Пиздец, оказывается, это воспоминания Честертона о встрече с Гумилёвым.
«Дело происходило в доме Джулиет Дафф, и среди гостей был майор Морис Беринг, который привел с собой какого-то русского в военной форме. Последний говорил без умолку, несмотря даже на попытки Беллока перебить его — что там какие-то бомбы! Он произносил непрерывный монолог по-французски, который нас всех захватил. В его речах было качество, присущее его нации, — качество, которое многие пытались определить и которое, попросту говоря, состоит в том, что русские обладают всеми возможными человеческими талантами, кроме здравого смысла. Он был аристократом, землевладельцем, офицером одного из блестящих полков царской армии — человеком, принадлежавшим во всех отношениях к старому режиму. Но было в нем и нечто такое, без чего нельзя стать большевиком, — нечто, что я замечал во всех русских, каких мне приходилось встречать. Скажу только, что, когда он вышел в дверь, мне показалось, что он вполне мог бы удалиться и через окно. Он не коммунист, но утопист, причем утопия его намного безумнее любого коммунизма. Его практическое предложение состояло в том, что только поэтов следует допускать к управлению миром. Он торжественно объявил нам, что и сам он поэт. Я был польщен его любезностью, когда он назначил меня, как собрата-поэта, абсолютным и самодержавным правителем Англии. Подобным образом Д'Аннунцио был возведен на итальянский, а Анатоль Франс — на французский престол».
«Дело происходило в доме Джулиет Дафф, и среди гостей был майор Морис Беринг, который привел с собой какого-то русского в военной форме. Последний говорил без умолку, несмотря даже на попытки Беллока перебить его — что там какие-то бомбы! Он произносил непрерывный монолог по-французски, который нас всех захватил. В его речах было качество, присущее его нации, — качество, которое многие пытались определить и которое, попросту говоря, состоит в том, что русские обладают всеми возможными человеческими талантами, кроме здравого смысла. Он был аристократом, землевладельцем, офицером одного из блестящих полков царской армии — человеком, принадлежавшим во всех отношениях к старому режиму. Но было в нем и нечто такое, без чего нельзя стать большевиком, — нечто, что я замечал во всех русских, каких мне приходилось встречать. Скажу только, что, когда он вышел в дверь, мне показалось, что он вполне мог бы удалиться и через окно. Он не коммунист, но утопист, причем утопия его намного безумнее любого коммунизма. Его практическое предложение состояло в том, что только поэтов следует допускать к управлению миром. Он торжественно объявил нам, что и сам он поэт. Я был польщен его любезностью, когда он назначил меня, как собрата-поэта, абсолютным и самодержавным правителем Англии. Подобным образом Д'Аннунцио был возведен на итальянский, а Анатоль Франс — на французский престол».
Forwarded from Academy of Wasted Cinematographists (Мария Александрова)
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Когда друзья спрашивают, где видимся сегодня:
Самое крутое прозвище на свингерской вечеринке интеллектуалов?
Anonymous Poll
6%
Анти-Эдип
17%
Делёз твоих желёз
4%
Ризома
4%
Нефор
17%
Квадробер-трансгуманист
19%
Вечный Жид
9%
Гаспар
7%
Dasein
10%
Твардовский
6%
Сын Лакана
Forwarded from Банки, деньги, два офшора
Российские школьники не узнают, что такое «мир» и «Европа» после законопроекта Минпросвещения. Документ исключает слова «толерантность», «домашнее насилие», «мир», «Европа» и «гендер» из школьной программы. @bankrollo
мортиры и перелески.
Российские школьники не узнают, что такое «мир» и «Европа» после законопроекта Минпросвещения. Документ исключает слова «толерантность», «домашнее насилие», «мир», «Европа» и «гендер» из школьной программы. @bankrollo
Учителя географии из России, когда из школьной программы исключили слово «Европа»:
Любовное письмо Ильи Ильфа Марии Тарасенко:
«Я знаю, что тебе скучно, но мы это поправим. Мы устроимся. Ты ведь будешь жить в Москве, и мы будем вместе. Тебя тогда никто не обидит. Мы будем вместе, и я тебя вовсе не возненавижу. Ты не скучная и не противная. Или скучная, но я тебя люблю. Люблю такую, какая ты есть, a не такую, какой, может, ты бы хотела быть. Hy, я тебя люблю. И руки люблю, и голос, и нос, нос в особенности, ужасный, даже отвратительный нос. Hoc особенно. Вообще это нехороший нос. Он похож на оглоблю, на белую извозчичью лошадь, на тысячу разных безобразных предметов. И всё-таки я люблю. Ничего не поделаешь».
«Я знаю, что тебе скучно, но мы это поправим. Мы устроимся. Ты ведь будешь жить в Москве, и мы будем вместе. Тебя тогда никто не обидит. Мы будем вместе, и я тебя вовсе не возненавижу. Ты не скучная и не противная. Или скучная, но я тебя люблю. Люблю такую, какая ты есть, a не такую, какой, может, ты бы хотела быть. Hy, я тебя люблю. И руки люблю, и голос, и нос, нос в особенности, ужасный, даже отвратительный нос. Hoc особенно. Вообще это нехороший нос. Он похож на оглоблю, на белую извозчичью лошадь, на тысячу разных безобразных предметов. И всё-таки я люблю. Ничего не поделаешь».
Герман Гессе о России:
«Внешне, германский и славянский тип представляются родственными. У обоих — одна и та же склонность к мечтательности и мировой скорби (Weltschmerz). Но славянину не достает веры в свою мечту, в свое дело и прежде всего – в самого себя».
«Мы европейцы, должны прислушаться к этой «потаенной, внутренней» России. Ибо все, что есть в России «европейского» получено ею от Запада; но во всем, что касается пассивных, азиатских и мало ценимых ныне добродетелей, русским еще предстоит быть нашими учителями».
«Внешне, германский и славянский тип представляются родственными. У обоих — одна и та же склонность к мечтательности и мировой скорби (Weltschmerz). Но славянину не достает веры в свою мечту, в свое дело и прежде всего – в самого себя».
«Мы европейцы, должны прислушаться к этой «потаенной, внутренней» России. Ибо все, что есть в России «европейского» получено ею от Запада; но во всем, что касается пассивных, азиатских и мало ценимых ныне добродетелей, русским еще предстоит быть нашими учителями».
Композитор Рихард Вагнер о своем приятеле, анархисте Михаиле Бакунине:
«Что касается музыки, он советовал при композиции, варьировать лишь один текст: пусть тенор поет: «обезглавьте его», сопрано: «повесьте его», а неумолкаемо гудящий бас: — «сожгите, сожгите его!». Однажды мне удалось уговорить его прослушать первые сцены «Летучего Голландца». Я играл и пел, и этот страшный человек обнаружил себя тут с совершенно неожиданной стороны. Он слушал музыку внимательнее всех других. А когда я сделал перерыв, он воскликнул: «Как прекрасно!». И просил играть еще и еще. Так как ему приходилось вести печальную жизнь, скрывающаяся от преследований беглеца, я иногда зазывал его вечером к себе. Жена подавала к ужину нарезанную мелкими кусками колбасу и мясо, и вместо того, чтобы, по саксонскому обычаю, экономно накладывать их на хлеб, он сразу поглощал все. Заметив ужас Минны, я осторожно стал поучать его, как у нас едят это блюдо. На это он ответил с улыбкой, что поданного на стол достаточно, что, хотя он чувствует свою вину, ему надо позволить справиться с блюдом по-своему. Не нравилось мне также, как он пил вино из небольшого стакана. Вообще он не одобрял этого напитка. Ему была противна та филистерская медленность, с какою благодушный обыватель напивается допьяна, поглощая вино маленькими дозами. Хороший стакан водки приводить к той же цели, быстро и решительно. Ненавистнее всего была для него рассчитанная умеренность, умышленно медленный темп наслаждения. Истинный человек стремится только к самому необходимому удовлетворению своих потребностей. Существует только одно наслаждение, достойное человека: любовь».
«Что касается музыки, он советовал при композиции, варьировать лишь один текст: пусть тенор поет: «обезглавьте его», сопрано: «повесьте его», а неумолкаемо гудящий бас: — «сожгите, сожгите его!». Однажды мне удалось уговорить его прослушать первые сцены «Летучего Голландца». Я играл и пел, и этот страшный человек обнаружил себя тут с совершенно неожиданной стороны. Он слушал музыку внимательнее всех других. А когда я сделал перерыв, он воскликнул: «Как прекрасно!». И просил играть еще и еще. Так как ему приходилось вести печальную жизнь, скрывающаяся от преследований беглеца, я иногда зазывал его вечером к себе. Жена подавала к ужину нарезанную мелкими кусками колбасу и мясо, и вместо того, чтобы, по саксонскому обычаю, экономно накладывать их на хлеб, он сразу поглощал все. Заметив ужас Минны, я осторожно стал поучать его, как у нас едят это блюдо. На это он ответил с улыбкой, что поданного на стол достаточно, что, хотя он чувствует свою вину, ему надо позволить справиться с блюдом по-своему. Не нравилось мне также, как он пил вино из небольшого стакана. Вообще он не одобрял этого напитка. Ему была противна та филистерская медленность, с какою благодушный обыватель напивается допьяна, поглощая вино маленькими дозами. Хороший стакан водки приводить к той же цели, быстро и решительно. Ненавистнее всего была для него рассчитанная умеренность, умышленно медленный темп наслаждения. Истинный человек стремится только к самому необходимому удовлетворению своих потребностей. Существует только одно наслаждение, достойное человека: любовь».
66 исполнилось бы сегодня Тимуру Новикову:
«К окончанию детского сада и переходу в школьный возраст я уже ощутил себя художником. И в дальнейшем никогда не сомневался в своем призвании. Был, конечно, период лет в 13, когда я чувствовал себя еще и авиатором. Но когда я чувствовал себя авиатором, я, собственно, был как бы летающим художником, как Сент-Экзюпери был летающим писателем».
«К окончанию детского сада и переходу в школьный возраст я уже ощутил себя художником. И в дальнейшем никогда не сомневался в своем призвании. Был, конечно, период лет в 13, когда я чувствовал себя еще и авиатором. Но когда я чувствовал себя авиатором, я, собственно, был как бы летающим художником, как Сент-Экзюпери был летающим писателем».
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM