135.
В думе разбирали творчество Чуковского.
Боярин, отвечавший за образование, говорил, что приходят жалобы, например, из китежградского горсовета о том, что невозможно продвигать среди детей консервативные ценности, когда они читают про то, что «из маминой из спальни кривоногий … выбегает …» и т.д. Там прям ужас какой-то творится, непотребство.
Корней Иванович бубнил в ответ, что, мол, читать надо внимательно, а за фантазии чиновников он отвечать не может.
Дума решила сослать нерадивого писаку на Соловки. Там он, описывая быт поселенцев, написал про тараканов, которые угнетали весь народ, и даже насмехался над важными особами.
Ссылку продлили.
Наметили новое заседание.

136.
«Послушайте, – обратился Достоевский Федор Милайлович к бороде Салтыкова. – Я вот тут читал в Баден-Бадене в газетах, что решили нас запретить всех. Мы-де несём в себе пропаганду чего-то такого, что бояре себе точно и представить не могут.
Ну, я понимаю Набоков или Бунин. Причём за одно и то же одному дали Нобелевскую, а другому прям специально нет».
«Вкусовщина. Ну что тебе сказать, мой дорогой, – отвечал ему Михаил Евграфович. – Ты бы поменьше играл, бесы бы реже снились и старуха не приходила бы так часто за процентами.
А что касается дьяков думских, то у них работа такая – чем ещё отвлекать народ? Мы цель безопасная. Писатели. Да ещё и мертвые. Идеальный случай. Наливай да пей».
«А что, осталось ещё чего?» – спросил спросонок Шолохов, но ему не ответили. «Пренебрегают,» – решил он.
Все мирно спали на своих кладбищах.
Классика или классики.

137.
«Все спишь?» – спросил Пётр Алексеевич князя Меньшикова, войдя в его покои во дворце на берегу Невы вокруг непролазной грязи.
«Мин херц!» – вскричал перепуганный друг, только что разбуженный слугами и пытающийся натянуть парик.
«Да брось ты эти церемонии! – с досадой сказал царь, – что я тебя без парика не видел что ли?»
И заржал (в сказках цари всегда ржут, не то что в обычной жизни). «Вот ты все валяешься, дворец построил, губернатор северной столицы. А надо смыслами заниматься, – продолжил он, развалившись за хозяйским столом. – Смыслами. Народ не знает, для чего мы корячимся. Окно рубим в Европу эту. Все уже замахались стараться. А они у тебя тут не вкуривают ни черта, кроме табаку, который ты им продаёшь вдесятеро дороже, чем берёшь у голландцев. Не спорь, я узнавал».
«Ваше величество, – решился перебить Меньшиков, натянувший наконец парик, – обижаете, мы думаем и кое-что уже пробуем. Во-первых, утренние молитвы за ваше здоровье и процветание земли ввели. Перед началом работы и занятий. Во-вторых, учебник я заказал исторический, – британцам, правда, своих нет – где доказано будет, что именно мы есть наследники всего что ни на есть истинного на земле и правы всегда и во всем.
Британцы обещали за три месяца закончить».
«Да ладно, Сашка, – сказал царь, – это я тебя потроллить хотел, а ты, видишь какой, всегда готов, прям как пионер».
«Пионер,.. – повторил князь, - пионеры, это ведь мысль. Всегда готовы! Надо додумать потом. Ладно, может получится».
И повёл царя Петра Алексеевича завтракать.
Очень они любили это дело.

138.
Стремительный разъезд служивого народа из Московии всерьёз обеспокоил Двор. Они, дворовые, решили как-то это обсудить и собрались на заимке у одного любителя бани и пельменей.
«Эдак, если будут отъезжать, так скоро и бояре побегут,» – начал один.
«Да ладно тебе, Степан Аркадьевич! – перебил его другой. – Куда они денутся, как отмываться будут от говна, которое мы на них выльем? Да ладно мы, можно подумать – половцы с печенегами про нас не знают ничего,» – и засмеялся.
Третий, вертлявый такой, высказал соображение, что, может быть, сейчас самое время поддувало прикрыть и фитилёк прикрутить. А то больно мы раздухалились – закончил он и открыл дверь в парную.
Оттуда шибануло здоровым паром, как знатной доморощенной философией.
Все загалдели, и в том смысле в основном, что Двор надо как-то спасать. И им, дворовым людям, спасаться.
Промелькнуло общее понимание о взаимосвязи будущего Двора и их самих.
«Договариваться ведь пробовали, – подал кто-то голос из глубины стола, – дак не хочет никто договариваться. Хотят нам обратно ярлык всучить и на гораздо худших условиях, чем было».
«А что тогда мы полезли?» – подумали многие в этой бане.
«Так кто же знал, что так лезть будем,» – ответили они сами себе.
Запутали нас, обманули.
Градус бани быстро рос.

139.
Бояре не знали, как быть. Думские дьяки их совершенно запутали.
4 ноября выкатили резолюцию о праздновании Минина и Пожарского, восшествие на Москву, а потом прислали бумагу, пришедшую из мавзолея, с резолюцией праздновать 7 ноября революцию октябрьскую.
В результате все переругались. Одни недовольны, что Ленин требует праздновать октябрьскую в ноябре, а другие против ставить напротив мавзолея памятник Минину и Пожарскому, глядящим вдаль.
Нашедшийся в думе любитель кинематографа требовал увековечить память Чапаева по случаю вышедшего 5 ноября одноименного фильма про Анку-пулемётчицу.
Прения прервал старший боярин, предложивший подавать прошения насчёт памятных исторических дат в виде пентабазисныхграмм.
Все сразу успокоились и полезли в гугл выяснять, что же это такое предложил им руководитель.
После чего разошлись, кутаясь в шубы.

140.
Сидели как-то енот с барсуком в кафе на Старой площади и пытались объяснить себе, как завтра медведю докладывать о продвижении духовных ценностей в лесные массы.
Енот говорит: «Надо пример какой-нибудь, чтобы звери поняли».
«Ну, давай скажем так, например, – сказал барсук, – что, если наши партнеры будут предлагать чуждую нам еду, мы все помрем, но есть не станем. Это и есть победа духа над телом».
Енот выслушал и говорит: «А как станем объяснять если спросят, почему свою еду нельзя есть, традиционную?»
«Скажем, что так как на всех ее не хватит, то если мы сплочённый лесной зверинец, значит, все и не будем есть».
«Круто!» – сказал енот и заказал себе ещё еды.
Барсук в это время что-то писал в айфоне, а потом посмотрел в окно и добавил: «Надо сказать, что мы медведя любим: даже если он нас съест – мы от этого не станем менее лояльны».

141.
Странники пошли на Красную к мавзолею, значит скоро праздники. Такая примета была у стрельцов Кремлевского полка. А родилась она раньше, когда ходили смотреть говорящую собачку к профессору Преображенскому. Всякие такие небылицы любил рассказывать детям один старый князь, живший по соседству с приютом.
Придёт, бывало, к ним, конфет принесёт и давай байки свои травить.
Особенно нравилось им про то, как он с Александром Невским , тоже князем, ездил на рыбалку, а потом они с этой рыбой наловленной новгородской отправились в Орду. На ярлык поменяли.
В этом месте пионеры всегда смеялись. Рыба - ярлык - орда. Смешно.
Ребята думали - вот везучие эти князья. Жизнь беззаботная, как у генералов. Песчаных карьеров.
Один из них фильм такой видел. Другим приютским пересказывал.
А князя всегда перед Новым годом вспоминали. Настоящий был педагог. говорили. Обещал театр построить.

142.
Все-таки не уставали в разные времена удивляться иноземцы, как правильно и удобно устроена боярская дума.
Проходят тысячелетия, а она по-прежнему так же хороша.
Инициатива, компетентность, рассудительность и ответственность бояр вошли в поговорки.
А сколько результативных проектов задумано и реализовано за это время!
И главная особенность этих усилий в том, что проигравших не бывает.
Это отмечают все.
Союз с хазарами в проекте Шелкового пути, союз с ордой по завоеванию Европы, союз с печенегами и половцами (в разное время) по совместной охране общих границ, союз с Константинополем по созданию Третьего Рима. Много славных дел – всех и не упомнишь.
Но летописи помнят все.
Именно из них черпают вдохновение следующие и следующие поколения бояр, прикасаясь к деяниям предков.
Только шубы остаются неизменными, ибо зимы по-прежнему холодные, хотя один дьяк уже закинул проект, как это исправить.
Не останавливается боярская мысль.

143.
Все таки прав был Евгений Онегин, когда говорил, что мало просто писать – надо дело делать.
Вот Ленин Владимир Ильич, рассказывая Бернарду Шоу про то, как же можно поменять уклад в аграрной стране, справедливо указывал, что это он в эмиграции просто писал, жонглируя цитатами Маркса и Каутского, а теперь все просто.
Теперь практика. Натравим, говорил он Бертрану Расселу, зачем-то приехавшему посмотреть на московских бояр в минуту перемен бедных крестьян на богатых, и переделывать ничего не надо – новое возникнет само.
Когда бояре коллективно смотрели этот ролик в ютубе, они прям были в восторге, как рассказывал другой очевидец этой сказки – Илон Маск.
Именно глядя на все это пиршество духа, задумал он перемены в твиттере.
Эх, как же хорошо, думал он, как это свободно и хорошо. Его даже Горький хвалил за такие мысли.
Ты, говорил, Илон, настоящий буревестник. Тебе бы пару крыльев. И все тогда бы пошло.
Но в целом и так хорошо, подумал Маск, отойдя от Максимовича подальше на всякий случай.

144.
Испокон веков известно, что система Московии основана греками, приславшими идеи, и усовершенствована проходившими мимо монголами, которые сначала помучились на моделях, но придумали, как продвигать, для чего брали на последипломное обучение детей из достойных семей, которые потом благополучно правили, вернувшись домой.
Вбирая все лучшее из управленческих практик и международного опыта, местная система (Система) эволюционировала в нечто универсальное, заменяющее собой для местного жителя все, что ему было нужно, и незаметно заменило все и в себе.
Теперь власть: государство, купцы, монахи, служивые стрельцы, писари, дьяки и даже, поговаривают, бояре - жили внутри одного большого хозяйства без входов и выходов.
Проезжавший как-то в этих местах Кант придумал "вещь в себе."
Именно поэтому теперь Иммануил самый цитируемый в мире автор Московии, как злословили раньше старики.
Но давно перестали, забыли по ходу, про что они это.
Если бы ещё научились это правильно продавать, то туризм в Московию побил бы все рекорды, ибо система превосходит известные в мире аналоги, а если чертежи начать продавать, то и экономика пойдёт в рост.
Жаль, что никто не знает, как именно существует этот самодостаточный механизм.
Возможно, теперь уже и не в себе.

145.
Как-то Глинка сидели с Чайковским на набережной Сены, смотрели на лебедей.
Пётр Ильич все время поглядывал на Глинку и думал: раскусил ли его уже коллега или нет. А был он вовсе не Чайковский, а аватар, используемый Дзержинским для наведения Михаила Как Его Там на мысли создать оперу "Жизнь за царя".
Об этом его неоднократно и настойчиво просило министерство образования для включения в школьную программу с целью демонстрации любви народа к Сталину.
Ну, прям утомили своими письмами и жалобами. Вот железный Феликс и сидит теперь у Клязьминского водохранилища с расконвоированным заклинателем духов Слонимским, играя в Чайковского с Глинкой.
Хотя, если честно, самому ему гораздо больше нравится Чехов - папа много ему о нем рассказывал.
Может, Чехов написал бы "Поднятую целину" - да и дело с концом.
Пошли бы просто рыбу ловить.
А Глинка в результате всех этих воздействий, говорили, потом сошёл с ума, уехал и ещё на паспортном контроле гримасничал и раздеваться пытался.

146.
Остап Бендер с Алешей Поповичем едут как-то по дну Большого каньона и продолжают бесконечную беседу.
Алёша интересуется, ну, если мы в натуре исторически не Рюриковичи, то кто мы, Ибрагимыч?
«А мы говорит – отвечает ему Бендер, – индейцы. Видишь, едем мы верхом, и в голове у тебя перья. Вылитый индеец. Мы просто оторвались от корней и теперь будем их искать. И побольше цинизма (с)».
Попович потрогал перья. Остап поправил галстук: «Давай, малыш, махнём на Ниагару, там, говорят, красиво и свежо».
И кони заржали.

147.
«Куда все время пропадает эта орда?» – думал Незнайка, идя по Луне. То есть она, то снова нет, то вот опять. Странно, что только теперь отсюда, издалека стала понятна Земля.
Шумеры, греки, римляне, арабы, англосаксы, Ленин и китайцы. И орда.
Всегда есть и никогда нет. Так когда-нибудь и у нас на Луне будет. Она будет.
Куда без неё и без Карлсона?

148.
Сидел как-то Набоков на балконе отеля, смотрел, как по набережной бежала собачка, озиралась на прохожих, останавливалась и бежала дальше.
«Вот так и мы одиноки, так и мы бежим неизвестно куда, зачем в поиске вечности,» – думал он, вдыхая свежесть женевского озёра и утреннего кофе.
А в Петербурге теперь, поди, зима. Метель. Санки. Красота.
"Но не примирюсь!» – в который раз подытожил он и пододвинул к себе пахнувший типографской краской оттиск романа какого-то «русского Саши», присланный издателем на рецензию.

149.
Земля все так же неистово плодоносила, и по лесам все так же бродили амурские тигры, зайцы из Тулы и белки из-под Калинина. Вот все цвело, а бояре – нет.
Были они теперь скучные и все время, озираясь, расспрашивали знакомых служивых о новостях из приказов.
Иные заезжих купцов пытались разговорить, но те ездили все реже и были замкнуты, неприветливы.
Один знакомый монах рассказывал всем желающим в питейном заведении у Тверской заставы, что, мол, ожидается великое сокращение системы и затронет оно в основном бояр. Вот они и приуныли.
Понимали, что что-то не так, а что точно не знали.
«Неизвестность, – говорил тот монах, глядя на дно бутылки, – самое страшное испытание для богатого человека,» – после этого рыгал.
«Принято решение,..» – говорил он и снова рыгал.
Но больше ничего не говорил и засыпал.
Его старались не беспокоить.

150.
Как то Менделеев читал лекцию в университете, и отклонился немного от темы, увидев среди слушателей директора музея.
«Так вот, – продолжил профессор, – у нас может быть только один имперец в стране советов – это царь-батюшка.
Остальные – говно.
Правда, есть ещё одна группа – идиоты, это те, кто считает, что они не говно. Не чувствуют запаха».
«А как насчёт водки?» – спросили с задних рядов.
«С водкой разберёмся!» – сказал лектор и продолжил про следующий элемент своей таблицы.
Их много накопилось у него. Элементов.

151.
Утром обычные разговоры с коллегами, как он вчера всю ночь пил с одним из орды и тот ему всю кладку рассказал.
Весь мир захвачен, но скоро будет пересдача и надо успеть.
«Пересдача чего?» – не понял самый смышленый в их деревне.
«Ярлыков, дурень!» – ответил ему тот, который рассказывал, опохмеляясь параллельно после вчерашнего.
«Я к нему заехал, хоть мы и не друзья. Но я ведь, знаете, со всеми дружу на всякий случай, хотя и натерпелся от некоторых».
«Да! – засмеялся третий. – Натерпелся он. Если только паленую где поставили от жадности или неуважения».
«А ну вас! – восстал из пепла похмелья рассказчик. – Пойду я лучше на сеновал досыпать, чем с вами, уродами, тут мудростью делиться».
«А кто ярлыки-то раздавать будет? Я думал, орда раздаёт их?» – спросил вслед второй.
«Я тоже так думал,– ответил рассказчик и потряс кудрявой головой. – Но, оказывается, они из уже готовыми получают из типографии».
«А что такое типография?» – спросил тот, который не умный.
«Да идите вы!» – сказал бухарик, взял акваланг с печи и хлопнул дверью в сердцах.
«Это он всегда с бодуна такой, – сказал второй, и все закивали, соглашаясь, – не понять, что мелет».

152.
«Ютуб – он нам не люб,// Ну, кто тебя придумал нам, ютуб.// Труба простая, ржавая труба,// Она милее нам стократ, труба,» – примерно так набрасывал черновик своего выступления на поэтическом вечере думский дьяк Терентий, отвечающий в приказе мультимедийном за мульти.
Бояре давно требовали перекрыть трубы, ведущие в мировую закулису, которая не принимала всей душой духовные переливания Московии.
Дума неоднократно указывала дьякам на недопустимость односторонних движений по трубе.
«Все должно быть взаимно! – кричали бояре. – Мы употребляем их потоки, пусть и они наши понюхают!»
В общем, решили сливать.
И вот дьяк готовился выступить в стихах, потешить, так сказать, публику, в шубах кутающуюся и дьяков недолюбливающую.
«Не люб ютуб, но наши трубы//Заменят полностью его// И потечет,..» – он не был поэтом, этот самый дьяк Терентий, но положение обязывало: « Смеркалось, мы копали, рыли,// Чтоб проложить свою трубу,// Но тут нам половцы подложили/// Свинью.»
Долго в приказе еще жгли лучины, создавая дьяку условия для работы. Ну а вдруг.

153.
Зря, конечно, Московия хочет быть как все другие. Все эти университеты, музеи, академии - от лукавого. У нас особый путь. Наше общество другое.
Оно не приемлет никакого напряжения со стороны власти. Оно хочет только одного: чтобы от него отстали.
Элита должна жить своей жизнью и не пытаться ничего навязывать подданным. И они, в свою очередь, ничего не требуют от своих хозяев.
Делайте, что хотите, говорят они, только о...битесь.
Вот так эти два одиночества и существуют друг напротив друга и никак не могут наглядеться сквозь пелену слез умиления один на другого.
"Вот так, Петька! - сказал Василий Иванович, закончив читать волшебную книгу времён, вот так".
"Да, дела!" - пробормотал Петька, как заворожённый, забыв, что ему давно пора бежать к Анке.
А то переметнется к другому. Пулемётчица.
"Ступай! - понял душевный порыв Чапаев. - А я ещё почитаю".

154.
«Сударь, а почему вам кажется, что недалек тот час, когда космические корабли будут бороздить просторы Вселенной?»- спросил один алкаш другого на пустоши Торжка за магазином.
«Дак, а как иначе? - ответил очнувшийся от мимолетных дум приятель. - У нас ведь другого выхода нет, здесь, согласитесь, уже совершенно невозможно оставаться. Только вперед, к новым планетам. Там нас не знают, там можно начать новую жизнь,- закончил он, озираясь по сторонам. – А что, закуски больше нет?»
«Нет! - грустно и обреченно отвечал ему спрашивавший. - Ничего у нас нет. Пошли, может, найдём кого сердобольного, разживемся чем-нибудь».
И они пошли по Млечному пути, туда, за трамвайное депо.

155.
«Лицемерие и пошлость, пошлость и лицемерие!» – шептал во сне Иван Ильин, безвестный трагик костромского крепостного театра.
Сны мучили артиста. Он жаждал воли и свободы. Он не хотел путать эти понятия. А они путали: эти помещики, эти упыри, эти безбожники. Они хотели наслаждений, а он метал бичевать пороки и открывать глаза на недостатки.
Очевидно, им было не по пути.
Но он был раб, а они были его хозяева.
И только сон возвращал ему его мечту – там он был тем, кем хотел, свободным и вольным.
Он мечтал об империи сна, где у всех сбываются все мечты и все счастливы.
Империя сна – что можно представить прекраснее?
И Иван неистово спал, спал, спал. За всех, за всех нас.