Сэмюэл Лью иронизировал о пребывании сасанидских беженцев при танском дворе, отмечая, что «...их последующая карьера мало чем отличалась от судьбы царских изгнанников в Китае после русской революции».

— Lieu S.N.C. Byzantium, Persia, and China: Interstate Relations on the Eve of the Islamic Conquest // Silk Road Studies IV: Realms of the Silk Road, Ancient and Modern / Ed. by D. Christian & C. Benjamin. Turnhout: Brepols, 2000. P. 58.

Находившаяся на севере исторической Сирии Бероя (совр. Алеппо) неоднократно становилась полем ирано-римского противостояния. Особо любопытный случай, пришедшийся на 540 г., упоминает Прокопий: тогда персы беспрепятственно вошли в город, а «большинство [воинов римского гарнизона, запершихся на акрополе] добровольно перешло к Хосрову, жалуясь, что казначейство задолжало им жалование за долгое время, и впоследствии они ушли за Хосровом в персидские пределы» (II. 7, 37).

Давно подметил, что некоторое число видных интеллектуалов, которых так или иначе занимали проблемы иранской современности, по удивительному совпадению скончались либо незадолго до, либо во время событий 1979 г., хотя именно их оценки революции были бы чрезвычайно интересны и ценны.

Наиболее хрестоматийный пример — скончавшийся в 1978 г. исламовед Анри Корбен, лично знакомый с рядом выдающихся шиитских богословов, которые либо имели самое непосредственное отношение к "революционному духовенству", либо оказывали на его представителей ощутимое влияние, как Алламе Табатабаи.
Менее известный, но интригующий лично меня "кейс" связан с Уго Спирито — учеником великого Джентиле и автором оригинальной философской модели, оставившим в рукописи так и не изданную при жизни Filosofia della grande civilizzazione. Работа с громким названием была посвящена "белой революции" Мохаммада Резы и являлась попыткой анализа последних десятилетий правления Пехлеви.

Хорошо, впрочем, известна позиция Фуко, которую мыслитель (к удивлению многих современников) занял в отношении революции и её т.н. "клерикального" крыла. Несколько скоропостижная смерть мыслителя в 1984 г., однако, не позволила выразить очевидно сменившийся и уже более обстоятельный взгляд на происходящее — взгляд, всё ещё притягательный для спекуляций.

В этом году опубликовали замечательный оксфордский Handbook по Пальмире, и по совпадению пару недель назад мне в руки также попал остаток «Очерков экономической истории Сирии и Палестины в древности...» А.Г. Грушевого, с издания которых прошло уже более десяти лет. В свете всё более тревожных новостей хочется верить, что эти и другие великолепные исследования — не единственное, что останется в память об одном из ключевых городов античного Востока.

Буддийский интеллектуал VII в. Сюаньцзан в описании своего паломничества 629-645 гг. (Да Тан Сиюй цзи 大唐西域記) именовал ключевых правителей "западных пределов" следующим образом:
· правитель тюрков — повелитель коней (мачжу 馬主).
· некий правитель Индии — повелитель слонов (сянчжу 象主).
· правитель Персии, т.е. из Сасанидов — повелитель драгоценностей (баочжу 寶主).

Китайский император, разумеется, был повелителем людей (жэньчжу 人主).

Гастрономическое.

В позднесасанидское время лучшими винами, как уже однажды писал, считались произведённые в Ассирии (may ī āsūrīg) и в одной из областей центрального Парса (bādag ī wāzrangīg ; bādag — "сусло").
Сейчас нашёл у Ван Вэя, поэта первой половины VIII в., что в его время в качестве особо изысканного и дорогого напитка (мэйцзю 美酒) отмечалось вино из Синьфэна (新丰) — города близ Чанъани в совр. провинции Шаньси.

К слову, кит. "виноград" путао 葡萄 (др.-кит. *ба-дау 葡桃, см. также кор. подо 포도 и яп. будо ブドウ), вероятно, происходит из среднеиранского языка Центральной Азии (от др.-ир. *bādāwa): известно, что во II в. до н.э. Чжан Цянь впервые привёз виноград из Ферганы — региона, согласно ханьской хронике, невероятно развитого виноделия. В Центральном Китае, однако, производство виноградного вина началось только при ранней Тан в сер. VII в., когда после завоевания Турфана местные сорта и технологии распространились по стране.

Анри Корбен и Мирча Элиаде беседуют на симпозиуме общества «Эранос», 1968.

Вечерами сижу с магистерской, а в последние просматриваю несколько классических работ. Трогательное из Feuerpriester in Kleinasien und Iran (1946) С. Викандера:

Философ как-то писал, что «всё строится на основании уже сложившихся монументальных школ, течений, авторов», поскольку «вне традиции и культурного поля нет и не может быть ответственной мысли». Однако «самое важное и трудное, даже рискованное, состоит в том, чтобы выбрать изначально верную парадигму, занять определенную позицию, выявить эпистемологическое ядро».

Пожалуй, для меня тоже в какой-то период «этим ядром стал традиционализм», пусть и «всё остальное структурируется вокруг него»* в куда меньшей степени. Область "профессиональных" интересов всегда оставляет тот или иной отпечаток на мироощущении исследователя, и подчас не столько формирует, сколько способствует развитию уже имеющихся тенденций: в этом свете знакомству с наследием Корбена, Табатабаи и Насра я обязан не только "иранистическим" исканиям. Кого-то другого, уверен, они же привели бы к совсем другим авторам: возможно, даже к Резе Негарестани с ещё недавно модной «Циклонопедией» и аллюзиями к авестийской мифологии — всякий ищущий да находит.

*здесь, как полагается, «нет догм» и, более того, «все проторенные тропы чаше всего ведут не туда, хотя их конфигурации тоже стоит принимать во внимание (...) Каждое из направлений подлежит неограниченным вариантам интерпретаций, и тем более произвольны параллели и связи между отдельными школами».

В одной из последних статей Пьер Бриан обращает внимание на, казалось бы, очевидный, но почти не фиксируемый в историографии нюанс: успешные завоевания Александра во вт. пол. IV в. до н.э. стали возможны не только благодаря с/х потенциалу "персидских" сатрапий, но и исключительно в рамках устоявшейся ахеменидской логистической системы. К элементарным запасам продовольствия на просторах имперской сети снабжения стоит добавить, к примеру, царские конюшни — источник верховых лошадей в процессе стремительной экспансии.

В последние годы жизни Александра всё ещё действовали постановления Ахеменидов, и некоторые из них предусматривали условия для поддержания необходимого уровня запасов на складах вдоль основных маршрутов. Управляющий Александра Антимен, согласно «Экономике» Псевдо-Аристотеля, приказывал сатрапам «пополнять по закону страны хранилища, расположенные по царским дорогам» (II. 2, 38).

— Briant P. L’approvisionnement de l’armée macédonienne: Alexandre le Grand et l’organisation logistique de l’empire achéménide // L'Orient est son jardin. Hommage à Rémy Boucharlat / Ed. par S. Gondet et E. Haerinck P.: Peeters, 2018. pp. 55-70.

"Этническая" карта древнего региона Персидского залива была крайне пёстрой, но почти единственный источник о ней — греческая и латинская классика. Главными источниками для описаний служили труды Неарха и Онесикрита, в ходе завоеваний Александра совершивших плавание из бассейна Инда к устью Евфрата (326-325 гг.) Их сочинения утрачены и восстанавливаются лишь фрагментарно.

Уже в I в. н.э. Плиний со ссылками на мореплавателей писал, что на побережье Кармании (совр. Хормузган в Иране) жил некий народ chelonophagi testudinum superficie casas tegentes — букв. «черепахоеды, покрывающие свои хижины панцирями черепах» (VI. 109). Краткое описание охоты на черепах и быта xελονοφάγοι скомпилировал веком ранее Диодор Сицилийский.

Цветущая сложность досовременного мира, которая подчас ускользает.

Возможно, для полноты жизни кому-то не хватало нового корпуса североаравийских надписей (сделан, кстати, просто великолепно).

Фюстель де Куланж жалуется парижскому коллеге о пребывании в университете Страсбурга: «Мы обмениваемся новостями, но мыслями — никогда».

— Lettre du 17 octobre 1862 à M. Perrot. Cit. par Guiraud P. Fustel de Coulanges. P.: Librairie Hachette, 1896. P. 26.

У корней итальянского Института Среднего и Дальнего Востока (IsMEO) вместе с тибетологом Джузеппе Туччи (1898-1984) стоял Джованни Джентиле, чья роль в институционализации и развитии итальянского востоковедения широко признана.
В далёком 1933 г. Джентиле был уверен, что «в создании новой цивилизации, которая сейчас привлекает внимание стран Азии, Италия, возможно, больше, чем любая другая европейская страна, может передать суть западной цивилизации...»

Вторя своему другу и коллеге, Туччи как бы продолжал:
«Италия оказалась в особенно счастливой ситуации: в Азии нет последствий обид, потому что Италия никогда не стремилась создать там колониальные империи. Действительно, с освящённой веками традицией, укрепленной и приумноженной длительными трудами путешественников, миссионеров и учёных, Италия сосредоточила внимание на духовных реалиях Азии, описывающих ситуацию такой, какая она есть, распространяющих факты о нашем научном наследии и источниках вдохновения для произведений искусства, ищущих точки соприкосновения, а не контраста, проявляя сострадание, а не унижая...»

Подробнее о роли Джентиле см. Gnoli Gh. Giovanni Gentile: Founder and President of IsMEO // East and West. 1994. Vol. 44, No. 2/4. pp. 223-229.

В мае 614 г. в ходе "последней великой войны Поздней Античности" под контроль Сасанидов перешёл Иерусалим. Вероятно, еврейское население города действительно тепло приветствовало завоевателей, о чём сообщают многочисленные источники, сгущающие краски этого взаимодействия в политически выгодном ключе. Иудейские иерархи обвинялись в сотрудничестве с иранскими командующими, которые якобы потворствовали убийству христиан и разрушению святынь Иерусалима (оценки, которые сегодня принято считать «грубыми и злонамеренными»*, зачастую не имеющими под собой убедительных подтверждений). Особое значение уделялось мифу об украденном Животворящем Кресте, местонахождение которого персам будто бы также раскрыли евреи. Эти спекуляции были призваны подкреплять не только антииудейскую пропаганду, но и тот образ "священной войны", которым Ираклий наделял войну с Ираном.

Наряду с очевидной симпатией к завоевателям со стороны евреев, вероятно, именно монофизитские общины Сирии и Палестины встречали персов как освободителей от византийского гнёта: в ходе войны император Фока (602-610) решил возобновить гонения на этих "еретиков", в то время как полководец Хосрова II Шахрвараз, наоборот, упорствовал в покровительстве и восстановлении их святынь.

Истинные же мотивы захвата Креста иранцами сегодня являются предметом дискуссий, в которых "ортодоксальная" точка зрения не имеет сколько-нибудь заметного места. Вполне вероятно, что Крест должен был быть передан санкционированной Сасанидами т.н. Церкви Востока или, как её именовали несторианские иерархи, "Церкви благословенного государства персидского". Как минимум известно, что святыня была с почестями принята и отправлена в столичный Ктесифон, где первоначально хранилась у Яздина — придворного казначея-христианина. Последний, как повествует хузестанская хроника, помещал фрагменты Креста внутрь украшенных распятий и рассылал видным церковным иерархам империи, демонстрируя таким образом победу царя царей и своё личное покровительство христианству.

Во многом можно согласиться с провокативной оценкой М. Боннера, именующим державу Сасанидов «другой христианской империей». И если бы мы рискнули выстроить альтернативный вариант развития событий VII в., исключающий успешную исламскую экспансию, правомерность присвоения этого статуса была бы ещё более очевидна. Мусульманское вторжение «остановило интересный и противоречивый процесс», который, вероятно, со временем привёл бы к образованию конкурентно мощного христианского центра на Востоке, пользующегося бóльшим покровительством со стороны династии.

*Rezakhani Kh. The First Great War of the Middle Ages // Brill’s Companion to War in the Ancient Iranian Empires / Ed. by J. Hyland & Kh. Rezakhani. Leiden: Brill, 2024. P. 625.

Пожалуй, ключевая проблема расхожего восприятия доисламского Ирана и альтернативных сценариев развития его истории заключается в принятии образа некоего "зороастрийского халифата", коим западноиранский мир в действительности никогда не являлся (несмотря на то, что придание "зороастризму" статуса государственной религии или официальной идеологии популярно даже в академической литературе).

Наконец, ни один из альтернативных сценариев, если он претендует на взвешенность, не может подразумевать сохранение Ирана как царства маздейской ортодоксии (им он не был ещё до начала коллапса), которая после выступления маздакитов в нач. VI в. демонстрировала всё большую «внутреннюю хрупкость»: в этом контексте активное принятие иранской знатью ислама не было исключительной заслугой последнего или его покровителей. Тенденции, очевидные уже для VI и нач. VII вв., указывали на скорейшие коренные трансформации не в пользу "зороастрийской" иерархии.

Возможно, не следует переоценивать потенции христианства, равно как и игнорировать адаптивные способности маздейской Церкви, но дальнейшие рассуждения в этом русле были бы слишком умозрительны.

«Библиороссика» порой публикует очень важные вещи, и публикует на лучшем уровне, но последнюю новинку долистал со скрипом в душе. Наверное, авторитетному издательству не стоит пренебрегать услугами научных редакторов и в принципе допускать машинный перевод текстов с массой специальной терминологии и транскрипций. Иначе не объяснить нехарактерную лексику, опечатки и грубые конструкции почти на каждой странице. Почему, к примеру, автор Xiaoye You стал "Сяо Ю", а ван 王 "королём", Mingkeng превратился в "Мингкенг", эпоха Чуньцю (Вёсен и Осеней) — в "весенне-осенний период", а составитель ханьской хроники Фань Е — в женщину, которая на С. 141 что-то «решила сделать»?

Исследование великолепное, но изучать в переводе непозволительно трудно. См. Xiaoye You. Genre Networks and Empire: Rhetoric in Early Imperial China. Carbondale: Southern Illinois University Press, 2023.

Почти любая статья о шаб-е ялда или шаб-е челле — иранском празднике, связанном с зимним солнцестоянием, — начинается с упоминания его безусловной древности, восходящей чуть ли не к староавестийским временам.

В пехлевийском (среднеперсидском) пласте источников мы действительно встречаем упоминания некоторых всё ещё важных праздников, прежде всего Новруза, который однозначно являлся важнейшим в доисламское время. День зимнего солнцестояния, однако, никак не фиксируется, хоть и М. Бойс, к примеру, выдвигала предположение, что авестийский гахамбар maidhyāirya ранее отождествлялся с з.с., но позже якобы сместился. Наиболее расхожее название праздника, ялда, является очевидным заимствованием из арам. yaldā (yldˀ) — "рождение". Можно предположить, что это отражает взаимодействие с сирийскими христианами в сасанидскую эпоху.

Вполне вероятно, что день з.с. действительно отмечался в древнеиранских традициях, как и в ряде других, но все известные его названия, (особенно) содержания и формы проведения — поздние и позднейшие, восходящие в лучшем случае к сасанидскому времени и отмеченные лишь в эпоху ислама. Более того, тот высокий статус, которым праздник шаб-е ялда обладает сегодня, не вполне соответствовал статусу его предполагаемого предшественника: молчание источников показательно. Преемственность, таким образом, чрезвычайно относительная.

В некоторых публикациях, впрочем, нередко появляется "вариативное" или "исконное" название шаб-е ялда — Зайешмехр (Рождение Солнца/Митры), и по нему авторы с претензией на научность даже приводят среднеперсидскую "реконструкцию" Zāyīšn-ī Mehr. "Празднование Зайешмехра", нигде до последнего времени не зафиксированное, является замечательным примером [вос]создания традиции, корни которой следует искать не в доисламских эпохах, а в неозороастрийском ресентименте.