"Революция роз" случилась в Грузии в 2003 году. Через восемь лет, в 2011 году, улицы Тифлиса заполнили протестующие уже против Саакашвили, который, впрочем, жестко разогнал демонстрацию (с человеческими жертвами). Спустя еще восемь лет, в 2019 году, мы имеем удовольствие наблюдать за очередной серией грузинского карнавала.

Отличительной чертой политических систем бедных и неразвитых стран третьего мира, вроде бы стремящихся к демократии и благополучию, является некий цикл "революций достоинства", когда бедность и неоправдавшиеся надежды провоцируют политический кризис. Судя по всему, в Грузии он составляет примерно восемь лет. Это также значит, что бедность и третий мир - судьба Грузии в ее нынешнем виде. Это колесо, из которого белке выбраться невозможно, если только кто-то ее не вытащит. Но свою "великую историю и культуру" Грузия могла продать только России и ее восторженной интеллигенции, у европейцев и американцев несколько иной взгляд на историю и культуру третьесортных стран. Нынешняя "революция" может завершиться чем угодно. Это на самом деле не имеет большого значения, поскольку на второй день начнется обратный отсчет нового цикла.

Российские "либералы" дружно воюют за право грузин оскорблять Россию и русский народ: отметились практически все известные персонажи, от Шендеровича до Быкова. Взял слово "либерал" в кавычки, потому что никакими либералам эти господа, конечно, не являются, но их таковыми считают. Что определяет тяжелую, если не сказать трагическую, судьбу либеральных идей в России: у них нет более-менее вменяемых спикеров и фронтменов, ассоциация с которыми могла бы способствовать их распространению и популярности. По крайней мере, их не видно в публичном пространстве.

Общий смысл того, о чем пишут эти два дня Новая газета, Быков и компания, можно свести к одному тезису: в Грузии никогда не было русофобии, ее придумал Путин. Нет никаких "русские убирайтесь", "Россия оккупант", раскрашенных в цвета российского флага изображений свиней и депутата, что-то прокричавшего про свою суперспособность убивать русских (не Путина же). Интеллигенция во всякой стране призвана оставаться голосом национального достоинства и высокой культуры при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах. Но эти господа, которые считают себя интеллигенцией, занимаются размазыванием грузинских плевков по своим лицам и лицам своей аудитории. И грузины это прекрасно понимают, отсюда и самодовольное заявление их президента о том, что российские туристы должны по-прежнему приезжать в Грузию и тратить там деньги. Не "могут", а именно "должны". Это не оговорка и не хамство: она одним предложением выразила общее неуважение, которое в Грузии всегда испытывали и продолжают испытывать к России и русским. Такова специфика российско-грузинских отношений, в жертву которой вплоть до 2008 года стабильно приносилась Осетия. Август 2008 года был неким сбоем системы, вызванным сложившимися в мире и регионе обстоятельствами и долгим, практически двадцатилетним сопротивлением народа Южной Осетии грузинской агрессии: оно оказалось слишком долгим и слишком упорным, что также сыграло свою роль.

Пока Быковы, Тихоны Дзядко и иже с ними ставят себя в ущербное положение, признаваясь в любви к Грузии и проклиная придумавшего грузинскую русофобию Путина, в самой Грузии их прогрессивные коллеги смотрят на дело несколько иначе. Ставшая знаменитой благодаря перфомансу с плакатом Fuck Russia барышня по фамилии Касрадзе (местный бьюти-блогер и журналист): "На плакате было написано то, что я хочу сказать России. Многие спрашивали, что я думаю о России, Путине и его политике, и чем мне навредила Россия. Я удивлена подобной постановкой вопроса. Неужели так трудно понять, что президент страны всегда действует от имени государства? Во время войны нападает страна, а не отдельно президент. Оккупирует страна, а не президент". Абсолютно с ней согласен. Надеюсь, наши доморощенные члены секты "Грузия и грузинский народ ни в чем не виноваты, это все Жордания (Джугели, Гамсахурдия, Шеварднадзе, Саакашвили)" тоже прочитали ее интервью.

В лучшем для себя случае основная масса ингушей через какое-то время осознает, что Евкуров был далеко не самым плохим главой в истории их республики. В худшем - что все это время Евкуров выступал чуть ли не главным защитником отдельной ингушской автономии в составе РФ.
https://t.iss.one/abrekzaur/506?single

На фоне антироссийских митингов и ответной, пока достаточно мягкой российской реакции, национальная валюта Грузии просела до исторического минимума. Минэк страны считает падение лари временным, но если Россия решит выдержать какую-то жесткую линию, то статус-кво в грузинской экономике конечно изменится, она просядет.
https://www.rbc.ru/finances/25/06/2019/5d1218f09a7947d2bfa8d0b3

Оно действительно представляет собой шедевр потому, что буквально показывает механизм культурного взаимодействия христианства с дохристианскими культами осетин, результатом которого в значительной степени и является прекрасная осетинская традиция во всем своем многообразии. Каким образом христианство вобрало в себя культ "скифского Ареса", как он стал св.Георгием или Уастырджи? Для кемултинского информатора Тибилова, в отличие от многих современных осетин, этот вопрос не составлял никакой проблемы: перекрестился, и все дела. За этим бесхитростным на первый взгляд действом кроется многовековое культурное развитие, о котором написаны тома академических исследований.

https://t.iss.one/ossetiaFB/8767

Можно сколь угодно долго юродствовать про невозможность и ненужность образования на родном языке. Имеющие глаза увидят, имеющие уши услышат. Парень все предметы изучал на татарском.
https://t.iss.one/bezbuldyrabyz/5730

Перенос начала учебного года на севере Осетии с первого на четвертое сентября имеет колоссальное значение для осетинской национальной памяти и единства. Адекватно оценить его сейчас очень сложно из-за неопределенности будущего: никто не знает, каким оно будет. Пьер Нора, касаясь этого свойства будущего и его связи с настоящим, писал: “Над будущим нависла отныне абсолютная неопределённость. И эта неопределённость ставит перед настоящим - которое обладает небывалыми техническими возможностями сохранения - обязательство помнить. Мы не знаем, что нужно будет знать о нас самих нашим потомкам, чтобы разобраться в самих себе”. Человеку свойственно рассматривать время своей жизни как некую завершенность со своими устойчивыми атрибутами (место жительства, границы, социальные отношения, язык и так далее). На деле все течет, все изменяется, и каждое следующее поколение – всего лишь эпизод истории, в которую оно непременно вносит свой вклад. Аналогичным образом, национальная память не является чем-то статичным: мы все являемся свидетелями и участниками ее непрерывного формирования. С учетом наблюдаемой в Осетии среди молодого поколения “жажды памяти” и тяги к национальной культуре осетинская история XX века получит иное прочтение, и отношение к прошлому также изменится. Сама идея национальной памяти молода, ей еще предстоит пережить свое развитие и расцвет.

Точно так же может измениться и идея нации: в ее основу могут быть положены иные, отличные от сегодняшних, критерии, либо она вообще может быть вытеснена каким-то иным пониманием общности. Но сегодня и в обозримом будущем общая память имеет для национального единства такое же важное значение, как язык или происхождение. Была ли она в разделенной на юг и север Осетии до недавнего времени? И да, и нет. Много ли у осетин дней, равно отмечаемых во всей Осетии, за исключением религиозных праздников или дня осетинского языка? Много ли у нас “общих” дат? Ответ отрицательный, если исключить общие для российского пространства памятные дни. Очень правильно, что исправлять ситуацию начинают с Беслана: на юге Осетии начало учебного года уже перенесено специальным указом президента. Помимо стереотипа поведения, культуры и языка, условный осетин будущего будет отличаться памятью о Беслане. Забыть его будет невозможно хотя бы потому, что нужно будет объяснить ребенку, почему везде учебный год начинается первого сентября, а у нас на три дня позже. Не нужно затягивать, прошло уже пятнадцать лет.

По России-24 перехватил интересный репортаж про войну в Южной Осетии в августе 2008 года. Корреспондент поехал в Грузию и поговорил с участниками войны. Среди них и бывший командующий грузинскими войсками в ходе операции "чистое поле" Мамука Курашвили. Тот самый, который постфактум говорил, что, объявляя о начале военной операции против Южной Осетии, был контужен и потому очень импульсивен.

На вопрос об убийстве российских миротворцев в самом начале войны - а это был не бой, а бойня, потому что ребят просто расстреляли артиллерией с безопасного расстояния - Курашвили ответил, что его еще нужно доказать. То есть его как бы и не было. В ответ на вопрос о грузинском пулеметчике, с уханьем стрелявшим по пятиэтажкам на въезде в Цхинвал (возмездие его настигло без опозданий, не успел даже от телефона избавиться) Курашвили сказал, что ничего такого в расстреле жилого дома нет, потому что не факт ведь, что пулеметчик кого-то убил.

Ну ок.

В апреле этого года в Наро-Фоминске состоялось первенство России по борьбе среди юношей 2004-2006 годов рождения. В самой тяжелой весовой категории до 85кг победу одержал старшеклассник из Цхинвала Сослан Джагаев. В конце июня он должен был в составе сборной поехать на первенство Европы в Польше. Но не поехал. Польша отказала в предоставлении визы Джагаеву потому, что он родился в Цхинвале и проживает в Южной Осетии. Поздравляю грузинских и польских дипломатов с большим успехом, коим для них является мелкая пакость осетинскому школьнику. Это очередное проявление реального отношения Грузии к Осетии и осетинам, из которых они не выделяют даже детей.

По мотивам последнего материала на zilaxar.com перечитываю отдельные главы из книги социолога Георгия Дерлугьяна "Адепт Бурдье на Кавказе", в которой он с позиций мир-системного анализа рассматривает происходившие на Северном Кавказе в 90-е годы процессы. Под адептом Бурдье имеется в виду Юрий (Муса) Шанибов, один из лидеров адыгского национального движения начала 90-х, первый руководитель Конфедерации горских народов Кавказа. Чтение очень познавательное в силу способности Дерлугьяна находить за частным общее, за что ему можно простить некоторые неточности. Касаясь темы осетино-ингушского конфликта он, в частности, отметил его социальную составляющую, которую при анализе процессов на Кавказе часто приносят в жертву этническим факторам. Дерлугьян, находясь в Ингушетии, слушал выступление по ТВ местной учительницы:

"Относительно брака способом умыкания выступавшая по ингушскому телевидению учительница сформулировала убедительное заключение по данной социальной проблеме. Хотя умыкания случались и в прежние времена, как правило, они совершались с негласного согласия невесты и иногда даже родителей. Но новая волна похищений конца 1990-х гг. была прямым беззаконием и насилием. Корень проблемы, по мнению учительницы, заключался в растущем культурном и поведенческом разрыве между полами и поколениями. Многие девочки прилежно и хорошо учились в школе, приобретали городские манеры, желали бы продолжить образование и затем найти современную работу. Их едва ли привлекала традиционная патриархальная перспектива сделаться годам к восемнадцати многодетной матерью и молчаливой младшей домохозяйкой в подчинении у властной свекрови (которой, конечно, некогда пришлось самой пройти через все это).

Тем временем ни общественная среда, ни сверстники большинства горских парней не способствовали столь же прилежной учебе. Корпеть над учебниками и радовать педагогов, виделось им, как-то не по-джигитски. В итоге, молодые парни не знали ни рамок и ритуалов традиционного ухаживания, ни норм современного городского поведения (как, например, пригласить девушку потанцевать или подарить ей цветы), ни элементарной законности. Ингушская учительница завершила свое печальное выступление риторическим вопросом: “Что же нам теперь делать с целым поколением необразованных хамов?”

Объяснение ингушской учительницы совершенно согласуется с выводами из обширного опыта социологов, изучавших различные этнические гетто в США. Установка на образование и прививаемую им современную самодисциплину возникает среди мальчишек и удерживается только там, где вырисовывается жизненная перспектива стать кем-то значимым в результате приобретения подобного рода навыков и соответствующих видов символического капитала – врачом, адвокатом, инженером-конструктором, предпринимателем. Там, где такая перспектива едва ли видится, поскольку в окружении отсутствуют ролевые примеры взрослых мужчин, добившихся профессионального успеха, начинают действовать противоположные установки на молодеческую развязность, показное рискованное поведение и прочие статусные признаки подростковой “крутизны” – что известный афро-американский социолог Элайджа Андерсон назвал “кодексом улицы”.

Ингушетия была образована из сельских районов бывшей ЧИ АССР, и ингуши как в 90-е, так и сейчас остаются народом без своей городской культуры. Дерлугьян отчасти объясняет этим как ингушский невроз по Владикавказу, так и быструю радикализацию ингушей начиная с поздней перестройки: ее во многом определяли сельские руководители. Проблему отсутствия городской среды в Ингушетии хотели решить за счет Владикавказа. Городов в привычном нам понимании в Ингушетии нет и сейчас.

Аналогичное по смыслу замечание Дерлугьян сделал касательно Чечни, в которой городская среда Грозного стала стремительно деградировать после "чеченской революции", когда городские чеченцы оказались не востребованными потоком происходивших событий, и на первые роли выдвинулись люди совсем иного типа. В полунезависимой Чечне социолог впервые увидел, как на площади в Грозном приехавшие из сел люди исполняли зикр:

"Вскоре на противоположном краю площади начался митинг иного рода, куда и перетекла толпа. Разбитый автобус с патриотическими лозунгами, выведенными попросту тряпкой или пальцем на забрызганных густой грязью бортах, доставил на площадь шумную группу сельчан. Старцы в традиционных папахах, овчинных тулупах и высоких сапогах попытались разжечь окружающих на скандирование "Аллах-у акбар!" Разогревшись подобным образом, мужчины и женщины в одинаковых национальных костюмах (вероятно, позаимствованных из сценических гардеробов сельских дворцов культуры советских времен) встали в два отдельных круга и начали танец. Исполняли они не искрометную лезгинку, которая стала известной всему миру благодаря гастролям кавказских и казачьих фольклорных ансамблей. Это был зикр – энергичное притопывание и хлопание в ладоши ставшими в круг исполнителями – центральный элемент в молельном ритуале мистического суфийского движения Кадырийя. Необходимо отметить, что сельчане прекрасно осознавали свою телегеничность и держались поближе к камерам. Журналисты также оживились и стали снимать зикристов, которые, в свою очередь, стали еще более энергично выкрикивать патриотические и религиозные лозунги и притопывать с большей силой, приглашая в круг молодежь. Некоторые из зрителей присоединились к ритуалу.

Стоявший рядом с нами среди зрителей обыкновенно одетый чеченец средних лет признал во мне неместного и с горечью прокомментировал: "А ведь это был вполне культурный современный город… Но нас захлестнула деревня, и теперь иностранцы приезжают сюда как будто в зоопарк. Все это начал Дудаев. До него даже в селах зикр никогда не исполнялся на площадях, а только дома или где-то подальше от чужих глаз". Многие ведущие участники чеченской революции 1991 г. позднее подтвердили мне, что зикр стал исполняться на митингах лишь после возвращения в Чечню генерала Дудаева, ранее, напомню, командовавшего авиабазой в Эстонии".

Небольшое, но важное уточнение: речь не о деградации городской культуры в Ингушетии, а об ее отсутствии. Фантазии про "ингушский" Владикавказ, в котором уже в конце 19-начале 20 века городским головой был осетин Баев, и с которым связано развитие осетинской культуры, никому за пределами Ингушетии не интересны. Ингушей с ним исторически ничего не связывает, кроме пары лет нахождения советских ингушских органов власти в городе по характерной причине: в самой Ингушетии для них просто не было подходящих зданий. Ингуши и сегодня в значительной степени остаются сельской нацией, и я не считаю эту характеристику сугубо отрицательной или уничижительной.
https://t.iss.one/ossetiaFB/8933

Сила и влияние Чечни, что бы под ними ни подразумевалось, - дело хорошее, но прямым следствием победы чеченской деревни над городом не являются. Она, эта победа, сама является следствием войны, и тут возникает вопрос: кто-нибудь готов заплатить за "ренессанс" на российские деньги цену, которую заплатили чеченцы? Аналогичный вопрос у меня всегда возникает к тем, кто с плохо скрываемыми раздражением рассуждает о Южной Осетии: их там меньше одного района в среднем российском городе, но Россия признала их государственность. Да, признала, но кто-нибудь готов заплатить цену, которую заплатили за свой суверенитет осетины? Люди быстро забывают. Если вопрос о Чечне был не риторическим, а адресовался непосредственно мне, то нет, я бы не хотел, чтоб в Осетии когда-нибудь было так, как в Чечне сегодня.

Специально оговорился, что не считаю "сельскость" чем-то сугубо отрицательным, и демография является тому одной из главных причин. То, что осетины - наиболее урбанизированный этнос на Северном Кавказе, не хорошо и не плохо. Это данность, которая создает определенные угрозы и открывает определенные возможности. Именно так к ней нужно относиться и ни в коем случае не оправдывать слабость или неспособность что-то сделать "городской культурой" или "уровнем развития": по нормальным стандартам он не очень-то и высок. Между городом и селом как двумя сущностями есть много промежуточных стадий, и мир также окрашен в более чем два противоположных цвета. Не нужно впадать в крайности подобно бедным людям, закатывающим глаза при виде молодых бородатых осетин и живущим в двухмерном пространстве, где альтернативой стрип-клубам является только доморощенный аналог Талибана.

https://t.iss.one/Chreba_Birzha/423

Наиболее примечательный факт в истории с нецензурной бранью грузинского журналиста в адрес Путина состоит в том, что он читал текст с бумажки. Казалось бы, для того, чтобы обругать человека матом, много ума не требуется. Но у журналиста была миссия, и потому он читал заранее подготовленный текст с четкой последовательностью обсценных терминов. Продуктивнее всего рассматривать эту грузинскую эскападу именно с точки зрения языка и политической культуры. Зачем журналист матерился в прямом эфире одного из ведущих телеканалов Грузии?

У истории несколько контуров. Наиболее очевидный – внутренний. Владельцы телеканала замкнуты на наиболее антироссийскую часть грузинских элит, пытающихся оборвать с Россией все связи. Оскорбление президента России в таком контексте – практически беспроигрышный ход, и он уже дал свои результаты: высокопоставленные российские чиновники говорят даже о блокировании денежных переводов из России в Грузию. Отсюда можно перейти к внешнему и наиболее важному контуру случившегося. Нарратив с грубой, обсценной лексикой в адрес Путина был сначала обкатан на Украине. Знаменитый рефрен из песни на украинский дискурс был тщательно исследован. Одни говорили, что он был видом карнавала, дабы представить врага в лице Путина не влиятельным и сильным, а смешным. Другие резонно отмечали, что подобные выпады преследовали цель сублимации реального страха перед Россией и Путиным через смех. Третьи утверждали, что украинский мем на уровне языка обесценивает текущую реальность, которую украинцы хотели бы изменить, но не могут.

Тот же нарратив мы видим в Грузии, и выступление журналиста было рассчитано больше на внешнюю публику. С самого начала нынешнего грузинского кризиса митингующие использовали агитационный материал с грубой нецензурной лексикой, но до поры на это не обращали внимания. Случившееся пару дней назад – очевидный позор для грузинского государства, до такого нельзя опускаться ни при каких обстоятельствах, тем более на Кавказе. В то же время, это важный сдвиг в политических практиках Грузии: отныне в этой стране и с этой страной можно делать все. Мат в прямом эфире - некий психологически важный барьер, который в более-менее нормальных и уважающих себя социумах переходить нельзя. Символично, что рамки дозволенного были снесены через язык: современный американский дискурс лингвоцентричен и в крайних своих проявлениях приравнивает язык к мышлению. Грузию в таком контексте можно считать экспериментальной площадкой, на которой ставят интересный и вместе с тем унизительный для самих грузин политико-языковой опыт. В случае крупного регионального конфликта, который очень возможен, Грузия пойдет в расход среди первых, потому что, как показывает последний скандал, американцы не относятся к ней как к партнеру. Страна представляет собой то, что по-английски называется playground.

Евгений Примаков, депутат Госдумы и внук Евгения Примакова, написал лонгрид про отношения России и Грузии. Лонгрид несколько сумбурный и с явной симпатией к грузинской стороне, но с правильно заданным вопросом: “Что же мы (то есть Россия) ждем от Грузии”. Ответа на него Примаков, к сожалению, не дал. То, что России нужен дружелюбный сосед, который не станет расположенной на стратегически важной территории площадкой для антироссийской деятельности, понятно. Но как этого добиться? Примаков пишет, что Россия должна использовать реакцию грузинского политического класса на выпад журналиста Рустави-2, выступив в роли воспитателя: “ Нам никогда не удастся самим привести в порядок грузинское общество и самим найти для него лекарство от инфантилизма русофобии и поиска простых решений. Но мы создаём условия для выздоровления, мы помогаем выработать вот этот условный рефлекс в политической элите”. Если проще: “Сейчас мы увидели здравую реакцию. Нам нужно поставить санкции на паузу. Хорошее поведение нужно поощрять. В этом и смысл”.

Проблема с подходом Примакова в том, что он не учитывает жизненных реалий и алогичен. И он сам это косвенно и незаметно для себя признает, когда пишет, что до сей поры всякий условно пророссийский политик Грузии оказывался на обочине и терял голоса на выборах, и указывает причину: дескать, у адекватного молчаливого большинства в Грузии нет эффективного политического представительства. Это классическая подмена причины и следствия. Условно пророссийские политики ничего не могут сделать в Грузии именно потому, что никакого адекватного молчаливого большинства в стране нет, а не наоборот. Что стало видимым результатом последнего грузинского кризиса? Один из богатейших граждан страны объявил о создании новой политической силы, которая будет работать на укрепление прозападного курса Грузии.

Из интересного в лонгриде можно выделить еще и прямое указание на то, что наиболее благоприятным вариантом для той части российской элиты, мнение которой озвучивает Примаков, был бы формат Конфедерации Грузии с Абхазией и Южной Осетией. Именно его, по сути, все время до 26 августа 2008 года и пытался протолкнуть МИД России. И легкое сожаление по поводу принятого тогда руководством России решения: “Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии. Что сделано, то сделано. Такие вещи нельзя "отозвать". Мы сдали козыри в сложной игре – когда могли продолжать игру или торг, кому что нравится. При этом утрата этих территорий для Грузии – тяжелейшая травма и национальное унижение, с которым не справятся ещё многие поколения грузин”.

Что касается главного вопроса лонгрида, то российская сторона, подозреваю, будет и дальше множить сущности без необходимости. Примаков пишет, что без сильного сюзерена Грузия существовать не может. В развернутом виде этот тезис прекрасно обоснован Андреем Епифанцевым в работе о политической модели выживания Грузии. Сейчас внешним гарантом существования грузинской государственности являются американцы. Государственность эта в нынешнем виде привнесена в Грузию Россией, но времена, когда солнце для грузин вставало на севере, давно в прошлом. В обозримом будущем Россия сюзереном Грузии не станет, слишком неравны силы с США. Соответственно, и предотвратить превращение Грузии в антироссийский playground Россия скорее всего не сможет. Никакого смысла в существовании единого грузинского государства в его нынешнем виде для России на самом деле нет.

https://www.vesti.ru/doc.html?id=3166539

Изучение траекторий постсоветского развития политических структур республик Северного Кавказа является весьма полезным занятием, поскольку позволяет рассмотреть прошлое региона и оценить перспективы его развития в более широкой перспективе. Так, причиной чеченской трагедии 90-х годов с позиций системного анализа Дерлугьян считает вакуум, слишком надолго установившийся в Чечне после распада СССР. Советские управленческие структуры рухнули, а заменить их чем-нибудь более-менее эффективным у чеченцев не получилось: "Трагическая история постсоветской Чечни подводит нас к мысли, что случился худший из всех возможных исходов – революционные потрясения не привели к возникновению нового режима власти какого угодно характера".

Ингушетия была отпущена в свободное плавание без больших сожалений. Три сельских района бывшей ЧИ АССР никакого интереса для новой независимой Чечни не представляли (четвертый район нынешней Ингушетии, Джейрахский, был образован в ней в 1993 году), да и возиться с включением ингушей во властные структуры чеченского национального государства никто не собирался. Ингуши, в свою очередь, не собирались становиться в нем национальным меньшинством. Отделение ингушских районов вряд ли можно рассматривать даже как косвенную причину дальнейшего углубления кризиса в Чечне. Если кто-то в последней и испытывал легкие сомнения касательно целесообразности разделения бывшей ЧИ АССР на две неравные части, то их наверняка развеяла неудачная попытка силового захвата Пригородного района Осетии со стороны новорожденной ингушской республики.

По-настоящему системной проблемой Чечни стало то, что еще до первой войны анархия и беззаконие в республике привели к оттоку образованного и квалифицированного населения: "Одностороннее объявление независимости Чечни привело к исходу не только русских специалистов, но и почти всей чеченской технической и управленческой элиты. Уже в 1992–1993 гг., еще до российского военного вторжения и войны, насчитывалось 200 тысяч горожан, бежавших от беззакония. В то же самое время численность официально зарегистрированных в Москве чеченцев подскочила с 3 до более чем 90 тысяч человек. В большинстве своем это были те самые специалисты-бюджетники, которым из-за отмирания бюджетного сектора в Чечне оставалось искать заработков где-то в России. Их исход физически убрал из дудаевской Чечни практически всех претендентов на политическую власть – кроме тех, кто смог и вскоре привык прокладывать себе путь оружием". Здесь, наверно, и кроется принципиальная разница между Чечней и Южной Осетией с Абхазией, которые худо-бедно, но обеспечили стабильное функционирование государственного аппарата и силовых органов. Символично, что первыми президентами обеих республик были представители национальной интеллигенции, ученые Людвиг Чибиров и Владислав Ардзинба.

Уничтожение старых структур власти по известной (и условной, как и все классификации) схеме Артура Стинчкомба в конечном итоге приводит к возникновению одного из шести политических режимов: консервативному авторитарному восстановлению (практически весь Северный Кавказ и большинство постсоветских стран), независимости, оккупации, тоталитаризму, демократии или дроблению власти на личные уделы и вотчины, что в западной политологии обозначается латиноамериканским словечком каудильизм. Ни один из них в Чечне 90-х не состоялся: "Чечня после 1991 года двигалась во всех вышеуказанных направлениях, и ни в одном из них не дошла до конца".

Для тоталитаризма или демократии не было квалифицированной бюрократии и управляемых силовых структур, в которых оба режима по-своему нуждаются: "Без дисциплинированного и привилегированного корпуса полиции и чиновничества не состоится подлинной диктатуры, но то, что возникнет в остатке, не сможет стать и эффективной демократией. Возникнет, скорее всего, то, что и возникло в дудаевской Ичкерии – фрагментарная вооруженная анархия". Независимость не состоялась из-за отсутствия международного признания и неспособности Дудаева или кого-нибудь еще создать в Чечне политическую структуру, способную принудить все группы влияния к исполнению договоренностей. Россия, в свою очередь, не смогла создать в Чечне вменяемую пророссийскую администрацию. Чем закончились попытки подавить чеченскую анархию силой, мы прекрасно знаем.

Интересно, что нынешний чеченский статус-кво, по мнению Дерлугьяна, близок к шестому из возможных исходов революций: "В конечном итоге Масхадова убрали, освободив площадку для далеко превзошедшего ожидания наследника своего отца Рамзана Кадырова и его уже совершенно неполитических противников. По теоретической схеме Стинчкомба, прошел, наконец, последний из вариантов – неинституционализированная, целиком личная власть с опорой на практически частную военную дружину, или каудильизм". Есть, впрочем, один важный нюанс: "Стинчкомб замечает под конец, что каудильизм (или, с более восточным оттенком, султанизм) в структурных основаниях настолько нестабилен, что едва ли его можно считать надежным и окончательным завершением революций".

Российская общественная мысль на протяжении большей части 20 века находилась под подавляющим влиянием теории о классовой борьбе. Не то что бы Маркс был кругом неправ, но стремление объяснить все происходящее конфликтом между классами и рассматривать их как основные групповые субъекты истории – большое упрощение. После развала Союза и национального строительства на постсоветском пространстве стали преобладать различные теории национализма, и в качестве субъекта истории класс был радикально сменен нацией. Этот процесс далек от завершения, поскольку мы живем в эпоху национальных государств.

В теории национализма, как известно, есть две основные концепции происхождения нации. Первая, примордиалистская, рассматривает нацию как нечто существующее само по себе на основе родства крови, духа и прочих немецких sonderweg-ов. Вторая, конструктивистская, в целом рассматривает нации как сообщества, которые конструируются и складываются в зависимости от обстоятельств и политической воли государств. Возможно, истина где-то посередине, но в принципе примордиализм в академической науке считается сегодня лже-концептом.

Проблема с классовой теорией и национализмом в том, что класс и нация по факту являются слишком абстрактными понятиями. В свое время американский социолог Гулд провел потрясающее исследование Парижской коммуны 1871 года ''Insurgent Identities: Class, Community and Protest in Paris from 1848 to the Commune'' (1995). Общим местом в европейской и тем более советской исторической науке был взгляд на Коммуну как сугубо классовый конфликт: с одной стороны буржуазия и реакционеры, с другой социалисты и рабочие. Гулд перелопатил парижские архивы, в которых короткая история Коммуны была задокументирована вплоть до личных дел и протоколов допросов. Вывод, к которому пришел ученый после работы с материалом, очень интересен: события 1871 года в Париже не определялись классовой борьбой. И с той, и с другой стороны примерно в равных пропорциях боролись друг против друга рабочие, мелкие торговцы, интеллигенты и так далее. Фактором единства противоборствующих сторон была не классовая солидарность, а дружеские и соседские связи, личные знакомства и принадлежность к одним и тем же районам, дискуссионным клубам и так далее.

Характер французской революции по сути определила перестройка Парижа между 1852 и 1870 годами, осуществленная Жоржем Османом. Столица была радикально переустроена и переосмыслена. Осман снес значительную часть старого города, расчистив пространство для правильных прямых осей и симметричных линий, открывающих виды на важнейшие культурные монументы Парижа. В результате десятки тысяч людей из снесенных центральных кварталов были переселены в новые районы на окраинах, где тут же начали формироваться новые социальные идентичности, основанные уже не столько на виде деятельности людей, сколько на месте их жительства. В 1871 году эти новые социальные сети и “выстрелили” с обеих сторон, что было выявлено и убедительно доказано Гулдом.

Иными словами, для того, чтобы нация как некий субъект могла осуществить какое-то направленное действие, она должна опираться на постоянные сети взаимоподдержки “на земле”, способные мобилизоваться в нужный момент. Нация может стать реальностью только в случае опоры на сотни и тысячи ячеек социального взаимодействия, и не столь важно, по какому критерию они формируются. В этом, наверно, и заключен смысл знаменитого ренановского “нация есть повседневный плебисцит”: создавая объединительные структуры со своими соотечественниками, мы подтверждаем существование нации и свою принадлежность к ней. Для малочисленного народа вроде осетин эти незаметные и практически бытовые сети взаимодействий являются важнейшим социально-политическим капиталом и имеют решающее значение, и потому их нужно всячески развивать. Час, когда потребуется видимая мобилизация общенациональной идентичности для осуществления какого-то целенаправленного действия, неминуемо наступит, и вот тогда регулярные сети взаимоподдержки сыграют ключевую роль, как это уже не раз бывало в истории Осетии.

Грузинская Церковь выпустила специальное коммюнике по поводу слов Владимира Путина о геноциде осетин в 1920 году, в котором говорится:

“9 июля этого года президент России Владимир Путин выступил с заявлением об Абхазии и т.н. Южной Осетии, и неправильная интерпретация не столь далекого прошлого вызвала резко негативную реакцию нашего народа.

Такое искажение исторических фактов способствует углублению существующих конфликтов. Считаем, что указанное заявление должно стать своеобразным вызовом для грузинского государства, грузинской науки и каждого из нас, и необходимо быстро отреагировать. Своевременно провести квалифицированный отбор существующих научных исследований и материалов популярным языком, касающихся как в целом истории страны, так и ее отдельных этапов, и сделать их перевод на английский, русский и другие иностранные языки. Каждый может принять участие в этом процессе. Также необходимы дискуссии с заинтересованными сторонами по проблемным вопросам. Патриархия Грузии готова поддержать все стороны в организации конференций и встреч для обсуждения исторических реалий”.

Грузинские элиты крайне остро реагируют именно на эту тему, потому что геноцид осетин никак не вяжется с образом Грузии как жертвы, в выстраивание и продвижение которого на международном уровне вложены большие средства и силы. Эти инвестиции в общем-то были оправданы, потому что образ жертвы российского империализма до сих пор неплохо капитализуется. Когда восемь лет назад Эрик Фурнье, посол Франции в Грузии, также по сути охарактеризовал действия грузинского правительства в Осетии как геноцид, то это вызвало мгновенную и очень болезненную, на грани истерики, реакцию Грузии на самом высоком уровне.

Коммюнике ГПЦ интересно еще и тем, что в нем обвинение в геноциде осетин характеризуется как вызов не для правительства или парламента страны, а для каждого грузина. Это краеугольный вопрос для будущего отношений между Осетией и Грузией, без учета которого их нельзя нормализовать, и для осетинской стороны он ни при каких обстоятельствах не должен быть предметом торга или выпадать из актуальной повестки. Вся серьезная работа впереди.

Кавказские стратегии Российской Империи

В 1860 году в свет вышла книга “Шестьдесят лет Кавказской войны” за авторством Ростислава Фадеева. Фактически это официальная российская история войны, поскольку Фадеев служил при кавказском главнокомандующем князе Барятинском, которому за год до публикации книги сдался в плен Шамиль. Именно Барятинский дал поручение написать книгу и, несомненно, выступал ее негласным цензором. Фадеев и близко не обладал тонкостью ума своего начальника, что, наверно, и составляет главное достоинство его “Кавказской войны”: некоторые важные аспекты стратегии России относительно Кавказа и отдельных его частей Фадеевым были озвучены очень прямо.

Цель России на Восточном Кавказе – замирение местных народов без крайних мер. Причина в основном географическая: “Прикаспийская группа гор лежит в глубине наших владений, далеко от границы, можно сказать в захолустье. Чечня и Дагестан не омываются морем, через которое покоренное население могло бы понемногу уйти в другие места. Наконец, географическое положение восточного Кавказа давало правительству возможность быть гораздо снисходительнее к его населениям, чем к жителям черноморского прибрежья. Никакая неприятельская армия не придет их бунтовать. Даже во время восточной войны нисколько не опасались, чтобы внешний враг мог подать ему руку или чтобы Шамиль подал руку внешнему врагу: с Черного моря и даже с турецкой границы слишком далеко до Дагестана. По всем этим причинам можно было ограничиться простым покорением лезгин и чеченцев, не требуя поголовного выселения их с мест жительства, и даже нельзя было сделать иначе”. Стратегия России на Восточном Кавказе заключалась, таким образом, во введении разумного управления и распространении образования, призванных обеспечить переход горцев к мирной жизни и безопасность региона. Цепи российских укреплений и казачьих линий для этого вполне хватало, сама земля никакого интереса не представляла.

Цель России на Западном Кавказе – полная зачистка или выселение адыгов. Причина та же, плюс интерес к региону со стороны Британии и Турции: “Князь Барятинский, удовольствовавшийся приведением к покорности лезгин и чеченцев, поставил целью войны на западном Кавказе безусловное изгнание черкесов из их горных убежищ. Между восточным и западным Кавказом существовала та коренная разница, что черкесы, по своему приморскому положению, никаким образом не могли быть прочно закреплены за Россией, оставаясь в своей родной стране. Надобно было вести кровавую, продолжительную, чрезвычайно дорого стоившую войну для того только, чтобы подчинить закубанцев русскому управлению на время мира, в полной уверенности, что первый выстрел в Черном море опять поднимет их против нас и обратит в ничто все прежние усилия. Подчинение горцев русской власти нисколько не избавило бы нас от иноземных интриг в этом крае. Мы не имели возможности присмотреть за каждой деревней и даже в мирное время горцы разве только назывались бы русскими подданными. В случае же войны Кубанская область стала бы открытыми воротами для вторжения неприятеля в сердце Кавказа. Нам нужно было обратить восточный берег Черного моря в русскую землю и для того очистить от горцев все прибрежье. Изгнание горцев из их трущоб и заселение западного Кавказа русскими — таков был план войны в последние четыре года”.

Долина Кубани представляла для Империи очень большую военную и экономическую ценность, поэтому западно-кавказская стратегия отличалась крайней жестокостью. Показательна позиция Барятинского, который в целом предпочитал решать проблемы деньгами или через договоренности. Но в случае с Западным Кавказом и он поддерживал радикальный силовой вариант.