Я убеждена, что поощрение врачей за выявление онкопатологии абсурдно по сути. Есть алгоритмы обследований. Есть критерии для онконастороженности врача. Это обычная работа. Такая же, как раннее выявление сердечно-сосудистого риска, сахарного диабета и других заболеваний, влияющих на прогноз. Чем раньше поставлен правильный диагноз и назначено правильное лечение, тем дольше и в лучшем качестве будет жить больной.

Но самое отвратительное в этой истории с материальным поощрением за выявленные случаи рака – извращение мотивации врача, его реакции на клиническую ситуацию. Вместо того, чтобы при выявлении онкопатологии испытывать сострадание к больному, вместо нормальной эмпатии, которая должна мотивировать врача оказывать помощь пациенту, мы получим совершенно другую реакцию. Врач, у которого сформировали, как у собаки Павлова, условный рефлекс «выяви рак – получишь надбавку к зарплате», будет радоваться каждому онкозаболеванию, обнаруженному у больного, как источнику дополнительного дохода. Такие «положительные подкрепления» превратят врачей в моральных уродов, разрушат их души. Нельзя подменять мотивацию врача, даже в надежде улучшить статистику выявления рака.

Поощрять врача за своевременную постановку диагноза – это, простите, дискредитация сути и смысла нашей профессии.
Надо не поощрения за раннюю диагностику рака выплачивать, а регулярно достойно оплачивать труд врача. Чтобы не приходилось работать на 2 ставки. Чтобы было время на саморазвитие и постоянное повышение своего профессионального уровня. Тогда не будет проблем с ранней диагностикой. Не только онкологических заболеваний. Любых.

Узнав, что в Курскую Трубу с бойцами заходил батюшка Алексей Скрипкин, я его даже пожалела – «Батюшка и в трубе!». Но приехала на встречу с ним в Боровск, и увидела крепкого человека с осанкой солдата. Он занимается эвакуацией бойцов на передовой. Я спросила – «А если бойцы ранены, враг заходит в окоп, а вы там и надо своих защитить, вы возьмете в руки автомат?». Логичный вопрос, ведь батюшка – крепкий. Он почти со страданием посмотрел на меня – не надо было задавать ему такой вопрос. «Я сам себя много раз спрашивал, - сказал он. – И я ответ знаю. Но не скажу». В трубу он полез за сыном. Он бы хотел всех так же любить – как сына. Но пока разница есть, и он ищет на войне способ ее закрыть.

Лез он в эвакуационном отряде, и должен был оставаться в трубе, не выходя. Обеспечить эвакуацию и доставку необходимого. Его сын заехал в трубу на самокате. Но не все самокаты выдержали, самокат сына тоже сломался, сын понес его на себе вместе со снаряжением. Отец Алексей то подменял его, то благословлял бойцов. Один боец, которому стало плохо, сказал ему – «Батюшка, какая же тут, в Курской области, благодать!». Отец Алексей говорит, она, и в правду, ощутимо наступила в безвоздушной трубе, когда все поняли, что уже идут, идут в одну сторону, другой нет, и доверились Богу. И для многих душ, тащившихся по трубе, это смирение стало тренажером доверия Богу.

Я смотрю в окно на речку, на лодки, на деревянные храмы Боровска, на каменную статую святого Пафнутию, и говорю – «Да и тут благодать. Зачем вы отсюда на войну уехали?». «Уехал и не пожалел» – ответил отец Алексей. На войне он не ходит в подряснике, и с виду не отличим от обычного солдата, только больно крепок. И дроновод ВСУ, целя в него дрон, не знает, что он – священник. Отец Алексей в такие моменты ищет спасения, как и все. «Но спастись – это не выжить, - говорит он и тяжелым взглядом смотрит на меня. – Спастись – это не умереть в вечности». Он еще говорит, что хоть и страшно, но с нами – Бог, и с ними, возможно, тоже. Ну какие они враги? Так… братья, с которыми мы временно в ссоре. Так бывает. К ним ненависти нет, а к их непотребствам – есть. Убийство с ненавистью – грех. А со смирением от того, что ты Родину защищаешь, не грех. Результат один – убитое тело, но разница большая, и ее тоже человек всю жизнь ищет. Самое сложное на войне – не дроны, а потеря своих ребят. Только отец Алексей верит, что они переходят из одного отряда в другой, самый мощный, самый эффективный – Отряд Специального Небесного Назначения.

6 августа он отдыхал с семьей в горах. А Курская область – его родина, он родился и вырос в Курчатове, там его родители. Сын сразу добровольно ушел – за бабушку и дедушку, а отец Алексей за ним. До того он ездил на войну просто помогать. Прихожане остались ждать, из трубы он вылез чуть другим. Одна из самых важных русских личностей для него – Сусанин. Вот же человек – без интернета жил, читать не умел. Жил в избе с земляным полом и соломенной крышей. Царя в глаза не видел. А когда враг пришел, без сомнения повел его в болото. «А мы все шутим – Сусанин, Сусанин, - говорит отец Алексей. – А он даже не задумался. Как и мы не задумались, когда полезли в трубу».

Однажды давно отец Алексей – он еще не был священником – узнал о солдате Жене Родионове, которого зверски убили в Чечне за отказ снять крестик. Его мать долго сама искала тело, нашла и опознала по крестику. Потом она поставила сыну Поклонный крест, туда стали ездить люди, и она сказала – «Вот так я пришла к Богу». И отец Алексей пошел в церковь. Потом он еще съездил к старцу за советом – после Чечни не знал, как ему жить. Тот сказал – «Женись, детей нарожай, глядишь, священником станешь». Отец Алексей ухмыльнулся. Но вот же стал священником, и путь его к этому был долгим.

Узнав, что он – ветеран Чечни, я уже не удивляюсь тому, что он – такой крепкий. И уже знаю сама ответ на вопрос про окоп, который задала ему в начале. Только теперь ему бы пришлось перечеркнуть весь свой долгий путь, ведь он теперь воин, который не убивает.