«Меня потрясло, как Ахматова пережила инфаркт, когда в квартире у Ардовых на глазах у всех тихонько встала и просто вышла в другую комнату (которую ей А.Баталов уступил).
Потом врач скорой недоумевал: "Ей ведь очень больно было".
А Анна Андревна, так спокойно поднялась, чтоб удалиться незаметно...
Вот это и есть красота в человеке.
Прямая спина. Царственность.
Она так всю жизнь прожила.
На высоте.
На недостижимой для всех нас высоте».

Станислав Садальский

Бернарду Шоу иронично прокомментировал присуждение ему Нобелевской премии в 1925 году

Он назвал премию "знаком благодарности за то облегчение, которое он доставил миру, ничего не напечатав в текущем году".

Жить так, как вы хотите - это не эгоизм. Эгоизм - это когда другие должны думать и жить так, как вы хотите.

Оскар Уайльд

Запись из дневника Ивана Бунина весной 1901 года:
"Мы с Куприным были в Ялте (Куприн жил возле Чехова в Аутке). Ходили в гости к начальнице женской ялтинской гимназии. Варваре Константиновне Харкеевич, восторженной даме, обожательнице писателей. На Пасхе мы пришли к ней и не застали дома. Пошли в столовую, к пасхальному столу, и, веселясь, стали пить и закусывать.
Куприн сказал: "Давай напишем и оставим ей на столе стихи". И
стали, хохоча, сочинять, и я написал:
В столовой у Варв. Константинны
Накрыт был стол отменно-длинный,
Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки,
И вдруг ото всего ни крошки, ни соринки:
Все думали, что это крокодил,
А это Бунин в гости приходил".

1 марта 1947 года впервые был издан роман Альбера Камю "Чума". Чума, как и война, всегда застает неожиданно, не щадит никого - такая параллель проводится автором. Весь текст романа наполнен аллегориями, побуждает читателя расшифровывать их истинный смысл. Чума у Камю — образ многозначный, отражающий не только тоталитарную идеологию. Это и болезнь, и предвзятость судебных процессов, и жестокость общества, и фанатизм церкви, и смерть ребенка - это зло вообще, это абсурд, неотделимый от бытия.

"Зло, существующее в мире, почти всегда результат невежества, и любая добрая воля может причинить столько же ущерба, что и злая, если только это добрая воля недостаточно просвещена".
Будто Камю сейчас наблюдает за нами...

Чехов обладал удивительной способностью подмечать в людях то, что не видят другие

Так, Станиславский вспоминал, как к нему зашёл один его близкий знакомый — «очень жизнерадостный и весёлый».

В это же время у режиссёра находился и Чехов, который пристально смотрел на этого знакомого. Когда гость ушёл, Антон Павлович задал несколько вопросов на его счёт, а затем произнёс: «Послушайте, он же самоубийца».

Станиславскому такое предположение показалось смешным, но через несколько лет он вспомнил о словах Чехова, когда узнал, что этот самый знакомый покончил с собой.

Татьянин день в Москве.

В этом году выпито все, кроме Москвы - реки, и то благодаря тому, что она замерзла... Пианино и рояли трещали, оркестры не умолкая жарили "Гаудеамус", горла надрывались и хрипели... Тройки и лихачи всю ночь летали от Москвы к "Яру", от "Яра" в "Стрельну"... Было так весело, что один студиоз от избытка чувств выкупался в резервуаре, где плавают стерляди...

А.П. Чехов. 1885 год.

"Маленький принц" Экзюпери, напечатанный шрифтом Брайля для слепых

Как «Винни Пух» стал тяжёлым наследством Кристофера Робина.

Прототипом Кристофера Робина стал родной сын автора Винни Пуха. Звали его точно также — Кристофер Робин Милн. Рассказы о медвежонке и его друзьях писатель создавал на основе игр мальчика со своими реальными игрушками — медвежонком, осликом без хвоста и маленьким поросёнком. Кенга с Крошкой Ру и Тигра были куплены родителями позже специально для развития сюжета.

В книге про Винни-Пуха царит атмосфера дружбы, заботы и весёлого детства. Читая эти истории, можно подумать, что детство Кристофера было безоблачным. На в действительности всё было далеко не так.

В семье Милнов ждали девочку, но на свет появился мальчик, разочаровав родителей. Мать с отцом даже пытались воспитывать Кристофера как девочку, наряжая длинноволосого сына в платьица.

По мнению психологов, мальчик был прототипом не только Кристофера Робина, но и Пятачка. «Пятачок выражает истинную суть Кристофера — невротичного ребёнка, которого воспитывали, как девочку», — отмечали специалисты.
Спустя годы, Кристофер Робин Милн решил стать писателем, но из-за славы Милна-старшего издательства не хотели брать рассказы Кристофера, при этом сулили крупные гонорары за воспоминания о знаменитом отце.

Нужда заставила Милна-младшего сдаться, и он написал три тома мемуаров. В своих воспоминаниях Кристофер Робин весьма жёстко отозвался об отце, который «построил свою популярность на его детских плечах».

РАССКАЗЫВАЕТ ДОЧЬ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ АРИАДНА ЭФРОН.

«Когда-то меня «гнали этапом» с Крайнего Севера в Мордовию — шла война, было голодно и страшно, долгие, дальние этапы грозили смертью. По дороге завезли меня в какой-то лагерь на несколько дней — менялся конвой. Отправили полы мыть в столовой; стояла зима, на чёрном полу вода замерзала, сил не было. А дело было ночью — мою, мою, тру, тру, вошел какой-то человек, тоже заключённый, — спросил меня, откуда я, куда, есть ли у меня деньги, продукты на такой долгий и страшный путь? Ушёл, потом вернулся, принёс подушечку-думку, мешочек сахару и 300 р. денег — большая сумма для заключённого!

Даёт это всё мне — чужой человек чужому человеку… Я спрашиваю — как его имя? Мол, приехав на место, напишу мужу, он вернёт Вам долг. А человек этот — высокий, худощавый, с живыми весёлыми глазами — отвечает:

«Моё имя Вы всё равно забудете за долгую дорогу. Но если и не забудете и мужу напишете, и он мне «вернёт долг», то денежный перевод меня не застанет, сегодня мы здесь, а завтра там — бесполезно всё это».

«Но как же, — говорю я, — но кому же вернуть — я не могу так просто взять?»

«Когда у Вас будет возможность, — отвечает он, — «верните» тому, кто будет так же нуждаться, как Вы сейчас. А тот в свою очередь «вернёт» совсем другому, а тот — третьему… На том и стоим, милая девушка, так и живём!»

Он поцеловал мне руку и ушёл — навсегда.

Не знаю до сих пор, кто он, как его зовут, но долг этот отдавала десятки и сотни раз и буду отдавать, сколько жива буду. «Думка» его цела у меня и по сей день, а тот сахар и те деньги спасали мне жизнь в течение почти трёхмесячного «этапа».

Ариадна Эфрон в письме В.Ф. Булгакову 21 октября 1960 г.

Однажды Александр Дюма обедал у известного врача Гисталя, который попросил писателя написать что-нибудь в его книгу отзывов.

Дюма написал:
"С того времени, как доктор Гисталь лечит целые семьи, нужно закрыть больницу".

Врач воскликнул: "Вы мне льстите!"

Тогда Дюма дописал: – "И построить два кладбища..."

​​Иван Тургенев: «Однажды мы виделись с Толстым летом в деревне и гуляли вечером по выгону, недалеко от усадьбы. Смотрим, стоит на выгоне старая лошадь самого жалкого и измученного вида... Подошли мы к этому несчастному мерину, и вот Толстой стал его гладить и между прочим приговаривать, что тот, по его мнению, должен был чувствовать и думать. Я положительно заслушался. Он не только вошёл сам, но и меня ввёл в положение этого несчастного существа. Я не выдержал и сказал: «Послушайте, Лев Николаевич, право, вы когда-нибудь были лошадью…»

Валентин Булгаков (секретарь писателя): «Если шёл дождь, Лев Николаевич надевал непромокаемое пальто, но всё-таки ехал. То же – во время лёгкого недомогания. Он мог ехать тихо, мог поехать недалеко, но совсем отказаться от поездки ему было трудно. Лев Николаевич говорил, что, если считать с 17 лет – когда он всерьёз увлёкся верховой ездой, в общей сложности он провёл в седле не меньше семи лет…»

Татьяна Сухотина-Толстая (дочь писателя): «У отца в то время были большие табуны лошадей. Он задался целью вывести смешанную породу из маленьких степных лошадей с рослой европейской породой, надеясь соединить силу, выносливость и горячность первых с красотой, резвостью и ростом вторых. Был приглашен целый штат табунщиков, объездчиков и конюхов…»

Илья Толстой (сын писателя): «Я помню, как он сажал меня в седло впереди себя и мы ездили с ним купаться на Воронку. Иногда папа брал нас с собой кататься, и тогда мы ездили далеко. Не могу забыть, как один раз он меня измучил. Узнав, что он едет кататься, я упросил его взять меня с собой. Под ним была крупная английская кобыла, и мне подседлали одним потником, без стремян, самарского гнедого. Он был очень приятен в езде, но спина у него была худая и вострая… Как только место ровное, папа пускает лошадь крупной рысью, а я трясусь за ним. Едем всё дальше, дальше, заехали вёрст за пять от дома. Я устал, мочи нет, а он всё дальше, дальше. Оглянется на меня, спросит: "Ты не устал?" Я, конечно, говорю, что нет, и опять дальше. Объехали всю засеку, заехали за Грумонт, по каким-то тропинкам, оврагам — и когда я наконец приехал домой, я еле слез с лошади и после того дня три ходил совершенно разбитый, и все наши смеялись надо мной и называли меня "John Gilpin". Это был герой одного смешного английского рассказа. Его понесла лошадь, и он никак не мог её остановить и скакал что-то ужасно долго, и были с ним разные приключения, когда его сняли с лошади, он ходил раскорякой…»

Из письма Льва Николаевича жене: «Чудное утро: с одной стороны лошади рассыпаются по лугу, с другой — стадо идёт мимо посадки, с третьей бабы с песнями идут на работу. Вода чистая, лошадь милая, добрая, работа приятная, ну редко я испытывал такое удовольствие…»

А. П. Чехов, "Брачное объявление" (1880)

Хочу жениться по причинам, известным одному только мне да моим кредиторам. А вот какова должна быть и моя невеста:

...Не бледна, не красна, не худа, не полна, не высока, не низка, симпатична, не одержима бесами, не стрижена, не болтлива и домоседка. Она должна:

Любить журналы, в которых я сотрудничаю, и в жизни своей направления оных придерживаться.

Уметь: петь, плясать, читать, писать, варить, жарить, поджаривать, нежничать, печь (но не распекать), занимать мужу деньги, со вкусом одеваться на собственные средства (NB) и жить в абсолютном послушании.
Не уметь: зудеть, шипеть, пищать, кричать, кусаться, скалить зубы, бить посуду и делать глазки друзьям дома.

Помнить, что рога не служат украшением человека и что чем короче они, тем лучше и безопаснее для того, которому с удовольствием будет заплачено за рога.

Не называться Матреной, Акулиной, Авдотьей и другими сим подобными вульгарными именами, а называться как-нибудь поблагороднее (например, Олей, Леночкой, Маруськой, Катей, Липой и т. п.).

Иметь свою маменьку, сиречь мою глубокоуважаемую тещу, от себя за тридевять земель (а то, в противном случае, за себя не ручаюсь) и
Иметь minimum 200 000 рублей серебром.

Впрочем, последний пункт можно изменить, если это будет угодно моим кредиторам.

Льва Толстого не пустили на премьеру его собственной пьесы

Граф Лев Николаевич Толстой в молодости любил модно одеваться. Он заказывал себе одежду в лучших салонах. Однако в более зрелом возрасте Лев Толстой стал ближе к простому народу, к крестьянам. Ему стало стыдно разговаривать с крестьянами, будучи разодетым по последней моде.

Как-то в Туле решили поставить пьесу Толстого «Плоды просвещения».Льва Николаевича, как автора пьесы, пригласили на премьеру спектакля, выделив ему почётное место.

Писатель оделся на спектакль привычно — в простые штаны и косоворотку. Когда он пришёл в театр, привратник велел ему убираться восвояси. Толстой вышел из театра и сел на лавочке рядом со входом.

Вскоре к театру подъехал местный чиновник. Он сразу узнал Толстого, сидящего на лавочке и спросил, что он тут делает.

Писатель ответил: «Сижу». И спокойно объяснил: «Собирался посмотреть свою пьесу, но не пускают» Организаторы были смущены случившимся. Толстого тут же сопроводили в лучшую ложу.

Как Тургенев боролся с депрессией

Утром на Ивана Сергеевича напала какая-то странная тоска.

— Вот такая же точно тоска, — сказал он, — напала на меня однажды в Париже — не знал я, что мне делать, куда мне деваться. Сижу я у себя дома да гляжу на сторы, а сторы были раскрашены, разные были на них фигуры, узорные, очень пестрые. Вдруг пришла мне в голову мысль. Снял я стору, оторвал раскрашенную материю и сделал себе из нее длинный — аршина в полтора — колпак. Горничные помогли мне, — подложили каркас, подкладку, и, когда колпак был готов, я надел его себе на голову, стал носом в угол и стою… Веришь ли, тоска стала проходить, мало-помалу водворился какой-то покой, наконец, мне стало весело.

— А сколько тогда было лет тебе?

— Да этак около 29-ти. Но я это и теперь иногда делаю. Колпак этот я берегу — он у меня цел. Мне даже очень жаль, что я его сюда с собой не взял.

— А если бы кто-нибудь тебя увидел в этом дурацком положении?

— И видели, но я на это не обращал внимания, скажу даже — мне было это приятно.