#роднаяречь
Внимание! Это о нашей войне. Я предупредил. Такое не появляется в столичных издательствах. Вам берегут нервы и приятное расположение духа. Но это и есть та настоящая русская литература, которой не должно быть — чтобы не мешать быковым и прочим улицким. Сами догадаетесь почему.
https://t.iss.one/solono_stihi/129

#роднаяречь
Если у вас хватит духу дочитать, вернее, когда у вас хватит духу прочитать ещё раз... И ещё... Тогда вы начнёте понимать, над чем работает одна из лучших лабораторий родной речи, и что скрывается за "простыми" словами и каким-то неглянцевым темпоритмом.
https://t.iss.one/solono_stihi/129

Вот и обещанное.
Книга, которая ждала издания больше двух лет, наконец случилась. Пока она доступна только тут https://ridero.ru/books/roditelskaya_tetrad/#.X_2BbqLo6pQ.telegram, но скоро появится на полках виртуальных книжных магазинов.
Пора приниматься за следующую.
#родительская_тетрадь

#родительская_тетрадь

Деревня догорала в темноте. Мальчишка лет семи смотрел с пригорка, как дым сползал по склону и густел, въедался в ноздри, отдавал прогорклым: заборы там, внизу — из кизяка.
Свой дом повыше. Повезло.
…Румын когда-то, по курам расстрелявши два рожка, стащил горшок из печки, автоматом грозя: молчите, все вы — partisanen, и пятился, а сам косил глазами по сторонам: чего б ещё схватить?
У тёти сын недужил — лихорадка. И бабушка в той комнате с кроваткой поставила в окно табличку: ТИФ, так шастать перестали. Офицер на улице нашёл сестрёнку Любу и сунул шоколад. А на лице — улыбка до ушей, аж видно зубы. И карточку достал и лопотал про dotter у соседей на квартире.
Да фриц как фриц. Ну в форме. Без креста.
Не то что эти, в вычурных мундирах, и с цепью на груди какой-то крест.

…А матерей гоняли на работы: пахать, но хоть не на чужбине — здесь.

Он помнит, бригадир помялся что-то в дверях и вдруг сказал: вас будут жечь. Воды — и на чердак! Скирду спалите, пусть дым затянет. Вон идут уже. А дальше — мамин голос: Витя, Витяааааа!..
И те, с цепями, во дворе соседском, и голоса на нашем и немецком: — На выход! — Schneller! На руках дитя. — Куда ж я с ним? Младенец… И блестя, откуда ни возьмись, в руке у фрица огромный нож. И малыша — на нож, подкинув в воздух. — Ну, теперь идешь?

…Ему десятилетиями снится: соседку затолкали в строй — и к ним. Издалека уже тянулся дым. Хватают мать, и Любу рвут из рук. И оземь. Но бабушка успела: у земли ловила, проглотивши пыль и слёзы, пока невестку со двора вели.

А вдоль дороги был густой овраг. И старший из племянников за руку в сплошную зелень сдёрнул — там, в кустах, сбежал по склону, но споткнулся, рухнул, катились с мамой вместе. Так и спас, пока другие с ведрами под крышей, в дыму, не видя этого, не слыша, водой плескали, потушить стремясь огонь, что подползал от сена, сбоку.

Уже луна и звёзды. Никого: ни птицу не услышать, ни собаку. Зола и пепел. Лишь над головой кизячный дым. И слышен дальний бой.

Он выживет. Он станет мне отцом. А я страшусь смотреть ему в лицо, когда дома дымятся в темноте, и убивают взрослых и детей.

Мытарства

Помню литые, долгие дни
дочкиных тех каникул.
Папа сказал: уж ты извини,
нынче я без клубники.

…В Харькове душно. Плацкарт, стомлён,
ждёт обирал. Таможню.
«Сумки видкрыйте!» И тычет он
в банку: «О це — не можно!»
Я же везу три литра всего,
думал, гостинец внучке,
что ещё крымского, своего?
Мытарь царапнул ручкой
строчку в блокноте. Замер вагон:
муху слыхать в полёте.
Я к нему как к человеку. А он:
«Швыдче! Або выходьте!»
И проводник, опустив глаза,
(сам — на базар черешню):
батя, мол, слушай, теперь нельзя…
«Сыдячи в Крыме — ешьте!»
Как сыпану на перрон: да на!
Хочешь — подымешь с полу.
Выронил банку в сердцах: со дна
аж отлетел осколок…

Грядки, покуда хватает сил.
Гордость сынов крестьянских.
Ни у кого ни о чём не просил
выросший под Бердянском,
ведавший голод, стрельбу-войну,
суржик и мову: мамо!
Только разбили его страну,
да на осколки прямо,
чтобы из Харькова танки шли
в край, где печёт подошвы
пласт опалённой степной земли,
где, отзываясь прошлым,
снова грохочет беда-война,
и паренёк загорелый
горстку клубники возьмёт со дна
банки под артобстрелом.
Грядки в пороховом дыму.
— Сколько, бабуль?
— Нисколько!
Внуку гостинец бы своему…
Сладкая.
Без осколков.

#родительская_тетрадь

#родительская_тетрадь

Деревня догорала в темноте.
Мальчишка лет семи смотрел с пригорка,
как дым сползал по склону и густел,
въедался в ноздри, отдавал прогорклым:
заборы там, внизу — из кизяка.
Свой дом повыше.
Повезло.

…Румын когда-то,
по курам расстрелявши два рожка,
стащил горшок из печки, автоматом
грозя: молчите, все вы — partisanen,
и пятился, а сам косил глазами
по сторонам: чего б ещё схватить?

У тёти сын недужил — лихорадка.
И бабушка в той комнате с кроваткой
поставила в окно табличку: ТИФ,
так шастать перестали.
Офицер
на улице нашёл сестрёнку Любу
и сунул шоколад.
А на лице —
улыбка до ушей, аж видно зубы.
И карточку достал и лопотал
про dotter у соседей на квартире.

Да фриц как фриц. Ну в форме. Без креста.
Не то что эти, в вычурных мундирах,
и с цепью на груди какой-то крест.

…А матерей гоняли на работы:
пахать, но хоть не на чужбине — здесь.

Он помнит, бригадир помялся что-то
в дверях и вдруг сказал: вас будут жечь.
Воды — и на чердак!
Скирду спалите,
пусть дым затянет. Вон идут уже.
А дальше — мамин голос: Витя, Витяааааа!..

И те, с цепями, во дворе соседском,
и голоса на нашем и немецком:
— На выход! Schneller!
На руках дитя.
— Куда ж я с ним? Младенец…
И блестя,
откуда ни возьмись, в руке у фрица
огромный нож.
И малыша — на нож,
подкинув в воздух.
— Ну, теперь идешь?

…Ему десятилетиями снится:
соседку затолкали в строй — и к ним.
Издалека уже тянулся дым.
Хватают мать, и Любу рвут из рук. И оземь.
Но бабушка успела: у земли
ловила, проглотивши пыль и слёзы,
пока невестку со двора вели.

А вдоль дороги был густой овраг.
И старший из племянников за руку
в сплошную зелень сдёрнул — там, в кустах, сбежал по склону, но споткнулся, рухнул, катились с мамой вместе.
Так и спас,
пока другие с ведрами под крышей,
в дыму, не видя этого, не слыша,
водой плескали, потушить стремясь
огонь, что подползал от сена, сбоку.

Уже луна и звёзды.
Никого: ни птицу не услышать, ни собаку.
Зола и пепел.
Лишь над головой
кизячный дым.
И слышен дальний бой.

Он выживет.
Он станет мне отцом.
А я страшусь смотреть ему в лицо,
когда дома дымятся в темноте,
и убивают взрослых и детей.

#отчество

— ...Вы простите, что с личным я:
в списках здесь
тридцать тысяч — без отчества.
Вероятно,
здесь его фамилия.
Имя есть.
Я отца своего тут искал.
Лопатина.
Если можно,
я вот что у вас хотел
уточнить:
способен ли кто в архивах
между сотен фамилий
на букву “Л”
обнаружить,
пока мы помним и живы,
пусть не отчество — адрес,
откуда был
призван он.
И сразу станет понятнее:
там в деревне у нас из любой избы
ты кого ни возьми — это мы, Лопатины...

Старика провожает экскурсовод.
Солнце в мае слепит глаза,
но не греет.
Двадцатиметровый бетонный свод.
Тридцать
пятая
батарея.

Этот батюшка,
в чёрном,
седой,
худой,
слушал молча,
лишь горбил сильнее плечи.
И спросил ещё:
правда, что под водой
здесь стояли погибших тела,
как свечи —
вертикально —
что не было места вдоль
берегов,
чтоб не в море,
а в землю лечь им?

— Я о них и у старца просил молитв:
за отцов,
за бесчисленные утраты
пусть Россию когда-нибудь
бог простит...
Он ответил:
простил уже .
В сорок пятом.

#корабельная_сторона
#родительская_тетрадь