​​Лью в недра хлопьев молоко, готовлюсь завтракать, и солнце льётся из окна на стол, а рядом разверзается облава: бронемашины, конная полиция, автоматчики — всё это спущено с цепи на парк с бездомными мигрантами.

Птицы поют так сладко — всё же, лето. Воздух теплеет для прогулок, пляжей. В окне — реклама нового кафе. И вертолёты. Кружат над вопросом: зачем?

Зачем здесь бронированные машины? Зачем автоматические винтовки? Как это соотносится с кормящими уток пенсионерами, шалящими детьми, и спящими на траве голодранцами в шлёпках?

Облаву нужно понимать как манифест клыка и силы: демонстрацию власти, которая утверждает себя посредством устрашения — террора.

Являясь во всеоружии, государство сообщает, что готово на насилие — своё верховное право, первыми жертвами которого становятся самые уязвимые.

Нищий виновен в нищете. Зависимый — в зависимости. Беженец — в желании сбежать из невозможного дома.

Но куда тут сбегать? В метрополии, множащие невозможные дома? К тем, кто вооружает тех, кто делает дом невозможным?

"Общества нет". Но есть средства борьбы с ним. На лошадях. В бронемашинах. С автоматом. Действительный вопрос, однако, в молоке.

Молоко течёт на хлопья, как текло в завтраки советских граждан, встречающих обыкновенный понедельник — 29-го сентября 1941-го года. Позавтракав, одни киевляне шли на работу, другие — в "безопасное место", под надзором таких же людей с автоматом, и тоже, кстати, в парк — в "их" Бабий Яр...

Пугает в этом всём не автомат, не разбросанные костыли, и даже не крики бездомных, чья надежда на дом остаётся в конфискованной палатке, а течь молока. Нормальность дня. Возможность жить его спокойно.

Главное — не высовываться. Да и какой с этого толк? Что может предпринять голое тело против автомата? Обозвать его хозяина фашистом? Показать плакат, который говорит, что всё это скверно и жестоко?

Так возникает нравственный, ясно распознающий несправедливость раб. Раб, вписавший беспомощность в картину мира; в своё достоинство, основанное на способности если не изменить, то хотя бы видеть реальность — критично и "трезво": повиноваться в несогласии, возмущённо нешевелиться.

Так молоко течёт. Им набухают хлопья. Как набухает летний воздух Пиночетом. Абы не мечтами о лучшей жизни, которые, как сообщают нам бежавшие от тоталитаризма апологеты ментовщины, ведут в ГУЛАГ.

Тем, кто ещё не понял, что тут происходит, сообщаю: вот эта конница, и этот автомат, все звуки вертолётов и бронемашин, приехавших давить раздавленных — свобода. Плавает в молоке. Как аллигаторы вокруг новейших тюрем Флориды. Ещё как труп. Они, я слышал, тоже набухают.

@dadakinder – поддержать автора

Смерть дерётся за жизнь. И слово "мир" становится "войной". Договорняк Ужасного с Кошмарным пахнет кровью.

Думаю, всё, что у нас есть, друзья — это моменты красоты. Вспышки тепла. Эпизоды счастья. Как светляки, желанное случается на миг, и тут же гаснет, расшибаясь о положение оккупации — пляс вампиров и гробокопателей, в чьих царствах не хочется жить. И тем более умирать за эти царства не хочется. Как не хочется Родины. Победы. Нации. Хочется безродных рек и бесполых трав, какого-никакого стука клювов о деревья. Ещё ладоней. Взглядов. Рыб. Людей.

Счастье прячется в малом. Любовь ютится в тишине. Глядишь на птицу, и понимаешь, что вот сейчас жизнь очень даже не напрасна. Напрасной она становится тогда, когда в момент врывается свара, или, чего хуже, свора, распахивает пасть, и издаёт "патриотические" звуки смерти — отвлекает от самого главного чувства. Того, о котором я веду беседу с птицей, и которое возникает, когда трогаешь дельфина (он, кстати, резинистый).

Так и развиваю всосность. Она же — вгрызность. Порыв ввинтить себя в щепотку жизни, пока она горит в этой не пойманной щепотке.

Одну из таковых нашёл в романсе из фильма "Познавая белый свет" Муратовой: в нём настроение, будто через тебя летит голубая лента — вот, пусть летит и через вас:

Бегут наши дни, исчезая во тьме,
Ничто не вернёт их назад.
Но снова звучит, приближаясь ко мне,
Этот день, эта ночь, этот сад.
Из глубины выплывают звуки,
Тянется музыки светлая нить.
Вновь оживают забытые дни.
Далеко-далеко нас уносит весна,
Когда вдруг, в тишине,
Зазвучит из окна.

И снова живём мы в волшебной стране,
И светом наполнилась даль.
И вновь возвращается детство ко мне
Навсегда, навсегда, навсегда.
О, как прекрасно весны цветенье!
Тихо струится сияние дня.
Вновь раскрывается мир для меня
Далеко-далеко нас уносит весна,
Когда вдруг, в тишине,
Зазвучит из окна...

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Военный капитализм 21-го века: сгенерированная искусственным интеллектом женщина-of-color призывает потреблять товары израильского производства, чтобы помочь апартеидному государству финансировать танки, дроны, и прочие средства геноцидальной бомбардировки палестинских детей.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Касательно Волынской резни. Когда я работал в архивах с этой темой, меня потрясло не столько описание зверств, которые совершали коллаборанты, сколько их... аполитичность.

1

Кушая сюжеты, которые производят институты национальной памяти, мы имеем дело не с историей, а с карикатурным конспектом по её мотивам, который постоянно переписывается в угоду меняющихся конъюнктур. Его герои то и дело предстают в облике лирических упрощений: "борец за независимость" сражается с "краснопузыми нелюдями". За пафосом этого эпоса тянется шлейф из еврейских, польских, ромских и прочих трупов; целые выжженные деревни, где жили люди, — твои друзья и соседи, — не имевшие никакого отношения к "оккупантам", и убитые "за этнос".

Пишу это не для того, чтобы кого-то разоблачить, или ткнуть в больное место, а под впечатлением от документов, которые сообщают более сложную, нашу историю. Не всё в ней красиво и приятно знать, но всё в ней знать нужно — в том числе, для того, чтобы скелеты в наших шкафах не скрипели зубами, и не лезли из прошлого в настоящее.

2

В одном из томов встречаю молодого парня. Он не умеет ни читать, ни писать, и косит с батей сено в украинском селе. Приходят "немцы", и парень оказывается перед выбором: броситься на автоматы с косой, попасть в рабство вдали от дома, или... поохранять для немцев вот этот сарай с амуницией и продолжить жить в родном селе с батей. Так наш парень становится "коллаборантом".

Через некоторое время к нему в село заходят советские войска, и он снова должен выбирать: стрелять по "красным" или "гнать немецко-фашистскую гадину"? Так наш парень становится "красноармейцем".

Вскоре, однако, он понимает, что гнать он может только беса, и убегает с поля боя в лес. Здесь его встречают дулом партизаны ОУН. "Ты — красный, или наш?". Конечно, я — ваш! Так наш парень становится "борцом за независимость".

Докажи, что не красный! А как? А так: видишь двух красноармейцев? Либо они, либо ты... Вперёд!

Через 20 лет парень оказывается "буржуазным националистом" на скамье подсудимых, и получает либо лагеря, либо "вышку", а институт памяти — контент для рассказа о борьбе великого патриота за Украину.

3

Группа юных красноармейцев попадает в хату к юным бандеровцам. И тех, и других сюда направили их командиры — под прикрытием. В какой-то момент все собравшиеся понимают, что происходит. Но никто не хватается за ствол. Все юные. Всем страшно. Как собрались, так и разошлись.

Другая история: украинская деревня попадает в немецкую оккупацию. Люди с автоматами говорят селянам взять топоры. Зачем? "Деревья рубить на дрова". И вот селян ведут в лес рубить деревья. А там не деревья. Там твои соседи — поляки. Руби или зарубим. Не можешь? Копай могилы. Не можешь? Помоги выносить вещи из хат. Не можешь? Жги хаты.

Или вот: друг Михайло смотрит на польскую хату, и говорит: ишь какая повозка, с такой дело быстрее пойдёт, давай себе возьмём. А ты такой: та это же соседа моего Яцека повозка. А он: вот именно — Яцека! Почему у Яцека есть такая, а у тебя нет? Когда уже у украинца будет своя повозка на своей земле? Через неделю Яцек и его семья куда-то исчезают, Михайло и другие "борцы за независимость" едут по селу на новой повозке, а ты — делаешь вид, что не знаешь, куда делся Яцек, потому что не хочешь последовать за ним в лес.

4

В прочитанных мною архивах почти нет героев. Есть простые люди в непростых обстоятельствах. Некоторые из них совершили тяжёлые преступления и заслужили быть осуждёнными и наказанными. Но могу ли я утверждать, что вёл бы себя иначе, окажись я в их шкуре?

Работа с документами освобождает от псевдо-исторического пафоса о "нации" и "самоопределении", за которыми не редко скрывается дикий пахарь с большим топором и желанием иметь телегу получше...

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Мэр Львова отчитался об успехах:

"Холма Славы советского оккупационного периода во Львове больше не существует. Сегодня здесь завершили эксгумацию захоронений. Выявлено 355 останков. Всех вместе с агентом НКВД Кузнецовым и Путиным перезахоронят на Голосковском кладбище. Готовы обменять все эти останки на украинских защитников."

Объять разумом эту урбанистическую вандалистику не просто. Как и сдержать эмоции, которые вызывает некромагическое мышление, толкающее потомков погромщиков разрывать могилы тех, кто гнал их предков из города. Того же города, где те провозглашали независимость под гитлеровским стягом — стоя в лужах еврейской крови; по уши в предательстве, с которого из раза в раз начинается история тех, кто присвоил себе эпитет "украинского" и ограничил его палитру.

И правда — чем ещё заниматься во время войны, как не ковырять эти могилы и раны, теряя территории и людей? Как это унижение способствует единству? Как жить с теми, кто считает нормальным плясать на гробах предков, и кто знает, что ближнему будет больно от такого пляса, и всё равно решается плясать — совершает поступок, который ничего, кроме раздора не множит?

Такая политика памяти (а точнее — беспамятства) токсична, оскорбительна, и несправедлива по отношению к миллионам украинских граждан, которые освобождали свой дом от фашизма, и, в отличие от части галицкого прироста, вошли в историю победителями над одним из самых страшных зол.

Люди, способные отправлять друг друга не только на хуй, но и в космос — вот кто лежит там в земле. Это от их костей и памяти избавляются те, чьим историческим итогом является внешний долг и кофе на подносе польскому туристу. Не удивительно, что они сносят каменных исполинов, чей масштаб напоминает сносителям об их действительном масштабе.

Никто не подумал о чувствах доживающих свою нищую жизнь ветеранов, которых мы пренебрежительно зовём "совками"; о чувствах их детей и внуков — тоже ведь украинцев, — которым власть не оставила права даже на память с достоинством. Львовский мэр хайпанул. Батхёрт тех, кто не удался мамой, предсказуем. И как же радостно, что можно унижать вот так, не так ли?

Даже если проглотить этот вброс и связанную с ним горечь, забыть про все наши разницы в отношении к явлениям, событиям, фигурам — такие раскопки демонстрируют структурное бескультурье, и неуважение к тому, что никто и никогда в этих широтах не уважал — человека, и его право на личную идентичность: на свой особый взгляд, голос, нюанс.

Поэтому из этих широт все, кто может, тот валит — замерзает в карпатских горах и топится в Тисе, лишь бы не находиться в этой душегубке; валит в мир, который понимает, что "Путин — хуйло", но не понимает, сколько ещё нужно слить бабла в эту бездонную глотку. Глотку, которой все почему-то должны; которая за и 30 лет вливаний не научились уважать ни права человека, ни собственную Конституцию; которая умеет только запрещать, попрошайничать и приказывать волочь остатки молодёжи в бусик.

При этом, её элита продолжает кататься на дорогих иномарках, пока народ "декоммунизируется", донатит на "мавик", и умирает на фронте вместо коррупционеров, мажоров и неоколониальных прикормышей — за родину, которая ссала, ссыт и будет ссать в лицо своим же; за государство, которое откапывает мёртвых, и закапывает живых.

Это — политика стравливания и самоуничтожения, анти-украинская политика. Система, которая не видит в собственном народе спектр, и пытается загнать разнообразие в один на всех, тоталитарный нарратив; cистема, которая так обращается со своими людьми и историей... такая система обречена её повторять. Придёт день, когда её дети, воспитанные на презрительном отношении к прошлому, вынесут на помойку могилы тех, кто сегодня защищает их на фронте.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Я уже давно понял, что самой дерзкой украинской книгой является Конституция, не дающая покоя тем, кому закон не писан. Сегодня это всё равно что томик "оранжевой серии", будоражащий бабульку в метро обложками типа "ОТСОС".

Портал, который выплёвывает в нашу реальность мокрых чертей: от правых хипстеров из книжного магазина "Сенс" до новых вождей "национальной памяти", сообщающих, что выращенные на высокой немецкой культуре и христианской этике нацисты не идут ни в какое сравнение с "азиатчиной", выдал нового языкового омбудсмена — Елену Ивановскую.

Поскольку политическая карьера в Украине традиционно начинается с одиозных заявлений, в рамках которых новоиспечённый чиновник демонстрирует верность политике дискриминации, Ивановская тут же призвала "отменить особый статус русского языка" в Конституции, поскольку этот язык (а не такая болтовня чинуш) является "инструментом дестабилизации". "Конституционная модель языковой политики должна соответствовать реалиям войны".

Стоит ли удивляться, что люди, которые не уважают собственный закон, его не знают — в частности, те его положения, которые запрещают менять Конституцию во время военного положения. А запрещают они это, потому что умные люди, которые эту Конституцию писали, предусмотрели ситуацию, в которой такое желание может возникнуть, если к власти придут люди не очень умные.

И вот он этот день настал. Покоя не даёт десятая статья, которая гласит, что государственным языком в Украине является украинский, но государство, при этом, "гарантирует свободное развитие, использование и защиту русского и других языков...".

На этом положении закона рот стоило бы и закрыть. Но он не закрывался. В числе своих карьерных целей Ивановская называет "языковую реинтеграцию" жителей оккупированных территорий. Ну чтобы напомнить этим самым жителям о перспективе, которая их ждала, если бы у притязания на реинтеграцию потерянных территорий была бы перспектива.

Благо, мир не сводится к местам, где ивановские лезут тебе в рот и память, копаются в могилах, борются с лингвистическими феноменами и культурными особенностями индивидов, требуя единомыслия. Ни оккупация, ни де-оккупация таких и с такими не предвещает ни прав, ни свобод. Чем скорее жабы доебут гадюк, а гадюки жаб, тем скорее украинец вздохнёт с облегчением.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Кто же победит в этой схватке: оппозиционная национал-олигархия, колониальные грантососы или коррумпированный комедиант, мечтающий избавиться от продавца конфет и мэра-боксёра, чтобы установить свою автократию под шумок войны? Известно кто — империя.

Час "гражданского общества" пробил. "Не лохи", которые снова вышли на Майдан "по зову сердца" (которое не звало их в ответ на человеческое сафари, единый марафон, закрытые границы, и дискриминацию соотечественников), так и не поняли, что либеруха кончилась. Демократы, потерпевшие поражение на американских выборах 2024 года, и те, кто кормился с их перепончатых рук — идут на дно, с которого поднимается фашистская волна.

Зачем трампистам креатура Демпартии НАБУ, которая лезла в дела их Дуче, если можно работать напрямую с полностью зависящим от тебя государством, и через него решать вопросы со своими редкоземельными и прочими активами?

Зачем НАБУ Европе? Чтобы поскорее интегрировать в себя проблему, которая мешает сытой демократической жизни, обеспеченной уральской нефтью? Дешёвая рабочая сила и фертильные матки повыезжали. Кого дожидаться Европе? Безногих героев в очередь за пособиями? Чем более коррумпированной будет эта страна, тем проще будет выражать обеспокоенность, и оправдывать сбои в поставках помощи.

Ирония судьбы в том, что администрация Зеленского, а точнее эта её строптивость — быть может, единственная уцелевшая в аппарате государства форма сна о незалежности: последняя битва местных князьков с нашествием глобальных вампиров. В этом есть что-то трогательное — будто наши элиты сами опьянели от своих патриотических перформансов над шкурным желанием "деколонизироваться" и единолично набивать свои щёки. Сегодня, в этот закатный час, они сражаются за свою пусть буржуазную, но агентность.

Нынешнюю ситуацию можно разыграть по-разному. Например, убрав "неудобного диктатора" Зеленского, и поставив на его место более сговорчивого администратора, который отпустит ряд упрямых вопросов, подпишет мирное соглашение, стабилизирует двойной вассалитет, и позволит "мировому сообществу" сосредоточиться на Юго-Восточной Азии. На пути этого, однако, может стать военная диктатура, и тогда мы будем не евроинтегрироваться, а израилизироваться. Иными словами, хуже борется с хуже за хуже...

Понимаете, нам же рассказали, что капитализм — это альтернатива "совку", ведущая через свободу рынка к личной, политической свободе. В действительности же оказалось, что капитализм может "освоить" практически любой строй: где-то он принимает форму приятной социал-демократии, а где-то — диктатуры банановых элит. При этом, приятность в одной точке земного шара, напрямую зависит от неприятностей в другой; и существования "банановых республик", за счёт которых просвещённые жители демократических метрополий могут позволить себе мирное небо и вкусный кофе — разговор над круассаном не о том, в каком бомбоубежище сегодня ночевать, а о чём-нибудь поинтереснее — например, о нашем жидком, "оппортунистическом", как и сама эпоха, гендере.

В светлое либеральное будущее текущего порядка я не верю. Допускаю, что новые политические формы будут рождаться в не-либеральной полемике — между национализмом, империализмом, либертарианством, левым популизмом и религиозным фундаментализмом. Ну и что тут любить? Ну и где в этом лес для прогулки с бобром?

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Не успели мы привыкнуть к “самому смертельному наркотику” — фентанилу (который в 50 раз сильнее героина, и только в США косит 70,000 душ в год), как тёмные химики выкатили на рынок ещё более прожорливого жнеца: карфентанил.

1

Карфентанил был синтезирован в 1970-х в рамках производства седативов для слонов, носорогов и буйволов. К потребителям наркотических веществ он попал только в 2010-х, когда его начали подмешивать, как фентанил, в другие вещества для усиления зависимости.

Карфентанил в 100 раз сильнее фентанила. Смертельная доза — 0.2 миллиграмма. Это меньше, чем крупинка соли.

Наркотик такой мощности не требует каравана грузовиков и самолётов. Кило карфентанила содержит 50 миллионов смертельных доз. Достаточно почтового конверта, чтобы затарить рынок впрок.

Благоприятный климат, аграрный опыт, поля и охраняющие их автоматчики тоже больше не нужны. Синтетические опиоиды может производить и химик-недоучка в гараже у родителей. Инструкции можно скачать из Сети. Прекурсоры часто легальны. Запрет на них обходится через модификацию формул.

Стоит ли говорить, что такая колоссальная мощность и относительная простота производства создают идеальные условия для катастрофы? Малейшая ошибка в дозировке, прокол в пакете, и всё...

2

Как это работает?

Жизнь человека стоит на двух китах: на боли и на удовольствии. Боль говорит: “Опасность! Держись от этого подальше”. Удовольствие говорит: “О, это приятно. Давай повторим”. Оба сообщения помогают соотноситься с реальностью и вести себя соответственно.

За гармонию в отношениях боли и удовольствия отвечают опиоидные рецепторы, регулирующие эти ощущения. Они могут подогнать удовольствие или выключить боль. Вот ты смеёшься, и тебе приятно. Боль отступает. Настроение улучшается. Это работают эндорфины — естественные опиоиды. Синтетические опиоиды, взламывают эти процессы натуральной регуляции боли-удовольствия.

3

Что происходит с человеком при первом приёме героина?

Симфония ощущений — интенсивность в каждом атоме тела. Боли больше нет. Тревоги больше нет. Есть только умиротворение, счастье, любовь, красота. Удовольствие заполняет твою сплошь. Ты в раю. И это — проблема.

Ты получил всё и сразу — достиг точки максимального удовольствия. Лучше не будет больше никогда. И даже ТАК не будет больше никогда. Отныне ты будешь помнить этот, первый и последний Суперкайф. Он будет преследовать тебя во снах. Ты будешь искать и пытаться вернуть ТО САМОЕ чувство. Снова хапать. Снова не дотягиваться до ТОГО неба, и повторять попытку, увеличивая дозу.

4

Всё вокруг стало серым. Всё, что тебе когда-то нравилось, теперь пресное и пустое. Хуже — все твои страхи и тревоги — всё это не просто вернулось, а усилилось и нарастает. Боль затапливает твоё тело. Охватывает мысли и конечности. Тебе плохо. Всё, что есть ты, и всё вокруг тебя — болит.

Ты не можешь усидеть на месте. Не можешь уснуть. В голове — только мрачные мысли. Ты дрожишь. Потеешь. Тебя крутит и ломает. Ты готов сделать всё, чтобы остановить этот бесконечный кошмар. Ты снова ширяешься и обнаруживаешь, что кайфа больше нет. Ничего нет.

Тебя находят в луже собственного говна, мочи и блевотины. Если, конечно, рядом не окажутся те, кто готов тебя выгрызать у вещества, пока ты будешь кричать, рыдать, и желать им (и себе) смерти...

5

Это был героин. 6 часов рая. Фентаниловый приход длится минуты. И отправляет не в рай, а в чёрную дыру вселенской немоты. Здесь нет ничего. Ни страха, ни боли, ни проблем, ни удовольствия. Но есть всё то, что наступает после рая. Только сильнее. И в разы зависимей.

Это наркотик не для наркомана. Это наркотик для барыг.

Важно беречь себя и не бросать зависимых в беде, не оставлять наедине с их зависимостью, её разжигателями и эксплуататорами.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Наблюдая, как грантовые комсомольцы воспроизводят майдановскую кричалку "кто не скачет — тот москаль" в качестве метамодерной отсылки к Событию, я понимаю, что "борцы с авторитаризмом" не являются борцами с дискриминацией. Как не является инклюзивной их апелляция к демократии, использующая язык ненависти — оскорбление по этническому принципу.

Такое символическое насилие создаёт напряжение между формой и субстанцией происходящего. Обнуляя претензию на демократические ценности, оно, тем не менее, вписано в жанр "демократического протеста". Этот жанр направляет нарратив и подталкивает опустить детали, которые замутняют фабулу — в частности, упоминание о лозунге, разжигающем этническую вражду с помощью уничижительной лексемы "москаль".

Протестующие "евроинтегрируются", требуя чуждого Европе единомыслия, и наказывая за отказ от него маркером отвергающего унижения: кто не делает X, тот не МЫ, тот — Враг.

Поскольку это тоталитарное требование, и язык ненависти, на котором оно выражается, не замечается западными медиа из геополитических соображений, активисты из рассадников "мягкой силы", воспринимают это как сигнал в пользу подобных риторик. И используют инвективы в качестве аффективного клея в мобилизирующем ритуале дифференциации "свой-чужой".

Так язык ненависти нормализуется в обществе, становится обыкновенным фольклором, без оглядки на его токсичность. По сути, не важно какая именно лексема используется в качестве оскорбления — легитимируется сам принцип, допустимость объявить того, кто чем-то отличается кем-то внешним, худшим, исключаемым.

Присутствие на протесте против коррупции придворного коррупционера Сергея Лещенко, отжигающего с "не лохами" на рейвах, пока "лохи" сгорают в окопах, протеста не вызывает. Как и площадное позирование главного собирателя донатов для ЗСУ Сергея Притулы с админами праворадикальных пабликов — в тот же вечер публикующих шуточки о том, что украинскому депутату Жану Беленюку (чей отец родом из Руанды, где и погиб во время гражданской войны, закончившейся геноцидом), пора валить в Африку за подписание закона против прозападных институций.

Показательно и то, что одной из "точек сборки" грантовольцев стал книжный магазин "Сенс", весь маркетинг и бренд-идентичность которого построены на русофобии — "крутости" стигматизации одного из этнических атрибутов своих соотечественников. В числе практик этого заведения — акции, направленные на сбор и уничтожение книг на русском языке. Это ещё однин пример магического мышления и символического насилия, в рамках которого книги (культурные объекты, результаты интеллектуального труда и носители знаний) превращаются в макулатуру (мусор). Причём даже не на основании своего содержания, а по принципу языка, на котором эти знания зафиксированы.

Исторически, подобные партсобрания "с чаем и хорошим настроением" кончают кровавой молофьей, и доказывают, что "демократические" фасады можно использовать в олигархических и неоколониальных интересах.

Что могут знать о правах человека "феминистки", скачущие под лозунг, который не уважает ни только эти права, но и саму человечность Другого?

Репрессивная эксклюзивность распространяется как на идеологический и классовый состав "демократического протеста", так и на спектр его повесток. Его нет — в смысле, спектра. Потому что такая "демократия" не предполагает разнообразия, и развернула свою организацию пёстрого единомыслия под конкретный инфоповод — наезд на НАБУ.

Из-за этой специфичности каждая картонка в руках пионера выглядит одинаково — как саморазоблачение. "Не лохи" цитируют бунтарские песни конформиста Жадана: с одной стороны, риторически сублимируют действие, которое не совершают ("прогрессивная молодёжь подожгла автозак"), с другой — задаются вопросом из той же песни: "сейчас разберёмся, кому принадлежит улица".

Улица, меж тем, принадлежит ТЦК, которые продолжают похищать тела украинских мужчин, избивать их (подчас до смерти), и бросать в окопы. Но это — не на часі "демократического протеста". Ни Жадан, ни собаки, на "прогресивна молодь" об этом не поют.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Засучив рукава, новая языковая омбудсменка Елена Ивановская взялась за работу, и хочет добиться в Украине полного запрета на исполнение песен на русском языке, безотносительно их содержания и гражданства исполнителя.

Увидим ли мы протест "гражданского общества" против дискриминации и нарушения десятой статьи Конституции, которая гарантирует свободное использование русского и других языков национальных меньшинств, или кормчий не давал отмашки бороться за европейские ценности в этом случае?

Ввиду политики нарушения прав человека, я убеждён, что русскоязычные украинцы не должны ни воевать за Украину, ни как-либо ещё помогать государству, которое нарушает их права. Пусть за всё это воюют люди с правильной формой челюсти.

Украина является жертвой военной агрессии Российской Федерации. Однако, эта жертва также является агрессором и угнетателем собственного населения. Победа этой системы означает победу такой политики: победу дискриминации, победу невозможности быть собой в родной стране — сохранять свою идентичность, свою память, свою культуру, своё достоинство.

О каком патриотизме может идти речь, если эта система не соблюдает собственный закон и ведёт войну со своими людьми (в частности, на основании этноса, который никто из нас не выбирал); называя язык наших матерей — языком собак, а память наших семей — памятью оккупантов; срывая звёзды с могил наших предков; уничтожая книги, мозаики, памятники культуры; допуская таблички на входе в заведения, сообщающие, что тем украинцам, чьим родным языком является русский, здесь не рады?

Запрет на песни за язык? Как эти люди вообще смеют заикаться про "совок"? Из-за такого "не совка", многие из нас были вынуждены покинуть родную страну, стать беженцами. Другие — помалкивают о политике нашего исключения. Третьи — открыто отрицают его факт, надеясь быть принятыми теми, для кого мы — не люди, а "кацапы", "москали", "ватники", "совкодрочеры".

Что должно случиться, чтобы мы перестали ждать от угнетателя признания реальности нашего угнетения, и начали бороться — не с Украиной, а за наши гражданские права?

Вот уже 20 лет мы слушаем песню про то, что дискриминация русскоязычного населения Украины является кремлёвским нарративом. Да, Кремль использует факт такой дискриминации в своих интересах. Однако, все эти законы, ограничения и заявления вводят и делают украинские политики — представители власти.

Обещания "гражданского общества" сдержать русофобов в тактическом партнёрстве против общего врага кончились триумфом их идей внутри самого "гражданского общества", которое является неоколониальным нормализатором политики ненависти — творцом картинки на экспорт: псевдо-демократического фасада, за которым скрывается шовинизм и ксенофобия.

Такой Украине не место в содружестве западных демократий. Пока это государство не продемонстрирует уважение к правам человека, и способность соблюдать свои же законы, уважать собственную Конституцию, — пока политики вроде Ивановской продолжат безнаказанно стигматизировать украинских граждан, — ни о каком вступлении Украины в ЕС и НАТО не может быть и речи.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

По мере накопления опыта взгляды меняются. Одним из таких изменившихся взглядов является для меня взгляд на язык. Язык вообще. Язык как феномен. Я больше не считаю его "просто инструментом" для выражения тех или иных предваряющих язык смыслов, которые он везёт, как грузовик помидоры.

Конечно, "помидоры" есть — в субъекте. Есть они и в языке, на котором тот говорит. Речь никогда не субъективна до конца. Каждое слово несёт в себе и свои, не связанные с субъектом и его ситуацией смыслы — сам культурный багаж языка, и всех, кто на нём говорил и говорит. Говорить поэтому можно только вместе. Даже когда мы говорим "от себя" или "сами с собой". Каждое слово — хор людей.

Это, однако, не значит, что во время говорения помидоры субъекта и помидоры языка просто складываются. Скорее сталкиваются, перемешиваются, и производят новые томаты, каких, может, и не было до этого ни в субъекте, ни в языке, на котором тот говорит; ну или же они — не те, которые предполагались в исходном намерении выразить конкретную мысль, чувство, опыт.

Отсюда следует не только то, что язык говорит нами, но и что через язык мы можем программировать себя и друг друга, настраивать восприятие и, следовательно, менять как отношения между собой, так и субъективный опыт объективного мира. Слова — это заклинания. Речь магична. Язык — это онтология.

Любые попытки ограничить или навязать язык, принудить человека к иной речи, противоположны практике уважения субъекта, его прав и свобод.

Говоря это, я не делаю исключения для языка ненависти, эффективная работа с которым требует не запретов, а образования и эмпатии, понимания возможностей и последствий языка, ответственного отношения к себе и ближнему.

Целевым является такое положение вещей, в которой субъект принимает решение отказаться от языка ненависти в пользу бережных и заботливых форм речи — не потому, что такой выбор навеян некоей формой палки, а из осознания, что пуля слова, куда бы ты ни целился своим оральным пистолетом, всегда прилетает обратно – в тебя.

Что касается родного языка, то те, кто пытается связать его с государствами и идеологиями, небезосновательно объявить родной язык историческим результатом определённой языковой политики, не понимают главного: более существенным для человека является не история и не статус родного языка, а то, что делает язык родным — его глубинная вписанность в субъектность индивида, его творение и понимание себя, его память, семью, и отношения с миром.

Всякий, кто пытается подавить родной язык субъекта государственным (в случае их несовпадения) требует от индивида принять идеологию, для которой высшей ценностью является не человек, а государство, нация и что угодно прочее над человеком. Такая репрессия не может быть демократичной и гуманной. Она, по существу, тоталитарна и жестока.

Часто эта жестокость носит реактивный характер — является ответом на другую жестокость, и находит в этой другой жестокости моральное оправдание для своей. Такое зеркало, однако, ведёт не к восстановлению справедливости, а к утверждению логики угнетения, которая обречена его воспроизводить, сохраняя положение несправедливости, и его симптоматику конфликта и невроза.

Не так страшно умереть (впрочем, лишь потому, что смерть невообразима), как не мочь сказать себя по-своему. Иметь субстанцию мысли и чувства — и не иметь средства, которое наилучшим образом её реализует. Чем уже сфера быта и права родного языка, тем меньше пространства для индивида и его разнообразия.

Не мочь говорить — всё равно, что не мочь быть. Запрет на речь является запретом на бытие. Политикой исключения. Репетицией геноцида.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал

Есть у меня плейлист “Сирены и русалки”, куда я заношу всех призрачных, как ветер, и журчащих женщин — песни разных эпох и географий: о главном.

Нарычавшись в пространстве интернет-сети, скушав глазом цветущее безобразие нашей нынешнести, я сажусь под эту плакучую иву, и слушаю голосистый ручей. В его водах имеются и русские песни.

"Покроется небо пылинками звёзд
И выгнутся ветви упруго
Тебя я услышу за тысячу вёрст
Мы эхо мы эхо
Мы долгое эхо друг друга"

И тут, вдруг, в этот трепет врывается каракуля — некая водружённая на пулемёт истории тётка, требующая запретить эти песни. Без оглядки на трепет; в корчах невежества, которое позволяет тёткам клокотать под ногами культуры.

"И мне до тебя где бы я ни была
Дотронуться сердцем не трудно
Опять нас любовь за собой позвала
Мы нежность мы нежность
Мы вечная нежность друг друга"

Да, это нужно срочно раздавить, как торт — от зависти за красоту его кремов. Чтобы эти песни, написанные на языке врага гражданами тоталитаризма, не бередили сиплый морок тех, чей главный навык — гадить.

"И даже в краю наползающей тьмы
За гранью смертельного круга
Я знаю с тобой не расстанемся мы
Мы память мы память
Мы звёздная память друг друга"

"А ты бы мог любить фашиста?" — спрашивает меня каверзная подруга. Ответ не требует и мига: да! Потому что любят не партбилеты, а тайну света в существе — жизнь, озарённую вместе.

В этом и заключается чудо: в способности любви ослеплять разум, освобождать от гнева, перешагивать через разность, делать тебя распахнутым для человека, безотносительно его несовершенств.

В любви всегда есть что-то имперское, а именно — её безбрежье: разливность и глотательность. Встречая француза, я встречаю Другого. Встречая россиянина, украинца или белоруса я встречаю себя.

Пишу об этом из лопнувшего терпения: нет больше сил читать новости о наскоках душнил на сады и крылья. Слушать и поддакивать их ядовитым галлюцинациям.

"Ты хоть раз ложился спать под сиреной?". Нет, не ложился. И именно поэтому не отупел от депривации сна и страха смерти. Мне не хочется бороться с каменными изваяниями, раскапывать могилы, и донимать подростков, как крип с кадыком, за то, что они слушают "неправильную" музыку.

Хочется, чтобы все эти дети сбегали от ТЦК друг в друга. Ещё лучше — вместе и прочь. Куда-подальше от политики обиженных и изнасилованных.

"Есть на далёкой планете
Город влюблённых людей.
Звёзды для них по-особому светят,
Небо для них голубей."

Я хватаюсь за истоптанное слово "любовь", потому что именно она находится в осаде, это против неё развязана война, это ей не находится места в железных лязгах настоящего. На нас будто бы наползает пузо, которое хочется назвать пресловутым. Шайба пупка давит узлом на горла птиц.

Как можно выносить такие песни на помойку? Сколько бесстрашия в простоте их посланий, которые, подобно семенам, ложатся в почву черепушки — дают образ, в который хочется верить, и который хочется жить:

"Белые стены над морем,
Белый покой и уют.
Люди не ссорятся,
Люди не спорят,
Люди друг другу поют."

"Ты там, и не понимаешь реальности тут". Нет, это кое-кто другой не понимает, как выглядит со стороны его свисающий набок язык; и что видят те, кто не сошёл с ума от повседневности, где нас втаптывают в зрелище поражения любви, её замещение долгом перед родиной и пустотой в яйце слова "нация".

Ходить строем — унизительно. Как и врать себе о себе и своём. Любить — значит позволить людям быть. А запретить стремится тот, кто ненавидит.

"Посидим, помолчим,
Все само пройдёт,
И растает гнев, и печаль уйдёт
Посидим, помолчим
Не нужны слова.
Виноваты мы, а любовь права."

Выхватывая из ветра осколки песен и невозможных слов, я пытаюсь сохранить "неуместное" — самое главное, желание желаний, какую-то правду себя и нас, которую у меня отнимают и выкорчёвывают — требуют забыть.

В конце концов, я готов остаться безмолвной вазой. Стоять на подоконнике, отражать пылание, и хранить в своём хрустальном теле воду из-под украденных войной цветов.

@dadakinder — поддержать — бустнуть канал