На мой взгляд, лучшая обобщающая работа о государстве Лахмидов написана на русском языке замечательным отечественным арабистом — скачать её можно здесь.
Этому же автору принадлежат небольшая статья об упомянутом сражении и монография об эпохе Хосрова I Ануширвана (деда главного антагониста в фильме).

Посмотрел на древнеперсидскую надпись в Музее Востока, которую вы также можете увидеть до 2 июня в рамках выставки «Ахеменидский след в Северном Причерноморье».

Сохранившийся фрагмент не передаёт ни одного слова целиком, но, согласно предложенной реконструкции, первые две строки (четыре клинописных знака) фиксируют имя и титул царя, по приказу которого была возведена стела — Дария I (522-486):
1. [...Dāraya]vaha[uš...]
2. [...Dārayava]uš xš[āyaθiya...] — «Дарий царь».

См. остальную реконструкцию: Shavarebi E. An Inscription of Darius I from Phanagoria (DFa): Preliminary report of a work in progress // Arta. Vol. 5, 2019. pp. 1-15 (+в комментариях).

Упомянем и о благородной стороне музейного инстинкта, которая проявляется там, где он соприкасается с наукой, теснейшим образом связанной с собиранием. Под слоем пепла здесь тлеет искра жизни — наше великое и возвышенное вопрошание о загадке этого мира. Мы неустанно исследуем даже самые отдалённые его части, и наши телескопы, направленные на неподвижные звёзды, наши сети, закинутые в глубины моря, наши заступы, врезающиеся в землю, под которой погребены древние города, театры и храмы, — все они движимы одним вопросом: можно ли найти в них сокровенное ядро жизни, божественную силу, которой живы и мы. И чем более чуждыми и загадочными кажутся нам те места, чем тише доносится до нас эхо голосов сквозь тысячелетия и толщи льда, тем больше радуемся мы, получив ответ.

— Эрнст Юнгер. Сердце искателя приключений / Пер. с нем. А.В. Михайловского. М.: Ад Маргинем Пресс, 2021. С. 176-177.

Об очередном случае дискриминации российских учёных пишет А.Р. Оганов (д.ф.-м.н., проф. РАН), проявляя образцовую для человека науки позицию. Такие вещи не нуждаются в комментариях, но требуют распространения.

Политическую историю эпохи Пехлеви и отношения между властью и духовенством принято описывать в дихотомии "династия-аятоллы". Это представление активно поддерживается как иранским официозом, так и значительной частью эмигрантской оппозиции — нередко оно находит место и в научных изысканиях, ровно как и миф о целенаправленном конструировании "неисламской иранской идентичности".
К более интересным выводам приходят авторы недавней статьи о роли шиитского духовенства при основателе последней династии:
1. Духовенство сыграло ключевую роль в передаче власти от династии Каджаров к Пехлеви, поддержав Реза-хана как в перевороте 22 февраля 1921 г., так и в Учредительном собрании.
2. Большая часть духовенства не только не была оппозиционно настроенной, но и активно участвовала в деятельности государственных учреждений эпохи.

— Gashiani Yu.K., Dolatabadi A.B., Fattahizadeh A. The Role of the Clergy in the Establishment and Consolidation of Pahlavi I (1925–1941) // Iranian Studies. Vol. 57 (1), 2024. pp. 143-163.

Как демонстрируют исследования, относительные "секуляризация" и "вестернизация", инициированные Пехлеви, не в последнюю очередь затронули и местных зороастрийцев, которые ещё с XIX в. были подвержены модерновым тенденциям и едва ли оставались хранителями древних традиций, коими их принято воображать. Их "зороастризм" по своей природе отличалcя не только от религиозных практик сасанидского времени, но даже от самого понимания религии, характерного для конца XVIII в.
Именно при Резе-шахе (1938 г.) зороастрийцы Тегерана полностью перестали пользоваться дахмами для трупоположения, что некоторые мобеды пытались объяснить "возвратом к традиции" или использованием характерных для эпохи философических приёмов (допустимость новаций в религиозной практике), не комментируя, однако, явного нарушение табу на осквернение земли и огня. После 1960 г., когда Пехлеви открыли иноверцам вход в зороастрийские храмы (в обуви и с непокрытой головой), произошло «ослабление [фундаментальных] представлений о чистоте и загрязнении огня» (Дж. Чокси): важные очистительные ритуалы и обряд завязывания и развязывания пояса кошти, которые совершались перед приближением к огню, стали производиться всё реже.

Позабавило.

Слово "уйгур" в до- и раннетанских текстах транскрибировалось двумя иероглифами — 回紇 (хуэйхэ), первый из которых означал "возвращаться", а второй — "шёлк низкого качества". Применение именно этих иероглифов для передачи названия "уйгур" в своё время не понравилось одному из уйгурских каганов, который направил посла к танскому императору с просьбой использовать иероглифы с хорошим смыслом для обозначения названия "уйгур".
Согласно «Старой книге Тан» (唐書), посланник уйгурского Баои-кагана в 809 г. просил «изменить их название на хуэйху (回鶻), которое означало, что они вращаются по кругу (хуэй) и являются лёгкими и быстрыми как соколы (ху)». В «Новой книге Тан» (新唐書) эта информация помещена в рассказе об уйгурском посольстве, прибывшем в 788 г. для встречи танской принцессы Сяньань, которая должна была выйти замуж за кагана: «В это время каган направил сообщение императору, в котором говорилось: «В прежние времена мы были старшим и младшим братьями, но теперь я – Ваш зять, ваш сын наполовину…» Он также просил разрешения изменить имя хуэйхэ на хуэйху, говоря, что «они являются быстрыми хищниками подобно соколу (ху)». Просьба уйгуров была выполнена, и в последующем в китайских текстах стала применяться другая транскрипция названия "уйгур", в котором использовался иероглиф, означающий "сокол".

По Камалов А.К. Тюрки и иранцы в Танской империи. Алматы: МИР, 2017. С. 286-287.

По поводу вестернизации. Просто факт для осмысления. Шах Реза Пехлеви за 15 номинальных и 20 фактических лет пребывания у власти совершил один зарубежный визит – летом 1934 г. в Турцию. Больше было и у его предшественников из династии Каджаров и, например, у Сталина, даже если не принимать во внимание его перемещения нелегалом в молодости. Те же соратники и советники шаха имели гораздо больше реальных впечатлений о Европе.

Поэтому важно понимать, что слова «секуляризация» и «вестернизация», которые, к счастью, все реже встречаются в хороших научных работах, являются удобными ярлыками, но не вполне точно отражают действительность. Реальным примером для преобразований в Иране была республиканская Турция (у Реза-шаха и Ататюрка сложились прекрасные отношения, чему способствовало отсутствие языкового барьера) – здесь можно найти сходство с реформами Амира Кабира в середине XIX в., которые были вдохновлены османским Танзиматом.

Преобразования в Иране в 1920–30-х гг., как кажется, не следует помещать в рамки «вестернизации и секуляризации», хотя и европейская одежда, и ограничение влияния духовенства видны невооруженным глазом. Это была более комплексная история, определявшаяся, с одной стороны, видением монарха и его соратников – как они определяли «современный» Иран. Так-то представление о Европе у Резы было примерно таким же, как у Кафки – об Америке.

А с другой – это была история про контроль. Каджарское государство, которое Реза представлял слабым (опыт говорит, что современные иранцы с ним в этом согласны), не сумело выстроить прочную систему управления и полагалось на шаткий баланс сил. Новая система предполагала жесточайший контроль над всеми сферами жизни и ограничение возможных центров влияния. Унитарность, новая судебная система, государственный национализм, дресс-код, языковой пуризм, новая система образования, стандарты которой постоянно уточнялись… Это были не только признаки модерного государства, но и новые способы тотального контроля.

И ещё сказал Апостол: «Четыре [великих царства] есть в мире. [Первое — это царство] страны Вавилона и персидское. Второе — царство ромеев. Третье — царство аксумитов. Четвёртое — царство китайское. Четыре великих царства есть в мире; нет ничего, что бы их превосходило» (Кефалайа 188.30-189.1).

В октябре 1938 г. Викандер приехал в Мюнхен, где встретился с Отто Хёфлером и Вальтером Вюстом. Главной причиной приезда было предложение Хёфлера опубликовать недавнюю монографию Викандера (ту самую «Der arische Männerbund») в издательстве СС «Аненербе». К тому же, немецкие коллеги вынашивали определённые планы на шведского учёного, который разделял их симпатии к молодому национал-социалистическому государству и научные интересы и, что важно, отлично вписывался в давно планы по изучению германского наследия. Там же Хёфлер предложил Викандеру публиковаться в журналах, контролируемых «Аненербе», и писать статьи, связанные с Ираном, для планируемой энциклопедии. Мюнхенское отделение «Северного общества» даже назвало Викандера "фюрером" националистически настроенной шведской молодёжи...

И вот в сентябре 1939 г. Викандер был вынужден вернуться в родную Швецию, где ему элементарно предложили значительно большую зарплату, чем в Мюнхене. Кто знает, как бы в противном случае сложилась судьба учёного: разделил бы он её с Хёфлером или с Карлом Шмиттом?

— Åkerlund A. "Nordic Studies" in National Socialist Germany - A Possible Career Path for Swedish Academics // Nordic Ideology between Religion and Scholarship / Ed. by H. Junginger & A. Åkerlund. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2013. pp. 176-177.