«Жить поэтически в скудный век» ( из Предисловия к книге Д. Дугиной " Фонари уверяли, что снег - лишь иллюзия".Владимир Даль Спб ноябрь 2024)

Современное человечество утратило интуицию того, как пребывать в мире поэтически, как считывать замыслы богов о мире, трактуя знаки и указатели провидения. Современный мир восстал на поэтическое бытие человека, он отодвинул богов и провоцирует дух бездны, дух Ночи, который штурмует небеса. Мы живем в скудный век «отлетевших богов и грядущего Бога»( Хайдеггер М. Разъяснения к поэзии Гёльдерлина. С-П. Академический проект.2005.С.93), где поэты «бредут по дорогам ночью святой, Вакха жрецам подобны!». Даша, да и все мы, прекрасно понимали надежды Хайдеггера на «грядущего Бога» и сетования Гёльдерлинана безразличие богов: «Слишком поздно пришли мы, друг! Хоть боги и живы, но — над нами, вверху они, там где-то, в мире ином. Безгранична их власть, и, кажется, им безразлично, что и мы здесь живем — так сильно они нас щадят. Не всегда ведь вместится в слабом сосуде дар божий. Иногда лишь снести может его человек. А потом его жизнь — лишь мечта о них. Заблужденье нам поможет, как сон, ночь и нужда укрепят до прихода героев -- тех, что, в железе взрастая, силой сердец, как встарь, станут подобны богам. И придут они с громом. Пока же кажется часто, что уж лучше мне спать, чем жизнь в ожиданье влачить без друзей -- и что пока делать, что говорить мне, я не знаю. К чему в скудное время поэт?» (М. Хайдеггер Разъяснения к поэзии Гёльдерлина. С-П. Академический проект. 2005. С. 95).

26 марта
В издательстве " Владимир Даль" в ноябре 2024 года выйдет книга Дарьи Дугиной " Фонари уверяли, что снег — лишь иллюзия..."

вырежи ржавой бритвой с неба заезженного мне звезды
5 самых красивых
я приклею их на мою белую стену

Darya Dari 19.11.18

Мне хочется читать стихи опустошенным голосом,
Раскатывать все строки только вниз.
Вчера мы думали о той стране, в которой будем
сегодня — умертвляя весь послеполуденный каприз.
Ты далеко, в твоих глазах решетки,
разложены плеядой проблеска в ночи.
Ты видишь за окном вдали леса и сопки,
но то -- лишь миражи на кончиках ресниц.
Внутри тебя шныряют корабли.
И теплится в груди седой пожар.
Ты знаешь, что когда ты выйдешь к миру,
в моей душе уже не будет птиц,
а сохранится ли тот жар
или он вновь обернется в иней?
Я стану злой -- холодной и тягучей.
Внутри раскидистой волной завоют льды.
Ты снега зёрна отделишь от тюремных плевел,
а я задумчиво забуду полюса,
где как-то так давно мы с тобой лежали,
будто львы в ночи (арктические львы),
и клевер освещал нам древние опасные пути.

( Из книги Д. Дугиной" Фонари уверяли, что снег — лишь иллюзия", " Владимир Даль", Спб готовится к выпуску)

"Спокойной ночи! Отправляю отрывок из сборника «Парагон» ЕВ.
Напоминание тому, кто хочет стать дэнди ( из книги Головин Е.В. Парагон. М.: Языки славянской культуры, 2013. С. 291-292).
1.Определение дэндизма: дэндизм – это учение о том, как превратиться из марионетки в артиста commedia dell'arte.
2. Первые шаги. Необходимо помнить генеральное правило: прежде всего дух должен победить тело. Тело -- это инерция покоя и стремление к прямолинейному движению, тело – это постоянное желание медленного опускания с достигнутого уровня, тело – это бешеный бык и дух – тореро. Поэтому остерегайтесь, мой друг, оставлять быка в покое, постоянно выводите его из себя, доведите его до бешенства, но не забывайте о гибкости вашей рапиры и рассчитывайте каждый шаг.
3. Перейдём к частным проблемам: первым делом необходимо воспитать в себе совершенное интеллигентное равнодушие к таким вещам, как еда и питьё, постель, Weiberfleisch, физическая усталость, холод, жара и т.п., поскольку главная аксиома в данном случае такова: природа не виновата в том, что вы её часто негативно воспринимаете. Виноваты только вы. Солнце -- всегда нетленный и прекрасный бог Apollo, и если оно жжёт вам спину и течёт пот, вините себя, мой друг. Так же дело обстоит с остальными стихиями – все они боги.
4. Такого рода равнодушие поможет вам прийти к оценке всего того, чего вы касаетесь, будь то предметы, люди, события и т.д. Берите вещь или человека холодно и спокойно, никогда не судите о них по мгновенному на вас впечатлению, по их мгновенной реакции. Поймите моментально их жизнь и путь, учтите их родителей, их карму, будь то камень, дерево, человек и т.д., поймите логику их поведения.
5. Никогда не берите того, что плохо лежит, будь то вещь или человек. Всегда берите то, что прекрасно лежит.
6. Одна из главных проблем - отношение к негативным, и позитивным, и нейтральным эмоциям. Первые вообще должны быть исключены, ибо это эмоции тела, которые ведут к распаду и смерти. Ваши эмоции должны быть позитивны или нейтральны. Ницше: «Где нельзя любить, надо пройти мимо». Запомните сей афоризм. Ибо негативная эмоция -- мать страха, самого страшного из адских агентов на земле. Преодолев негативную эмоцию, вам легче будет бороться со страхом.
7. Не менее важная проблема неофита – изучение неадекватных реакций, поскольку такое умение ведёт к одной из главнейших проблем – проблеме спокойного овладения духом любой ситуации и любого человека. Что такое неадекватная реакция? Это поведение человека, который уже перестал быть марионеткой, у которого при звонке не выделяется слюна, и при чесотке рука не тянется к больному месту. В дэндизме это сформулировано так: делайте как раз противоположное тому, что от вас ожидают. Любая ситуация – род музыкальной пьесы, и неофит должен учиться сначала не диссонировать со своим инструментом, а потом постепенно стать дирижером. Определите в каждой ситуации дирижера, тему и тональность – таковые всегда найдутся, и вам легко будет играть.
8. Теперь о сексе: здесь полезно напомнить предыдущие положения о негативных эмоциях и вещах, что плохо лежат. Дэнди никогда не желает объекта своего желания. Таков парадокс. Он окружает объект насыщенной сексуальной аурой, но сам в этот круг не входит. И запомните ещё, друг мой: секс – это длительная борьба или длительное наслаждение, но отнюдь не падение, отнюдь не момент. Не допускайте фантазии в секс, там ей не место, её место в искусстве, которое также не имеет ни малейшего отношения к сексу.
9. Несколько частных замечаний: учитесь владеть неадекватно лицевыми мускулами, воспитывайте в ваших пальцах силу и нежность, развивайте голос во всех его возможностях. ( из книги Д. Дугина Фоннари уверяли, что снег - лишь иллюзия. Готовится к печати)

Disponible sur le site d'Ars magna. Envoi des premiers exemplaires : mercredi 23 octobre. https://www.editions-ars-magna.com/livre/douguine-daria-une-vie-radicale/

Достоевский раскрыл полярность русского духа как глубочайшую его особенность. Как отличается в этом русский дух от монизма духа германского! Когда германец погружается в глубину своего духа, он в глубине находит божественность, все полярности и противоречия снимаются. И потому это так, что для германца в глубине снимается человек, человек существует лишь на периферии, лишь в явлении, а не в сущности. Русский человек более противоречив и антиномичен, чем западный, в нем соединяется душа Азии и душа Европы, Восток и Запад. Это раскрывает великие возможности для русского человека. Человек был менее раскрыт и менее активен в России, чем на Западе, но он сложнее и богаче в своей глубине, во внутренней своей жизни. Природа человека, человеческой души должна более всего раскрыться в России. В России возможна новая религиозная антропология. Отщепенство, скитальчество и странничество — русские черты. Западный человек почвеннее, он более верен традициям и более подчинен нормам. Широк русский человек. Ширь, необъятность, безграничность — не только материальное свойство русской природы, но и ее метафизическое, духовное свойство, ее внутреннее измерение. Достоевский раскрыл жуткую, огненно-страстную русскую стихию, которая была скрыта от Толстого и от писателей-народников. Он художественно раскрыл в культурном, интеллигентном слое ту же жуткую, сладострастную стихию, в народном нашем слое выразившуюся в хлыстовстве. Эта оргийно-экстатическая стихия жила в самом Достоевском, и он был до глубины русским в этой стихии. Он исследовал метафизическую истерию русского духа. Истерия эта есть неоформленность русского духа, неподчиненность пределу и норме. Достоевский открыл, что русский человек всегда нуждается в пощаде и сам щадит. В строе западной жизни есть беспощадность, связанная с подчиненностью человека дисциплине и норме. И русский человек человечнее западного человека. С тем, что раскрыл Достоевский о природе русского человека, связаны и величайшие возможности и величайшие опасности. Дух все еще не овладел душевной стихией в русском человеке. В России человеческая природа менее активна, чем на Западе, но в России заложены большие человеческие богатства, большие человеческие возможности, чем в размеренной и ограниченной Европе. И русскую идею видел Достоевский во “всечеловечности” русского человека, в его бесконечной шири и бесконечных возможностях. Достоевский весь состоит из противоречий, как и душа России. Выход, который чувствуется при чтении Достоевского, есть выход гностических откровений о человеке. Он создал небывалый тип художественно-гностической антропологии, свой метод вовлечения в глубь человеческого духа через экстатический вихрь. Но экстатические вихри Достоевского духовны и потому никогда не распыляют они образ человека. Один Достоевский не боялся, что в экстазе и беспредельности исчезнет человек. Пределы и формы человеческой личности всегда связывали с аполлонизмом. У одного Достоевского форма человека, его вечный образ остается и в духовном дионисизме. Даже преступление не уничтожает у него человека. И не страшна у него смерть, ибо вечность всегда у него раскрывается в человеке. Он — художник не той безликой бездны, в которой нет образа человека, а бездны человеческой, человеческой бездонности. В этом он величайший в мире писатель, мировой гений, каких было всего несколько в истории, величайший ум. Этот великий ум весь был в действенно-активном отношении к человеку, он раскрывал иные миры через человека. Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он — самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира. Достоевский — самый христианский писатель потому, что в центре у него стоит человек, человеческая любовь и откровения человеческой души. Он весь — откровение сердца бытия человеческого, сердца Иисусова.(Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html

Бердяев ((Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html) настаивает что «центральное в Достоевском является отношение к человеку и его судьбе». Он -- прежде всего, ввеликий антрополог, исследователь человеческой природы, ее глубин и ее тайн, а не реалист. Романы его даже не художественны – в них и «нет художественного катарсиса, они мучительны, они всегда переступают пределы искусства. Фабулы романов Достоевского неправдоподобны, лица нереальны, столкновение всех действующих лиц в одном месте и в одно время — всегда невозможная натяжка, слишком многое притянуто для целей антропологического эксперимента, все герои говорят одним языком, временами очень вульгарным, некоторые места напоминают уголовные романы невысокого качества». «Все герои Достоевского — это он сам, различные стороны его собственного духа. В глубине человеческой природы он раскрывает Бога и дьявола и бесконечные миры. В человеке же действуют исступленные, экстатические, вихревые стихии. Достоевский завлекает, затягивает в какую-то огненную атмосферу. И все делается пресным после того, как побываешь в царстве Достоевского, — он убивает вкус к чтению других писателей». Он идет в «таинственную глубину человеческой природы. В глубину эту всегда вовлекает исступленный, экстатический вихрь.

«Все написанное Достоевским и есть вихревая антропология, там открывается все в экстатически-огненной атмосфере. Достоевский открывает новую мистическую науку о человеке. Доступ к этой науке возможен лишь для тех, которые будут вовлечены в вихрь. Это есть путь посвящения в тайноведение Достоевского. В науке этой и в ее методах нет ничего статического, все — динамично, все — в движении, нет ничего застывшего, окаменевшего, остановившегося, это — поток раскаленной лавы. Все страстно, все исступленно в антропологии Достоевского, все выводит за грани и пределы. Достоевскому дано было познать человека в его страстном, буйном, исступленном движении. И нет благообразия в раскрываемых Достоевским человеческих лицах, толстовского благообразия, всегда улавливающего момент статический». Все герои Достоевского только и делают, что ходят друг к другу, разговаривают друг с другом, вовлекаются в притягивающую бездну трагических человеческих судеб. Единственное серьезное жизненное дело людей Достоевского есть их взаимоотношения, их страстные притяжения и отталкивания. Никакого другого “дела”, никакого другого жизненного строительства в этом огромном и бесконечно разнообразном человеческом царстве найти нельзя. Всегда образуется какой-нибудь человеческий центр, какая-нибудь центральная человеческая страсть, и все вращается, кружится вокруг этой оси. Образуется вихрь страстных человеческих соотношений, и в этот вихрь вовлекаются все, все в исступлении каком-то вертятся». «Вихрь страстной, огненной человеческой природы влечет в таинственную, загадочную, бездонную глубину этой природы. Там раскрывает Достоевский человеческую бесконечность, бездонность человеческой природы. Но и в самой глубине, на самом дне, в бездне остается человек, не исчезает его образ и лик».

"Достоевского совершенно не интересовал объективный строй жизни, природной и общественной, не интересовал эпический быт, статика жизненных форм, достижений и ценности жизнеустроения, семейного, общественного, культурного. Его интересовали лишь гениальные эксперименты над человеческой природой.
Судьба человека, истощившего свои силы в безмерности своих стремлений, — вот тема “Бесов”. То лицо, от которого ведется рассказ, исключительно поглощено миром человеческих страстей и человеческого беснования, круговращающегося вокруг Ставрогина. И в “Бесах” нет никакого достижения ценностей, никакого строительства, нет никакой органически осуществляемой жизни. Все та же загадка о человеке и страстная жажда разгадать ее. Нас вовлекают в огненный поток, и в потоке этом расплавляются и сгорают все застывшие оболочки, все устойчивые формы, все охлажденные и установившиеся бытовые уклады, мешающие откровению о человеке, о его глубине, о его идущих в самую глубь противоречиях. Глубина человека всегда оказывается у Достоевского невыраженной, невыявленной, неосуществленной и неосуществимой до конца. Раскрытие глубины человека всегда влечет к катастрофе, за грани и пределы благообразной жизни этого мира. В “Преступлении и наказании” нет ничего, кроме раскрытия внутренней жизни человека, его экспериментирования над собственной природой и природой человеческой вообще, кроме исследования всех возможностей и невозможностей, заложенных в ччеловеке...
Достоевский ищет раскрытия единого человеческого лица через человеческую множественность...
И все, что связано у Достоевского с Иваном Карамазовым, есть глубокая метафизика человека. Соучастие Ивана Карамазова в убийстве, совершенном Смердяковым — этой другой его половиной, — угрызения совести Ивана, разговор с чертом — все это антропологический эксперимент, исследование возможностей и невозможностей человеческой природы, ее с трудом уловимых, тончайших переживаний, внутреннего убийства. По излюбленному приему Достоевского Митя ставится между двумя женщинами, и любовь Мити влечет к гибели. Ничто не может быть осуществлено во внешнем строе жизни, все возможности уходят в бесконечную, неизъяснимую глубину. Осуществленной благообразной жизни Алеши Достоевский так и не показал, да она и не очень нужна была для его антропологических изысканий. Положительное благообразие дается в форме поучений старца Зосимы, которого не случайно Достоевский заставил умереть в самом начале романа.
Достоевский — дионисичен и экстатичен. В нем нет ничего аполлонического, нет умеряющей и вводящей в пределы формы. Он во всем безмерен, он всегда в исступлении, в творчестве его разрываются все грани. И величайшее своеобразие Достоевского нужно видеть в том, что в дионисическом экстазе и исступлении никогда у него не исчезает человек, и в самой глубине экстатического опыта сохраняется образ человека, лик человеческий не растерзан, принцип человеческой индивидуальности остается до самого дна бытия. Человек — не периферия бытия, как у многих мистиков и метафизиков, не преходящее явление, а самая глубина бытия, уходящая в недра божественной жизни. В древнем дионисическом экстазе снимался принцип человеческой индивидуации и совершалось погружение в безликое единство. Экстаз был путем угашения всякого множества в единстве. Дионисическая стихия была внечеловечна и безлична. Не таков Достоевский....(Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html )

Достоевский открыл трагическое противоречие и трагическое движение в самом последнем пласте бытия человека, где оно погружено уже в неизъяснимое божественное бытие, не исчезая в нем. Слишком известны слова Мити Карамазова: “Красота — это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеалы Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные, беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил”. Все герои Достоевского — он сам, одна из сторон его бесконечно богатого и бесконечно сложного духа, и он всегда влагает в уста своих героев свои собственные гениальные мысли. И вот оказывается, что красота — высочайший образ онтологического совершенства, о которой в другом месте говорится, что она должна мир спасти, — представлялась Достоевскому противоречивой, двоящейся, страшной, ужасной. Он не созерцает божественный покой, красоты, ее платоновскую идею, он видит до самого конца, до последней глубины ее огненное, вихревое движение, ее полярность. Красота раскрывается ему лишь через человека, через широкую, слишком широкую, таинственную, противоречивую, вечно движущуюся природу человека. Он не созерцает красоты в космосе, в божественном миропорядке. Отсюда — вечное беспокойство. “Красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей”. Различие между “божеским” и “дьявольским” не совпадает у Достоевского с обычным различием между “добром” и “злом”. В этом — тайна антропологии Достоевского. Различие между добром и злом периферично. Огненная же полярность идет до самой глубины бытия, она присуща самому высшему — красоте. Если бы Достоевский раскрыл свое учение о Боге, то он должен был бы признать двойственность в самой божественной природе, яростное и темное начало в самой глубине божественной природы. Он приоткрывает эту истину через свою гениальную антропологию. Достоевский был антиплатоником
И Ставрогин говорит о равной притягательности двух противоположных полюсов, идеала Мадонского и идеала содомского. Это не есть просто борьба добра со злом в человеческом сердце. В том-то и дело, что для Достоевского человеческое сердце в самой первооснове своей — полярно, и эта полярность порождает огненное движение, не допускает покоя. ((Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html )

У Достоевского было до глубины антиномическое отношение к злу. Он всегда хотел познать тайну зла, в этом он был гностиком, он не отодвигал зла в сферу непознаваемого, не выбрасывал его вовне. Зло было для него злом, зло горело у него в адское огне, он страстно стремился к победе над злом. Но он хотел что-то сделать со злом, претворить его в благородный металл, в высшее божественное бытие и этим спасти зло, т.е. подлинно его победить, а не оставить во внешней тьме. Это — глубоко мистический мотив в Достоевском, откровение его великого сердца, его огненной любви к человеку и Христу. Отпадение, раздвоение, отщепенство никогда не являлось для Достоевского просто грехом, это для него также — путь. Он не читает морали над жизненной трагедией Раскольникова, Ставрогина, Кириллова, Версилова, Дмитрия и Ивана Карамазова, не противопоставляет им элементарных истин катехизиса. Зло должно быть преодолено и побеждено, но оно дает обогащающий опыт, в раздвоении многое открывается, оно обогащает, дает знание. Зло также и путь человека. И всякий, кто прошел через Достоевского и пережил его, познал тайну раздвоения, получил знание противоположностей, вооружился в борьбе со злом новым могущественным оружием — знанием зла, получил возможность преодолеть его изнутри, а не внешне лишь бежать от него и отбрасывать его, оставаясь бессильным над его темной стихией. Человек совершает путь свои через развитие героев Достоевского и достигает зрелости, внутренней свободы в отношении ко злу. Но есть у Достоевского выделение двойников, обратных подобий в призрачном бытии, отбросов путей развития. Эти существа не имеют самостоятельного существования, они живут призрачной жизнью. Таковы Свидригайлов, Петр Верховенский, вечный муж, Смердяков. Это — солома, их не существует. Существа эти влачат вампирическое существование.(Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html )

Первые свои открытия о человеческой природе, и очень существенные, Достоевский делает в “Записках из подполья”, и завершает он эти свои открытия в “Легенде о Великом Инквизиторе”. Прежде всего он в корне отрицает, что человек по природе своей стремится к выгоде, к счастью, к удовлетворению, что природа человеческая рациональна. В человеке заложена потребность в произволе, в свободе превыше всякого блага, свободе безмерной. Человек — существо иррациональное. “Я нисколько не удивлюсь, — говорит герой “Записок из подполья”, — если вдруг ни с того, ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтобы все эти логарифмы отправить к черту, и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! (курсив мой. — Н. Б.). Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет; так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, о которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно от того, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно. Свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хотя бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добровольного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно-выгодного хотения? Человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела”.
Человек — не арифметика, человек — существо проблематическое и загадочное. Природа человеческая полярна и антиномична до самого конца. “Чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами?” Достоевский наносит удар за ударом всем теориям и утопиям человеческого благополучия, человеческого земного блаженства, окончательного устроения и гармонии. “Человек пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтобы самому себе подтвердить, что люди все еще люди, а не фортепианные клавиши”. “Если вы скажете, что и это все можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так что уж одна возможность предварительного расчета все остановит и рассудок возьмет свое, — так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтобы не иметь рассудка и настоять на своем! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик” (Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html )

Достоевский раскрывает несоизмеримость свободной, противоречивой и иррациональной человеческой природы с рационалистическим гуманизмом, с рационалистической теорией прогресса, с до конца рационализированным социальным устроением, со всеми утопиями о хрустальных дворцах. Все это представляется ему унизительным для человека, для человеческого достоинства. “Какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!” “Не потому ли, может быть, человек так любит разрушение и хаос, что сам инстинктивно боится достигнуть цели и довершить созидаемое здание?.. И, кто знает, может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать — в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не иное что, как дважды два четыре, т. е. формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти” (курсив мой — Н. Б.). Арифметика не применима к человеческой природе. Тут нужна высшая математика. В человеке, глубоко взятом, есть потребность в страдании, есть презрение к благополучию. “И почему вы так твердо, так торжественно уверены, что только одно нормальное и положительное, одним словом, — только одно благоденствие человеку выгодно? Не ошибается ли разум-то в выгодах? Ведь, может быть, человек любит не одно благоденствие? Может быть, он равно настолько же любит страдание? Может быть, страдание-то ему равно настолько же выгодно, как благоденствие? ...Страдание, — да ведь это единственная причина сознания”. В этих изумительных по остроте мыслях героя из подполья Достоевский полагает основание своей новой антропологии, которая раскрывается в судьбе Раскольникова, Ставрогина, Мышкина, Версилова, Ивана и Дмитрия Карамазова.(Н. Бердяев Откровения о человеке в творчестве Достоевского. https://www.vehi.net/berdyaev/otkrov.html )