#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

Во второй половине XX столетия миру предстала новая наука - акустическая экология. Появилась она благодаря Рэймонду Шейферу, композитору и педагогу канадского университета. Шейфер со своими учениками и последователями сформулировали понятия звуковой ландшафт, акустическая среда, звуковые метки. Позже, его последователь Бернард Крауз пошел еще дальше и разделил условно все звуки, влияющие на человека на три большие группы, две из которых геофонические (кроме прочего, это звуки, издаваемые водой) и биофонические (звуки животных) помогают человеку сохранить здоровье.

Полувеком ранее Гарсия Лорка издал сборник своих стихов и новелл, где есть записки о его любимой Гранаде: «Как поет город от ноября до ноября», где очень точно описывает, то что сейчас бы назвали «звуковым ландшафтом» этого старинного города: «Да и с какой стати при встрече с городом полагаться лишь на глаза <…> давайте вслушаемся в Гранаду! ...У Гранады – две реки, восемьдесят колоколен, четыре тысячи водостоков, пятьдесят родников, тысяча один фонтан и сто тысяч жителей. Кроме того, фабрика струнных инструментов и магазин, где торгуют роялями и губными гармошками, но главное – бубнами…. Но [Гранада] – это звук воды. Не шальной воды, бегущей куда вздумается. Не шумливой, но ритмичной воды, мерной, точной, спрямленной геометрическим руслом и сверенной с нуждами полива. Той, что поит и поет в долине, и той, что страдает и стонет, полная крошечных светлых скрипок, там наверху, в садах Хенералифе. В ней нет игры. Игра – для Версаля, где вода – это зрелище, чрезмерное, как море, парадный архитектурный ансамбль, не способный петь. Вода Гранады служит утолению жажды. Она живет и едина с теми, кто пьет ее или слушает ее, или хочет умереть в ней. Она познает агонию фонтана, чтобы упокоиться в водоеме».

⬇️ Продолжение

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

«Мои лучшие вещи никогда не были построены», - сказал однажды скульптор Исаму Ногучи. Так могло произойти и с парком Моэренума. Он мог остаться в виде маленького макета, в масштабе 1:3000, который мастер успел сделать перед своей внезапной гибелью. Но администрация города Саппоро (Хоккайдо) приняла решение все же осуществить последний проект скульптора.

Парк Моэренума оказался грандиозным во всех смыслах этого слова. Он раскинулся на огромной площади – 189 гектар, строился почти 30 лет, на территории парка в увеличенном масштабе были повторены практически все ранние творческие находки художника.

В 1977 году власти японского города решили закрыть крупнейший в городе мусоросжигательный завод. За все время своего существования на заводе было переработано около 3 млн тонн мусора. Но в последней четверти XX века для стремительно развивающегося Саппоро была разработана концепция «зеленого пояса». По проекту предполагалось окружить крупный город парками, и территория мусоропереработки попадала в зону строительства. Одновременно с разработкой глобальной системы озеленения был также разработан план строительства сооружений против наводнений, в котором тоже предполагалось рекультивировать земли мусорной свалки под болото. Когда Исаму Ногучи пригласили в 1987 году построить парк в городе и самостоятельно выбрать место для будущего парка, дизайнер не знал всех этих подробностей. Ему было показано три места, где он мог бы сотворить нечто эдакое. Два он отверг с весьма любопытной формулировкой: «лесные участки не требуют улучшения».

Исаму Ногучи приезжал на место будущего парка трижды – в разное время года. Он неизменно восторгался открывающимися отсюда просторами, много рисовал и размышлял. Всю свою жизнь он работал для общественных пространств, его скульптурные композиции украшают многие города мира. Потом он долго работал с интерьерами. Но никогда не скрывал, что хотел бы построить настоящий парк, с фонтанами, насаждениями, велодорожками. Однако, парк он воображал себе, по своему собственному признанию, таким, чтобы он «представлял собой единую скульптуру».

⬇️ Продолжение

#осадахинетолько c Варварой Байрамовой

В 2002 году британская королевская семья решила увековечить память принцессы Уэльской. Был объявлен конкурс на создание мемориала, который предполагалось разместить в Гайд-парке. Победила в конкурсе Катрин Густафсон. Проект ее мемориала назывался «Reaching Out, Letting In». Это должно было, по замыслу автора, характеризовать очень непростой, но тем не менее очень открытый характер принцессы.

Вот этот вот проект – Мемориал, посвященный принцессе Диане (официальное название - Diana Memorial Fountain), если отбросить всякую идеологическую и смысловую подоплеку, это очень красивая работа с поверхностью воды. По признанию самой Катрин идеи своей концепции она позаимствовала, изучая сады Великих Моголов, ведь только там так умели работать с водой.

На протяжении 260 метров вода представлена в очень разных формах, дарящих очень разные ассоциации. Шесть разных потоков, соединенных в одно целое. Шесть разных эффектов. Начиная с горного потока, заканчивая персидским чаддаром. А есть еще «рок-н-ролл», где поток воды вихляет также, как делает это нижней частью тела в танце партнерша, «swoosh», когда вода начинает с характерным звуком на повороте превращаться в тонкую струю, чтобы потом разделиться на пять разных потоков и превратиться в десятки маленьких водопадов. А ведь для того чтобы достичь подобных эффектов на такой протяженности нужно очень четко рассчитать глубину потока, уклон дна, представить себе поверхности, которые будут создавать подобные эффекты. Все это сложнейшие расчёты. И вот тут начинается самое интересное. Потому что процесс создания всегда интересней.

продолжение ⬇️

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

Перед Второй Мировой войной испанский художник Сесар Манрике (Сesar Мanrique) учился на архитектурном факультете старейшего на Канарах университета. Он получал специальность инженер-строитель, но война помешала ему закончить курс. А в 1945 году он учился уже в художественной Академии в Мадриде, после чего пробовал себя в, наверное, во всех течениях абстрактного искусства – он примыкал к информалистам, исследовал кинетическое искусство, пробовал технику коллажа. Объехав полмира, принимая участия в самых ярких Биеннале, проводимых в Венеции и Гаване, он, в конце концов, создал свое направление, которое назвал «тотальным искусством». Отныне главным принципом его творчества стал синкретизм – объединение его творений и окружающей природы, перетекание одного в другое, без четких и видимых границ. Наиболее ярко этот принцип был выражен Сесаром Манрике в создании публичных пространств, рекреационных и туристических зон, уникальных по своему содержанию, форме и воплощению не только в Испании, но и, пожалуй, во всем мире.

В 1966 году, после долгих странствий и скитаний по свету Манрике вернулся на свою родину – остров Лансароте, один из самых крупных островов Канарского архипелага. Второе название этого острова «остров огнедышащих гор», где безжизненные лавовые поля перемежаются с кратерами многочисленных вулканов. Вот именно этот малопривлекательный ландшафт Сесар Манрике задумал превратить в коммерчески успешный туристический объект с помощью своего тотального искусства. «Я приехал из Нью-Йорка с желанием превратить свой родной остров в красивейшее место на Земле, опираясь на гигантские возможности, предоставляемые Лансароте», – говорит художник и, что самое главное, добивается этого. Но добивается не проторенным путем, создавая «синтетические» пейзажи и «пластмассовые» панорамы, характерные для любого курортного города. В качестве главных туристической объектов этого края он показывает местную архитектуру, безжизненные ландшафты, пляжи, покрытые черным песком.

⬇️ продолжение

#осадахинетолько c Варварой Байрамовой

В век Абсолютизма для правителей, даже очень маленьких княжеств, отправиться в Grand Tour было обязательной частью программы. В поездках по дальним и не очень странам сами собой заводились полезные связи и знакомства, а также заключались выгодные союзы. К этим необходимым дипломатическим мероприятиям добавлялась возможность познакомиться с произведениями искусства, как древними, так и созданными на волне очередной моды.

Карл Гессенский получил бразды правления Гессен-Касселя очень рано, в 23 года, и от того в длительную поездку по европейским странам не отправился, а стал приглашать иностранных художников, скульпторов и архитекторов к себе домой. Так, в Касселе, за время правления Карла появилось сразу несколько парков ничуть не уступавших по красоте известным европейским домам, а среди известных людей у него работали Дени Папен и Ньютон, Пьер-Этьен Монно и Джованни Герньеро.

Один из них – парк Карлсауэ – удивителен не только причудливой планировкой и масштабными преобразованиями реки Фульда. Продолжая традиции, заложенные Карлом, сейчас парк каждые пять лет становится местом, куда съезжаются наиболее выдающиеся представители современного искусства.
Парк возник в месте, где предполагалась создать летнюю резиденцию ландграфа. С момента закладки парка (1680 г.) он уже привлекал к себе внимание весьма необычной планировкой – обширный партер перед еще непостроенным дворцом имел форму, как тогда писали, «клевера». Позже летний дворец заменили грандиозной Оранжереей, построенной по проекту приглашенного французского архитектора. В центральных помещения в зимнее время находились экзотические растения, а в галереях устанавливались банкетные столы, где Карл Гессенский принимал гостей. На одной оси с причудливым партером создали не менее причудливый по форме пруд с двумя островами – Лебединым и Цветочным. На этом этапе строительство остановилось и парк в таком виде просуществовал более 100 лет. В 1785 году парк стали перестраивать уже по законам новой моды, но клеверообразный партер и пруд с островами остался в неизменном виде.

А потом в парк в качестве главного садовника пришел Вильгельм Хентце. Это был удивительный человек. Начал свою карьеру он еще мальчишкой и трудился у своего отца, тоже садовника, подмастерьем. Никогда не выезжая за пределы Касселя, он был знаком и даже дружен со многими выдающимися ландшафтными архитекторами того времени. Эдуарду Петцольду помогал с растениями для создания парка Мускау. Дружил и даже консультировал Питера Йозефа Ленне, когда тот строил сады в Потсдаме. Переписывался с нашим Эдуардом Регелем и советовал ему парки в Берлине для посещения. Именно Хентце придумал и воплощал потом всю жизнь так называемые «окна» – тщательно продуманные разрывы в лесном массиве, открывающие неожиданные виды на немногочисленные архитектурные сооружения в парке. Особой его заботой было создание на цветочном острове ботанического сада, где он собирал экзотичные растения по периодам цветения. Проработав в парке около 40 лет, Хентце был вынужден написать прошение об отставке по причине почти полного отсутствия финансирования.

Возрождение парка началось в 1955 году, когда ежегодную общегерманскую садовую выставку было решено украсить выставкой современного искусства. Профессор искусствоведения из Касселя Арнольд Боде, предложил познакомить жителей Касселя, и не только их, с тем видом искусства, которое подвергалось тщательному уничтожению во времена национал-социализма. Эта выставка была названа Dokumenta и первоначально занимала только выставочные залы многочисленных дворцов Касселя. Но потом она вышла за пределы дворцовых интерьеров и парк Карлсауэ превратился в экспозицию под открытым небом.

Dokumenta проходит каждые пять лет и в 2027 году должна пройти пятнадцатая по счету. И после каждого события в парке остается экспонат, смысл которого давно уже утерян, но скульптуры прижились в парке и уже считаются его неотъемлемой частью.

#осадахинетолько c Варварой Байрамовой

В 1983 году, уже после смерти известного нефтяного магната и коллекционера Поля Гетти, созданный им фонд объявил о строительстве в Лос-Анджелесе культурного центра. Центр должен был взять на себя функции музея, образовательного учреждения и выставочного пространства. Выбор места был не случаен. Открытая площадка на склоне горы, с которой открывался потрясающий вид на океан, город и окружающие горы была не единственным доводом, почему центр надо создавать именно здесь. Лос-Анджелес на протяжении всего XX века воспринимался всеми только как столица киноиндустрии, дополненная изумительными пляжами на берегу Тихого океана.

Но для развития городского пространства этого слишком мало. Прекрасная коллекция западноевропейского искусства, собранная Полем Гетти, должна была привлечь в город не только искателей приключений, коих и без того в Лос-Анджелесе было с избытком, но и заинтересовать серьезную публику, понимающую и ценящую искусство. Архитектор Ричард Майер разработал проект музейного комплекса, другими словами, кампуса, который и расположился на 9 гектарах склона горы Санта-Моники.

Замысел Майера состоял в том, чтобы архитектурные доминанты музея расположить по гребню гор, сады террасами должны были спускаться в каньон и стрелой выходить в залив. Но все изменила точка зрения приглашенного художника Роберта Ирвина. Он считал, что сады не должны быть «…осью, а должны стать точкой притяжения». Творческий спор архитектора и художника привел к тому, что практически две трети садового пространства строили такие признанные мастера своего дела, как Ден Кайли и Лори Олин. Но Центральный сад кампуса вместе с лабиринтом создавал Роберт Ирвин.

Ирвин стоял у истоков художественного движения «Свет и Пространство». Основным и самым важным для художников этого движения было изучение феномена восприятия. Художник был убежден, что «искусство находится не в объекте, а в моменте». Именно поэтому цветовые эффекты, которые дают сезонные изменения растений, не могли не привлечь художника. Но с момента создания сад прозвали местом противоречий. Задавалось огромное количество вопросов, начиная с того, почему не профессиональному садовнику поручили эту работу, заканчивая вопросами о столь странных сочетаниях растений. Но больше всего общественность возмущал лабиринт.

Центральный сад (Central Garden), созданный Ирвином, расположился на склонах естественного оврага (каньона), под палящим солнцем на высоте 275 метров над уровнем моря. Более пятисот видов растений собрано здесь и единственный принцип, по которому они собраны вместе – сезонные цветовые эффекты. Водный (иногда еще его называют плавающим) лабиринт занимает центральное место в саду. И создан он из азалий. Цветут азалии только две из 52 возможных недель в году.

Зачем же нужно было использовать именно это растение? Сам Ирвин много лет спустя, в одном из интервью объяснял: «…допустим, на растении, имеющим плотный зеленый цвет, расцветут одновременно 50, 100 маленьких ярко-красных точек…это куда более впечатляюще, чем картины пуантилистов…»

Пройти, вернее, проплыть лабиринт, найдя все входы и выходы, могут только утки. Человеку предложено им только любоваться. И это не удивительно. По мнению автора, Роберта Ирвина, он создавал не просто сад, он создавал «скульптуру в форме сада, стремящегося быть искусством». А произведением искусства можно только любоваться, иногда просто сидя на берегу.

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

Джон Клавдий Лоудон был странным человеком. Неутомимый пропагандист правильного (с его точки зрения) сада, он объездил почти всю Европу, был даже в России. О чем писал многочисленные путевые заметки, изданные потом отдельной книгой. Во время своих поездок он внимательно осматривал сады и нещадно критиковал их. Похвалы чужестранные сады тоже удостаивались, но похвала была, надо признать, скупа. На основе своих путевых заметок и весьма обширных знаний в области садоводства Лоудон стал издавать журнал «The Gardener’s Magazine», первый настоящий образец садоводческой журналистики в Британии. В одном из номеров своего журнала Лоудон подверг невообразимой критике сада замка Арундел.

Замок возвышается над городом и рекой Арун. Его массивная громада — смесь круглых и квадратных башен с навесной стеной — доминирует над всей округой. Некоторые его строения датируются XI веком. Другие были добавлены или перестроены в XVIII и XIX веках. Это один из старейших и наиболее завершенных замков Англии, а также резиденция герцогов Норфолкских. Лоудон подверг критике буквально всё: - въезд в город и замок (а герцог уже в начале XIX столетия бесплатно пускал в замок всех интересующихся), архитектуру замка и оформление интерьеров ну и конечно сады.

В весьма нелицеприятных выражениях о писал о неразберихе среди растений, о нагромождении маленьких формальных садов, об отсутствии вкуса о хозяев – тогда 14-й граф Арундел (он же 11-й герцог Норфолк) под собственным руководством осуществил масштабную реставрацию средневековых садов.. Итогом заметки в журнале стало утверждение Лоудона, что только он может исправить ситуацию, и подарок графине в виде подписке на его журнал.

⬇️ ПРОДОЛЖЕНИЕ

Неожиданное предложение в рубрике #осадахинетолько с Варварой Байрамовой

Если вы вдруг не знаете, чем себя занять 3 марта, то можно устроить «пир у изогнутой воды»
В давние времена, у древних китайцев в государстве Чжоу, существовал один очень правильной ритуал – ритуал винопития у воды. Ритуал этот сами китайцы называли ритуалом очищения. Обычай состоял в том, чтобы в третий день третьего лунного месяца сесть у воды с семьей и очистить себя от неудач, невзгод, порчи и прочих катаклизмов и распить при этом чарку хорошего вина. Сосуд с вином ставили на воду, и он по велению потока приплывал к страждущим очищения. А еще таким образом изгоняли ведьму, стоящую на берегу и задерживающую весну.

Время шло, в действие водно-винной магии китайцы по-прежнему верили, и ежегодно третьего марта рассаживались у текущей воды и прекрасно проводили время. Постепенно это приобрело вид игры, которая по-китайски звучит как 曲水流觞 - цюйшуй люшан. Сочетание иероглифов обозначает любой опьяняющий отвар и плывущие чарки.
Сидеть на берегу реки с друзьями и распивать рисовое вино — это, конечно, прекрасно, но скучно. Поэтому в дополнение к столь чудному времяпрепровождению китайцы придумали еще соревнование в рифмоплетстве, вернее, в стихосложении. Уже к III веку праздник третьего дня весны стал представлять собой официальные мероприятия с обязательным поэтическим воспеванием правящего режима. Для этих целей во всех императорских садах стали строится специальные беседки литераторов. В полу таких беседок выдалбливался специальный желоб-поток, по которому пускали сосуд с вином и пока рюмка медленно движется к поэту, он обязан был сочинить панегирик в честь императора.

Все сильно изменилось в 353 году. Жил тогда и работал каллиграфом при императорском дворе Ван Сичжи. За свое искусство он при жизни еще был назван «Богом Каллиграфии». Жил он в местечке Ланьтин близ города Шаосин. 3 марта, по обычаю, он пригласил к себе друзей. Во время проведения церемонии решено было создавать поэтические экспромты исключительно на жизненные темы, а не в честь императора. Многие исследователи считают, что именно 3 марта 353 года в Китае началась эпоха так называемой китайской «пейзажной» лирики.
Праздник, устроенный в Ланьтине стал своеобразным съездом именно светских поэтов, наслаждающихся наступившей весной. Повторялся он теперь ежегодно и повсеместно, но спустя пару столетий, к сожалению, забылся. Забылся в Китае, но получил огромную популярность в Японии и Южной Корее.

⬇️ продолжение

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

специальный выпуск к др админа

Современный турист не любит сухие исторические факты. Современного туриста не привлечешь информацией о создателях. Заманить его можно только сказками и байками, историческими анекдотами, когда не важно, быль это или небыль, когда главное – интрига. А что делать, если в истории парка не было никаких интриг? Придумать. Вот и повторяют многочисленные путеводители на все лады сказки и легенды про славных королей, неудачливых императоров и других дуче.

И устремляется современный турист в Италию, в провинцию Венеция, и заезжает в коммуну Стра, где мечтает пройти дорогой того самого неудачливого императора и разгадать один из самых старых и сложных лабиринтов, сохранившихся в Европе.

Вилла Пизани входит в созвездие венецианских вилл, а в 2008 году была названа лучшим садом Италии. Более того, начиная с XIX века вилла имеет статус национальной. Это место – не только прекрасный образец органичного смешения стилей и эпох, но и место, где решалась судьба как Венецианской республики, так и Италии в целом.

Вилла была построена по заказу одного из самых богатых венецианцев, крупного землевладельца Альвизе Пизани. Место для этого выбрали в самом центре изгиба реки Брента, у входа в город. Это была прекрасная демонстрация силы, могущества и, главное, богатства будущего дожа Венеции. Виллу начали строить еще до того, как Альвизе Пизани стал 114-м дожем Венецианской республики, а окончание строительства совпало с его назначением.

Проект виллы принадлежал Джироламо Фригимелика Роберти. До конца не известно, совпадение это или нет, но архитектор спроектировал дворец, в котором было 114 комнат. Джироламо был не только, вернее, не столько архитектором. Он был ученым и любителем классической литературы, поэтом и автором либретто к пяти операм. Создавая проект виллы, он писал сценарий очередной пьесы, где действующими лицами становились дворец и парк, а скульптурное убранство помогало без труда прочесть заложенный в планировку смысл. 114 комнат под крышей дворца продолжались комнатами-боскетами под открытым небом. Здесь были искусственные холмы и тайные ледники, дом кофе и крытые дороги, миниатюрный лес и совсем немаленькие конюшни. Ну и, конечно же, лабиринт.

Продолжение ⬇️

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

Когда Стефан Свитцер в начале XVIII века создавал на бумаге проект идеальной «украшенной фермы», вероятно он представлял себе где-то, вполне возможно, что и в графстве Кент, кирпичный особняк в тиле Тюдоров с обширным огородом за кирпичной стеной, с пастбищем, огороженным рвом и красивыми холмистыми долинами за околицей.

Именно такой дом, как на страницах старинных фолиантов, пленил молодого Уинстона Черчилля в далеком 1922 году. Возможно, что с выбором дома помог королевский дух, витавший повсюду - Генрих VIII когда-то ухаживал здесь за своей будущей второй женой Анной Болейн.
Несмотря на свое, практически королевское происхождение, молодая семья Черчилля не была богата. Клементина, жена молодого политика, ожидавшая первенца, была категорически против покупки. Она предполагала, что ремонт дома и доведение хозяйства «до ума» потребует гораздо больших затрат, чем стоимость дома. Но Уинстон купил дом и 43 акра земли фактически тайком и сразу с головой окунулся в ремонт и создание сада. И если за дом и участок земли Черчилл заплатил 5000 фунтов стерлингов, то ремонт ему обошелся в сумму в три раза превышающую первоначальные вложения. Зато теперь у всех название Чартуэлл ассоциируется с Черчиллем, а не с сумасбродным королем.

Дом расположен на гребне холма, а участок протянулся вниз по пологому склону вплоть до лесной лощины, а затем вновь поднимается вверх. Черчилль, который сам немало построил в своем поместье, называл территорию до прудов садами, а остальное вокруг — парком. Неизвестно, читал ли Черчилль Свитцера, но нарушать стройную логику украшенной фермы не стал. Большой террасный сад был отделен от остального парка рвом ха-ха, в лучших английских традициях. На верхней террасе он оставил место для розария, в котором позже с большим удовольствием Клементина проводила время. Викторианский огород он огородил кирпичной стеной, сложенной собственными руками. Как и самостоятельно построенный для своей первой дочери маленький игрушечный домик Меригот. В своих письмах к жене, которые Уинстон Черчилл называл бюллетенями, он подробно описывал, как копал водоёмы и создавал бассейн для купания. С выбором растений будущему премьер-министру помогал начинающий ландшафтный архитектор Лэннинг Ропер.

После победы на выборах и получение должности премьер-министра Черчилль стал бывать в своем поместье реже. С началом войны парламент и вовсе запретил приезжать политику в Чартуэлл. Ходили слухи, что лично сам Генрих Геринг распорядился разбомбить поместье английского премьер-министра. Для охраны дома были предприняты беспрецедентные меры защиты. В лесу был размещены канадские военные, защищавшие усадьбу. Над всеми прудами была натянута маскировочная сетка, которую сверху засыпали листвой и ветками.

В 1946 году поместье было выкуплено Национальным фондом с предоставлением права семье Черчилль проживать в нем пожизненно. После смерти Черчилля здесь был открыт музей и даже воссоздан военный лагерь канадских солдат в лесу. На деньги фонда содержатся сады и парк Черчиллей, а также проводятся выставки работ Черчилля-художника. Более того – чтобы сохранить дух поместья Фонд даже заботится, что бы в поместье жил кот. В своем письме от 1942 года Уинстон Черчилль упоминает рыжего кота, которого называет Jock. Сейчас в поместье живет уже Jock VIII и Фонд тщательно следит за тем, чтобы кот был непременно рыжим.
 

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

К началу XVIII века берега Темзы между Хэмптон-Кортом и Кью всё чаще выбирались для создания загородных резиденций всеми, кто стремился избежать шума и суеты Лондона. Генриетта Говард, официальная любовница Георга II, не была исключением: в 1717 году она купила землю по соседству с усадьбой знаменитого английского поэта Александра Поупа и назвала её Marble Hill.

Сохранившиеся документы XVII и начала XVIII веков показывают, что до постройки дома это место представляло собой лоскутное одеяло из кукурузных полей, пастбищных лугов, фруктовых садов и огородов, разделённых между несколькими владельцами и обрабатываемых различными арендаторами.

Любовница или фаворитка короля — это практически официальная должность, необходимая для соблюдения церемониала. Однако Генриетта никогда не вмешивалась в политику и была скорее другом королю, чем обладательницей его сердца. За мягкий характер и умение поладить со всеми при дворе её называли «Швейцаркой», а когда она построила дом в Марбл-Хилл и стала устраивать там светские вечера, её поместье окрестили «Швейцарским кантоном».

Нельзя сказать, что Генриетта, графиня Саффолк, была богата, поэтому для строительства дома и сада ей приходилось обращаться за дружеской помощью. Историки до сих пор спорят, кто был действительным архитектором её дома и чьи идеи были воплощены в саду. Среди имён называют Роджера Морриса и Колина Кэмпбелла — ярчайших представителей палладианства в Англии, а также «графа-архитектора» Генри Герберта, 9-го графа Пембрук. Строительством сада, вероятнее всего, руководили два человека — Александр Поуп и Чарльз Бриджмен.

Чарльз Бриджмен был поистине революционером в садовом искусстве. Ученик Генри Уайза, он первым попытался уйти от геометрически выверенных стандартов, принятых в континентальной Европе. Его работ в Англии почти не сохранилось, и потому отреставрированный в 2016 году Марбл-Хилл так важен — пусть и выглядит слегка наивным.

Чарльз Бриджмен, вероятно, вдохновлялся описаниями древнеримских вилл и строил свои сады согласно собственным представлениям об античности. В итоге получалась очень интересная конструкция. Вот, например, у леди Саффолк сад делился на несколько частей. От дома на холме к Темзе спускалась обширная террасированная лужайка, обрамлённая кенконсом из каштанов. За кенконсом располагались так называемые «кварталы» — тенистые рощи, по которым были проложены змеевидные дорожки. Внутри этих кварталов размещались разнообразные затеи — грот, ледяной дом, площадка для игры в кегли.

Сохранились документы, которые приоткрывают некоторые подробности строительства сада. Например, известна жалоба соседей Генриетты Говард на то, что она сажает слишком много деревьев. С восточной стороны дома вплотную к стенам примыкали пастбищные луга — Генриетта держала овец. По моде того времени у графини Саффолк также был организован образцовый огород. Он обеспечивал Генриетту свежими овощами не только во время её пребывания в Марбл-Хилл, но и в городском доме на Сэвил-Роу. Известно, что в 1750-х годах она отправляла в свой городской дом сельдерей, шпинат, картофель, репу, морковь и многое другое. Огород и порядок в саду, скорее всего, были заслугой самой Генриетты. Её ближайший друг — Джонатан Свифт — посвятил её дому и садам шутливое стихотворение, в котором высмеивал садовника, называя его выпивохой.

После смерти Генриетты Говард поместье перешло по наследству её племяннице, но позже было продано. В 1901 году, после смены нескольких хозяев, Марбл-Хилл приобрела семья Кунард с целью создать здесь элитное жильё. Общественность была возмущена и начала кампанию по сохранению исторических видов с холмов Ричмонда на Лондон. Так Марбл-Хилл был спасён для нации Актом парламента в 1902 году.

#осадахинетолько с Варварой Байрамовой

Испанский художник Сесар Манрике (Сesar Мanrique) когда-то, перед Второй Мировой войной, учился на архитектурном факультете старейшего на Канарах университета. Он получал специальность инженер-строитель, но война помешала ему закончить курс. Позже, в 1945 году, он учился уже в художественной Академии в Мадриде, после чего пробовал себя в, наверное, во всех течениях абстрактного искусства - он примыкал к информалистам, исследовал кинетическое искусство, обращался к технике коллажа. Объехав полмира, принимая участия в самых ярких Биеннале, проводимых в Венеции и Гаване, он, в конце концов, создал свое направление, которое назвал «тотальным искусством».  Отныне главным принципом его творчества стал синкретизм – объединениеего творений и окружающей природы, перетекание одного в другое, без четких и видимых границ. Наиболее ярко этот принцип был выражен Сесаром Манрике в создании публичных пространств, рекреационных и туристических зон, уникальных по своему содержанию, форме и воплощению не только в Испании, но и, пожалуй, во всем мире.

В 1966 году, после долгих странствий и скитаний по свету Манрике вернулся на свою родину – остров Лансароте, один из самых крупных островов Канарского архипелага. Второе название этого острова – «остров огнедышащих гор», где безжизненные лавовые поля перемежаются с кратерами многочисленных вулканов. Вот именно этот малопривлекательный ландшафт Сесар Манрике задумал превратить в коммерчески успешный туристический объект посредством своего тотального искусства. «Я приехал из Нью-Йорка с желанием превратить свой родной остров в красивейшее место на Земле, опираясь на гигантские возможности, предоставляемые Лансароте», - говорит художник и, что самое главное, добивается этого. Но добивается не проторенным путем, создавая «синтетические» пейзажи и «пластмассовые» панорамы, характерные для любого курортного города. В качестве главных туристической объектов этого края он показывает местную архитектуру, безжизненные ландшафты, пляжи, покрытые черным песком.

В его рукотворных ландшафтах применяется несколько основополагающих принципов, которые вот уже более полувека не меняются. Обязательное условие - ограничение высотности застройки, в том числе и для пятизвездных отелей – высотные конструкции (выше четырёх этажей) не должны доминировать на острове, закрывая собой естественные «лунные» ландшафты. Или, например, использование продуманных цветовых акцентов – всем домам, придается ослепительно белый цвет, который на фоне серо-черных базальтовых пейзажей выгодно подчеркивает особенности местной традиционной архитектуры. Такой же ослепительно белый цвет появляется и в оформлении искусственных лагун и бассейнов.  

Еще одна особенность ландшафтов, созданных Манрике -  встраивание архитектурных элементов и скульптурных композиций, как в живописную раму, в окружающую среду. Таким образом примиряя противоречия между формой и функцией, он сводит все пять компонентов ландшафта в единое композиционное целое. То, что было раньше бесцветным приобретает цвет, то что было безжизненным – вновь наполнено жизнью. Ресторан в потухшем кратере вулкана, сады кактусов на базальтовых каменистых россыпях, концертный зал в глубокой пещере – это далеко не все примеры его ландшафтных находок.

Весьма продуманная ландшафтная архитектура и грамотная политика привлечения туристов уже спустя тридцать лет принесла свои плоды – остров Лансароте взят под охрану ЮНЕСКО, как объект культурного и природного наследия. А работы Сесара Манрике по созданию уникальных и в тоже время привлекательных рекреационных территорий появились в Мадриде, городах Северной Африки, а также на других островах Канарского архепелага.

Любимая рубрика #осадахинетолько с Варварой Байрамовой триумфально возвращается с рассказом про моцареллу (спойлер: и не только)

Истинные гурманы скажут, что настоящая моцарелла может производиться только из молока чёрных буйволиц и только в Казерте. И будут абсолютно правы. Им ли, истинным знатокам сыров, не знать, что только в Казерте есть все ингредиенты успеха разом — «…свежая вода, кристально чистый воздух и нежное янтарное солнце, которые придают неповторимый вкус жирному, чуть более сдержанному, нежели коровье, молоку буйволиц». И всё это — абсолютная правда, да вот только так было не всегда.

Сам сыр в регионе Кампания был известен с VII века — тогда он служил пропитанием путников и монахов. А вот «триумфальное шествие» его по Европе и появление на столах высокопоставленных вельмож в разных уголках европейского континента стало возможным только после появления великолепного дворцово-паркового ансамбля, принадлежавшего неаполитанским королям. И дело тут вовсе не в королях. Всё дело в воде.

Король Неаполя и Сицилии, король Испании и герцог Пармский — Карл III — часть своего безоблачного детства провёл в Версале. Поэтому, когда в 1735 году он был признан королём Неаполя, вопрос о том, как должна выглядеть резиденция неаполитанского короля, не стоял. Вопрос стоял только — где. Место, более удачное, чем Казерта, выбрать было сложно: изолирована от моря, а, следовательно, и от пушечных залпов кораблей противника, защищена со всех сторон горами, но не такими опасными, как Везувий. Таким образом, решение было принято — новой столицей государства по замыслу Карла III должна была стать Казерта. Нет, Неаполь не был забыт — просто король с детства уяснил для себя, что королевская резиденция должна быть олицетворением всего государства. Казерта прекрасно подходила для этого по всем параметрам. Было принято решение именно здесь строить свою модель государства — нового, построенного по законам эпохи Просвещения. Осталось только выбрать архитектора для осуществления столь грандиозных планов.

После череды неудачных проектов Карлу III всё-таки удалось найти именно того архитектора, который ему был нужен. Луиджи Ванвителли, уроженец Неаполя, был хорошо известен в Риме и даже принимал участие в строительстве знаменитого фонтана Треви. Ему обрисовали масштаб задач, и он приступил к работе. Его проект резиденции-государства был утверждён только спустя три года после начала работ. По замыслу архитектора, простой в плане, но многофункциональный дворец, совмещавший службы многих министерств с королевскими покоями, должен был быть связан с окружающим пространством и с Неаполем грандиозной двадцатикилометровой перспективой. Часть этой перспективы представляла собой водный путь, где вода, свободно падая с вершины горы, попадала затем в фонтан Дианы и далее, одетая в каменные берега каналов, спускалась к дворцу.

Проект был сразу же одобрен, архитектору оставалось только найти воду для воплощения своего замысла. Снарядив экспедицию в сопровождении королевской гвардии, Ванвителли самолично обследовал все горы в поисках источников достаточной мощности. Он нашёл их в местечке под названием Аирола, в 38 километрах от Казерты. После выполнения всех юридических формальностей началось строительство акведука. Продолжалось оно без малого десять лет и сопровождалось успехами и неудачами, забастовками и войнами. По пути следования водного потока строились мельницы и разбивались виноградники, запускалось в промышленных масштабах и в интересах государства производство шёлка, кирпича и, конечно же, сыра. Экономический подъём в регионе с приходом воды был столь необычайным, что о нём говорили как о чуде.


⬇️ продолжение