каире сообщали о консультациях ОАР с Белградом и создании совместной министерской комиссии по экономическому сотрудничеству. Вдобавок, в начале 1961 года в ОАР приехал Эдвард Кардель – один из лидеров Югославии и, впоследствии, автор конституции 1974 г. Арабскую республику также посетил Миялко Тодорович (по словам Rami Ginat – ведущий специалист по плановой экономике), а 18–23 апреля 1961 г. у Насера в ОАР гостил сам Йосип Броз Тито (это был уже не первый визит Тито в Египет). В конце июня того же года в Белград направилась парламентская делегация от ОАР. Возглавлял её Анвар Садат.

Среди прочего, Тито советовал не проводить коллективизацию сельского хозяйства, утверждает Rami Ginat. «У нас в Югославии есть социализм, но нет еды», – отметил маршал.

Но почему Югославия? Лично Насер знал Тито с 1954 г. Очевидно, президента ОАР интересовали два аспекта югославской политики: 1) вмешательство в экономику и 2) независимость от Вашингтона и Москвы. Консультации с Белградом позволяли меньше полагаться на советских партнёров, а также учиться на ошибках югославских товарищей в вопросах плановой экономики.

(Ginat, Egypt’s Incomplete Revolution)

📸Обратите внимание на портреты Неру и Тито у Насера на фото в посте по ссылке

Часто говорят, что конфликты на Ближнем Востоке вызваны границами, которые чертили европейцы, не особо считаясь с местными реалиями. Хотя в целом это так, не стоит делать поспешных выводов, что можно было просто нарезать границы по-другому, и вот тогда все бы жили дружно и счастливо.

Вероятно, жизнь в Леванте была б спокойнее, если бы границы и политические системы сложились сами по себе, без внешнего вмешательства. Но это всё, конечно, чистые спекуляции. Во-первых, как объективно замерить, где это «внешнее» влияние начинается? География? Язык? Религия? И т.д. Во-вторых, мы не знаем, насколько кровавым был бы этот процесс, если бы он шёл без вмешательства «извне». И я тут не о расистском стереотипе «они там все друг друга перережут без сильной руки», а скорее о реакции Османской империи на потенциальный арабский сепаратизм.

Да и, откровенно говоря, сложно представить сценарии, при которых европейские великие державы не попытались бы заполучить кусок Османской империи в случае распада последней. В том числе поэтому арабские (прото)националисты до Первой мировой всерьёз о независимости не говорили. Впрочем, это связано ещё и с тем, что арабская идентичность не исключала османской – чувства принадлежности к империи, которое было распространено в т.ч. среди политических элит и интеллигенции.

«Национальные» идентичности – арабская, сирийская, ливанская – уже формировались до ПМВ, но ещё не окончательно отмежевались друг от друга. Скажем, можно было верить в историческую особость Ливана, но считать его частью Сирии, а культуру Ливана – арабской (т.е. основанной на арабском языке и его литературной традиции). Конкурирующие идеологии и движения, основанные на этих трёх идентичностях, появились лишь в 1920-30-х. Во многом это объясняется как раз тем, что новые границы, в отличие от османских, не признавались большинством населения. Приемлемой для всех альтернативы также не просматривалось.

При этом, как часто повторяет ливанский историк Шарль Хаек, разговоры о том, что европейцы разделили некую Сирию в «естественных границах», несколько оторваны от реальности. Поскольку вечных границ – политических, лингвистических, религиозных и т.п. – не существует, разговоры о «естественных» границах – это удел националистической публицистики, а не историков.

Как я уже писал ранее, до стремительных перемен XIX в. сиро-палестинский регион (aka Левант, араб. Bilād aš-Šām) делился на множество областей, которые немецкий историк Thomas Philipp окрестил «локально интегрированными регионами». И в какие государства, страны и идентичности они развились бы при других обстоятельствах, мы не знаем. Но современные границы там не особо вырисовывались: под «Сирией» подразумевался весь Левант; под «Ливаном» – обычно Горный Ливан; «Палестина» (Filasṭīn) существовала как географическое название, чёткие границы которому придали уже британцы. При этом только Горный Ливан был единым районом, а Сирии и Палестины как административных единиц не существовало.

Под «правильными» границами нередко понимают конфессиональные. Но тут есть сразу несколько проблем. Во-первых, почему именно конфессиональный принцип должен быть решающим? Многие люди в регионе не согласны с такой постановкой вопроса, а сегодня и вовсе распространены идентичности с привязкой к Ливану, Сирии (и не обязательно режиму Асадов) и т.д. Вдобавок, в разных частях Леванта общины веками сосуществовали – и обычно вполне мирно.

И это не говоря о том, что разговоры об извечных конфессиональных конфликтах и фанатизме – это во многом стереотипы, через которые объясняется более сложная реальность. Ведь помимо конфликтов (в том же Горном Ливане 1840-61) были и продолжительные периоды мирного сосуществования (там же в 1861-1914), люди взаимодействовали на рынках и в театре, а подчас посещали одни и те же святые места (просто со своей мифологией у разных конфессий). А у тех же конфликтов середины XIX в. есть политические, экономические и дипломатические причины.

Сближение Сирии и СССР в 1950-х было вызвано отнюдь не симпатиями к коммунизму. По воспоминаниям Халеда аль-Азма, неоднократно занимавшего посты премьер-министра и министра обороны Сирии, «чтобы развивать нашу страну, у нас не было выбора, кроме как обратиться к Советскому Союзу».

аль-Азм стал министром обороны 31 декабря 1956 г. К этому моменту Сирия уже сотрудничала с Восточным блоком. Вот как описывает аль-Азм в своих мемуарах:

«Нет сомнений, что сделки о поставках оружия в Сирию из Советского Союза и Чехословакии были своего рода помощью. Нет, они были не бесплатными, но цены на вооружение были низкие, а выплата предусматривалась с рассрочкой. Беспристрастный человек не может обвинить Сирию и Египет, подписавших такие сделки, в том, что они отказались от части суверенитета или что они связали себя какими-то обязательствами перед поставщиками. Эти контракты сделали армии Сирии и Египта сильнее, чем когда-либо в прошлом.
[…]

В сущности, и у нас не было желания связывать себя соглашениями с коммунистическими государствами, поскольку это сделало бы нашу внешнюю, внутреннюю и социальную поли тику зависящей от их собственного курса.

Мы же по-прежнему верили в арабский национализм, и все, что происходило в мире, рассматривали с точки зрения влияния на наше существование, нашу независимость и нашу нацию. Что же до коммунистической идеологии, то она – несмотря на какое-то количество ее сторонников в стране – в Сирии не была популярна ни среди класса крупных землевладельцев, ни среди социалистов и представителей других течений».

Под «социалистами» аль-Азм подразумевает Баас и их тогдашнего союзника (с 1953) Акрама Хаурани. Хотя они тоже требовали социальных реформ и критиковали западную политику в регионе, ранние баасисты во многом расходились с коммунистами. Для идеологов вроде Мишеля Афляка коммунизм и марксизм с их материализмом были чужды арабам. Националистам не нравились ни разговоры о классовой борьбе, ни тем более ориентация на Москву, которая подтолкнула компартию к поддержке решения ООН о разделе Палестины (1947). А настоящее «политическое животное» Хаурани, сделавший карьеру на борьбе с землевладельцами вокруг Хамы, должно быть, просто не видел выгоды в чрезмерном сближении с коммунистами. К слову, в те годы даже исламисты заигрывали со словом «социализм».

Но почему СССР? Потому что страны Запада требовали либо политических уступок, либо оплаты по рыночной цене. Первое было унизительно – особенно на фоне свежих воспоминаний как о французском мандате (1920–1946), так и о поддержке Западом Израиля и Суэцком кризисе (1956). Так что даже если бы политики были готовы уступить, продать это решение избирателям (и офицерам) было бы очень сложно – особенно в свете политической нестабильности 1950-х и постоянной угрозы военных переворотов. Попытки США и Британии втянуть арабские страны в анти-советский Багдадский пакт привели к обратному эффекту, мобилизовав общественное мнение против этого альянса (скорее из-за ассоциаций с неравными «договорами» колониальной эпохи, чем из сипматий к СССР). Это способствовало росту популярности баасистов, коммунистов и египетского автократа Гамаля Абдель Насера.

Москва таких условий не выдвигала. Неудивительно, что арабы воспользовались помощью СССР, а Москва – возможностью распространить влияние на Ближний Восток.

У аль-Азма, впрочем, были свои (антисемитские) соображения по поводу того, ((((почему)))) страны Запада не хотят помогать арабам. Вот как аль-Азм описывает свои впечатления от встречи с гендиректором немецкого минэкономики:

«Генеральный директор и его помощники слушали с интересом, но дали понять, что их правительство не готово предоставить нам заем, а немецкий бизнес не горит желанием сотрудничать с сирийским капиталом. Однако они готовы продать нам необходимую технику при условии, что она будет оплачена в течение года. Разумеется, наш ответ был отрицательным. США, которые определяют политику ФРГ, и евреи, контролирующие их экономики, не позволяли помочь Сирии и облегчить ее участь, если она не склонится перед ними».

📸Халед аль-Азм чокается с маршалом Жуковым (1957); посередине, насколько я понимаю, стоит Даниил Солод – экс-посол СССР в Сирии и Египте, сопровождавший сирийскую делегацию.

Когда летом 1957 г. в Москву прилетели министры аль-Азм (оборона) и Фахер аль-Каяли (общественные работы), приветствовали их высокие сановники. Как вспоминал аль-Азм,

«в аэропорту нас встречали министр обороны Георгий Жуков, вице-премьер [Иосиф] Кузьмин и несколько министров и послов, включая нашего посла, господина Джамаля аль-Фарра, и сотрудников посольства. Там было множество офицеров и чиновников, а также группа сирийской молодежи, которая приехала в Москву на [VI Всемирный] фестиваль [молодежи и студентов]. Спустившись с трапа и поздоровавшись с встречающими, мы с министром обороны поднялись на трибуну, над которой реяли сирийский и советский флаги. Заиграли национальные гимны. [...] мы направились в подготовленный к нашему приезду дом на улице А. Толстого.[...] там были спальни, гостиные, столовые залы, кинотеатр и бильярд»

Южные пригороды Бейрута часто называют Ḍāḥiya, но это не официальное название. Более того, Ḍāḥiya – не совсем «район Бейрута», ведь 1) это не один муниципалитет, а несколько, 2) и расположены они де-юре за границами Бейрута. Хотя по факту это один большой город.

Шииты стали массово селиться южнее столицы в середине XXв. До того там были отдельные дома и особняки, вокруг – фруктовые сады, огороды, рощи и пустыри. Характерно, что открытый в 1950-х аэропорт был за городом, а сегодня к нему прилегает жилая застройка.

Шииты ехали туда из-за нищеты на периферии и изменений в сельском хозяйстве, а с 1968 Израиль стал бомбить юг Ливана в ответ на атаки ООП оттуда. Трущобы южнее столицы прозвали «поясом нищеты» вокруг Бейрута кафе, отелей и ночных клубов.

Урбанизация шиитов, подстёгнутая израильским вторжением (1982), продолжалась и в гражданскую войну(1975-90).

Уже далеко не вся Дахия выглядит как трущобы. Но теперь десятки/сотни тысяч её жителей бежали из-за войны, и некоторые живут на улицах

🗺️by Issa al-Hajj

По этому фото видно, как сильно вырос Бейрут за полвека. Вот старый аэродром Бир Хасан в 1937 г, тогдашний Бейрут – справа сверху. К концу ХХ века на месте аэродрома вырос одноимённый район, где сейчас немало высотной жилой застройки (на карте выше см. север муниципалитета Гобейри, юго-западнее стадиона, примерно где красный квадрат).

Поскольку в 1950-х несколько южнее возвели новый аэропорт, действующий и поныне, район Бир Хасан стали потихоньку застраивать.

Вдалеке виднеются мыс и район Рас Бейрут на северо-западе города. В XIX веке там уже работал Американский университет в Бейруте (до 1920 – Сирийский протестантский колледж). Но вместо высоток были малоэтажные дома и фруктовые сады.

В 1950-60-х, когда шииты уже начали селиться в южных пригородах, в Рас Бейрут вырос новый коммерческий культурный центр столицы вокруг улицы Хамра с её кафе, книжными и банками.

via Old Beirut

📸Бейрут, окрестности порта в 1960-х

Насколько я понимаю, в XIX в. Бейрут активно рос именно на восток – вдоль моря. Дело в том, что порт, игравший огромную роль в торговле с Европой, располагается восточнее исторического центра.

При этом первый «пояс бедности», появившийся ещё в XIX в., населяли не шииты, а в основном христиане – особенно католики-марониты. В порту мигранты из деревень Горного Ливана могли найти работу – или пароход в Египет или Америки. Многие, однако, оказывались в Западной Африке: кого-то обманывали, а кому-то не хватало денег на билет до Нью-Йорка или Сан-Паоло.

К середине XX века вокруг порта и южнее всё было застроено. Вероятно, поэтому многие шиитские крестьяне в 1950-60-х селились в основном в южных пригородах Бейрута. Вдобавок, часто там у них уже были родственники или земляки, переехавшие в столицу.

Фракционная борьба офицеров в 1950-60-х определила историю Сирии. Но почему к концу 1960-х именно алавитские офицеры оказались на ключевых должностях?

Поначалу после получения независимости (1946) большинство офицеров в Сирии были суннитами. Однако между ними было множество различий. Одним из главных было деление на выходцев из городов и сельской местности. Однако даже офицеры из одного города часто принадлежали к разным фракциям.

Большую роль сыграло то, что меньшинства (алавиты и друзы) проживали более-менее скученно на сельской периферии. Это способствовало тому, что у них были схожие представления о прекрасном – вдобавок к региональной, семейной и конфессиональной солидарности внутри общин. Личные мотивы, однако, зачастую перечёркивали все эти соображения.

Особенно заметными и политически активными были офицеры из Дамаска и Хамы, пишет палестинский историк Hanna Batatu. Среди выходцев из столицы некоторые симпатизировали Гамалю Абдель Насеру. В то же время, многие их сослуживцы-земляки поддержали переворот 1961 года, положивший конец Объединённой арабской республике Сирии и Египта. За сентябрьским путчем 1961 г. стояли и офицеры, связанные со старой элитой землевладельцев и коммерсантов, но также левые, исламисты и в целом выходцы из менее привилегированных социальных групп.

Среди офицеров из Хамы встречались сторонники старой элиты, но особо популярен был их земляк Акрам Хаурани. В окрестностях Хамы земля была сосредоточена в руках влиятельных семей вроде Азмов и Барази, и Хаурани сделал карьеру именно на борьбе с такими землевладельцами. Вдобавок, он рано осознал потенциал армии и стал советовать сторонникам поступать в военное училище в Хомсе. Во многом именно связи Хаурани увеличили влияние Баас в армии в 1950-х, когда тот объединился с партией и стал одним из её лидеров.

Ханна Батату также отмечает, что офицеры из Дейр эз-Зора (на северо-востоке Сирии) и Хаурана (юг) нередко симпатизировали Насеру, но многие из них всё же предпочитали Баас.

«Несколько упрощая очень сложную картину», Батату пишет, что сунниты разных убеждений и происхождений зачистили друг друга. Это происходило на фоне политизации армии после путча Хусни аз-Заима (март 1949), с которого началась эпоха военных переворотов. Сам аз-Заим был свергнут и убит в августе того же года.

В ходе фракционной борьбы суннитские офицеры из менее благополучных слоёв подчас объединялись с друзами и алавитами против суннитов, связанных с элитой. Сельские офицеры-сунниты, в свою очередь, могли интриговать против городских совместно с алавитами и друзами (также обычно выходцами из деревень), с которыми они могли быть сопартийцами.

В 1963 году партия Баас захватила власть в результате очередного путча. Сделала она это при поддержке некоторых других фракций (включая насеристов), но очень скоро в армии начались чистки. Сначала убрали тех, кто ассоциировался с переворотом 1961г. Потом избавлялись от сторонников Акрама Хаурани, Насера и сирийского офицера Зияда Харири.

Когда в 1966 г. одна фракция Баас свергла другую, последовали увольнения из армии, кто-то отправился в изгнание. Каждая такая чистка снижала численность и влияние фракций с преобладанием суннитов – а заодно и боеспособность сирийской армии накануне Шестидневной войны (1967). Последний блок сельских суннитов из Хаурана (вокруг Ахмада Сувейдани) был зачищен уже в феврале 1968.

Не то чтобы алавиты и друзы были монолитными группами. Внутри них тоже бывали противоречия, которые подчас заканчивались убийствами (М.Умран) или пожизненным заточением (Салах Джадид). Но, как считает Батату, среди них было меньше структурных противоречий – в силу компактного проживания (отсюда региональная и локальная солидарность) в похожих условиях (на нищей сельской периферии), схожего опыта (меньшинство) и социального бэкграунда (родители многих офицеров из круга Асада были малыми/средними крестьянами-землевладельцами или малыми нотаблями на уровне деревни). Всё это не исключало личных, идеологических и семейных противоречий.

(Batatu, Syria's Peasantry,the Descendants of Its Lesser Rural Notables, and Their Politics)

Описывая историю Ближнего Востока, мы часто говорим о «крестьянах». Однако важно помнить, что это «зонтичный» термин, и на практике землепашцы жили и живут очень по-разному. Палестинский историк Hanna Batatu выделяет несколько параметров, по которым можно разделить крестьян Сирии в XIX-ХХ в.

1) Принадлежность к крупному племени или клану. Это было особенно важно на периферии, особенно в долине Евфрата. В Хауране, на юге Сирии, долго сохранялась клановая система; поскольку там было не так много крупных землевладельцев, общественные отношения во многом определялись через отношениями между кланами и семьями. Поскольку такая группа старательно блюла свою коллективную честь, члены племени/клана не давали в обиду своих родственников – иначе это скажется на репутации всей группы. Однако не все крестьяне и скотоводы принадлежали к таким сообществам. Хотя значение этих связей постепенно снижалось, в конце ХХ в. Батату отмечал, что они сохраняются.

Нередко деревни на периферии платили бедуинам за протекцию (ḫuwwa, от uḫuwwa –«братство»).

2) Батату различает крестьян «мирных» и «воинского происхождения».На деле это сильно пересекается с делением на жителей равнин и гор. К «мирным». Батату относил равнинных алавитов или садоводов вокруг Дамаска, к «воинственным» – горных алавитов с их традициями набегов или друзов, заселивших Хауран в XVIII в. в т.ч. силой.

Видимо, ландшафт в целом сказывался на отношениях с властями. Равнинные деревни часто избегали конфликтов, предпочитая хитрость, в то время как жители гор чаще бросали вызов открыто.

3) Разумеется, жизнь крестьянина сильно зависит от того, принадлежит ли ему земля, которую он пашет. Однако владеть куском земли – даже большим – недостаточно, ведь важны также климат, вода, особенности почвы и, скажем так, политическая география (с соседями придётся договариваться, будь то бедуины или губернатор). Безземельные крестьяне обычно становились наёмными работниками в городах или на деревне, сезонными рабочими или эмигрировали. Впрочем, к 1970-х сириец без земли в теории мог добиться успеха, заработав денег за границей (например, в Заливе) и став инвестором дома.

При этом к концу XIX в. значительная часть земли была сосредоточена в руках крупных землевладельцев, которые сумели воспользоваться османскими реформами XIX в. Помимо большей, чем у крестьян, правовой грамотности, влиятельным семьями помогло то, что часто именно из их них набирались чиновники. Но кое-где – как в области Хауран – крупных «латифундий» толком не сложилось, и землевладельцы оставались средними и мелкими (хотя была та же друзская семья аль-Атраш).

Хотя крестьяне не были крепостными, часто они фактически зависели от крупных землевладельцев – в т.ч. из-за кредитов под высокий процент. Чтобы попасть в долговую кабалу, было достаточно одного неурожая. Неудивительно, что в 1950-х заговорили о земельной реформе.

4) Свою роль играла и конфессия: будучи общей чертой, отличающей от соседей, принадлежность к общине способствовала определённой солидарности. Ведь в теории нельзя стать ни друзом, ни алавитом, ни езидом – можно только родиться. Впрочем, внутри общин были разные племена и семьи (и конкуренция в них), местные лидеры, а подчас и религиозные течения. Вдобавок, мусульманские не-суннитские конфессии (шииты, алавиты, друзы, исмаилиты) часто проживали компактно, так что локальная (деревня, город) идентичность накладывалась на региональную и конфессиональную.

Исторически конфессиональные меньшинства нередко заселяли горы: марониты и друзы в Горном Ливане, друзы в Хауране, на Кармеле, Хермоне и Джабаль аль-Аъля, алавиты в Алавитских горах. Это не значит, что в – преимущественно суннитских – городах меньшинств не было. Вспомним хоть греко-православных и евреев в Дамаске, Триполи и Бейруте, маронитов в Алеппо, алавитов в Латакии, самаритян в Наблусе и т.д. и т.п.

5) Помимо полей, встречались фруктовые сады и огороды (вокруг городов). Самый яркий пример – Дамаск с оазисом Гута. Положение и образ жизни земледельцев-садоводов имели свои особенности.

(Syria's Peasantry,the Descendants of Its Lesser Rural Notables,...)

Реклама Башни эль-Мурр. Предполагалось, что 40-этажное здание недалеко от центра Бейрута вместит сотни офисов, кинозал и кафетерий. Второй этап работ начался 3 апреля 1975, утверждает реклама. Завершить его планировали в мае, но в середине апреля в Ливане началась гражданская война. Она продолжалась 15 лет.

Бетонный скелет башни облюбовали снайперы – ведь, как гласит реклама, это было «самое высокое здание в Ливане» (повыше появились лишь после войны). Снайперы стали бичом как боевиков, так и гражданских, покидавших подвалы в поисках хлеба.

Башня названа в честь православных бизнесменов братьев эль-Мурр. Впоследствии их пути разошлись. В 1990-х Мишель был видным союзником Дамаска и возглавлял минобороны. Габриэль же основал канал MTV (Murr TV), допускавший критику Сирии (в итоге на какое-то время MTV даже лишился лицензии). В частности, насколько я помню, по MTV впервые показали интервью с беглым генералом Мишелем Ауном (президент в 2016-22). В парламенте сейчас заседает внук Мишеля эль-Мурра

🇱🇧🇮🇱Карта израильских ударов по южным пригородам Бейрута от Beirut Urban Lab при Американском университете в Бейруте.

«Дахию часто упрощённо представляют как "шиитское гетто" или "бастион Хезболлы". Это обесчеловечивает её 700 тысяч жителей, представляет их через призму конфессионализма и использует против них живую и пёструю социо-экономическую ткань [Дахии]. Конкуренция за оформление [публичных] пространств и Дахия как спорная социо-политическая территория относительно Хезболлы и других заинтересованных сторон имеют сложную историю, изложенную по ссылке», – подчёркивают исследователи Beirut Urban Lab.

Они обвиняют Израиль в «урбициде», который в Beirut Urban Lab определяют как «намеренное уничтожение зданий и инфраструктуры таким образом, который также нарушает социальные, экономические и культурные связи, приводит к бегству населения и уничтожает коллективную память о месте».

Международный уголовный суд выдал ордеры на арест премьер министра Израиля Биньямина Нетаньяху и экс-министра обороны Йоава Галанта, а также лидера боевого крыла ХАМАС Мухаммада Дейфа, который вроде как уже мертв.

Подробности обвинений против Нетаньяху и Галанта

-- Предполагаемые преступления против человечности и военные преступления

-- Отказ в медицинской помощи гражданскому населению сектора Газа.

-- Ответственность за нападения, причинившие вред населению Газы.

-- Голод как метод борьбы и недостаток гуманитарной помощи.

🇮🇱🇱🇧Генсек Хезболлы Наим Касем во вчерашней речи подчеркнул, что «Израиль хочет через соглашение добиться того, чего не добился на поле боя. Это невозможно». То есть Хезболла не собирается отводить боевиков оттуда и демонтировать военную инфраструктуру там, где этого не сделают израильтяне.

Такую же позицию выражал 13 ноября Хасан Фадлалла (на фото) – депутат парламента от Хезболлы. Он заявил следующее: «У нашего народа нет выбора, кроме как продолжать сопротивление и стойкость перед лицом израильского зверства. Нетаньяху не получит политическими методами то, чего он не получил войной. Наша страна не склонится перед условиями врага».

При этом, по словам Касема, Хезболла согласна на непрямые переговоры, «если другая сторона хочет этого». Хезболла ознакомилась с предложениями посредников и представила свои замечания. Посредниками выступают американцы и спикер парламента (с 1992) Набих Берри – ключевой партнёр Хезболлы и один из самых влиятельных людей в Ливане.

СМИ пишут об умеренном оптимизме в Бейруте по итогу последних встреч с Амосом Хохштейном. В частности, Набих Берри назвал атмосферу позитивной в беседе с aš-Šarq al-Awsat. Помимо избирателей Хезболлы, свои дома в преимущественно шиитских районах покинули, спасаясь от бомбардировок, и сторонники Движения Амаль – партии Набиха Берри.

Хохштейн встречался также с и.о. премьер-министра Наджибом Микати и главнокомандующим ВС Ливана генералом Жозефом Ауном. На переговорах обсуждалось и то, как ливанская армия может гарантировать, что соглашение будет соблюдаться. Помимо переговоров на высоком уровне, американские специалисты встречались с ливанскими, чтобы выработать конкретные механизмы.

Ключевые требования Хезболлы – «полное прекращение агрессии» и уважение суверенитета Ливана. Иными словами, её не устраивают пункты, дающие Израилю право наносить удары по Ливану.

Во вчерашнем выступлении Наим Касем также подчеркнул, что Хезболла – это не регулярная армия. Поскольку она делает ставку на засады, нужно смотреть на потери ЦАХАЛ, а не до какой деревни он дошёл (накануне Израиль занял стратегически важную деревню Шамъа). Касем утверждает, что с обострения в конце сентября погибли 100 и ранены 1000 израильских военных.

Касем также прокомментировал убийство Мухаммада Афифа – высокопоставленного функционера в медийном аппарате Хезболлы (т.е. её гражданском/политическом крыле, из-за чего это можно токловать как намёк другим, в т.ч. депутатам и министрам). Поскольку его убили в центре Бейрута, а даже не в районе с большим присутствием Хезболлы, Касем намекнул, что ответом будут удары по Тель-Авиву.

Помимо осторожного оптимизма есть в Ливане и серьёзные опасения, что война затянется на долгие месяцы. В последние недели такими неутешительными прогнозами публично делились, например, экс-глава ПСП Валид Джумблат и преподаватель AUB Makram Rabah. Последний полагает, что конфликт легко может остаться без решения до весны, пока в Вашингтоне не заработает администрация Трампа.

Различные политические силы продолжают призывать к перемирию. В октябре Набих Берри, Валид Джумблат и Наджиб Микати вместе выступили с подобным заявлением. Крупнейший христианский партнёр Хезболлы – Свободное патриотическое движение – также требует перемирия и соблюдеиня резолюции 1701 без привязки к войне в Секторе Газа. Об этом недавно снова заявил председатель СПД Джибран Басиль. Война стала очередным яблоком раздора и ухудшила и без того сложные отношения между СПД и Хезболлой.

К соблюдению 1701 и иных резолюций, в т.ч. требующих разоружения всех вооружённых групп, призывают и оппоненты Хезболлы и СПД, такие как Ливанские силы и их христианские (Катаиб) и суннитские (Ашраф Рифи, Фуад Махзуми) партнёры.