121.
В те времена, говорил ЭйАй Болеку и Лёлеку, было такое объединение стран земли под названием Лига наций.
Там заправляли печенеги и половцы. Очень влияли хазары, конечно, с их шёлковым путём как главной торговой артерией мира.
И туда обратились бояре Московии с жалобой на Ленина, который создал Киевскую Русь и нарушил все авторские права авторов челобитной.
Теперь все путались, кому платить дань, и Московия теряла доходы, а главное - уважение.
Тут ещё Константинополь, как обычно, набрасывал и англичанка гадила, как будто желудей нажралась.
В общем, просили разобраться.
Половцы удивились, ибо Московия у них покупала ярлык. Но в осторожном разговоре выяснилось, что ушлые бояре заодно купили его и у печенегов, и у хазар.
Тут наступил настоящий когнитивный тупик. Что делать - никто не знал, а Московия была настроена решительно.
ЭйАй внимательно посмотрел на ребят и сказал , что тогда из кейса родилось великое правило баланса, которым пользуются до сих пор. В ситуации тупика следует поддерживать обе стороны, а там как фишка ляжет.
Тогда поступили так - половцы и печенеги за Киевскую Русь, а хазары как бы из-за кулисы за московитов.
И стали ждать. На этом ЭйАй отпустил ребят. Урок закончился.

122.
Как-то сидели в ресторане "Пушкин", Зинаида Райх и граф Уваров.
Зима. Холод. А у Пушкина уютно.
Граф разомлел и говорит: «Вот ты горя не знаешь, живешь, мон шер, как стрекоза, а ведь проблем у государства до… Ну, сама знаешь,– и выругался в рукав. – Вот я ночи не сплю, все пытаюсь придумать, как нам крамолу канализировать эту, ну, ту которая так и прет, сбивает с толку нашу молодежь, да и не только ее».
Зина устала уже после бесконечных катаний на санках по бульвару да и окосела уже порядочно и говорит: «Ну что ты, родной, мучаешься, возьми поэта одного да режиссера до кучи – они тебе все придумают. Сила наша проистекает с Востока, но мы ее останавливаем, не даём ей течь на Запад. А зачем? Пусть себе уходит туда. А крепость надо в народе создавать, народ останется, он книжек не читает».
Сергей Семенович слегка ошалел, не ожидал такой глубины , а главное ширины в столь поздний час.
Вот так актриса пристроила к делу и Есенина, и Мейерхольда, а министр создал вечную тему «православие-самодержавие-народность».
«Элита приходит и уходит, а народ остаётся,» – думал граф, кутаясь в шубу, когда они ехали из Пушкина куда-то ещё.
А Зинаида думала о том, как она ловко ребят пристроила и как они будут радоваться, что будут деньги и работа.
Москва выглядела волшебной. Как, впрочем, и всегда.

123.
Бояре решили все-таки понять больше про страну, народ и про себя тоже подумать.
Приказали позвать в этот раз не гадалок, как обычно, а философов.
Дьяки обалдели, но сделали, что смогли.
Оказалось, что многих казнили, как ведьм и лжепророков, остальные, глядя, как развивается вселенная, отправились странниками в прочие веси.
Нашли нескольких юродивых, двоих привели. Один был высокий с бородой, другой низенький с бороденкой: говорили они испуганно и потому много, ну в целом по их сбивчивым речам выходило, что существует настоящий мир и ненастоящий.
Бояре, стало быть, правили под руководством царя-батюшки, разумеется, самым настоящим, а другие всякие немецкие римские были мирами ненастоящими, мнимыми и позорными.
Там правили правила, а в настоящих мирах правили правители.
Особенно горячился маленький, все время оглядывался и плевался, говорил: мы одни и кроме нас никого. Призывал бояр крепиться и обнести Московию частоколом.
Другие настоящие в поднебесной давно каменную поставили, поддакивал длинный.
Переварив услышанное и придя в себя, старший сказал, а что, мол, бояре мы действительно с вами настоящие, и царь, и вся держава. И про стену надо подумать.
Давайте задание дадим в приказы открыть философскую школу, запретить пытать всех юродивых подряд и посчитать, сколько стоит забор, ибо стена дорого и так понятно.
Бояре закричали "правильно" и настоящее "ура". А отпущенные юродивые, а теперь как бы снова философы, убежали не оглядываясь.

124.
– Следует сказать, ребята, что в те далекие времена, которые вас так интересуют, важным моментом на земле было происхождение власти. Кто правит.
– Зачем это надо было?
Болек спросил, задумчиво глядя в как бы окно, нарисованное на стене их учебной панели.
ЭйАй не удивился вопросу и продолжил.
– Видишь ли, тогда, до начала разумных веков помимо народа власть мог быть выдана от сильных мира сего посредством ярлыка, ну как бы разрешения такого на управление. Монголы придумали, гениальное изобретение, на самом деле. Как бы другие народы вместо твоего решали, кому у тебя править, если сами местные решить не могли или, что бывало, не хотели. Заняты были или обкурены чем-то. Вот вся суета тогда и происходила вокруг получения этих самых ярлыков. Самое худшее происходило тогда, когда взрослые исчезали и процессы управления заходили в тупик. Никто не знал, что делать. Тогда наступали «средние века». Развитие останавливалось. Шли долгие годы ожидания. Иногда они длились тысячелетиями, иногда не охватывали всю планету, тогда случались кризисы перераспределения. Властная энергия металась, пытаясь найти себе форму. Потом взрослые возвращались. Ярлыки раздавались, недоразумения рассеивались. Мир двигался дальше.

Ребята молчали.

«Совсем ничего не поняли,» – подумал робот и тихо растворился. «Впрочем, я и сама не больше понимаю,» – прошелестела за его растворившимся силуэтом недосказанность.

125.
В домах Московии неспокойно. Особенно у бояр, дьяков и прочих подьячих. «Система вышла из равновесия!» – шепчут стрельцы, а на площадях читают царские указы.
Солдаты возвращаются калеками, странствующие монахи и юродивые разносят слухи один нелепее другого. Слухи совершают поступки, слухи правят жизнь, слухи определяют будущее.
Говорят, половцы с печенегами что-то задумали, и немцы последнее время смотрят хмуро, про хазар и говорить нечего – все им перепутали: и пути, и товары.
В этих вот слухах собрали думу и представили нового князя, который все разрулит. Так прям старший боярин и сказал: «Вот Павел Петрович, рекомендую, ближайший соратник, и царь сказал – он все решит».
Шёпот в рядах боярских, а дьяки прям подпрыгнули. Это что это ли новый думский дьяк или как?
Все смешалось не только в головах, но и на бумаге. Непонятно куда сажать, чем угощать. Не прописано в уставе, нет такого места.
Кому равен, кто в подчинении? Старший боярин крякнул с досады, поднял руку, установилась тишина и тогда сказал: «Он над всеми нами теперь начальник. Заместитель царя».
«Во как!» – пошло по рядам. И тишина.
Князь же взял слово и как начал задачи ставить да проблемы решать – у всех окончательно крыша съехала.
Дума попросила их временно отпустить, ибо перемены большие, им, мол, попривыкнуть надо.
Князь досадливо поморщился но отпустил. До завтра. И ногой топнул. И вышел, чуть не свалив старшего боярина, поднимавшегося из своего кресла.
Расходились молча. У дьяков бегали глаза, у бояр тряслись руки. «Что-то будет!» – по привычке кутаясь в шубы, думали они.

126.
Бояре решили послать посольство в прошлое и узнать, как устроено было это, ну… «Из варяг в греки».
Старики много рассказывали, но всегда почти плакать начинали, сбиваться, нести невнятицу, и разобрать что-либо было трудно.
Поняли пока лишь то, что время было чудесное и все в руки само плыло.
Это место бояре особенно любили слушать, но старики стали быстро уставать.
Был, правда, один летописец, Проханов, кажется, – вот он хорошо очень рассказывал, но непонятно про что.
Его дьяки думские некоторые привечали – они любили про чудеса и особую роль. И про то, как все неправы.
Ну да речь сейчас не про то.
Так вот, решили бояре, чтобы экспедиция повторила путь тот старый и, может быть, какие то порталы в прошлое нашла.
Архмодерн дали в виде порошка – вдруг поможет: недавно один умелец его из подорожника натер. Да и дуги всякие – укреплять дыру в пространстве, если такая отыщется. Ну, так и пошли несчастные.
Долго ждали обратно, лет сто прошло. Забыли про них.
Зря. Отряд вернулся. Все в буденовках, шинелях и на конях . Молодые. Прям как из кино про революцию.
Только выяснилось, что это не те. Этих Ленин посылал дипкурьеров охранять, которые драгоценности возили. Никто не помнит, зачем и куда.
Но, главное, эти юные ленинцы видели думцев, шедших из варяг в греки. Сначала в Стокгольме, а потом в Цюрихе.
Оказалось, что ребята вписались в бизнес и стали частью этой самой дороги. Снимали процент за пользование путём и депонировали в Швейцарии на анонимные счета. Просили передать чтобы не ждали.
Попрощались с боярами красноармейцы и ускакали. Ибо не время, товарищ, прохлаждаться, когда заря мировой революции разгорается. Так и сказали.
Долго молчали бояре. Потом старший сказал: «Собирайтесь!. Сами поедем».
Всю ночь бабы рыдали на Москве.
Нет, впрочем, не все. Остальные радовались.

127.
Ленин в думе. Бояре прям в ажиотацию впали, все футболок накупили. Их при входе продавал какой-то смазливый.
Перешептываются. Узнают, кто разрешил. Пожимают плечами. Старшие бояре сидят молча, делают вид, что в курсе темы.
Владимир Ильич между тем задвигает про живое творчество масс и про невозможность отрицания законов природы ради поддержания престижа власти.
После этих слов бояре прям совсем съехали. Что думать не знают.
Оратор заложил пальцы за жилетку и продолжает, глядя куда-то, куда только он может дотянуться, сквозь века.
Давайте заглянем, говорит, на сто, двести, нет, лучше, на пятьсот лет вперёд. Тогда уже будет известно, что природа непрерывно выбирает, на этом построена органическая материя. Я вам больше скажу – и неорганическая материя построена на тоже. Да-да, тихо, товарищи.
Искусственный разум тоже построен на этом принципе, ибо скопирован с природных процессов. Отрицание непрерывного перебора вариантов неизбежно приведёт царизм, а потом и империализм в тупик. И тогда, тогда, товарищи, придёт наше время.
Вопрос «кто правит» снова вернётся в повестку, и, конечно же, труд будет властвовать над всем.
А пока я приглашаю собравшихся записываться на мои курсы компьютерной грамотности. Я вижу – вы тут немного поотстали.
Бояре устроили Ильичу овацию. Было принято решение увековечить память вождя и, конечно, всех обязали ходить на курсы к маститому диалектику.
Практику приглашать необычных людей на боярский час было также решено продолжать.
Создали комиссию по отбору кандидатов. Обязали думских дьяков выделить людей для этой работы.
Расходились по домам усталые, но какие-то просветленные.
Кто правит? Думали они, предвкушая обед.
Чудак-человек, что за нелепый вопрос? Мы правим.

128.
Болек и Лёлек слушали. ЭйАй объяснил, что в средние века все вертелось вокруг поиска ответа на вопрос: люди живут, чтобы было, кем управлять правителям или они управляют, чтобы люди жили.
Потом газлайтинг удалось преодолеть, и земляне окончательно утвердились в мысли, что управление – для жизни и никак иначе.
Развитие пошло быстрее, без откатов многовековых, но не без небольших отступлений, конечно. Одно из заметных было перед так называемой «лунной эрой», положившей начало освоению ближнего космоса.
Ладно, мне надо переключиться, сказал ЭйАй, детали посмотрите в консенсусе.
И растворился.

129.
Сидели как-то в «Шаляпине» на Тверской Белинский с Шопенгауэром. Виссарион, ковыряя вилкой в селедке, смотрел в окно и вяло интересовался у коллеги: «А скажите, Артур, возможно ли отменять спектакли от понимания публики?»
«Видите ли, мой дорогой, - ворчливо отвечал пожилой немец, - художник должен делать все по своей воле и представлению. Жизнь иррациональна и глупа, знаете ли, понукая ее, мы хотя бы получаем, ну, вот этот обед, например».
– Но художник идёт на поводу, ссылаясь на мнение публики.
«Этого он делать не может», - грустно отвечал философ, разглядывая галоши. – Пойдёмте, Виссарион, где-то тут недалеко Смольный, мне говорили, меня губернатор ждёт».
«Ах, так ! Я знаю это место, - сказал критик, - я вас провожу».
И они зашагали, взявшись за руки .

130.
Поехали как-то Герасим с Тургеневым к Горькому на Капри подышать воздухом загнивающей Европы, как любили делать многие в те славные поры.
Сидели на воздухе, кушали и обсуждали, кто все-таки больше Италию любит: Савонарола или Гоголь.
Алексей Максимович придерживался, как буревестник, того мнения, что Савонарола, конечно. Его любовь была строгой, но полезной итальянцам, а особенно Леонардо, сообщил он.
Ивану Сергеевичу пришлось быть за Гоголя, хотя он его терпеть не мог. Он сказал, что Гоголь просто любил ее без всякого стремления что-то менять и улучшать – а что может быть лучше такой бессмысленной любви?
Тут Герасим, до этого молча гладивший Муму, и говорит: «Все проблемы от сочетания бедности и инфантильности. Именно это сочетание опасно, а не дураки и дороги на птице тройке».
Писатели пооткрывали рты и только перебирали приборы на столе. Потом ещё помолчали, а затем Тургенев задумчиво сказал: «Я тебя, Герасим, с одной барыней давно хотел познакомить. Она добрая и душевная. С ней ты, пожалуй, лучше поймёшь проблемы, которые, как мы увидели тут, волнуют тебя не на шутку».
А Горький усмехнулся и добавил: «Ты только молчи побольше».

131.
Как-то раз к Ивану Грозному приехали хазары и говорят: «Вот смотри, Иван, есть вариант создать рынок фьючерсов на Орду, или откупать Амстердам, или долю в стартапе – молодые парни ищут финансирование на открытие Индии. Мы сами сидим на шелковом пути, можно и с нами».
Царь Иван смотрел на них и думал: «Вот ведь прожжённые, не зря их отовсюду гонят!»
И решил брать Казань.
Все-таки вложения в недвижимость надежнее спекуляций тюльпанами, стартапов и тем более доли в логистическом коридоре с хазарами.
И не прогадал. Жалко помер. Ему бы жить да жить.

132.
Однажды к боярам в думу пришла певица и ничего им не спела. Только посмотрела на них, плюнула и ушла. Потом в тишине один боярин сказал: «Хорошо, что Пугачев не пришёл».
Все вздохнули облегченно и пошли обедать, кутаясь в шубы.

133.
Ленин, Сталин и Николай II сидели как-то в «Царской охоте» на Рублевке.
Пообедали и за коньяком, который очень любил Черчиль, как уверял Сталин, принялись спорить, кто из них матери истории более ценен.
Ленин говорит: «Ну, ясно я. Я это все придумал».
Сталин возражал: «Тут я довёл до ума твои проекты».
Николай перебил их: «Господа, прошу не забывать: благодаря мне вы так развернулись».
Все засмеялись и решили взяться всерьёз за десерт. Вечер обещал быть милым.

134.
Хайдеггер с Буниным как-то сидели на Елисейских полях, играли в шахматы и обсуждали свои ощущения от происходящего.
Они прям так громко поливали друг друга.
Прохожий, услышавший их разговор, воскликнул: «Я в ах..е! »
«Вот, коллега, – сказал философ писателю, указывая на удаляющуюся фигуру, так и рождаются определения, отражающие действительность актуально».

135.
В думе разбирали творчество Чуковского.
Боярин, отвечавший за образование, говорил, что приходят жалобы, например, из китежградского горсовета о том, что невозможно продвигать среди детей консервативные ценности, когда они читают про то, что «из маминой из спальни кривоногий … выбегает …» и т.д. Там прям ужас какой-то творится, непотребство.
Корней Иванович бубнил в ответ, что, мол, читать надо внимательно, а за фантазии чиновников он отвечать не может.
Дума решила сослать нерадивого писаку на Соловки. Там он, описывая быт поселенцев, написал про тараканов, которые угнетали весь народ, и даже насмехался над важными особами.
Ссылку продлили.
Наметили новое заседание.

136.
«Послушайте, – обратился Достоевский Федор Милайлович к бороде Салтыкова. – Я вот тут читал в Баден-Бадене в газетах, что решили нас запретить всех. Мы-де несём в себе пропаганду чего-то такого, что бояре себе точно и представить не могут.
Ну, я понимаю Набоков или Бунин. Причём за одно и то же одному дали Нобелевскую, а другому прям специально нет».
«Вкусовщина. Ну что тебе сказать, мой дорогой, – отвечал ему Михаил Евграфович. – Ты бы поменьше играл, бесы бы реже снились и старуха не приходила бы так часто за процентами.
А что касается дьяков думских, то у них работа такая – чем ещё отвлекать народ? Мы цель безопасная. Писатели. Да ещё и мертвые. Идеальный случай. Наливай да пей».
«А что, осталось ещё чего?» – спросил спросонок Шолохов, но ему не ответили. «Пренебрегают,» – решил он.
Все мирно спали на своих кладбищах.
Классика или классики.

137.
«Все спишь?» – спросил Пётр Алексеевич князя Меньшикова, войдя в его покои во дворце на берегу Невы вокруг непролазной грязи.
«Мин херц!» – вскричал перепуганный друг, только что разбуженный слугами и пытающийся натянуть парик.
«Да брось ты эти церемонии! – с досадой сказал царь, – что я тебя без парика не видел что ли?»
И заржал (в сказках цари всегда ржут, не то что в обычной жизни). «Вот ты все валяешься, дворец построил, губернатор северной столицы. А надо смыслами заниматься, – продолжил он, развалившись за хозяйским столом. – Смыслами. Народ не знает, для чего мы корячимся. Окно рубим в Европу эту. Все уже замахались стараться. А они у тебя тут не вкуривают ни черта, кроме табаку, который ты им продаёшь вдесятеро дороже, чем берёшь у голландцев. Не спорь, я узнавал».
«Ваше величество, – решился перебить Меньшиков, натянувший наконец парик, – обижаете, мы думаем и кое-что уже пробуем. Во-первых, утренние молитвы за ваше здоровье и процветание земли ввели. Перед началом работы и занятий. Во-вторых, учебник я заказал исторический, – британцам, правда, своих нет – где доказано будет, что именно мы есть наследники всего что ни на есть истинного на земле и правы всегда и во всем.
Британцы обещали за три месяца закончить».
«Да ладно, Сашка, – сказал царь, – это я тебя потроллить хотел, а ты, видишь какой, всегда готов, прям как пионер».
«Пионер,.. – повторил князь, - пионеры, это ведь мысль. Всегда готовы! Надо додумать потом. Ладно, может получится».
И повёл царя Петра Алексеевича завтракать.
Очень они любили это дело.

138.
Стремительный разъезд служивого народа из Московии всерьёз обеспокоил Двор. Они, дворовые, решили как-то это обсудить и собрались на заимке у одного любителя бани и пельменей.
«Эдак, если будут отъезжать, так скоро и бояре побегут,» – начал один.
«Да ладно тебе, Степан Аркадьевич! – перебил его другой. – Куда они денутся, как отмываться будут от говна, которое мы на них выльем? Да ладно мы, можно подумать – половцы с печенегами про нас не знают ничего,» – и засмеялся.
Третий, вертлявый такой, высказал соображение, что, может быть, сейчас самое время поддувало прикрыть и фитилёк прикрутить. А то больно мы раздухалились – закончил он и открыл дверь в парную.
Оттуда шибануло здоровым паром, как знатной доморощенной философией.
Все загалдели, и в том смысле в основном, что Двор надо как-то спасать. И им, дворовым людям, спасаться.
Промелькнуло общее понимание о взаимосвязи будущего Двора и их самих.
«Договариваться ведь пробовали, – подал кто-то голос из глубины стола, – дак не хочет никто договариваться. Хотят нам обратно ярлык всучить и на гораздо худших условиях, чем было».
«А что тогда мы полезли?» – подумали многие в этой бане.
«Так кто же знал, что так лезть будем,» – ответили они сами себе.
Запутали нас, обманули.
Градус бани быстро рос.

139.
Бояре не знали, как быть. Думские дьяки их совершенно запутали.
4 ноября выкатили резолюцию о праздновании Минина и Пожарского, восшествие на Москву, а потом прислали бумагу, пришедшую из мавзолея, с резолюцией праздновать 7 ноября революцию октябрьскую.
В результате все переругались. Одни недовольны, что Ленин требует праздновать октябрьскую в ноябре, а другие против ставить напротив мавзолея памятник Минину и Пожарскому, глядящим вдаль.
Нашедшийся в думе любитель кинематографа требовал увековечить память Чапаева по случаю вышедшего 5 ноября одноименного фильма про Анку-пулемётчицу.
Прения прервал старший боярин, предложивший подавать прошения насчёт памятных исторических дат в виде пентабазисныхграмм.
Все сразу успокоились и полезли в гугл выяснять, что же это такое предложил им руководитель.
После чего разошлись, кутаясь в шубы.