Общечеловеческие ценности оказались оксюмороном

Позабавился, прочитав, что зам. главного редактора «Новой газеты» Ширяев — выходец из 5-го управления КГБ. Неудивительно, если начальник управления, куратор советской либеральной интеллигенции генерал Бобков, потом служил у отца демократического НТВ Гусинского. Для либерального обкома есть госбезопасность курильщика и госбезопасность здорового человека: белые пальто, которые вышли из серой шинели Феликса Эдмундовича.

Вся демократическая этика выводится из права на восстание, зашитого в Декларацию независимости. Вся оппортунистическая — из права на коллаборационизм (пили бы баварское). Понятно, что ситуативно эти этики свободно замещают друг друга в одних и тех же свободных головах, или даже мирно сосуществуют: одни должны восставать, другим нужно сдаваться.

Цена вопроса, как правило, не учитывается, — потому что за свои умозрительные построения свободные в своем представлении люди умозрительно платят чужими, рабскими в их понимании, жизнями. Иногда будущее эти представления опровергает, и результат неправильных ставок приходится фиксировать у собственного разбитого корыта. Это — карма, иногда историческая.

Романтика сопротивления и борьбы за справедливость прекрасна в идее и подвигах героев. Реальность сводится к погромам, в которых бывшие ничем униженные и оскорбленные становятся в своих глазах всем, самоутверждаясь за счет превращения в униженных и оскорбленных людей, оказавшихся в их власти. Месть подаётся холодной, а справедливость — воспалённой.

Надо ли делать революции, устраивать этнические чистки или нести свет просвещения дикарям, разрушая традиционный уклад? Ответ простой: надо тем, кому это выгодно. Выгодно ли быть инструментами этих людей? Расходные материалы прогресса всегда убеждены, что окажутся его бенефициарами, — иначе бы добровольно не расходовались и не пускали в расход других.

Как участник любого коллектива, каждый из нас — заложник коллективной ответственности, которую всегда будут готовы обосновать любые претенденты на коллективную справедливость. Развитие человеческой цивилизации — в переделе собственности. Справедливость неисчерпаема как атом, и уважаемый шкаф каждого народа набит скелетами тех, кто исчерпал ее ресурсы.

Любая история — маховик действия и противодействия. Прогресса и реакции. Добра для одних и зла для других. Экспансии и кармы. От судеб и глупости в исторической перспективе защиты нет. Но есть защита от дурака в себе самом, механизм которой можно и нужно развивать и совершенствовать. Мы нуждаемся в защите от справедливости, и нуждаемся в понимании этого.

Смысл гуманизма был в ответе за тех, кого мы, как нам казалось, приручили. А смысл справедливости, как оказалось, совершенно в другом. Всем хочется быть дрессировщиками, а не прирученными. Потому что жизнь — это пирамида Маслоу, и в ней нужно занять пентхаус, обитатели которого в своей коллективной безответственности жителей нижнего клоповника не разумеют.

Мы живем за счет других. Или тех, кого в коллективном смысле ограбили, или тех, кому повезло меньше. Тех, кто готов предъявить нам свою коллективную справедливость. Их или наше самооправдание ведет к оправданию чего угодно. XXI век отправил гуманизм на мусорную свалку истории. Мы наконец глядим правде в глаза, и в зеркале эти глаза особенно страшны.

Не может быть литературы без страсти, она кому-то сочувствует, кого-то ненавидит. Я считаю, что с этой точки зрения мы должны подойти к оценке литературы, - с точки зрения правдивости и объективности. Требуется, чтобы произведения дали нам врага во всем его главнейшем виде. Это правильно или неправильно? Неправильно. Есть разная манера писать - манера Гоголя или Шекспира. У них есть выдающиеся герои - отрицательные и положительные. Читаешь когда Шекспира или Гоголя, или Грибоедова, то находишь одного героя с отрицательными чертами. Все отрицательные черты концентрируются в одном лице. Я бы предпочел другую манеру письма - манеру Чехова, у которого нет героев, а серые люди, но отражающие основной поток жизни. Это другая манера письма.

Сталин

За кассой маленького магазинчика скучает продавщица. В зале елозит шваброй по полу уборщица. И, когда та приближается к кассе, продавщица расслабленно так у неё спрашивает:
— Чё, завтра работать-то нельзя?
Уборщица, не переставая тереть пол, выражает сомнение:
— Чего это нельзя?
— Ну так завтра же Казанская...
— Казанская кто? Или казанская что?
— Во ты даёшь! — Изумляется её невежеству продавщица и назидательным тоном продолжает, — Казанская Матерь Бога... Божья Матерь... это... из Казани.
— И чё? — Не оставляет сомнений уборщица.
И тут продавщица выдаёт:
— А то! Казанская Божья Матерь была первой женщиной, которая боролась за права женщин. И до сих пор следит, чтобы женщины очень тяжело не работали. Завтра её день, работать нельзя.
— И чё, — веселеет уборщица, — На работу не пойдём?
— Не, ну почему, пойдём... Но делать ничего не будем!

(с) Денис Яцутко

Я тут в одном разговоре помянул Дейр-Ясин, и какой-то мудак обвинил меня в том, что я за свободу Палестины. Я вообще-то за свободу любого человека, любого народа и любой страны, — к сожалению, этот бессмысленный лозунг упирается в проблему его оплаты в каждом конкретном случае.

В израильско-арабском конфликте я волей-неволей на стороне Израиля, потому что кровь (а во мне течет и русская, и еврейская) никуда не денешь, и быть предателем своего народа выглядит плохим выбором.

Но видеть соплеменников ангелочками, а историю страны, будь то Израиль или Россия, полной лишь немыслимого благородства и героизма — абсурд. Я не из идиотов, которые зовут кого-либо к покаянию, но к трезвости взгляда на самих себя призывать хочется всех.

Разговор о свободе у нас как правило подразумевает халяву. Помнится, еще в школе советские учителя твердили, что свобода подразумевает ответственность. Но не говорили, что коллективную. Наставления раздражают, и свободу мы привыкли воспринимать только как свою, от кого-то и за чей-то счет.

Оказалось, свобода одних заканчивается там, где начинается концлагерь других. А из концлагеря бывают побеги. Палачи и жертвы часто меняются ролями, но жертвами редко оказываются палачи. Жертвоприношение по-прежнему требует невинных агнцев. И кому есть дело до каких-то баранов, если оправданием карго-культа является божество Свободы?

От кровавых костей в колесе Сансары, может, никуда и не деться, но выход не в том, чтобы толкать его своими руками. Особо гуманные индивидуумы для установления справедливости предлагают разобраться, кто первый начал. Правда, не предлагают выяснить, кто первый начал что.

Причинно-следственная связь — как бумеранг. В том же разговоре пришлось констатировать очевидное: есть правильные этнические чистки и есть неправильные. Гуманитарные бомбардировки и негуманные. Геноцид и сопутствующие жертвы. Разобраться несложно: голосуем сердцем. В зависимости от того, куда этот бумеранг летит.

ХАМАС вроде сообщил, что при ударе ЦАХАЛ по лагерю беженцев погибли семеро заложников. Могли погибнуть, могли казнить сами террористы. Верить им бессмысленно, зато очевидно, что их заложниками является все мирное население.

Тому, что мирное население всегда оказывается заложниками войн, никто не удивляется. Тому, что оно погибает, тоже. Тому, что заложники могут погибнуть в войне с террористами от «дружественного огня», тем более. А вот то, что над заложниками и их гибелью можно смеяться, это что-то совершенно новое.

Это еще новее, чем оправдание и благословение их гибели. Вчера выкинул из френдов интеллигентное существо с жовто-блакитным флагом солидарности на аватарке. Оно потешалось над людьми, которые принесли своих детей крестить в православный храм Газы. Принесли под защиту Господа: откуда еще там ее ждать?

Оскотинивание людей происходит прямо на наших глазах. Еще недавно мы с ужасом смотрели на арабов, ликующих от гибели евреев или американцев: считалось, что цивилизованные люди отличают радость побед от восторга мести беззащитным и невиновным за собственное унижение.

По этому признаку несложно было чувствовать нравственное превосходство, которое помогает побеждать врага. Выяснилось, что в чувстве превосходства нравственность растворяется. Мы вообще мало чем отличаемся друг от друга: разве что предлагаемыми обстоятельствами рождения и жизни.

Разумеется, человека формирует не среда. Где в Холокост евреев было убито больше всего, — причем руками местного населения, — больше всего было и Праведников народов мира. Получается, процент палачей и процент праведников достаточно стабилен. Человечество не обнадеживает.

Тутси и хуту совершенно одинаковым образом уничтожали и друг друга, и соплеменников, которые не хотели участвовать во взаимном геноциде. Одни не были хуже других — просто удача в уничтожении себе подобных оказалась на одной стороне, а победа пришла к более цивилизованным.

Чувство превосходства и глупость взаимосвязаны: умные люди хотя бы притворяются приличными. Расчеловечивают не других, а самих себя. Коллективная ответственность — оружие террористов. Простые истины забываются моментально. Понятно, что мозги может превратить в говно животный страх. Но что превращает в говно в фейсбуке?

Когда самые милые люди говорят об идеалах, в виду они имеют исключительно ценности, конгруэнтные их собственным представлениям о прекрасном. Ну, допустим, отсутствие оппонентов. Или в физическом смысле (за счет истребления или отправки в космос), или в метафизическом (за счет аннигиляции базы противоречий). Последнее, как мы понимаем, возможно только в идеальном изводе.

А в реальном деньги или их производные очень даже заменяют идеалы (если только не разрушают фундамент пирамиды Маслоу). К сожалению, клиническими идиотами в нравственном смысле оказываются даже самые милые люди. Так как с некоторых пор я начал бояться (и в себе, и в других) восприятия моих текстов как симптоматики белого пальто, уточню, что и к самому себе в этом смысле я уже отношусь настороженно.

Одной из главных претензий к т.н. кровавому режыму со стороны либеральной интеллигенции давно стал моральный релятивизм. Т.е., утверждение максимы, в соответствии с которой все — одинаковы. Которую прогрессивная публика с кажущимся ей остроумием называет вотэбаутизмом. Самое смешное, что мемом, предъявляемым этой публике в ответ, стало "совсем другое дело" (найдите хоть одно содержательное различие).

Как известный клеврет кровавого режыма, я эту максиму всецело разделяю. Представление о собственном нравственном совершенстве кажется мне анекдотическим даже в бытовом контексте (если уж не говорить о его нацистских коннотациях). Прогрессивную интеллигенцию я нынче вижу исключительно в образе юного романтичного эксгибицониста, под общий смех распахивающего перед учеными бабками свое белое пальто.

"Ездили в посольство смотреть картину. Забыл название. «Подружка» или что-то в этом роде. Соль в том, что Дастин Хофман играет бабу. «Тетка Чарлея» на новый лад, но с феминистской идеей. Преобразившись в женщину, он понял, насколько женщина бесправна в капиталистическом обществе, за всё ей приходится расплачиваться пиздой. Нам бы эти заботы! Скука смертная. Но американцы веселились, как дети, и одновременно сочувствовали идее".

Юрий Нагибин, дневник 18 марта 1983 г.

— Мне пришлось перестать смотреть новости: из-за них мои собственные проблемы начали казаться незначительными.

Вижу в ленте красных, празднующих годовщину упыринга и типа готовых повторить. Интересно, в качестве кого — Ленина, Троцкого, Сталина, Маяковского, Цветаевой или лагерной пыли? Чем-то они напоминают либеральную интеллигенцию: "мы все просрали, но хотим попробовать снова".

Реальность — это иллюзия, созданная нехваткой алкоголя

Норман Фредерик Симпсон, английский драматург

Совершенно независимо от того, дрочат люди на ВОСР, или ее обсирают, она останется нашей общей родовой травмой. Ее бессмысленно обожествлять или обесценивать. Надо не любить себя в гражданской войне, а убить ее в себе. Гештальт-воевода дозором обходит владенья свои.

Виталий Манский сумел в очередной раз доказать, что «мы всё просрали» — это не случайность, а modus operandi. В Ереване в конце ноября должен был пройти его фестиваль «Эхо Артдокфеста». Теперь его отменили. Удивительно, не правда ли?

Гений оговорочек по Фрейду из палаццо №6: травма курирует эмпатию 😁 По-моему, гениальная описка.

революционанирование

«Группа украинско-палестинской солидарности» выступила с открытым письмом, завершив его в жанре #хотьссывглаза:

«Мы также выступаем против возрождения риторики "войны с терроризмом", используемой США и ЕС для оправдания военных преступлений и нарушений международного права, которые подорвали международную систему безопасности и привели к бесчисленному количеству смертей. Эту риторику заимствовали и другие государства: Россия в войне против Чечни и Китай для геноцида уйгуров. Сейчас Израиль использует его для проведения этнических чисток».

Про «антитеррористическую операцию» на Донбассе эти миротворцы, видимо, забыли.

https://commons.com.ua/uk/ukrayinskij-list-solidarnosti/?fbclid=IwAR0oqrLxolSVsiPOzBnQEJSwXwCnNVsP1-SxBLpgzFhKPWBbE4KHg69SAd8

Начала формулироваться мысль. В контексте драматургических практик, но наведенная лентой. Главная цель человека — вроде бы социализация, в широком смысле. Экспансия. Неважно, в истории, трудовом коллективе, семье, волонтерстве или выпиливании лобзиком по дереву. То, результатом чего является признание.

Главная (и поначалу скрытая) потребность — быть самим собой. Она до поры осознанной быть не может. Как и представление о самом себе. В общем, — тоже банальная вещь, заставляющая выбирать между семьей и работой, женой и любовницей, своими и чужими, воровской малиной и монашеской кельей, вином и домино.

Выбор между быть первым и быть правым. Что очень хочется, как в спорте, соединять. Что в историях побед соединимо, и что в историях поражений заканчивается разбитым корытом. Никакой взаимосвязи нет. Возможно, она — в адекватности оценок реальности; но с адекватностью все всегда не так однозначно.

Мы почитаем за адекватность соответствие правилам, которые признали или придумали для самих себя, а она склонна соответствовать тем, которые работают в каждом конкретном случае для других, — независимо от наших представлений о прекрасном. Иногда мы прогибаемся под других, иногда они под нас, иногда мы совпадаем.

Кажется, в совпадении и есть гармония, которая позволяет развиваться. Что-то подобное наблюдается и в геополитике: казаться или быть — дилемма для любого государства. Быть можно тем, кем тебя заставляют, и казаться тем, кем казаться вынуждают. Заставляет ли страну делать выбор то же самое, что заставляет делать выбор человека?

Это тоже разговор о свободе, за которую нужно платить. Можно лечь под одних и уничтожить других. Договориться с третьими и стать жертвой четвертых. Существуют ли универсальные критерии, которые позволяют дать умозрительный ответ на конкретный вопрос — еще до того, как за него заплачена страшная цена?

Существуют ли Асболютное Добро и Абсолютное Зло? Может ли мир развиваться без кровавых конфликтов, и с чего бы льву возлечь с ягненком, как не в результате катарсиса, которым любая история должна логичным образом завершиться? В том смысле, существует ли для человечества хотя бы призрачная перспектива объединения?

Являются ли идеалы чем-то, кроме обертки для конфеток из говна? Может ли тезис победить антитезис без синтеза? И, следовательно, не пора ли пересмотреть представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, — не как относительность морали, а с точки зрения ее отношения к правде, которая у каждого своя.

К сожалению, правда превратилась в инструмент принуждения в тот самый момент, когда была повенчана с истиной. Брачный договор означал приговор: жить вместе долго и счастливо, и умереть в один день. В реальности истина меняет на своем веку много правд. И за эту истину каждый держит самого себя.

Но есть вещи, которые нас объединяют. В современном обиходе они называются культурными кодами. Как ни странно, это — не книжки, которые мы все читали. И не кино, которое вместе смотрели. А то, что мы из этих книжек и этого кино выносим. Опыт самостояния. И те, кто благодаря этому опыту оказываются вместе, — сила.

Случайно наткнулась на прекрасную книгу бельгийского издателя Дирка Вельге «Души Парижа» - история города в лицах. Особенно порадовала глава про «красный» период Пикассо. Вельге подробно рассказывает, как Пикассо провел время при Оккупации - сидя у себя в мастерской и особо ни во что не вникая, хотя двух ближайших друзей Макса Жакоба и Робера Десноса отправили в лагеря, где они и погибли. Среди нацистов нашлись поклонники дегенеративного кубизма, поэтому ни с документами, ни с продуктами проблем у гения не было, его однажды даже застукала полиция за поеданием стейка Шатобриан в ресторане, на дверях которого красовалась надпись: мяса нет и не будет. Цены на работы правда упали, тем не менее живопись Пабло спокойно торговалась на Друо, а реклама аукциона печаталась в антисемитских изданиях - ну а что делать, надо как-то жить, если любимые галеристы Канвайлер и Розенберг в бегах. Пикассо принимал дома Юнгера, Брекера или немецкого посла, который по легенде указал на фото «Герники» и спросил: ваших рук дело? Нет, ваших - нахамил Пикассо. Впрочем, Матисс потом утверждал, что все это враки. Как бы там ни было, после войны Арагон уговорил Пикассо вступить в коммунистическую партию и даже заседать в комитетах по денацификации, где обсуждался коллаборационизм коллег вроде Дерена с Ван Донгеном. Потом был знаменитый голубь мира. На семидесятилетие Сталина коммунисты просили Пикассо поздравить Вождя и рассчитывали на масштабное полото, но художник нарисовал примерно на салфетке бокал вина и подписал: Сталин, твое здоровье. Случился скандал. Ещё позже товарищи из Москвы начали склонять Пикассо к соцреализму, безуспешно. На смерть Сталина Пикассо ещё больше провинился - вместо парадного портрета отделался шаржем похожего на отца народов соседа-баска. Картину напечатали на обложке левого журнала Les Lettres. В итоге ЦК пришлось перед подписчиками извиняться. К концу жизни Пикассо совсем отошел от коммунизма, хотя отказался все же подписывать письмо против вторжения советских танков в Прагу. Соцреализм Пикассо понимал своеобразно. В его каннской вилле «Ля Калифорни» на стене около телефона были записаны номера ВИПов, которым можно набрать в случае необходимости. Первым стоял номер лидера коммунистов Мориса Тореза. А вторым личный номер Генералиссимуса Франко)

В этом, по-видимому, и заключается парадокс российского управления – управление, неэффективное в каждом конкретном пункте в каждый момент времени, в конечном счете достигает таких успехов, для достижения которых вообще-то требуется эффективное управление.

А. Прохоров, "Русская модель управления"