🇧🇮 «Военная демократия» с человеческим лицом. О перспективах одной посттранзитной страны
Внезапная кончина президента Бурунди Пьера Нкурунзизы и приход к власти малоизвестного за пределами страны Эвариста Ндайишимийе разбудили сонм «транзитологов» с прогнозами о постэлекторальном будущем страны.
Но Бурунди устойчивее, чем кажется. Там нет и не было военной диктатуры — иначе в стране просто не осталось бы оппозиции, а газета «Ивачу» — эдакая бурундийская «Новая» — была бы давно разгромлена. Между тем в Бурунди ее читают все, и в первую очередь — в президентской канцелярии.
Скорее, Бурунди — это «военная демократия». Коллегиально, хотя и неформально, страной управляет «Комитет генералов», или «ассоциация Нонока» — клуб бывших повстанческих командиров находящейся у власти с 2005 г. CNDD/FDD. Это ближний круг президента — шефы разведки, полиции, армии, сменившие хаки на галстуки гражданские администраторы и партийные лидеры. Далеко не все они согласны друг с другом и не все выступают единым фронтом против оппозиции — среди них хватает и секьюрикратов, и либералов.
Поэтому «транзит» мыслился скорее как триумвират — во главе с уходящим на покой «Вечным верховным вождем» Нкурунзизой, новым президентом и премьером. Для гладкого преемства нужен был кандидат, гарантирующий безопасность Нкурунзизы и, главное, устраивающий генералов. При этом сам Нкурунзиза видел преемником спикера нижней палаты Паскаля Ньябенду, который после неожиданной кончины Нкурунзизы по конституции и должен был стать его и.о. как минимум до августа. Заходила речь и о его супруге — Дениз Бучуми.
Но генералы отвергли кандидатуру не разделявшего с ними тяготы партизанщины Ньябенды и предпочли ему более понятного генсека CNDD/FDD Эвариста Ндайишимийе, экс-военного, курировавшего к тому же потенциально опасную параллельную власть — партийную молодежную милицию «Имбонеракуре». Ну а премьером стал генерал Ален-Гийом Буньони — находящийся под санкциями США и ЕС союзник Ньябенды, как министр общественной безопасности руководивший полицией и жандармерией.
И выбор незамаранного Ндайишимийе, с которым связывают либерализацию и разворот к ЕС, не случаен. Страна, служившая лабораторией постконфликтного восстановления и накачивавшаяся деньгами, еще с 2010 г. повернулась к международным структурам задницей — скорее по неразумению, чем по злому умыслу. А кровавые постэлекторальные события 2015 г., едва не стоившие Нкурунзизе власти и жизни, лишь укрепили курс на самообеспечение — ведь донорская помощь непременно требовала bonne gouvernance. Сфера услуг, медицина, развлечения, досуг и туризм стали первыми жертвами — кроме как в церковь ходить стало некуда, а за лечением многие вставали в очередь к знахарям.
Дело еще в том, что в 2007 г. генералы нашли другую золотую жилу — международные миротворческие миссии ООН и Афросоюза. Через развернутую в Сомали миссию АМИСОМ минимум по разу прошел почти каждый солдат и офицер. С зарплатами вчетверо выше возвращенцы легко покупали землю, зачинали нехитрые бизнесы (кафешки, общепиты, перевозки) или — на худой конец — просто достойно и выгодно женились. Ну а death in duty приносила их семьям почти $50 тыс., что целое состояние для страны, чьи провинции застряли в 1970-х гг. Поэтому в добровольцах нехватки не было, зато всегда было куда пристроить 25 тысяч бывших ребелов из хуту и тутси, да так, что они уже подзабыли былые обидки друг на друга.
Но недавно контингент в Сомали урезали вдвое, а хозяйство небогатой Бурунди объективно дошло до предела собственных возможностей — несмотря на то что местные рынки насыщены национальными продуктами (что само по себе огромное достижение), а возделывается буквально каждый клочок земли, при всеобщей бедности и слабости платежеспособного спроса нехитрым бизнесам вояк расти просто некуда. И неясно, что будет, если в Сомали что-то изменится и солдаты совсем лишатся заработков. Ведь в Сомали уже давно не ад, и Франция активно продавливает передислокацию международных сил в Сахель, где все сильно хуже.
Внезапная кончина президента Бурунди Пьера Нкурунзизы и приход к власти малоизвестного за пределами страны Эвариста Ндайишимийе разбудили сонм «транзитологов» с прогнозами о постэлекторальном будущем страны.
Но Бурунди устойчивее, чем кажется. Там нет и не было военной диктатуры — иначе в стране просто не осталось бы оппозиции, а газета «Ивачу» — эдакая бурундийская «Новая» — была бы давно разгромлена. Между тем в Бурунди ее читают все, и в первую очередь — в президентской канцелярии.
Скорее, Бурунди — это «военная демократия». Коллегиально, хотя и неформально, страной управляет «Комитет генералов», или «ассоциация Нонока» — клуб бывших повстанческих командиров находящейся у власти с 2005 г. CNDD/FDD. Это ближний круг президента — шефы разведки, полиции, армии, сменившие хаки на галстуки гражданские администраторы и партийные лидеры. Далеко не все они согласны друг с другом и не все выступают единым фронтом против оппозиции — среди них хватает и секьюрикратов, и либералов.
Поэтому «транзит» мыслился скорее как триумвират — во главе с уходящим на покой «Вечным верховным вождем» Нкурунзизой, новым президентом и премьером. Для гладкого преемства нужен был кандидат, гарантирующий безопасность Нкурунзизы и, главное, устраивающий генералов. При этом сам Нкурунзиза видел преемником спикера нижней палаты Паскаля Ньябенду, который после неожиданной кончины Нкурунзизы по конституции и должен был стать его и.о. как минимум до августа. Заходила речь и о его супруге — Дениз Бучуми.
Но генералы отвергли кандидатуру не разделявшего с ними тяготы партизанщины Ньябенды и предпочли ему более понятного генсека CNDD/FDD Эвариста Ндайишимийе, экс-военного, курировавшего к тому же потенциально опасную параллельную власть — партийную молодежную милицию «Имбонеракуре». Ну а премьером стал генерал Ален-Гийом Буньони — находящийся под санкциями США и ЕС союзник Ньябенды, как министр общественной безопасности руководивший полицией и жандармерией.
И выбор незамаранного Ндайишимийе, с которым связывают либерализацию и разворот к ЕС, не случаен. Страна, служившая лабораторией постконфликтного восстановления и накачивавшаяся деньгами, еще с 2010 г. повернулась к международным структурам задницей — скорее по неразумению, чем по злому умыслу. А кровавые постэлекторальные события 2015 г., едва не стоившие Нкурунзизе власти и жизни, лишь укрепили курс на самообеспечение — ведь донорская помощь непременно требовала bonne gouvernance. Сфера услуг, медицина, развлечения, досуг и туризм стали первыми жертвами — кроме как в церковь ходить стало некуда, а за лечением многие вставали в очередь к знахарям.
Дело еще в том, что в 2007 г. генералы нашли другую золотую жилу — международные миротворческие миссии ООН и Афросоюза. Через развернутую в Сомали миссию АМИСОМ минимум по разу прошел почти каждый солдат и офицер. С зарплатами вчетверо выше возвращенцы легко покупали землю, зачинали нехитрые бизнесы (кафешки, общепиты, перевозки) или — на худой конец — просто достойно и выгодно женились. Ну а death in duty приносила их семьям почти $50 тыс., что целое состояние для страны, чьи провинции застряли в 1970-х гг. Поэтому в добровольцах нехватки не было, зато всегда было куда пристроить 25 тысяч бывших ребелов из хуту и тутси, да так, что они уже подзабыли былые обидки друг на друга.
Но недавно контингент в Сомали урезали вдвое, а хозяйство небогатой Бурунди объективно дошло до предела собственных возможностей — несмотря на то что местные рынки насыщены национальными продуктами (что само по себе огромное достижение), а возделывается буквально каждый клочок земли, при всеобщей бедности и слабости платежеспособного спроса нехитрым бизнесам вояк расти просто некуда. И неясно, что будет, если в Сомали что-то изменится и солдаты совсем лишатся заработков. Ведь в Сомали уже давно не ад, и Франция активно продавливает передислокацию международных сил в Сахель, где все сильно хуже.
🇷🇼 «Взвешены и измерены». Об «Африканском Сингапуре»
В июне власти Руанды пересмотрели пущенную еще в 2001 г. программу социально-экономического стратифицирования населения (убудехе) на группы взаимопомощи. С января 2020 г. появится пять (вместо четырех) категорий граждан (от А до Е) с наборами льгот и обязанностей друг перед другом и государством. При этом спецкатегория E — самая уязвимая— получит full social protection с субсидиями на электричество, медицинское обслуживание и с приоритетным доступом к программе гиринка (корова — каждой семье), зато благополучные A и B — уже не столь бенефициары, сколько «дойные коровы» с повышенными социальными обязательствами.
Программа убудехе, по которой объединенные в группы взаимопомощи общины получают кредитование и финансирование различных проектов, — лишь часть модернистской идеологии правительства «Руандийского патриотического фронта» и Поля Кагаме. Когда в июле 1994 г. отряды РПФ завершили освобождение опустошенной геноцидом Руанды, они застали незнакомую страну — выросшие в изгнании в Уганде повстанцы-тутси уже толком и не говорили по-французски.
Разобравшись с трудностями переходного периода, новая Руанда нацелилась на рационалистическую диктатуру перевоспитания, change of mindsets по образцу Сингапура, Южной Кореи и КНР. Вера РПФ в наукоемкие технологии, IT и экспертизу подкреплена не знающей исключений меритократией — leadership failures, равно как и пустяковые взятки приводят к потере должности (вплоть до министерской) и лица, а нередко и уголовному преследованию.
В отличие от Кении или Уганды, идеал руандийской технократии — современный, коммерчески-ориентированный фермер и бизнесмен, воспитываемый со школьной скамьи, — дополняет умуганда — труд на благо общины. Поэтому бок о бок с неолиберальным экономическим планированием, авторитарным правлением и вэлфером с 1999 г. действовали программы гражданского перевоспитания — лагеря-иньяндо и школы-итореро, прививавшие ценности труда на благо сообщества.
Начатая же в 2007 г. аграрная реформа нацелилась на преобразование деревни в образцовые кооперированные селения с научно-организованным механизированным хозяйством и коммерческими культурами. Мелиорация болот и террасирование полей сопровождается суровым экологическим законодательством с многоуровневыми штрафами и санкциями, а мелиорация человека предусматривает всеобщую кооперацию, джентрификацию Кигали с зачисткой от проблемных трущоб, насаждением санитарных норм и правил опрятного внешнего вида. Биополитика РПФ охватила буквально все сферы и уровни жизни — от сельской ячейки до делового квартала — и уверенно ведет Руанду в клуб среднеразвитых стран.
Меры взаимопомощи внедрялись не без проблем — не было недостатка в желающих оказаться в страте пониже, чтобы дольше пользоваться льготами, были трения и конфликты за ресурсы. Однако в итоге получилась хорошо управляемая и безопасная страна, где вся жизнь протекает на виду и под неусыпным надзором соседей и старост, а по нацпроектам отчитывается каждый дом и семья. В ней каждому гарантирована достойная, хотя и не особо роскошная жизнь, и никому — иммунитет от штрафа или тюрьмы.
Впрочем, неясно, как долго продлится сложившийся консенсус. При контроле всех командных высот военными из РПФ пробить стеклянный потолок довольно сложно, а любые политические амбиции караются очень сурово. Именно страх перед заграницей, где оседают диссидентски настроенные бизнесмены и политики, рассорил Кагаме с некогда дружественной Угандой — и это при том, что баньяруанда составляют крупнейшую общину Уганды, а в Кигали еще недавно звучала речь на луганда.
Кроме того, бизнес и кооперация процветали в Руанде еще как минимум в 1980-х гг. — но никогда подавление обычноправовой и неформальной стихии в городе и в деревне не возводилось в ранг государственной политики. А именно там создаются устойчивые модели типовых человеческих отношений и высвобождаются творческие потенции, к которым постоянно апеллирует идеология.
В июне власти Руанды пересмотрели пущенную еще в 2001 г. программу социально-экономического стратифицирования населения (убудехе) на группы взаимопомощи. С января 2020 г. появится пять (вместо четырех) категорий граждан (от А до Е) с наборами льгот и обязанностей друг перед другом и государством. При этом спецкатегория E — самая уязвимая— получит full social protection с субсидиями на электричество, медицинское обслуживание и с приоритетным доступом к программе гиринка (корова — каждой семье), зато благополучные A и B — уже не столь бенефициары, сколько «дойные коровы» с повышенными социальными обязательствами.
Программа убудехе, по которой объединенные в группы взаимопомощи общины получают кредитование и финансирование различных проектов, — лишь часть модернистской идеологии правительства «Руандийского патриотического фронта» и Поля Кагаме. Когда в июле 1994 г. отряды РПФ завершили освобождение опустошенной геноцидом Руанды, они застали незнакомую страну — выросшие в изгнании в Уганде повстанцы-тутси уже толком и не говорили по-французски.
Разобравшись с трудностями переходного периода, новая Руанда нацелилась на рационалистическую диктатуру перевоспитания, change of mindsets по образцу Сингапура, Южной Кореи и КНР. Вера РПФ в наукоемкие технологии, IT и экспертизу подкреплена не знающей исключений меритократией — leadership failures, равно как и пустяковые взятки приводят к потере должности (вплоть до министерской) и лица, а нередко и уголовному преследованию.
В отличие от Кении или Уганды, идеал руандийской технократии — современный, коммерчески-ориентированный фермер и бизнесмен, воспитываемый со школьной скамьи, — дополняет умуганда — труд на благо общины. Поэтому бок о бок с неолиберальным экономическим планированием, авторитарным правлением и вэлфером с 1999 г. действовали программы гражданского перевоспитания — лагеря-иньяндо и школы-итореро, прививавшие ценности труда на благо сообщества.
Начатая же в 2007 г. аграрная реформа нацелилась на преобразование деревни в образцовые кооперированные селения с научно-организованным механизированным хозяйством и коммерческими культурами. Мелиорация болот и террасирование полей сопровождается суровым экологическим законодательством с многоуровневыми штрафами и санкциями, а мелиорация человека предусматривает всеобщую кооперацию, джентрификацию Кигали с зачисткой от проблемных трущоб, насаждением санитарных норм и правил опрятного внешнего вида. Биополитика РПФ охватила буквально все сферы и уровни жизни — от сельской ячейки до делового квартала — и уверенно ведет Руанду в клуб среднеразвитых стран.
Меры взаимопомощи внедрялись не без проблем — не было недостатка в желающих оказаться в страте пониже, чтобы дольше пользоваться льготами, были трения и конфликты за ресурсы. Однако в итоге получилась хорошо управляемая и безопасная страна, где вся жизнь протекает на виду и под неусыпным надзором соседей и старост, а по нацпроектам отчитывается каждый дом и семья. В ней каждому гарантирована достойная, хотя и не особо роскошная жизнь, и никому — иммунитет от штрафа или тюрьмы.
Впрочем, неясно, как долго продлится сложившийся консенсус. При контроле всех командных высот военными из РПФ пробить стеклянный потолок довольно сложно, а любые политические амбиции караются очень сурово. Именно страх перед заграницей, где оседают диссидентски настроенные бизнесмены и политики, рассорил Кагаме с некогда дружественной Угандой — и это при том, что баньяруанда составляют крупнейшую общину Уганды, а в Кигали еще недавно звучала речь на луганда.
Кроме того, бизнес и кооперация процветали в Руанде еще как минимум в 1980-х гг. — но никогда подавление обычноправовой и неформальной стихии в городе и в деревне не возводилось в ранг государственной политики. А именно там создаются устойчивые модели типовых человеческих отношений и высвобождаются творческие потенции, к которым постоянно апеллирует идеология.
🇸🇩 Хищные вещи века. О добыче золота в Судане
Многим интересно, что делают русские в Судане. Ничего особенного — зарабатывают деньги. А сфера приложения труда совпадает с сильными сторонами экономики РФ — добычей ископаемых (в основном золота) и военно-охранной экспертизой. В «золотой лихорадке» они не одиноки — в стране россияне конкурируют с десятками других компаний на централизованном и фактически монополизированном рынке.
Дело в том, что после отделения нефтеносного Южного Судана в 2011 г. потерю нефтяных полей решено было компенсировать золотом. Нефть приносила стране иностранную валюту и половину доходов в бюджет, поэтому к переходу на золотые рельсы готовились давно, как минимум с 2004 г., по мере движения Южного Судана к независимости.
Идея была благая — создать промышленный сектор с профессиональными национальными кадрами и запретить кустарные прииски. Но такие запреты уже не сработали в Западной Африке, провалились они и в Судане, в т.ч. по экономическим причинам — куда лучше капитализируется «крышевание» рассеянной полукустарной золотодобычи, чем дорогостоящие промразработки. Да и запрещать отрасль, где добывается 85-90% золота и где зарабатывает почти миллион человек — просто неразумно.
Поэтому суданские власти перешли к контролю над кустарной добычей с монополией Центробанка и его аффинажного завода и ограниченным числом крупных посредников, так или иначе связанных с режимом. Идея была в том, чтобы закупать золото по завышенным ценам за местную валюту и продавать его за рубеж по сниженному курсу — но через ЦБ все равно проходило не более четверти золота, а остальное попадало в Эмираты в ручной клади с коммерческими рейсами.
И уже к 2014 г., когда выручка с экспорта золота сравнялась с вывозом нефти, стало ясно, что госструктуры, призванные регулировать добычу и распределять участки — лишь формальный каркас. Прииски золотоносного Дарфура быстро оказались в руках главарей вооруженных ополчений этнических арабов — джанджавидов. И в 2017 г. главарь «Сил быстрой поддержки» (СБП) и военный преступник Мухаммад Хамдан Дагло по прозвищу Хамидти (حميدتي) захватил всю золотоносную Джебель-Амир на севере Дарфура, производящую 17% суданского золота, и установил монополию с полным циклом извлечения, аффинажа, логистики и продажи золота в ОАЭ под эгидой созданной им с братьями холдинговой компании «Эль-Джунейд».
Свержение его противника Омара аль-Башира лишь укрепило позиции Хамидти как монополиста, и не только в Дарфуре, но и в Южном Кордофане и Голубом Ниле. А благодаря союзу с новыми властями (Хамидти вошел в Суверенный совет и возглавил Высший комитет по чрезвычайным экономическим ситуациям) и предоставленному им ЦБ крупному займу его мафиозные структуры добились автономии от силовиков и гражданских властей и сформировали экосистему из связанных с ОАЭ компаний — с Tradive General Trading LLC и GSK Advance как главными подставными юрлицами.
Посредничество Хамидти нельзя назвать сугубо вредным. Его «крыша» предлагает наиболее выгодные закупочные цены и универсальные логистические схемы. Денег у СБП и правда много — немалые средства семье Хамидти приносит экспорт наемников в саудовскую коалицию в Йемене и в ЛНА мятежного ливийского генерала Халифы Хафтара. Вооружение и технику — от униформы до джипов-«техничек» — боевики получают из Эмиратов, а фактический статус «пограничной стражи» приносит СБП деньги с контроля мигрантопотока в ЕС.
В основном через руки Хамидти золото попадает в дубайскую Kaloti, откуда — в т.ч. через швейцарскую Valcambi — расходится по брендам Amazon, Starbucks, Sony, Disney. И раз даже такая «ответственная» компания как Apple не брезгует «конфликтным золотом», то с эмиратскими и швейцарскими фирмами все давно ясно — в ОАЭ из тоголезского Ломе ввозят даже золото ИГИЛ, а швейцарские компании с их мутными схемами — давно притча во языцех. И в треугольнике «Хамидти — ОАЭ — Швейцария» русские не отсвечивают, ибо желающих и без них много.
Многим интересно, что делают русские в Судане. Ничего особенного — зарабатывают деньги. А сфера приложения труда совпадает с сильными сторонами экономики РФ — добычей ископаемых (в основном золота) и военно-охранной экспертизой. В «золотой лихорадке» они не одиноки — в стране россияне конкурируют с десятками других компаний на централизованном и фактически монополизированном рынке.
Дело в том, что после отделения нефтеносного Южного Судана в 2011 г. потерю нефтяных полей решено было компенсировать золотом. Нефть приносила стране иностранную валюту и половину доходов в бюджет, поэтому к переходу на золотые рельсы готовились давно, как минимум с 2004 г., по мере движения Южного Судана к независимости.
Идея была благая — создать промышленный сектор с профессиональными национальными кадрами и запретить кустарные прииски. Но такие запреты уже не сработали в Западной Африке, провалились они и в Судане, в т.ч. по экономическим причинам — куда лучше капитализируется «крышевание» рассеянной полукустарной золотодобычи, чем дорогостоящие промразработки. Да и запрещать отрасль, где добывается 85-90% золота и где зарабатывает почти миллион человек — просто неразумно.
Поэтому суданские власти перешли к контролю над кустарной добычей с монополией Центробанка и его аффинажного завода и ограниченным числом крупных посредников, так или иначе связанных с режимом. Идея была в том, чтобы закупать золото по завышенным ценам за местную валюту и продавать его за рубеж по сниженному курсу — но через ЦБ все равно проходило не более четверти золота, а остальное попадало в Эмираты в ручной клади с коммерческими рейсами.
И уже к 2014 г., когда выручка с экспорта золота сравнялась с вывозом нефти, стало ясно, что госструктуры, призванные регулировать добычу и распределять участки — лишь формальный каркас. Прииски золотоносного Дарфура быстро оказались в руках главарей вооруженных ополчений этнических арабов — джанджавидов. И в 2017 г. главарь «Сил быстрой поддержки» (СБП) и военный преступник Мухаммад Хамдан Дагло по прозвищу Хамидти (حميدتي) захватил всю золотоносную Джебель-Амир на севере Дарфура, производящую 17% суданского золота, и установил монополию с полным циклом извлечения, аффинажа, логистики и продажи золота в ОАЭ под эгидой созданной им с братьями холдинговой компании «Эль-Джунейд».
Свержение его противника Омара аль-Башира лишь укрепило позиции Хамидти как монополиста, и не только в Дарфуре, но и в Южном Кордофане и Голубом Ниле. А благодаря союзу с новыми властями (Хамидти вошел в Суверенный совет и возглавил Высший комитет по чрезвычайным экономическим ситуациям) и предоставленному им ЦБ крупному займу его мафиозные структуры добились автономии от силовиков и гражданских властей и сформировали экосистему из связанных с ОАЭ компаний — с Tradive General Trading LLC и GSK Advance как главными подставными юрлицами.
Посредничество Хамидти нельзя назвать сугубо вредным. Его «крыша» предлагает наиболее выгодные закупочные цены и универсальные логистические схемы. Денег у СБП и правда много — немалые средства семье Хамидти приносит экспорт наемников в саудовскую коалицию в Йемене и в ЛНА мятежного ливийского генерала Халифы Хафтара. Вооружение и технику — от униформы до джипов-«техничек» — боевики получают из Эмиратов, а фактический статус «пограничной стражи» приносит СБП деньги с контроля мигрантопотока в ЕС.
В основном через руки Хамидти золото попадает в дубайскую Kaloti, откуда — в т.ч. через швейцарскую Valcambi — расходится по брендам Amazon, Starbucks, Sony, Disney. И раз даже такая «ответственная» компания как Apple не брезгует «конфликтным золотом», то с эмиратскими и швейцарскими фирмами все давно ясно — в ОАЭ из тоголезского Ломе ввозят даже золото ИГИЛ, а швейцарские компании с их мутными схемами — давно притча во языцех. И в треугольнике «Хамидти — ОАЭ — Швейцария» русские не отсвечивают, ибо желающих и без них много.
Forwarded from Энергия Африки
По случаю 1+ тыс. подписчиков — большое спасибо тем, кто помогал знаниями и советами, без обмена экспертизой по региону и отраслям не получилась бы «Энергия Африки»:
@MEASTru — ближневосточная аналитика, системный взгляд — сверяем часы, обсуждаем вместе Катар, шейхов и другие контексты.
@bmpd_cast — наши учителя и товарищи из Центра АСТ, один из старейших и ведущих в России центров международной экспертизы, — больше было консультаций за рамками канала, но тут тоже есть следы совместной работы.
@semenovkirill — ведущий эксперт по Ливии, — не было, наверное, у нас поста о ней без учёта знаний Кирилла (прогноз)
@zangaro — самый читаемый афроканал русского тг, — вдохновляет блестящим слогом и пугает леденящими историями из глубин тропических политсистем. Вместе разобрались в метане Киву.
@mideastr — Марианна хозяйка всего БВ в Къ: решали вместе вопрос с плотиной на Ниле и повесткой РоссияАфрика.
@lngchannel — лучший канал про газ, вместе следим за экспортом Египта, Нигерии и Мозамбика, за тем, как рынки СПГ и ГМТ зарождаются в ЮАР и РЭГ.
Знания @RealAtomInfo помогают нам ориентироваться в атомных проектах ЮАР, Египта, Руанды— эталон отраслевой аналитики в тг.
С @AgnksCCCP следим, как газомоторное топливо захватывает рынки ЮАР, Египта, ждём Нигерию.
@energystrategyNataliaGrib знает, сколько будет стоить нефть и почему (пока) нельзя ввести налог на экспорт газа из Мозамбика.
@africanists — «первому африканскому» спасибо за репосты и позитив на их канале.
За концептуальные рамки и важные смыслы спасибо @ru_global, @baunovhaus, @proeconomics, @evgenyprimakov.
И отдельное спасибо команде https://intexpertise.ru — без доступа к их почти безграничным знаниям и ресурсам у нас вряд ли бы получилось.
А ещё — легализация телеграмма подарила нам возможность коллаборации с ФСЭГ.
አመሰግናለሁ! I ni ce! Na gode sosai! !شكرا
@MEASTru — ближневосточная аналитика, системный взгляд — сверяем часы, обсуждаем вместе Катар, шейхов и другие контексты.
@bmpd_cast — наши учителя и товарищи из Центра АСТ, один из старейших и ведущих в России центров международной экспертизы, — больше было консультаций за рамками канала, но тут тоже есть следы совместной работы.
@semenovkirill — ведущий эксперт по Ливии, — не было, наверное, у нас поста о ней без учёта знаний Кирилла (прогноз)
@zangaro — самый читаемый афроканал русского тг, — вдохновляет блестящим слогом и пугает леденящими историями из глубин тропических политсистем. Вместе разобрались в метане Киву.
@mideastr — Марианна хозяйка всего БВ в Къ: решали вместе вопрос с плотиной на Ниле и повесткой РоссияАфрика.
@lngchannel — лучший канал про газ, вместе следим за экспортом Египта, Нигерии и Мозамбика, за тем, как рынки СПГ и ГМТ зарождаются в ЮАР и РЭГ.
Знания @RealAtomInfo помогают нам ориентироваться в атомных проектах ЮАР, Египта, Руанды— эталон отраслевой аналитики в тг.
С @AgnksCCCP следим, как газомоторное топливо захватывает рынки ЮАР, Египта, ждём Нигерию.
@energystrategyNataliaGrib знает, сколько будет стоить нефть и почему (пока) нельзя ввести налог на экспорт газа из Мозамбика.
@africanists — «первому африканскому» спасибо за репосты и позитив на их канале.
За концептуальные рамки и важные смыслы спасибо @ru_global, @baunovhaus, @proeconomics, @evgenyprimakov.
И отдельное спасибо команде https://intexpertise.ru — без доступа к их почти безграничным знаниям и ресурсам у нас вряд ли бы получилось.
А ещё — легализация телеграмма подарила нам возможность коллаборации с ФСЭГ.
አመሰግናለሁ! I ni ce! Na gode sosai! !شكرا
Telegram
Энергия Африки
Trend to follow: ал-Джазира (а это Катар) атакует атомную энергетику в регионе как таковую. Мишень пока — ОАЭ, но за Египет тоже тревожно. У Катара свои методы gas advocacy, но они иногда работают. В Египте строительство АЭС может высвободить больше СПГ для…
🇳🇬 Remote control. Рабство XXI века
С интересом прочитал доклад редакции канала «Рыбарь» о трафике живого товара из Нигегии в страны ЕС. Речь идет о девушках и женщинах, оказавшихся в сетях сексуальной эксплуатации нигерийской мафии. Первичный рекрутинг сотен женщин и девушек проходит в Бенин-Сити, что в штате Эдо, откуда они попадают на сексуальные рынки Лондона, Осло, Рима, Москвы и Парижа.
Задачу правоохранительных органов стран прохождения и прибытия блокирует магический комплекс джуджу, обязующий жертв годами платить дань и молчать о своих обидчиках. Джуджу — не вуду (нигерийцы разводят эти понятия). В его основе — договор-клятва, выступающий контрольным механизмом подчинения человека. Джуджу и схожие обязательства играют большую роль в традиционно-правовом арбитраже, особенно у игбо, бини, эфик и йоруба, и эти пакты рутинны в том числе перед покиданием страны. В повседневных правовых ситуациях они выступают сдерживающими факторами для обмана или лжесвидетельства — под страхом наказания потусторонних сил.
Джуджу покоится на обочине англосаксонского права, где аффидевиты регулируются особым статутом (Oath Act). Однако в некоторых судебных прецедентах традиционные клятвы все же признавались юридически валидными. Кроме того, ислам (в северных штатах с 1999 г. действует шариат) не воспрещает прибегать к джуджу немусульманам, а иные христиане — через пятидесятников — даже поощряют эти обычноправовые механизмы. Кроме того, в коррумпированной стране с неэффективным правоприменением и медленной бюрократией клятвы — надежные инструменты регуляции социально-правовых отношений, выступающие аналогами современных нотариальных процедур.
Вообще в космологии жителей Эдо выделяют агбон (видимый мир) и эринмвин — мир невидимый, заселенный эхи (духами судьбы и предков). Большинство конфликтных жизненных ситуаций не обходится без посредничества духов и богов. Но даже если глубокая и интимная вера утрачена и стала амбивалентной привычкой, то имеет значение социальный контекст.
Заключаемые на год клятвы с возможностью «продления» — публичны, торжественны, скрепляются потусторонним Другим, жертвоприношениями богу Ологуну и др. Это сложная игра, в которой клятва — лишь финальный акт обработки человека. Отправка девушки за рубеж — спланированный акт семьи, главными вербовщицами выступают женщины («мадам»), подчас сами бывшие секс-рабыни, выплатившие долг, капитализировавшие связи и хорошо понимающие психологию своих жертв. При этом большинство этих «мадам» принадлежат к кругу знакомых семьи. А популярная в Южной Нигерии культура «спонсорства» лишь нормализует эти практики.
В самих ритуалах используют конфигурации символически и эмоционально нагруженных объектов, с помощью которых преступники легко нащупывают уязвимости и фантазмы жертв — менструальная кровь, нижнее белье, слюна, ногти, мыло (символ красоты), металлические безделушки (бог Огун), орехи-кола (верность). Для юных девушек само принесение такой клятвы травмирует и обязывает. Общественное давление велико (как правило, присутствуют «бойфренды», братья, родители), санкции откровенно пугают — стать бесплодной или умереть при родах, потерять семью и близких, впасть в безумие.
И с обычноправовой, и с т.з. common law такой контракт — фиктивен, с ними борются и власти, и оба (король) Бенина. Ведь в традиционном мире женщин и детей не допускали к опасной ритуальной части, предусматривающей насылание проклятия. Кроме того, девушки делают неинформированный выбор — их вводят в заблуждение и называют им суммы долга в привычных им найрах, в то время как в реальности они доходят до €60 тыс.
Зато интернализация страха снижает издержки — за славянскими проститутками надо постоянно присматривать, зато за нигерийками — нет. Да и сами «мадам» практикуют магию, чтобы стать «невидимыми» для полиции. Члены же ОПГ — сутенеры, перевозчики — тоже выполняют обряды, в т.ч. для психоэмоциональной стабильности (все они прекрасно понимают, что творят).
С интересом прочитал доклад редакции канала «Рыбарь» о трафике живого товара из Нигегии в страны ЕС. Речь идет о девушках и женщинах, оказавшихся в сетях сексуальной эксплуатации нигерийской мафии. Первичный рекрутинг сотен женщин и девушек проходит в Бенин-Сити, что в штате Эдо, откуда они попадают на сексуальные рынки Лондона, Осло, Рима, Москвы и Парижа.
Задачу правоохранительных органов стран прохождения и прибытия блокирует магический комплекс джуджу, обязующий жертв годами платить дань и молчать о своих обидчиках. Джуджу — не вуду (нигерийцы разводят эти понятия). В его основе — договор-клятва, выступающий контрольным механизмом подчинения человека. Джуджу и схожие обязательства играют большую роль в традиционно-правовом арбитраже, особенно у игбо, бини, эфик и йоруба, и эти пакты рутинны в том числе перед покиданием страны. В повседневных правовых ситуациях они выступают сдерживающими факторами для обмана или лжесвидетельства — под страхом наказания потусторонних сил.
Джуджу покоится на обочине англосаксонского права, где аффидевиты регулируются особым статутом (Oath Act). Однако в некоторых судебных прецедентах традиционные клятвы все же признавались юридически валидными. Кроме того, ислам (в северных штатах с 1999 г. действует шариат) не воспрещает прибегать к джуджу немусульманам, а иные христиане — через пятидесятников — даже поощряют эти обычноправовые механизмы. Кроме того, в коррумпированной стране с неэффективным правоприменением и медленной бюрократией клятвы — надежные инструменты регуляции социально-правовых отношений, выступающие аналогами современных нотариальных процедур.
Вообще в космологии жителей Эдо выделяют агбон (видимый мир) и эринмвин — мир невидимый, заселенный эхи (духами судьбы и предков). Большинство конфликтных жизненных ситуаций не обходится без посредничества духов и богов. Но даже если глубокая и интимная вера утрачена и стала амбивалентной привычкой, то имеет значение социальный контекст.
Заключаемые на год клятвы с возможностью «продления» — публичны, торжественны, скрепляются потусторонним Другим, жертвоприношениями богу Ологуну и др. Это сложная игра, в которой клятва — лишь финальный акт обработки человека. Отправка девушки за рубеж — спланированный акт семьи, главными вербовщицами выступают женщины («мадам»), подчас сами бывшие секс-рабыни, выплатившие долг, капитализировавшие связи и хорошо понимающие психологию своих жертв. При этом большинство этих «мадам» принадлежат к кругу знакомых семьи. А популярная в Южной Нигерии культура «спонсорства» лишь нормализует эти практики.
В самих ритуалах используют конфигурации символически и эмоционально нагруженных объектов, с помощью которых преступники легко нащупывают уязвимости и фантазмы жертв — менструальная кровь, нижнее белье, слюна, ногти, мыло (символ красоты), металлические безделушки (бог Огун), орехи-кола (верность). Для юных девушек само принесение такой клятвы травмирует и обязывает. Общественное давление велико (как правило, присутствуют «бойфренды», братья, родители), санкции откровенно пугают — стать бесплодной или умереть при родах, потерять семью и близких, впасть в безумие.
И с обычноправовой, и с т.з. common law такой контракт — фиктивен, с ними борются и власти, и оба (король) Бенина. Ведь в традиционном мире женщин и детей не допускали к опасной ритуальной части, предусматривающей насылание проклятия. Кроме того, девушки делают неинформированный выбор — их вводят в заблуждение и называют им суммы долга в привычных им найрах, в то время как в реальности они доходят до €60 тыс.
Зато интернализация страха снижает издержки — за славянскими проститутками надо постоянно присматривать, зато за нигерийками — нет. Да и сами «мадам» практикуют магию, чтобы стать «невидимыми» для полиции. Члены же ОПГ — сутенеры, перевозчики — тоже выполняют обряды, в т.ч. для психоэмоциональной стабильности (все они прекрасно понимают, что творят).
🇹🇩 «Вся президентская рать». Штрихи к портрету «Черного Каддафи»
15 июля президент Чада Идрис Деби Итно подписал декрет, детально регламентирующий его парадную, церемониальную и полевую униформу — еще 26 июня бывший военачальник получил звание маршала. Отныне 23 золотых звезды на его жезле символизируют 23 региона Чада, а выгравированная на нем латинская надпись terror belli, decus pacis («устрашение в войне, украшение в мире») восходит к маршальским жезлам императорской Франции.
Влиятельное издание «Жен Африк» сравнило новые инсигнии Идриса Деби с мундирами Жан-Беделя Бокассы. Однако Идрис Деби — глава крупной военной державы с самой боеспособной армией Черной Африки — скорее домогается лавров «черного Каддафи». И спустя два года после провозглашения «Четвертой республики» консолидация активов семьи Итно с тесным переплетением военно-разведывательной, административной, дипломатической и деловой экспертизы достигла своего пика.
Так, его сын Закария Идрис Деби — посол в ОАЭ в звании полковника — участвовал в операции «Гнев Бома» против трансграничной группировки «Боко харам». Тесно связанный с эмиратским бизнесом, он с 2012 г. управлял гражданской канцелярией отца, после чего передал руководство Амире Идрис Деби (ныне этот пост занимает сын Идриса Абделькерим). Его брат Хассан Идрис Деби — подполковник ВВС — почетный президент правящего в Чаде «Патриотического движения спасения».
Полковник Абделькрим Идрис Деби, выпускник Вест-Пойнта (2004), служит советником отца по цифровым технологиям и связи. Заметен и генерал Махамат «Кака» Идрис Деби. Он возглавляет головную спецслужбу — Главное управление службы безопасности институтов государственной власти (DGSSIE), руководил боевыми операциями в Тибести и на озере Чад. Его брат Даусса Идрис Деби тоже какое-то время управлял президентскими делами, а Сеид до марта был гендиректором Нефтегазовой компании Чада. Дочь Идриса — Фатиме Деби — с марта руководит Нефтеперерабатывающей компанией Нджамены. Немалую роль в деловой жизни играет и первая леди — Хинда Деби Итно. Список можно продолжать очень долго.
Не секрет, что военно-политические и партийные структуры, дипломатический корпус и руководство госкорпораций рекрутируются из «титульных» загава (этнос Итно), а также из даза (горан) и чадских арабов-шоа. Все они — считанные проценты в палитре населяющих страну разноязыких народов. Такая конфигурация восходит к триумфальному захвату власти Идрисом Деби в 1990 г. Впоследствии режим выстоял под многочисленными ударами оппозиции — вплотную подступавшие к Нджамене повстанцы были частью перекуплены, частью подавлены силой оружия. Но несмотря на замирение и кооптацию миноритариев — элит сара и хаджарай, власть Итно по-прежнему довольно критически воспринимают на юге, особенно в столице, где спорадические протесты приводят к регулярным отключениям интернета.
Кроме того, режиму Итно хронически недостает ресурсов на поддержание консенсуса и подкупа недовольных — нефтяная рента падает, забастовки месяцами не получающих зарплат бюджетников стали рутиной, а постоянные тасования кабмина дают обратный эффект — «назначенцы» стремятся как можно быстрее обогатиться до очередной отставки. Не все ладно и в опоре власти Идриса Деби — политических структурах народа загава. Полукочевые обитатели северного Вадаи (Чад) и Дарфура (Судан), больше Аллаха они почитают горы, коим даже приносят в жертву животных, и меньше всего желают расставаться с конфедеративным укладом. Лишь к 2009 г. Итно убедил соперничающие кланы и вождества в своей незаменимости для стабильности страны.
Между тем в пику более аристократическим кланам кобе он сначала назначил султаном бидеят своего брата Тимана, связанного с дарфурскими повстанцами, а затем и себя лично, попутно создав много новых вождеств. Но назначенные им лидеры лояльны лишь благодаря деньгам, некоторые не скрывают желания перейти в оппозицию. Точно так же и две болевые точки страны — озеро Чад и нагорье Тибести — во многом купируются «денежной дипломатией».
15 июля президент Чада Идрис Деби Итно подписал декрет, детально регламентирующий его парадную, церемониальную и полевую униформу — еще 26 июня бывший военачальник получил звание маршала. Отныне 23 золотых звезды на его жезле символизируют 23 региона Чада, а выгравированная на нем латинская надпись terror belli, decus pacis («устрашение в войне, украшение в мире») восходит к маршальским жезлам императорской Франции.
Влиятельное издание «Жен Африк» сравнило новые инсигнии Идриса Деби с мундирами Жан-Беделя Бокассы. Однако Идрис Деби — глава крупной военной державы с самой боеспособной армией Черной Африки — скорее домогается лавров «черного Каддафи». И спустя два года после провозглашения «Четвертой республики» консолидация активов семьи Итно с тесным переплетением военно-разведывательной, административной, дипломатической и деловой экспертизы достигла своего пика.
Так, его сын Закария Идрис Деби — посол в ОАЭ в звании полковника — участвовал в операции «Гнев Бома» против трансграничной группировки «Боко харам». Тесно связанный с эмиратским бизнесом, он с 2012 г. управлял гражданской канцелярией отца, после чего передал руководство Амире Идрис Деби (ныне этот пост занимает сын Идриса Абделькерим). Его брат Хассан Идрис Деби — подполковник ВВС — почетный президент правящего в Чаде «Патриотического движения спасения».
Полковник Абделькрим Идрис Деби, выпускник Вест-Пойнта (2004), служит советником отца по цифровым технологиям и связи. Заметен и генерал Махамат «Кака» Идрис Деби. Он возглавляет головную спецслужбу — Главное управление службы безопасности институтов государственной власти (DGSSIE), руководил боевыми операциями в Тибести и на озере Чад. Его брат Даусса Идрис Деби тоже какое-то время управлял президентскими делами, а Сеид до марта был гендиректором Нефтегазовой компании Чада. Дочь Идриса — Фатиме Деби — с марта руководит Нефтеперерабатывающей компанией Нджамены. Немалую роль в деловой жизни играет и первая леди — Хинда Деби Итно. Список можно продолжать очень долго.
Не секрет, что военно-политические и партийные структуры, дипломатический корпус и руководство госкорпораций рекрутируются из «титульных» загава (этнос Итно), а также из даза (горан) и чадских арабов-шоа. Все они — считанные проценты в палитре населяющих страну разноязыких народов. Такая конфигурация восходит к триумфальному захвату власти Идрисом Деби в 1990 г. Впоследствии режим выстоял под многочисленными ударами оппозиции — вплотную подступавшие к Нджамене повстанцы были частью перекуплены, частью подавлены силой оружия. Но несмотря на замирение и кооптацию миноритариев — элит сара и хаджарай, власть Итно по-прежнему довольно критически воспринимают на юге, особенно в столице, где спорадические протесты приводят к регулярным отключениям интернета.
Кроме того, режиму Итно хронически недостает ресурсов на поддержание консенсуса и подкупа недовольных — нефтяная рента падает, забастовки месяцами не получающих зарплат бюджетников стали рутиной, а постоянные тасования кабмина дают обратный эффект — «назначенцы» стремятся как можно быстрее обогатиться до очередной отставки. Не все ладно и в опоре власти Идриса Деби — политических структурах народа загава. Полукочевые обитатели северного Вадаи (Чад) и Дарфура (Судан), больше Аллаха они почитают горы, коим даже приносят в жертву животных, и меньше всего желают расставаться с конфедеративным укладом. Лишь к 2009 г. Итно убедил соперничающие кланы и вождества в своей незаменимости для стабильности страны.
Между тем в пику более аристократическим кланам кобе он сначала назначил султаном бидеят своего брата Тимана, связанного с дарфурскими повстанцами, а затем и себя лично, попутно создав много новых вождеств. Но назначенные им лидеры лояльны лишь благодаря деньгам, некоторые не скрывают желания перейти в оппозицию. Точно так же и две болевые точки страны — озеро Чад и нагорье Тибести — во многом купируются «денежной дипломатией».
🇲🇷 Невыносимая легкость свободы. О рабстве в Мавритании
Вчера новым премьером Мавритании стал чернокожий политик-хартани Мохамед ульд Биляль. Событие давно заурядное, но это хороший повод коснуться неудобной темы, с которой, к сожалению, в основном и ассоциируется эта богом забытая страна.
На мавританских рабов (абид) и отпущенников (харатин) всегда смотрели сквозь линзы ориентализма, сенсационистской прессы, НКО и аболиционистов. По ту сторону морально уничтожающих доводов всегда оставались природа рабства, нюансы социально-правового и имущественного положения зависимых лиц.
Рабство лишь до известной степени имело расовую подоплеку. Составляющие до 45% населения харатин — бывшие чернокожие рабы, в то время как «титульные» мавры-бейдан («белые люди») — арабо-берберского происхождения. Однако все они разделяют один язык (хасания) и культуру. Зато проживающие на юге чернокожие сонинке, волоф и пулаар сами владели рабами, с коими харатин солидаризироваться не спешили. При этом нижние касты бейдан не имели рабов вовсе, зато обогатившиеся благодаря бывшим хозяевам харатин — запросто.
Мавританское рабство далеко от наших расхожих стереотипов. Все рабы, их дети, потомки и отпущенники входили в расширенные семьи состоятельных бейдан. Это «бедные родственники», чей потолок — не унаследовать имущество хозяев. Рабы служили не только домашней прислугой, но и торговыми агентами, советниками, фермерами. Они были связаны с бейдан аффективными узами, управляли делами и манипулировали хозяевами. А опыт социализации в доме хозяина, скрепленный узами молочного родительства и фиктивного родства, связывал сильнее психологического и идеологического насилия («рай в ногах у хозяина»).
Такое рабство — часть широкого континуума форм зависимости, охватывающего Мали и другие страны. В кастово-сословной системе с аристократией, ремесленниками, песенниками-гриё рабы не совсем исключены из сообществ, составляя нижние, но не бесправные слои. Рабы не участвуют в общинных сходах, оказывают ритуальные и реальные услуги семьям свободных. Но по сравнению с формально свободными «одноразовыми людьми» на стройках современного неолиберального мира они в достаточной мере защищены обычным и исламским правом.
Однако радикальный выход из неполноправного состояния в таком обществе — сродни социальной смерти, а полная эмансипация в первом поколении почти невозможна. Это понимали французские колонизаторы, МОТ, ООН, Всемирный банк и даже форвард демократии — США. Status quo оправдывался циничной идеей: и хозяева, и рабы были «слишком неготовы» к эмансипации друг от друга.
Но раньше любых законов все давно решила экология. С приходом засух, гибелью скота и финиковых рощ «пустынная» экономика рухнула, и в 70-е гг. бейдан устремились в города работать в госсектор. Консенсус рассыпался, относительной защищенности «бедных родственников» пришел конец — с отъездом хозяев в Нуакшот рабы и харатин, предоставленные самим себе, получили cвободу без штанов, перспектив и куска хлеба.
Тем не менее отпущенники-харатин, пусть и отодвинутые от статусных профессий в бизнесе и госсекторе в сферу «грязных» занятий, в торговлю овощами, даже оставаясь в зависимости от хозяев понемногу выработали идентичность и субъектность. Многие смешиваются с чернокожими, открывают уличные магазинчики и лавки-хавала вдоль побережья от Сенегала до Нигерии. На востоке из харатин сложилась новая общность хазарин, приобретшая статус, деньги, уважение, образование. В противовес «ленивым» бейдан, которым ручная работа не положена по статусу, они культивируют этос упорного труда.
У черных тукулеров освобожденные рабы тоже выработали свои кодексы — с отвагой, трудом, честью, солидарностью, презрением к ленивой аристократии и продажным марабу. Так что динамику мавританского общества давно определяет противостояние свободных лиц — эмансипирующихся харатин и бейдан, многие из которых — заложники комплекса «белоручек». «Чистые» же рабы малочисленны и все меньше нужны хозяевам и главное — экономике.
Вчера новым премьером Мавритании стал чернокожий политик-хартани Мохамед ульд Биляль. Событие давно заурядное, но это хороший повод коснуться неудобной темы, с которой, к сожалению, в основном и ассоциируется эта богом забытая страна.
На мавританских рабов (абид) и отпущенников (харатин) всегда смотрели сквозь линзы ориентализма, сенсационистской прессы, НКО и аболиционистов. По ту сторону морально уничтожающих доводов всегда оставались природа рабства, нюансы социально-правового и имущественного положения зависимых лиц.
Рабство лишь до известной степени имело расовую подоплеку. Составляющие до 45% населения харатин — бывшие чернокожие рабы, в то время как «титульные» мавры-бейдан («белые люди») — арабо-берберского происхождения. Однако все они разделяют один язык (хасания) и культуру. Зато проживающие на юге чернокожие сонинке, волоф и пулаар сами владели рабами, с коими харатин солидаризироваться не спешили. При этом нижние касты бейдан не имели рабов вовсе, зато обогатившиеся благодаря бывшим хозяевам харатин — запросто.
Мавританское рабство далеко от наших расхожих стереотипов. Все рабы, их дети, потомки и отпущенники входили в расширенные семьи состоятельных бейдан. Это «бедные родственники», чей потолок — не унаследовать имущество хозяев. Рабы служили не только домашней прислугой, но и торговыми агентами, советниками, фермерами. Они были связаны с бейдан аффективными узами, управляли делами и манипулировали хозяевами. А опыт социализации в доме хозяина, скрепленный узами молочного родительства и фиктивного родства, связывал сильнее психологического и идеологического насилия («рай в ногах у хозяина»).
Такое рабство — часть широкого континуума форм зависимости, охватывающего Мали и другие страны. В кастово-сословной системе с аристократией, ремесленниками, песенниками-гриё рабы не совсем исключены из сообществ, составляя нижние, но не бесправные слои. Рабы не участвуют в общинных сходах, оказывают ритуальные и реальные услуги семьям свободных. Но по сравнению с формально свободными «одноразовыми людьми» на стройках современного неолиберального мира они в достаточной мере защищены обычным и исламским правом.
Однако радикальный выход из неполноправного состояния в таком обществе — сродни социальной смерти, а полная эмансипация в первом поколении почти невозможна. Это понимали французские колонизаторы, МОТ, ООН, Всемирный банк и даже форвард демократии — США. Status quo оправдывался циничной идеей: и хозяева, и рабы были «слишком неготовы» к эмансипации друг от друга.
Но раньше любых законов все давно решила экология. С приходом засух, гибелью скота и финиковых рощ «пустынная» экономика рухнула, и в 70-е гг. бейдан устремились в города работать в госсектор. Консенсус рассыпался, относительной защищенности «бедных родственников» пришел конец — с отъездом хозяев в Нуакшот рабы и харатин, предоставленные самим себе, получили cвободу без штанов, перспектив и куска хлеба.
Тем не менее отпущенники-харатин, пусть и отодвинутые от статусных профессий в бизнесе и госсекторе в сферу «грязных» занятий, в торговлю овощами, даже оставаясь в зависимости от хозяев понемногу выработали идентичность и субъектность. Многие смешиваются с чернокожими, открывают уличные магазинчики и лавки-хавала вдоль побережья от Сенегала до Нигерии. На востоке из харатин сложилась новая общность хазарин, приобретшая статус, деньги, уважение, образование. В противовес «ленивым» бейдан, которым ручная работа не положена по статусу, они культивируют этос упорного труда.
У черных тукулеров освобожденные рабы тоже выработали свои кодексы — с отвагой, трудом, честью, солидарностью, презрением к ленивой аристократии и продажным марабу. Так что динамику мавританского общества давно определяет противостояние свободных лиц — эмансипирующихся харатин и бейдан, многие из которых — заложники комплекса «белоручек». «Чистые» же рабы малочисленны и все меньше нужны хозяевам и главное — экономике.
🇨🇲 «В погоне за облаками». О ситуации на севере Камеруна
Интернет облетело видеообращение нового повстанческого движения народа фульбе, сложившегося в камерунском регионе Адамава. Правда это или провокация — еще предстоит выяснить специалистам. Однако появление организованной вооруженной антиправительственной силы — правдоподобная развязка патологического метаболизма, сложившегося на бесхозном пограничье Камеруна, Чада и ЦАР, с давних пор именуемом Заргиналенд.
Речь идет о политической самоорганизации coupeurs de route («дорожных бандитов»), или заргина — вооруженных банд, ставших нервными узлами серой экономики пограничья и предгорий еще в 1980-е гг., и неуловимых благодаря дешевым китайским мотоциклам, попавшим в регион в 2005 г., и мобильным телефонам. Тогда с приватизацией и «структурной перестройкой» экономик нищенствующие бюджетники и госслужащие вынуждены были уйти в тень и переквалифицироваться в перекупщиков, перевозчиков, охранников, а городская экономика оказалась в полной зависимости от буша, где по ухабистым контрабандистским маршрутам развозили топливо, продовольствие, одежду, радиоприемники, автозапчасти, мобильники и драгоценности.
Рост «силового предпринимательства» вызван еще и трагедией народа фульбе. «Потерянное колено Израилево» пало жертвой деградации экологических ниш, земельного голода и наступления коммерческого хозяйства. Короче — невозможности поддержания пастушеского уклада жизни. Раньше фульбе всегда бежали от проблем — засух, агрессивных соседей — на юг, «за облаками», в поисках жирных пастбищ. Ныне, когда от прежних выпасных маршрутов остались лишь узкие коридоры, бежать им некуда. При этом с вакцинацией скота и ростом качества медицинских услуг стада и люди прирастают в геометрической прогрессии, зато доступной земли — все меньше и меньше.
Первой жертвой стала возрастная группа ндеркааку — ранняя юность между обрезанием и женитьбой. Это критическое время для восприятия этоса-пулааку, эпических поэм, правовых порядков и хозяйственной экспертизы, в особенности — корпуса знаний об экосистемах, ядовитых травах, ветеринарных тонкостях. Бегство от назойливой поколенческой субординации, принижения и буллинга со стороны отцов и старейшин приводила к отрешению от пулааку и социальной смерти. Однако радикальный разрыв позволял перепрыгнуть возрастную иерархию и быстро заработать скот — маркер состояния и успеха.
От собственно скотокрадства — логистически затратного занятия — молодежь перешла к грабежам на дорогах к местным рынкам. Но с развитием денежных переводов они переквалифицировались сначала на похищения детей, а затем и старейшин, способных быстро собрать требуемую сумму выкупа. Отсюда заргина перебросили мостик к большой политике и темным делам с региональными элитами, наладили деловые связи с маргинальными общинами фульбе-мбороро и девиантами из благополучных общин.
Социализация 14-15-летних обсосов в тюрбанах с «Калашниковыми», накачанных метамфетаминами, проходила в мультиэтничных и разноязыких подвижных лагерях из фульбе-мбороро, арабов-шоа, хаджерай и хауса из Чада, Судана, Нигера и Нигерии. Там под руководством бывших повстанцев, дезертиров и отставных военных они оттачивали мастерство засад и добывали вполне «беловоротничковые» зарплаты, чтобы впоследствии разжиться скотом и соскочить с высокорискового ремесла.
Язва Заргиналенда расползалась и с 1990-х гг. поглотила весь север Камеруна. Конечно, с ними борются традиционные фульбские власти и вожди-ламибе, но выставленные против них охотничьи союзы, ощетинившиеся обрезами и бесценными навыками выживания в буше, вскоре сами стали жертвами соблазнов серой экономики фронтира. Давление же не менее отбитых силовиков, в особенности одиозного камерунского BIR, привели лишь к перевооружению и профессионализации банд — традиционные туники-гандуры сменили униформы и винтовки FAL. Так родилась центральноафриканская группировка 3R Абасса Сидики — головная боль Банги, ООН, русских «инструкторов» и камерунских спецслужб.
Интернет облетело видеообращение нового повстанческого движения народа фульбе, сложившегося в камерунском регионе Адамава. Правда это или провокация — еще предстоит выяснить специалистам. Однако появление организованной вооруженной антиправительственной силы — правдоподобная развязка патологического метаболизма, сложившегося на бесхозном пограничье Камеруна, Чада и ЦАР, с давних пор именуемом Заргиналенд.
Речь идет о политической самоорганизации coupeurs de route («дорожных бандитов»), или заргина — вооруженных банд, ставших нервными узлами серой экономики пограничья и предгорий еще в 1980-е гг., и неуловимых благодаря дешевым китайским мотоциклам, попавшим в регион в 2005 г., и мобильным телефонам. Тогда с приватизацией и «структурной перестройкой» экономик нищенствующие бюджетники и госслужащие вынуждены были уйти в тень и переквалифицироваться в перекупщиков, перевозчиков, охранников, а городская экономика оказалась в полной зависимости от буша, где по ухабистым контрабандистским маршрутам развозили топливо, продовольствие, одежду, радиоприемники, автозапчасти, мобильники и драгоценности.
Рост «силового предпринимательства» вызван еще и трагедией народа фульбе. «Потерянное колено Израилево» пало жертвой деградации экологических ниш, земельного голода и наступления коммерческого хозяйства. Короче — невозможности поддержания пастушеского уклада жизни. Раньше фульбе всегда бежали от проблем — засух, агрессивных соседей — на юг, «за облаками», в поисках жирных пастбищ. Ныне, когда от прежних выпасных маршрутов остались лишь узкие коридоры, бежать им некуда. При этом с вакцинацией скота и ростом качества медицинских услуг стада и люди прирастают в геометрической прогрессии, зато доступной земли — все меньше и меньше.
Первой жертвой стала возрастная группа ндеркааку — ранняя юность между обрезанием и женитьбой. Это критическое время для восприятия этоса-пулааку, эпических поэм, правовых порядков и хозяйственной экспертизы, в особенности — корпуса знаний об экосистемах, ядовитых травах, ветеринарных тонкостях. Бегство от назойливой поколенческой субординации, принижения и буллинга со стороны отцов и старейшин приводила к отрешению от пулааку и социальной смерти. Однако радикальный разрыв позволял перепрыгнуть возрастную иерархию и быстро заработать скот — маркер состояния и успеха.
От собственно скотокрадства — логистически затратного занятия — молодежь перешла к грабежам на дорогах к местным рынкам. Но с развитием денежных переводов они переквалифицировались сначала на похищения детей, а затем и старейшин, способных быстро собрать требуемую сумму выкупа. Отсюда заргина перебросили мостик к большой политике и темным делам с региональными элитами, наладили деловые связи с маргинальными общинами фульбе-мбороро и девиантами из благополучных общин.
Социализация 14-15-летних обсосов в тюрбанах с «Калашниковыми», накачанных метамфетаминами, проходила в мультиэтничных и разноязыких подвижных лагерях из фульбе-мбороро, арабов-шоа, хаджерай и хауса из Чада, Судана, Нигера и Нигерии. Там под руководством бывших повстанцев, дезертиров и отставных военных они оттачивали мастерство засад и добывали вполне «беловоротничковые» зарплаты, чтобы впоследствии разжиться скотом и соскочить с высокорискового ремесла.
Язва Заргиналенда расползалась и с 1990-х гг. поглотила весь север Камеруна. Конечно, с ними борются традиционные фульбские власти и вожди-ламибе, но выставленные против них охотничьи союзы, ощетинившиеся обрезами и бесценными навыками выживания в буше, вскоре сами стали жертвами соблазнов серой экономики фронтира. Давление же не менее отбитых силовиков, в особенности одиозного камерунского BIR, привели лишь к перевооружению и профессионализации банд — традиционные туники-гандуры сменили униформы и винтовки FAL. Так родилась центральноафриканская группировка 3R Абасса Сидики — головная боль Банги, ООН, русских «инструкторов» и камерунских спецслужб.
🇲🇱 «Такого как Путин». О парадоксах антиимпериализма
В Мали после недельного перерыва возобновились антиправительственные протесты. Едва ли не главное, что удивляет стороннего наблюдателя — русофильские лозунги и изображения Владимира Путина, нередко соседствующие со стилизованными портретами Че Гевары или Тома Санкары.
Пока в наших консервативных СМИ и Телеграм-каналах ломают голову над тем, какие идеи или «смыслы» продавать Африке, Владимир Путин — сам того не ведая и безо всяких усилий со стороны российского МИД или «Россотрудничества» — давно выиграл битву за умы и сердца многих африканцев, от простых работяг, интеллигенции и оппозиционной молодежи до политического истеблишмента и деловой элиты.
Дело не в RT, Sputnik и прочей «мягкой силе», которую без устали разоблачают французские и американские think-tanks. Все началось еще раньше Крыма, как минимум с Мюнхенской речи. Но решающую роль, сами того не желая, сыграли европейские и североамериканские СМИ и зависимые от зарубежного финансирования африканские медиагруппы. Занимаясь демонизацией российского президента, они породили обратный эффект — привлекательный образ независимого и самостоятельного политика.
Африканцы, как и мы, любят все, что не знают или знают плохо. А опыт сотрудничества с СССР в сочетании с ностальгией по авторитарной модернизации и всеобщей усталостью от китайцев и французов складывается в запрос на «сильного национального лидера», удовлетворить который — при целой галерее автократий — удается лишь единицам вроде Джона Магуфули или Поля Кагаме. Неслучайно, кстати, в танзанийских СМИ лидера более успешной Руанды Поля Кагаме не без тайной зависти иногда называют «африканским Путиным» (Putin wa Kiafrika).
Отсюда — спонтанные и достаточно искренние проявления симпатии к Путину со стороны водителей, лавочников, торговок и случайных попутчиков, служащих и военных, принты Путина на футболках боевитой малийской оппозиции, десятки путинофильских пабликов Facebook, симпатии реперов и хип-хоп исполнителей, левых интеллектуалов, активистов левопопулистских и националистических движений вроде сенегальского Y'en marre, «Ивуарийского народного фронта» Лорана Гбагбо и др.
Культивируемый Путиным и близкий африканцам антиимпериалистический ресентимент удачно накладывается на глубокие антиэлитные настроения, и это срабатывает даже в странах без опыта серьезного сотрудничества с СССР и сильно зависимых от Запада, вроде Кении и Нигерии. Так, по данным недавних опросов Pew Research, Путина позитивно оценивают 41% респондентов из Нигерии и 39% из Кении; впрочем, в этих странах по популярности Путин серьезно уступает — причем по тем же самым причинам — Дональду Трампу.
При этом знания о России — довольно отрывочные, и в этой информационной битве выиграла, скорее, Россия воображаемая — сильная, суверенная, не клянчащая подачек, и главное — без экономической стагнации, «работающей бедности» и хаоса в верхах, смакуемого нашими тг-каналами. Но позитивный образ не резиновый, и неясно, удастся ли России капитализировать эти симпатии — идущая в комплекте идеология «стабильности» в Африке продается все хуже.
Преувеличивать «народную любовь» тоже не стоит. Есть страны (вроде Либерии), где уверены, что Россией по-прежнему руководит Горбачев, многие же к Путину насторожены или попросту равнодушны. Российского президента не особенно любят в ЮАР, где его персону негативно оценивают до 40% граждан. В основном это, конечно, белые, но есть и немало черных, не разделяющих идей радикалов о классовой революции и не симпатизирующих по инерции наследнице СССР. Связано это не только с холодной войной, в которой СССР поддерживал АНК, с чьим правлением многие связывают все беды страны. Дело еще в коррупционных эпизодах в эпоху Джейкоба Зумы и братьев Гупта, в особенности — в бесславной «ядерной сделке».
В Мали после недельного перерыва возобновились антиправительственные протесты. Едва ли не главное, что удивляет стороннего наблюдателя — русофильские лозунги и изображения Владимира Путина, нередко соседствующие со стилизованными портретами Че Гевары или Тома Санкары.
Пока в наших консервативных СМИ и Телеграм-каналах ломают голову над тем, какие идеи или «смыслы» продавать Африке, Владимир Путин — сам того не ведая и безо всяких усилий со стороны российского МИД или «Россотрудничества» — давно выиграл битву за умы и сердца многих африканцев, от простых работяг, интеллигенции и оппозиционной молодежи до политического истеблишмента и деловой элиты.
Дело не в RT, Sputnik и прочей «мягкой силе», которую без устали разоблачают французские и американские think-tanks. Все началось еще раньше Крыма, как минимум с Мюнхенской речи. Но решающую роль, сами того не желая, сыграли европейские и североамериканские СМИ и зависимые от зарубежного финансирования африканские медиагруппы. Занимаясь демонизацией российского президента, они породили обратный эффект — привлекательный образ независимого и самостоятельного политика.
Африканцы, как и мы, любят все, что не знают или знают плохо. А опыт сотрудничества с СССР в сочетании с ностальгией по авторитарной модернизации и всеобщей усталостью от китайцев и французов складывается в запрос на «сильного национального лидера», удовлетворить который — при целой галерее автократий — удается лишь единицам вроде Джона Магуфули или Поля Кагаме. Неслучайно, кстати, в танзанийских СМИ лидера более успешной Руанды Поля Кагаме не без тайной зависти иногда называют «африканским Путиным» (Putin wa Kiafrika).
Отсюда — спонтанные и достаточно искренние проявления симпатии к Путину со стороны водителей, лавочников, торговок и случайных попутчиков, служащих и военных, принты Путина на футболках боевитой малийской оппозиции, десятки путинофильских пабликов Facebook, симпатии реперов и хип-хоп исполнителей, левых интеллектуалов, активистов левопопулистских и националистических движений вроде сенегальского Y'en marre, «Ивуарийского народного фронта» Лорана Гбагбо и др.
Культивируемый Путиным и близкий африканцам антиимпериалистический ресентимент удачно накладывается на глубокие антиэлитные настроения, и это срабатывает даже в странах без опыта серьезного сотрудничества с СССР и сильно зависимых от Запада, вроде Кении и Нигерии. Так, по данным недавних опросов Pew Research, Путина позитивно оценивают 41% респондентов из Нигерии и 39% из Кении; впрочем, в этих странах по популярности Путин серьезно уступает — причем по тем же самым причинам — Дональду Трампу.
При этом знания о России — довольно отрывочные, и в этой информационной битве выиграла, скорее, Россия воображаемая — сильная, суверенная, не клянчащая подачек, и главное — без экономической стагнации, «работающей бедности» и хаоса в верхах, смакуемого нашими тг-каналами. Но позитивный образ не резиновый, и неясно, удастся ли России капитализировать эти симпатии — идущая в комплекте идеология «стабильности» в Африке продается все хуже.
Преувеличивать «народную любовь» тоже не стоит. Есть страны (вроде Либерии), где уверены, что Россией по-прежнему руководит Горбачев, многие же к Путину насторожены или попросту равнодушны. Российского президента не особенно любят в ЮАР, где его персону негативно оценивают до 40% граждан. В основном это, конечно, белые, но есть и немало черных, не разделяющих идей радикалов о классовой революции и не симпатизирующих по инерции наследнице СССР. Связано это не только с холодной войной, в которой СССР поддерживал АНК, с чьим правлением многие связывают все беды страны. Дело еще в коррупционных эпизодах в эпоху Джейкоба Зумы и братьев Гупта, в особенности — в бесславной «ядерной сделке».
🇺🇬 «Короли гетто». Контексты угандийского популизма
Белоруссия сейчас — это Уганда завтра. Страна готовится к намеченным на начало 2021 г. выборам, проходят праймериз и формируются альянсы.
Не насытившийся пятым сроком 75-летний Йовери Мусевени (M7) вновь выдвинулся от бессменного «Движения национального сопротивления». Но 34 года — слишком много даже для Африки, а особенно для страны, где 78% жителей не перевалили за тридцатник и ощущают глубокий поколенческий разрыв с правящими элитами.
Угасающая «аналоговая» популярность героя войны, революционера и «альтруиста» Мусевени держится не столько на штыках, сколько на постоянном прирастании зависимых от бюджетных ассигнований административных округов — с 34 в 1991 г. до 135 (?) в году нынешнем (не считая сотен городских советов и подрайонов).
Тем не менее от stayism'a — неофициальной идеологии Мусевени, подкрепленной kulya kaasi («поедание денег») — устали абсолютно все. В Уганде давно принято ругать M7 даже на самом высоком уровне — критика звучит всюду, от высоких приемных покоев до передач местных радиостанций. Но ругать — одно, а творить политику — совсем другое.
Именно тридцатилетнее отсутствие реальной политики объясняет появление «Республики Кавемпе», провозглашенной в 2018 г. молодежью одного не самого благополучного и изрядно пропахшего мочой квартала, пульс которого определяет давно зародившийся в стране социокультурный молодежный архетип муйаайе.
Это вор, плут, трикстер и модник, встреча с которым болезненна и для иностранца-музунгу, и для деревенщины, и для завсегдатая Acacia mall с его KFC и 3D-кинозалом. С недавних пор этот изъясняющийся на кампальском «углише» и тайном языке луйаайе, жующий кат и курящий марихуану боксирующий меломан обрел своего кандидата от народа — 38-летнего «Президента Гетто», исполнителя регги Боби Вайна (в миру Роберт Киагуланьи Ссентаму).
В столице любят говорить, что «Кампала — не место для дураков. Дураки тут помирают с голода». В навигации по миру маскулинности, изобретательности, самопального шика, где из покрышек делают туфли, а из жестянок — парафиновые лампы и бигуди, сталкиваешься с «президентами», «армиями», «командующими» и даже общественными классами — угандийское общество вообще помешано на статусах, и гетто с его «Королями», «Императорами», «Генералами», «Боссами», «Президентами» — не исключение.
Пробившийся на вершину этого мира Боби Вайн научился говорить с молодым городом на одном языке, на изменчивом арго луйаайе — смеси луганда, суахили, английского и кенийского сленга шенг. Восхождение его началось в острой конкуренции на музыкальной сцене — капитализировавав уличный дискурс, победив конкурентов и разбогатев, он в 2017 г. прошел в парламент, основал и возглавил движение «Власть народа». Воспетая Боби Вайном киваани — «фейковость» — емко схватывает все многообразие язв Уганды от «молокосодержащих продуктов» до пасторов-шарлатанов и, конечно же, политиков, быстро натравивших на него репрессивную машину.
В сентябре власти даже объявили фирменный красный берет «элементом военной формы» и пригрозили арестом любому его носителю, а М7 в интервью BBC назвал Вайна «врагом прогресса» и иностранным агентом. Спецслужбы даже приобрели шпионское оборудование у Huawei для слежки за оппозиционерами и не побрезговали прямым насилием — так, был убит его сторонник-музыкант Зигги Вайн.
Тем не менее на базе «Народной власти» в июле этого года Боби Вайн основал партию — «Платформу национального единства», уже склонившую симпатии ряда системных политиков. Именно Вайна многие теперь видят вероятным единым кандидатом от оппозиционных сил. Но радоваться рано: в борющейся с престарелым автократом «поп-звезде» проклевывается профиль авторитарного националиста-буганда и популиста, на митингах не звучит ничего кроме пошлой критики коррупции и bad governance. Выборы рискуют стать битвой двух гетто — гетто городского, молодежного, и гетто из сплотившихся вокруг M7 сельских лоялистов, окружных функционеров, силовиков и прочего дипстейта.
Белоруссия сейчас — это Уганда завтра. Страна готовится к намеченным на начало 2021 г. выборам, проходят праймериз и формируются альянсы.
Не насытившийся пятым сроком 75-летний Йовери Мусевени (M7) вновь выдвинулся от бессменного «Движения национального сопротивления». Но 34 года — слишком много даже для Африки, а особенно для страны, где 78% жителей не перевалили за тридцатник и ощущают глубокий поколенческий разрыв с правящими элитами.
Угасающая «аналоговая» популярность героя войны, революционера и «альтруиста» Мусевени держится не столько на штыках, сколько на постоянном прирастании зависимых от бюджетных ассигнований административных округов — с 34 в 1991 г. до 135 (?) в году нынешнем (не считая сотен городских советов и подрайонов).
Тем не менее от stayism'a — неофициальной идеологии Мусевени, подкрепленной kulya kaasi («поедание денег») — устали абсолютно все. В Уганде давно принято ругать M7 даже на самом высоком уровне — критика звучит всюду, от высоких приемных покоев до передач местных радиостанций. Но ругать — одно, а творить политику — совсем другое.
Именно тридцатилетнее отсутствие реальной политики объясняет появление «Республики Кавемпе», провозглашенной в 2018 г. молодежью одного не самого благополучного и изрядно пропахшего мочой квартала, пульс которого определяет давно зародившийся в стране социокультурный молодежный архетип муйаайе.
Это вор, плут, трикстер и модник, встреча с которым болезненна и для иностранца-музунгу, и для деревенщины, и для завсегдатая Acacia mall с его KFC и 3D-кинозалом. С недавних пор этот изъясняющийся на кампальском «углише» и тайном языке луйаайе, жующий кат и курящий марихуану боксирующий меломан обрел своего кандидата от народа — 38-летнего «Президента Гетто», исполнителя регги Боби Вайна (в миру Роберт Киагуланьи Ссентаму).
В столице любят говорить, что «Кампала — не место для дураков. Дураки тут помирают с голода». В навигации по миру маскулинности, изобретательности, самопального шика, где из покрышек делают туфли, а из жестянок — парафиновые лампы и бигуди, сталкиваешься с «президентами», «армиями», «командующими» и даже общественными классами — угандийское общество вообще помешано на статусах, и гетто с его «Королями», «Императорами», «Генералами», «Боссами», «Президентами» — не исключение.
Пробившийся на вершину этого мира Боби Вайн научился говорить с молодым городом на одном языке, на изменчивом арго луйаайе — смеси луганда, суахили, английского и кенийского сленга шенг. Восхождение его началось в острой конкуренции на музыкальной сцене — капитализировавав уличный дискурс, победив конкурентов и разбогатев, он в 2017 г. прошел в парламент, основал и возглавил движение «Власть народа». Воспетая Боби Вайном киваани — «фейковость» — емко схватывает все многообразие язв Уганды от «молокосодержащих продуктов» до пасторов-шарлатанов и, конечно же, политиков, быстро натравивших на него репрессивную машину.
В сентябре власти даже объявили фирменный красный берет «элементом военной формы» и пригрозили арестом любому его носителю, а М7 в интервью BBC назвал Вайна «врагом прогресса» и иностранным агентом. Спецслужбы даже приобрели шпионское оборудование у Huawei для слежки за оппозиционерами и не побрезговали прямым насилием — так, был убит его сторонник-музыкант Зигги Вайн.
Тем не менее на базе «Народной власти» в июле этого года Боби Вайн основал партию — «Платформу национального единства», уже склонившую симпатии ряда системных политиков. Именно Вайна многие теперь видят вероятным единым кандидатом от оппозиционных сил. Но радоваться рано: в борющейся с престарелым автократом «поп-звезде» проклевывается профиль авторитарного националиста-буганда и популиста, на митингах не звучит ничего кроме пошлой критики коррупции и bad governance. Выборы рискуют стать битвой двух гетто — гетто городского, молодежного, и гетто из сплотившихся вокруг M7 сельских лоялистов, окружных функционеров, силовиков и прочего дипстейта.
🇹🇿 Биоэкономический симбиоз. Почему Танзания одной из первых открыла международный туризм
«Лично я равнодушен к животным. Не хотелось бы провести отпуск, наблюдая за крокодилами. Хотя, конечно, пусть себе живут. И я убежден, что после алмазов и сизаля дикие звери станут важным источником наших доходов. Тем более что тысячи американцев и европейцев так и рвутся на них поглазеть...». Такими словами первый президент независимой Танзании Джулиус Ньерере благословил создание отрасли, ныне обеспечивающей 17,2% ВВП, четверть валютных поступлений и около 2 млн прямых и косвенных рабочих мест. Отрасль, охватывающую дорогостоящую инфраструктуру культурно-познавательного, рекреационного, спортивного и экстремального назначения, сконцентрированную в «северном круге» с горой Килиманджаро, кратером Нгоронгоро и живописным заповедником Серенгети.
Эксцентрическое поведение «тропического батьки» Джона «Бульдозера» Магуфули, преждевременно открывшего туристическую отрасль, лишь отчасти объясняется его воинствующим ковид-диссидентством — после того как в конце апреля страна прекратила публиковать статистику, число заболевших застыло на отметке в 509 (в соседней Кении оно перевалило за 30 тыс.), а 7 июля, после богослужения в Додоме, Магуфули торжественно объявил страну «свободной от коронавируса» (как ранее уже сделали Маврикий и Сейшелы).
При этом Танзания с ее не особенно предприимчивым населением, все еще воспринимающим убепари (капитализм) как ругательство — отнюдь не лидер туриндустрии. Заработав на туризме только в прошлом году $2,9 млрд, страна по качеству и объему услуг все же серьезно уступает ЮАР, Зимбабве, Кот-д'Ивуару, Уганде, Кении, ориентирующимся на более массовый, а потому более эластичный и уязвимый перед рыночной конъюнктурой туризм. И все названные страны страдают ничуть не меньше — чего стоит отчаянный призыв президента Кении к соотечественникам «открыть собственную страну» в семейных путешествиях.
Но поведение Магуфули вполне объяснимо с прагматической точки зрения. В Танзании с ее 20 национальными парками охраняемые природные территории занимают 38% площади страны. Кроме того, Танзания — мировой лидер по количеству диких зверей на квадратный км, и ожесточенная война людей с наступающей дикой природой — нашествиями слонов, леопардов, гиен, бегемотов и крокодилов — давно стала обыденностью для танзанийцев.
Между тем прекращение поступлений от туризма на корню загубит и природоохранные меры, поскольку они существуют в биоэкономическом симбиозе. Ведь бюджеты природоохранных служб и органов — TAWA, TANAPA, NCAA — формируются из доходов с туротрасли. А при длительном простое правительству будет очень сложно оправдывать содержание заповедников, парков и резерватов, особенно в условиях дефицита доступной для выпаса и обработки земли и постоянного давления на сельские общины крупных, в том числе иностранных собственников. Кроме того, северные народы, в первую очередь всемирно известные масаи с их ориенталистским реноме «африканских ирокезов», выживают во многом благодаря туризму, поскольку собственной земли и ресурсов уже давно недостаточно для воспроизводства традиционного уклада жизни.
Между тем Танзания — возможно тоже преждевременно — только-только вышла в разряд среднеразвитых стран, что, помимо международного престижа, предполагает рост стоимости жизни, жизненно важных лекарств и ряда услуг и снижение донорской помощи. Потеря же ведущего сектора сферы услуг чревата, кроме того, потерей многообразных и достаточно запутанных рент и налогов с земельной собственности, коммерческой недвижимости, турфирм и операторов туристической инфраструктуры, распределенных между госагентствами и общинами-бенефициарами.
Наконец, Танзания активно реформирует туротрасль, выдавливая с севера иностранцев и замещая их национальными кадрами, и бурно развивает внутренний туризм, где критичен стабильный платежеспособный спрос. Так что страна стала заложницей слишком серьезного, пускай и инструментального отношения к собственной природе.
«Лично я равнодушен к животным. Не хотелось бы провести отпуск, наблюдая за крокодилами. Хотя, конечно, пусть себе живут. И я убежден, что после алмазов и сизаля дикие звери станут важным источником наших доходов. Тем более что тысячи американцев и европейцев так и рвутся на них поглазеть...». Такими словами первый президент независимой Танзании Джулиус Ньерере благословил создание отрасли, ныне обеспечивающей 17,2% ВВП, четверть валютных поступлений и около 2 млн прямых и косвенных рабочих мест. Отрасль, охватывающую дорогостоящую инфраструктуру культурно-познавательного, рекреационного, спортивного и экстремального назначения, сконцентрированную в «северном круге» с горой Килиманджаро, кратером Нгоронгоро и живописным заповедником Серенгети.
Эксцентрическое поведение «тропического батьки» Джона «Бульдозера» Магуфули, преждевременно открывшего туристическую отрасль, лишь отчасти объясняется его воинствующим ковид-диссидентством — после того как в конце апреля страна прекратила публиковать статистику, число заболевших застыло на отметке в 509 (в соседней Кении оно перевалило за 30 тыс.), а 7 июля, после богослужения в Додоме, Магуфули торжественно объявил страну «свободной от коронавируса» (как ранее уже сделали Маврикий и Сейшелы).
При этом Танзания с ее не особенно предприимчивым населением, все еще воспринимающим убепари (капитализм) как ругательство — отнюдь не лидер туриндустрии. Заработав на туризме только в прошлом году $2,9 млрд, страна по качеству и объему услуг все же серьезно уступает ЮАР, Зимбабве, Кот-д'Ивуару, Уганде, Кении, ориентирующимся на более массовый, а потому более эластичный и уязвимый перед рыночной конъюнктурой туризм. И все названные страны страдают ничуть не меньше — чего стоит отчаянный призыв президента Кении к соотечественникам «открыть собственную страну» в семейных путешествиях.
Но поведение Магуфули вполне объяснимо с прагматической точки зрения. В Танзании с ее 20 национальными парками охраняемые природные территории занимают 38% площади страны. Кроме того, Танзания — мировой лидер по количеству диких зверей на квадратный км, и ожесточенная война людей с наступающей дикой природой — нашествиями слонов, леопардов, гиен, бегемотов и крокодилов — давно стала обыденностью для танзанийцев.
Между тем прекращение поступлений от туризма на корню загубит и природоохранные меры, поскольку они существуют в биоэкономическом симбиозе. Ведь бюджеты природоохранных служб и органов — TAWA, TANAPA, NCAA — формируются из доходов с туротрасли. А при длительном простое правительству будет очень сложно оправдывать содержание заповедников, парков и резерватов, особенно в условиях дефицита доступной для выпаса и обработки земли и постоянного давления на сельские общины крупных, в том числе иностранных собственников. Кроме того, северные народы, в первую очередь всемирно известные масаи с их ориенталистским реноме «африканских ирокезов», выживают во многом благодаря туризму, поскольку собственной земли и ресурсов уже давно недостаточно для воспроизводства традиционного уклада жизни.
Между тем Танзания — возможно тоже преждевременно — только-только вышла в разряд среднеразвитых стран, что, помимо международного престижа, предполагает рост стоимости жизни, жизненно важных лекарств и ряда услуг и снижение донорской помощи. Потеря же ведущего сектора сферы услуг чревата, кроме того, потерей многообразных и достаточно запутанных рент и налогов с земельной собственности, коммерческой недвижимости, турфирм и операторов туристической инфраструктуры, распределенных между госагентствами и общинами-бенефициарами.
Наконец, Танзания активно реформирует туротрасль, выдавливая с севера иностранцев и замещая их национальными кадрами, и бурно развивает внутренний туризм, где критичен стабильный платежеспособный спрос. Так что страна стала заложницей слишком серьезного, пускай и инструментального отношения к собственной природе.
🇲🇱 «Проклятье вторника». К военному перевороту в Мали
На своей недавней пресс-конференции признанный лидер малийской оппозиции имам Махамуд Дико пророчески сказал, что все судьбоносные события в истории Мали творились по вторникам. Во вторник — 19 ноября 1968 г. — военные свергли президента Модибо Кейту и привели к власти лейтенанта Муссу Траоре, сформировавшего Военный комитет национального освобождения, который должен был исправить перегибы принудительной кооперации и избыточного экономического планирования социалиста Кейты.
Во вторник 26 марта 1991 г. под ударами профсоюзов, призвавших к всеобщей бессрочной забастовке, офицеры во главе с подполковником Амаду Тумани Туре лишили власти уже давно непопулярного Траоре. Правда, самый последний и достаточно трагикомичный переворот — 21-22 марта 2012 г. — состоялся все же в среду и закончился в четверг, и, может быть, именно поэтому он и завершился так бесславно — углублением военно-политического кризиса и развала страны и обнищанием экономики из-за наложенных тогда на Мали санкций, вынудивших хунту вскоре передать власть демократически избранному гражданскому правительству свергаемого ныне Ибрагима Бубакара Кейты.
Кстати, сам Дико полагал, что решающий день наступит все-таки 11 августа, но он ошибся ровно на неделю. Ну а вмешательства военных до последнего времени ожидали меньше всего, хотя все последние недели в воздухе витало ощущение приближающихся перемен. Тем не менее переворот, похоже, случился — несмотря на пристальное внимание к ситуации в Мали со стороны опекающей ее Франции. Спустя три месяца после начала многотысячных антиправительственных демонстраций и бесплодных переговоров оппозиции с властями о формировании коалиционного правительства восстали военные на базе «Сундьята Кейта» в Кати, что в 15 км от Бамако. Любопытно, что именно там в 2012 г. начался бесславный переворот против президента Амаду Тумани Туре. Военные из национальной гвардии арестовали ряд высокопоставленных министров, главу правительства, спикера парламента и начальника штаба национальной гвардии, взяли под контроль телерадиокомпанию ORTM и аэропорт и призвали к смене власти и выводу из страны контингента французских войск.
В последние десятилетия редкий военный переворот заканчивался хорошо — все они они без исключения зачинаются второстепенными офицерами невысоких званий без серьезного опыта руководства страной. В Африке можно по пальцам одной руки пересчитать успешных военных во главе государств — это Тома Санкара, Джерри Ролингс, Сейни Кунче и, пожалуй, все. Кроме того, практически всегда такие перевороты приводят лишь к санкциям и международной изоляции. С окончанием холодной войны и Афросоюз, и ООН отказались от циничной идеологии capital city rule и стали придерживаться политики «нулевой толерантности» в отношении неконституционных захватов власти.
Поэтому нынешний мятеж — это крик отчаяния и радикальное политическое высказывание. На фоне продолжающейся гражданской войны, развала государственных институтов и многотысячных антиправительственных протестов профсоюзов, оппозиции, религиозных лидеров и учащейся молодежи против непопулярного правительства Ибрагима Бубакара Кейта армия оказалась в патовой ситуации. Следующим шагом должна была стать стрельба в народ — и на это военные уже не пошли, предпочтя прямое вмешательство в политический процесс под всеобщие рукоплескания зевак в Бамако. Продолжение следует.
На своей недавней пресс-конференции признанный лидер малийской оппозиции имам Махамуд Дико пророчески сказал, что все судьбоносные события в истории Мали творились по вторникам. Во вторник — 19 ноября 1968 г. — военные свергли президента Модибо Кейту и привели к власти лейтенанта Муссу Траоре, сформировавшего Военный комитет национального освобождения, который должен был исправить перегибы принудительной кооперации и избыточного экономического планирования социалиста Кейты.
Во вторник 26 марта 1991 г. под ударами профсоюзов, призвавших к всеобщей бессрочной забастовке, офицеры во главе с подполковником Амаду Тумани Туре лишили власти уже давно непопулярного Траоре. Правда, самый последний и достаточно трагикомичный переворот — 21-22 марта 2012 г. — состоялся все же в среду и закончился в четверг, и, может быть, именно поэтому он и завершился так бесславно — углублением военно-политического кризиса и развала страны и обнищанием экономики из-за наложенных тогда на Мали санкций, вынудивших хунту вскоре передать власть демократически избранному гражданскому правительству свергаемого ныне Ибрагима Бубакара Кейты.
Кстати, сам Дико полагал, что решающий день наступит все-таки 11 августа, но он ошибся ровно на неделю. Ну а вмешательства военных до последнего времени ожидали меньше всего, хотя все последние недели в воздухе витало ощущение приближающихся перемен. Тем не менее переворот, похоже, случился — несмотря на пристальное внимание к ситуации в Мали со стороны опекающей ее Франции. Спустя три месяца после начала многотысячных антиправительственных демонстраций и бесплодных переговоров оппозиции с властями о формировании коалиционного правительства восстали военные на базе «Сундьята Кейта» в Кати, что в 15 км от Бамако. Любопытно, что именно там в 2012 г. начался бесславный переворот против президента Амаду Тумани Туре. Военные из национальной гвардии арестовали ряд высокопоставленных министров, главу правительства, спикера парламента и начальника штаба национальной гвардии, взяли под контроль телерадиокомпанию ORTM и аэропорт и призвали к смене власти и выводу из страны контингента французских войск.
В последние десятилетия редкий военный переворот заканчивался хорошо — все они они без исключения зачинаются второстепенными офицерами невысоких званий без серьезного опыта руководства страной. В Африке можно по пальцам одной руки пересчитать успешных военных во главе государств — это Тома Санкара, Джерри Ролингс, Сейни Кунче и, пожалуй, все. Кроме того, практически всегда такие перевороты приводят лишь к санкциям и международной изоляции. С окончанием холодной войны и Афросоюз, и ООН отказались от циничной идеологии capital city rule и стали придерживаться политики «нулевой толерантности» в отношении неконституционных захватов власти.
Поэтому нынешний мятеж — это крик отчаяния и радикальное политическое высказывание. На фоне продолжающейся гражданской войны, развала государственных институтов и многотысячных антиправительственных протестов профсоюзов, оппозиции, религиозных лидеров и учащейся молодежи против непопулярного правительства Ибрагима Бубакара Кейта армия оказалась в патовой ситуации. Следующим шагом должна была стать стрельба в народ — и на это военные уже не пошли, предпочтя прямое вмешательство в политический процесс под всеобщие рукоплескания зевак в Бамако. Продолжение следует.
🇲🇱 Пули и фейерверки. О ситуации в Мали
По горячим следам дал комментарии редакции Телеграм-канала «Рыбарь» о происходящем в Мали. Есть здесь весьма спорный момент, а именно роль Турции, на мой взгляд, пока еще не проясненная и, скорее всего, достаточно маргинальная.
Нет здесь, как уже раструбили ряд СМИ, и руки Москвы, и появление российского триколора на бытовых объектах и ЛЭП вполне объяснимо достаточно искренней симпатией к России и Владимиру Путину. Многих, правда, заинтересовал профиль одного из лидеров путчистов — обучавшегося в Москве премудростям стратегии полковника Садио Камара, который буквально накануне вернулся на родину в отпуск. Однако «герой» предыдущего переворота 2012 г., малоизвестный 39-летний капитан Амаду Айя Саного, после окончания военного училища в гарнизонном городке Кати с 1998 по 2010 г. (с перерывами) стажировался в США, а после переворота не стеснялся появляться на публике с эмблемой морской пехоты США над нагрудным карманом.
Причины переворота, конечно же, внутренние. Сказывается промежуточное положение мятежных офицеров и в обществе, и в армейских кругах — между истеблишментом и народом, генштабом и рядовым, в среде, где карьерный рост зависит от кооптации в патронажные сети, финансирование и распределение ресурсов непрозрачны и порождают массу недовольных, а давление постоянно диктующих свою волю иностранных военных структур вызывает лишь глухую фрустрацию. Объяснять свое выступление они могут по-разному — исходя из патриотизма, корпоративных побуждений (улучшения условий жизни и жалований военных), насущных социально-экономических требований. Но главное — переворот состоялся там и тогда, когда режим утратил всякую моральную легитимность.
Несмотря на политику «нулевой терпимости» со стороны ООН, ЕС, Афросоюза и ЭКОВАС, каждый такой случай все-таки особый, и в этих структурах хорошо понимают, что в особых случаях развала государства привнесенная военными стабильность предпочтительнее дутой легитимности. Поэтому ЭКОВАС переворот, разумеется, осудило, но при всей строгости его заявление выглядит очень нейтральным — с пожеланиями лишь избежать кровавого хаоса. С таким карт-бланшем у военных есть поле для маневра, но узкое — как можно скорее передать власть, что в 2012 г. и было сделано спустя всего три недели, и что, несомненно, будет сделано и теперь. На дворе не 1960-е гг., и у военных — некогда самых организованных, образованных и сведущих не только в своем ремесле людей — есть немало других конкурентов на поприще политического творчества.
Вообще перед любыми путчистами очень остро стоит проблема легитимации своего неконституционного поведения, чреватого заморозкой донорской помощи, кредитных линий и внешнеторговых сношений (что уже сделало ЭКОВАС). Так что времени у путчистов всегда довольно мало. Актуальна проблема легитимности и внутри страны — пришедшие к власти люди, получив свои пять минут славы на свежезахваченном ORTM, должны обосновать выступление против гражданских властей и высшего военного руководства, а потому фактически играть на настроениях толпы. Тогда, в 2012 г., свыше 60% жителей столицы одобрили путч и свержение президента Туре, ныне поддержка должна быть куда выше, что заметно по фоторепортажам и видеозаписям с купаниями в президентском бассейне и народными гуляниями.
Но в 2012 г. Саного, не спешившему уходить сразу и пожелавшему остаться в триумвирате «присматривать» за новым президентом и премьером, приходилось вертеться как уж на сковородке, ежедневно менять униформу и эполеты, тщательно составлять речи и продумывать обороты на французском и бамбара, чтобы удачно заигрывать с антиэлитным ресентиментом. А также постоянно черпать легитимность из малийской эпической традиции, где облеченный мистической аурой герой-нгана — возмутитель спокойствия — ловко перепрыгивает через авторитеты и иерархии. Но даже вполне живая в стране национальная мифология не мешает быстро растратить символический капитал, а остаться в политике, сменив камуфляж на галстук, довольно сложно.
По горячим следам дал комментарии редакции Телеграм-канала «Рыбарь» о происходящем в Мали. Есть здесь весьма спорный момент, а именно роль Турции, на мой взгляд, пока еще не проясненная и, скорее всего, достаточно маргинальная.
Нет здесь, как уже раструбили ряд СМИ, и руки Москвы, и появление российского триколора на бытовых объектах и ЛЭП вполне объяснимо достаточно искренней симпатией к России и Владимиру Путину. Многих, правда, заинтересовал профиль одного из лидеров путчистов — обучавшегося в Москве премудростям стратегии полковника Садио Камара, который буквально накануне вернулся на родину в отпуск. Однако «герой» предыдущего переворота 2012 г., малоизвестный 39-летний капитан Амаду Айя Саного, после окончания военного училища в гарнизонном городке Кати с 1998 по 2010 г. (с перерывами) стажировался в США, а после переворота не стеснялся появляться на публике с эмблемой морской пехоты США над нагрудным карманом.
Причины переворота, конечно же, внутренние. Сказывается промежуточное положение мятежных офицеров и в обществе, и в армейских кругах — между истеблишментом и народом, генштабом и рядовым, в среде, где карьерный рост зависит от кооптации в патронажные сети, финансирование и распределение ресурсов непрозрачны и порождают массу недовольных, а давление постоянно диктующих свою волю иностранных военных структур вызывает лишь глухую фрустрацию. Объяснять свое выступление они могут по-разному — исходя из патриотизма, корпоративных побуждений (улучшения условий жизни и жалований военных), насущных социально-экономических требований. Но главное — переворот состоялся там и тогда, когда режим утратил всякую моральную легитимность.
Несмотря на политику «нулевой терпимости» со стороны ООН, ЕС, Афросоюза и ЭКОВАС, каждый такой случай все-таки особый, и в этих структурах хорошо понимают, что в особых случаях развала государства привнесенная военными стабильность предпочтительнее дутой легитимности. Поэтому ЭКОВАС переворот, разумеется, осудило, но при всей строгости его заявление выглядит очень нейтральным — с пожеланиями лишь избежать кровавого хаоса. С таким карт-бланшем у военных есть поле для маневра, но узкое — как можно скорее передать власть, что в 2012 г. и было сделано спустя всего три недели, и что, несомненно, будет сделано и теперь. На дворе не 1960-е гг., и у военных — некогда самых организованных, образованных и сведущих не только в своем ремесле людей — есть немало других конкурентов на поприще политического творчества.
Вообще перед любыми путчистами очень остро стоит проблема легитимации своего неконституционного поведения, чреватого заморозкой донорской помощи, кредитных линий и внешнеторговых сношений (что уже сделало ЭКОВАС). Так что времени у путчистов всегда довольно мало. Актуальна проблема легитимности и внутри страны — пришедшие к власти люди, получив свои пять минут славы на свежезахваченном ORTM, должны обосновать выступление против гражданских властей и высшего военного руководства, а потому фактически играть на настроениях толпы. Тогда, в 2012 г., свыше 60% жителей столицы одобрили путч и свержение президента Туре, ныне поддержка должна быть куда выше, что заметно по фоторепортажам и видеозаписям с купаниями в президентском бассейне и народными гуляниями.
Но в 2012 г. Саного, не спешившему уходить сразу и пожелавшему остаться в триумвирате «присматривать» за новым президентом и премьером, приходилось вертеться как уж на сковородке, ежедневно менять униформу и эполеты, тщательно составлять речи и продумывать обороты на французском и бамбара, чтобы удачно заигрывать с антиэлитным ресентиментом. А также постоянно черпать легитимность из малийской эпической традиции, где облеченный мистической аурой герой-нгана — возмутитель спокойствия — ловко перепрыгивает через авторитеты и иерархии. Но даже вполне живая в стране национальная мифология не мешает быстро растратить символический капитал, а остаться в политике, сменив камуфляж на галстук, довольно сложно.
🇨🇫 На окраине периферии. О переменах в ЦАР
Медиаресурсы Михаила Ходорковского сообщили об отъезде из ЦАР российского советника Валерия Захарова. Другие источники тоже осторожно подтверждают сокращение, а то и сворачивание российской активности в этой центральноафриканской стране до уровня, необходимого для выполнения текущих обязательств и обеспечения бизнес-интересов (Lobaye invest и др.).
Возможно, перемены связаны с отказом от поддержки «проходного» президента Фостен-Арканжа Туадера на декабрьских выборах и с возвращением в страну свергнутого «Селекой» в 2013 г. и находящегося под санкциями ООН президента Франсуа Бозизе, вокруг которого группируются связанная с этносом гбайя и родным для Бозизе регионом Боссангоа партия «Ква На Ква», некоторые южные политики, отставные и действующие военные и главари сельских ополчений «антибалака».
Косвенно это подтверждается сокращением градуса франкофобии в лояльных России медиаресурсах и в поэтапном возвращении к многоплановому сотрудничеству с Францией. Возможные причины разочарования я уже озвучивал ранее. Русским не удалось создать общенационального полюса притяжения, устойчивого к неоколониальной энтропии с ее геополитическим расколом на «титульные» христианизированные южные элиты и заброшенный мусульманский север, тяготеющий к Судану и Чаду.
Этой стране всегда отказывали в субъектности и использовали ее как полигон и «проходной двор», тем самым совершенно отучив ее элиты от всякой самостоятельности — с 90-х гг. инфраструктура, экономика, здравоохранение, внешние сношения и даже безопасность отдавались на откуп внешним силам. А с ослаблением «ручного управления» из Парижа аграрная и малонаселенная полуколония стала полем сведения счетов и амбиций Муаммара Каддафи и Идриса Деби, Руанды, ДРК и Судана, Набережной Орсе и ее капризных сателлитов — Габона, Камеруна и Республики Конго.
Неожиданное и эффектное прибытие новой силы, впервые предложившей идею единой нации, поначалу вызывало искреннее воодушевление и оптимизм. Но ненадолго. Русским не удалось взглянуть на страну свежим взглядом по ту сторону корпоративных интересов ее трайбалистской и компрадорской элиты. Даже в СМИ они повторяли пошлости «Washington post» об экс-«Селеке» как о чужаках, исламистах и бандитах, забывая, что в стране, где легко покупаются и подделываются ID, говорить об иностранцах нелепо, а коалиции группировок сложились как сельское движение недовольных центром окраин и уже впоследствии обрастали наемниками и этноконфессиональной риторикой.
Не будучи поклонником деятельности структур предпринимателя Евгения Пригожина, отмечу, что его люди сыграли позитивную роль, на какое-то время оттенив Францию и Чад и добившись если не примирения, то долговременного сожительства Банги с группировками вооруженной мусульманской оппозиции. До этого неспокойный север замиряли лишь избирательными и вялыми посредническими инициативами Ливии и Габона. С февраля же 2019 г. группировки экс-«Селеки» — постоянные акторы большой политики, с которыми приходится считаться Банги.
Но проблема в том, что сам мирный процесс стал теперь источником обогащения за счет направляемой в страну финансовой помощи, и русские в этой патологической ситуации стали больше не нужны. Правда, теперь южные элиты вынуждены делиться с вооруженной оппозицией. Легализовавшиеся НВФ, продолжающие обогащаться за счет контрабанды алмазов и золота, рэкета и неформальной экономики, теперь получают легальные средства на программы демобилизации и разоружения через многочисленные комитеты и своих представителей в органах власти.
В свою очередь, распределение поступающей Банги по каналам ЕС и ООН донорской помощи, составляющей более 40% бюджета, вылилось лишь в бум элитной коммерческой и жилой недвижимости в 7-м округе столицы. Так что занимаясь перераспределением поступающих в ЦАР ресурсов, не доверяющие друг другу столичные элиты и группировки экс-«Селеки» лишь укрепляют свои позиции и, без сомнения, готовятся к новому раунду противостояния.
Медиаресурсы Михаила Ходорковского сообщили об отъезде из ЦАР российского советника Валерия Захарова. Другие источники тоже осторожно подтверждают сокращение, а то и сворачивание российской активности в этой центральноафриканской стране до уровня, необходимого для выполнения текущих обязательств и обеспечения бизнес-интересов (Lobaye invest и др.).
Возможно, перемены связаны с отказом от поддержки «проходного» президента Фостен-Арканжа Туадера на декабрьских выборах и с возвращением в страну свергнутого «Селекой» в 2013 г. и находящегося под санкциями ООН президента Франсуа Бозизе, вокруг которого группируются связанная с этносом гбайя и родным для Бозизе регионом Боссангоа партия «Ква На Ква», некоторые южные политики, отставные и действующие военные и главари сельских ополчений «антибалака».
Косвенно это подтверждается сокращением градуса франкофобии в лояльных России медиаресурсах и в поэтапном возвращении к многоплановому сотрудничеству с Францией. Возможные причины разочарования я уже озвучивал ранее. Русским не удалось создать общенационального полюса притяжения, устойчивого к неоколониальной энтропии с ее геополитическим расколом на «титульные» христианизированные южные элиты и заброшенный мусульманский север, тяготеющий к Судану и Чаду.
Этой стране всегда отказывали в субъектности и использовали ее как полигон и «проходной двор», тем самым совершенно отучив ее элиты от всякой самостоятельности — с 90-х гг. инфраструктура, экономика, здравоохранение, внешние сношения и даже безопасность отдавались на откуп внешним силам. А с ослаблением «ручного управления» из Парижа аграрная и малонаселенная полуколония стала полем сведения счетов и амбиций Муаммара Каддафи и Идриса Деби, Руанды, ДРК и Судана, Набережной Орсе и ее капризных сателлитов — Габона, Камеруна и Республики Конго.
Неожиданное и эффектное прибытие новой силы, впервые предложившей идею единой нации, поначалу вызывало искреннее воодушевление и оптимизм. Но ненадолго. Русским не удалось взглянуть на страну свежим взглядом по ту сторону корпоративных интересов ее трайбалистской и компрадорской элиты. Даже в СМИ они повторяли пошлости «Washington post» об экс-«Селеке» как о чужаках, исламистах и бандитах, забывая, что в стране, где легко покупаются и подделываются ID, говорить об иностранцах нелепо, а коалиции группировок сложились как сельское движение недовольных центром окраин и уже впоследствии обрастали наемниками и этноконфессиональной риторикой.
Не будучи поклонником деятельности структур предпринимателя Евгения Пригожина, отмечу, что его люди сыграли позитивную роль, на какое-то время оттенив Францию и Чад и добившись если не примирения, то долговременного сожительства Банги с группировками вооруженной мусульманской оппозиции. До этого неспокойный север замиряли лишь избирательными и вялыми посредническими инициативами Ливии и Габона. С февраля же 2019 г. группировки экс-«Селеки» — постоянные акторы большой политики, с которыми приходится считаться Банги.
Но проблема в том, что сам мирный процесс стал теперь источником обогащения за счет направляемой в страну финансовой помощи, и русские в этой патологической ситуации стали больше не нужны. Правда, теперь южные элиты вынуждены делиться с вооруженной оппозицией. Легализовавшиеся НВФ, продолжающие обогащаться за счет контрабанды алмазов и золота, рэкета и неформальной экономики, теперь получают легальные средства на программы демобилизации и разоружения через многочисленные комитеты и своих представителей в органах власти.
В свою очередь, распределение поступающей Банги по каналам ЕС и ООН донорской помощи, составляющей более 40% бюджета, вылилось лишь в бум элитной коммерческой и жилой недвижимости в 7-м округе столицы. Так что занимаясь перераспределением поступающих в ЦАР ресурсов, не доверяющие друг другу столичные элиты и группировки экс-«Селеки» лишь укрепляют свои позиции и, без сомнения, готовятся к новому раунду противостояния.
Forwarded from Росконгресс Директ
🇲🇱 Военный переворот в Мали: двойной удар по местной экономике
Вторник, 18 августа 2020 года, по традиции стал судьбоносным днем недели для малийской государственности и политической картины в западноафриканском регионе.
Один из основных вопросов, который сейчас стоит перед страной заключается в том, как именно кризис повлияет на социально-экономическую ситуацию в стране. Отметим, что африканский контекст уникален и позволяет проводить множество аналогий с совсем недавними событиями.
Продолжение
Вторник, 18 августа 2020 года, по традиции стал судьбоносным днем недели для малийской государственности и политической картины в западноафриканском регионе.
Один из основных вопросов, который сейчас стоит перед страной заключается в том, как именно кризис повлияет на социально-экономическую ситуацию в стране. Отметим, что африканский контекст уникален и позволяет проводить множество аналогий с совсем недавними событиями.
Продолжение
Telegraph
Военный переворот в Мали: двойной удар по местной экономике
Восемь лет назад, 22 марта 2012 года, военные захватили власть в Мали, свергнув президента Амаду Тумани Туре, руководившего государством с 2002 года, обвинив его в неспособности подавить восстание сепаратистов-туарегов, результатом которого стали захват последними…
🇲🇿 Призраки прошлого. К падению Мосимбоа-да-Прая
Захват 11 августа города и порта Мосимбоа-да-Прая, расположенного вблизи перспективных нефтегазовых месторождений — без преувеличения крупнейший успех союзников «Исламского государства». Победа радикалов, уже заявивших о намерении сделать порт своей столицей, оттенила нанесенное им в конце мая крупное поражение, когда в ходе трехдневной операции в округе Макомия были уничтожены 78 террористов.
В начатом вечером 5 августа и продолжавшемся шесть дней успешном и тщательно спланированном штурме боевики связанного с ИГ «Ансар ас-сунна» («Ахлу сунна ва джамо», «Аш-Шабаб») перерезали подъездные пути, заняли деревни к северу, югу и западу от города и вынудили покинуть город обескровленные элитные части ВС Мозамбика.
Помимо своего стратегического назначения (порт — ключевой узел снабжения войсковой группировки в Кабу-Делгаду и ворота к газовым месторождениям и заводам СПГ на побережье Индийского океана в окрестностях г. Палма), Мосимбоа-да-Прая имеет еще и символическое значение. Это один из городов, где в 2000-е гг. зародились составившие основу мозамбикского «Аш-Шабаб» радикальные молодежные секты, и место, ставшее в октябре 2017 г. первой мишенью оформившихся вооруженных групп, ведомых возмужавшими 20-35-летними радикалами, связанными с Сомали, Кенией, Угандой, Конго, Суданом, Саудовской Аравией и в особенности — с Танзанией.
Ныне практически опустевший город с 40 тыс. жителей издавна был поделен на грязные и провонявшие рыбой кварталы суахилиязычных мусульман-мвани — неблагополучных торговцев, браконьеров, старателей, контрабандистов и рыбаков, и опрятные и прямые улицы титульных в Мозамбике маконде — зажиточных и влиятельных чиновников, бизнесменов и «белых воротничков», связанных с правящей «Фрелимо». Многие старшие маконде даже получают пенсии, положенные им как ветеранам освободительной борьбы. Украшавшие свои дома локальным символом жизненного успеха — крышами из гофрированной листовой стали, они словно назло на 70% мусульманскому городу водрузили здесь в 2000 г. большие христианские кресты. С этого момента и надо вести обратный отсчет.
В уходящем в колониальную эпоху противостоянии мвани и маконде смотрели друг на друга предвзято и одинаково плоско: мвани считали себя слишком «развитыми», слишком «прибрежными» и слишком угнетенными, а соседей — слишком косными, слишком сельскими и слишком уж близкими к фантастически коррумпированной власти партии «Фрелимо». Маконде, в свою очередь, платили мвани же монетой, отзываясь о них как об «отсталых» и ненадежных людях.
Отношения общин ухудшались как минимум с 1990-х г., когда легализовавшаяся вооруженная партия «Ренамо» быстро обрела среди мвани протестную поддержку. Прямой прелюдией стали кровавые события во время муниципальных выборов 2005 г., когда порченые бюллетени, «карусели», запугивания и аресты принесли победу «фрелимовцу» Амадеу Педру, победившему популярного у мвани «ренамовца» Саида Ассане. Кровавые протесты уже давно забыты, католические НКО помогли маконде отстроить свои пострадавшие резиденции, а многие разочаровавшиеся в легальной политике молодые мвани методично изолировали себя от общества и государства, организовавшись сначала в салафитские группы изучения Корана вокруг отстроенных ими мечетей, а затем и в боевые отряды.
Восстание депривированных мвани и близких им макуа уже породило параллельное «государство в государстве». Пустеющий регион становится серой зоной с процветающей криминальной экономикой — торговлей древесиной, углем, наркотиками, слоновой костью, драгоценными камнями, каучуком с Танзанией и странами Великих Озер, с китайскими и вьетнамскими посредниками. И вне зависимости от исхода противостояния террористы уже победили — регион массово покидают маконде, а поднимаемые боевиками «боевые деньги», сильно превосходящие местные невысокие зарплаты, оседают в бизнесах террористов, их семей и окружения, невольно ставших сначала бенефициарами, а затем и коллаборантами восстания.
Захват 11 августа города и порта Мосимбоа-да-Прая, расположенного вблизи перспективных нефтегазовых месторождений — без преувеличения крупнейший успех союзников «Исламского государства». Победа радикалов, уже заявивших о намерении сделать порт своей столицей, оттенила нанесенное им в конце мая крупное поражение, когда в ходе трехдневной операции в округе Макомия были уничтожены 78 террористов.
В начатом вечером 5 августа и продолжавшемся шесть дней успешном и тщательно спланированном штурме боевики связанного с ИГ «Ансар ас-сунна» («Ахлу сунна ва джамо», «Аш-Шабаб») перерезали подъездные пути, заняли деревни к северу, югу и западу от города и вынудили покинуть город обескровленные элитные части ВС Мозамбика.
Помимо своего стратегического назначения (порт — ключевой узел снабжения войсковой группировки в Кабу-Делгаду и ворота к газовым месторождениям и заводам СПГ на побережье Индийского океана в окрестностях г. Палма), Мосимбоа-да-Прая имеет еще и символическое значение. Это один из городов, где в 2000-е гг. зародились составившие основу мозамбикского «Аш-Шабаб» радикальные молодежные секты, и место, ставшее в октябре 2017 г. первой мишенью оформившихся вооруженных групп, ведомых возмужавшими 20-35-летними радикалами, связанными с Сомали, Кенией, Угандой, Конго, Суданом, Саудовской Аравией и в особенности — с Танзанией.
Ныне практически опустевший город с 40 тыс. жителей издавна был поделен на грязные и провонявшие рыбой кварталы суахилиязычных мусульман-мвани — неблагополучных торговцев, браконьеров, старателей, контрабандистов и рыбаков, и опрятные и прямые улицы титульных в Мозамбике маконде — зажиточных и влиятельных чиновников, бизнесменов и «белых воротничков», связанных с правящей «Фрелимо». Многие старшие маконде даже получают пенсии, положенные им как ветеранам освободительной борьбы. Украшавшие свои дома локальным символом жизненного успеха — крышами из гофрированной листовой стали, они словно назло на 70% мусульманскому городу водрузили здесь в 2000 г. большие христианские кресты. С этого момента и надо вести обратный отсчет.
В уходящем в колониальную эпоху противостоянии мвани и маконде смотрели друг на друга предвзято и одинаково плоско: мвани считали себя слишком «развитыми», слишком «прибрежными» и слишком угнетенными, а соседей — слишком косными, слишком сельскими и слишком уж близкими к фантастически коррумпированной власти партии «Фрелимо». Маконде, в свою очередь, платили мвани же монетой, отзываясь о них как об «отсталых» и ненадежных людях.
Отношения общин ухудшались как минимум с 1990-х г., когда легализовавшаяся вооруженная партия «Ренамо» быстро обрела среди мвани протестную поддержку. Прямой прелюдией стали кровавые события во время муниципальных выборов 2005 г., когда порченые бюллетени, «карусели», запугивания и аресты принесли победу «фрелимовцу» Амадеу Педру, победившему популярного у мвани «ренамовца» Саида Ассане. Кровавые протесты уже давно забыты, католические НКО помогли маконде отстроить свои пострадавшие резиденции, а многие разочаровавшиеся в легальной политике молодые мвани методично изолировали себя от общества и государства, организовавшись сначала в салафитские группы изучения Корана вокруг отстроенных ими мечетей, а затем и в боевые отряды.
Восстание депривированных мвани и близких им макуа уже породило параллельное «государство в государстве». Пустеющий регион становится серой зоной с процветающей криминальной экономикой — торговлей древесиной, углем, наркотиками, слоновой костью, драгоценными камнями, каучуком с Танзанией и странами Великих Озер, с китайскими и вьетнамскими посредниками. И вне зависимости от исхода противостояния террористы уже победили — регион массово покидают маконде, а поднимаемые боевиками «боевые деньги», сильно превосходящие местные невысокие зарплаты, оседают в бизнесах террористов, их семей и окружения, невольно ставших сначала бенефициарами, а затем и коллаборантами восстания.
🇨🇲 Постковидное похмелье. О потребительском поведении в Камеруне
Пандемия нового коронавируса, глобальный экономический кризис и падение нефтяных цен стали тяжелыми ударами для крупнейшей и самой диверсифицированной экономики Центральной Африки. Несмотря на то что страна так и не смогла позволить себе строгого карантина, ее экономика существенно потеряла в экспорте сырой нефти, какао-бобов, ценных пород тропической древесины.
Кризис ощутило свыше 90% национальных предприятий, в том числе пищевкусовые производства, отельный и ресторанный бизнес, а в особенности — производство томатов, традиционно ориентированное на Экваториальную Гвинею, Нигерию и Габон. Из-за закрытия границ и без того пострадавшие от капризов непогоды помидоры упали в цене на 90%, а отчаявшиеся и закредитованные фермеры сводят счеты с жизнью или сбывают томаты по бросовым ценам на местных рынках на радость небогатым домохозяйствам.
Пострадала и еще одна отрасль. В полосу глубокого и затяжного кризиса вступила торговля портретами 87-летнего президента Поля Бийя, находящегося у власти с 1982 г. Ранее расходившиеся как пирожки фотопортреты и майки с принтами Бийя и символикой правящей партии отныне уныло пылятся на прилавках запруженных рынков Яунде среди электронных девайсов, гаджетов и запчастей. Раньше их охотно заказывали и покупали партийные функционеры, чиновники, бизнесмены и простые симпатизанты Бийя, при этом продажи, как правило, десятикратно вырастали при сменах правительств и во время выборов.
Но не в этот раз. Камерунцы устали ждать новых назначений в кабинет министров, порядочно раздражены нежеланием Бийя появляться на публике и половинчатыми антикризисными мероприятиями его правительства. Если раньше отдельным преуспевающим торговцам удавалось сбывать до 30 портретов в день, то сейчас объем продаж едва добирается до десяти, и многим пришлось переключиться на другую продукцию, например, обложки для дипломов. Это стало своеобразной формой протестного поведения против находящегося у власти 38 лет престарелого затворника, все более полагающегося на «грязные» политические технологии ради удержания власти в расползающейся по колониальным границам лоскутной стране.
Зато, как это нередко бывает в периоды кризиса, в моду неожиданно вошли другие аксессуары — предлагаемые «бенинскими колдунами» магические кошельки c ежедневно появляющимися там (при условии отправления ритуалов) банкнотами. На эти сомнительные финансовые продукты особенно падки молодые люди, больше других озабоченные стандартами потребления и расходами на дорогостоящую брендовую одежду и гаджеты, менее доступные из-за экономических неурядиц. Рекламируемые в интернете, соцсетях и мессенджерах магические портмоне — часть процветающей в Западной и Центральной Африке оккультной экономики, наравне с целительной водой, магическими чернилами и всеразличными талисманами, как правило, гарантирующими индивидуальный успех и финансовое благополучие.
Пандемия нового коронавируса, глобальный экономический кризис и падение нефтяных цен стали тяжелыми ударами для крупнейшей и самой диверсифицированной экономики Центральной Африки. Несмотря на то что страна так и не смогла позволить себе строгого карантина, ее экономика существенно потеряла в экспорте сырой нефти, какао-бобов, ценных пород тропической древесины.
Кризис ощутило свыше 90% национальных предприятий, в том числе пищевкусовые производства, отельный и ресторанный бизнес, а в особенности — производство томатов, традиционно ориентированное на Экваториальную Гвинею, Нигерию и Габон. Из-за закрытия границ и без того пострадавшие от капризов непогоды помидоры упали в цене на 90%, а отчаявшиеся и закредитованные фермеры сводят счеты с жизнью или сбывают томаты по бросовым ценам на местных рынках на радость небогатым домохозяйствам.
Пострадала и еще одна отрасль. В полосу глубокого и затяжного кризиса вступила торговля портретами 87-летнего президента Поля Бийя, находящегося у власти с 1982 г. Ранее расходившиеся как пирожки фотопортреты и майки с принтами Бийя и символикой правящей партии отныне уныло пылятся на прилавках запруженных рынков Яунде среди электронных девайсов, гаджетов и запчастей. Раньше их охотно заказывали и покупали партийные функционеры, чиновники, бизнесмены и простые симпатизанты Бийя, при этом продажи, как правило, десятикратно вырастали при сменах правительств и во время выборов.
Но не в этот раз. Камерунцы устали ждать новых назначений в кабинет министров, порядочно раздражены нежеланием Бийя появляться на публике и половинчатыми антикризисными мероприятиями его правительства. Если раньше отдельным преуспевающим торговцам удавалось сбывать до 30 портретов в день, то сейчас объем продаж едва добирается до десяти, и многим пришлось переключиться на другую продукцию, например, обложки для дипломов. Это стало своеобразной формой протестного поведения против находящегося у власти 38 лет престарелого затворника, все более полагающегося на «грязные» политические технологии ради удержания власти в расползающейся по колониальным границам лоскутной стране.
Зато, как это нередко бывает в периоды кризиса, в моду неожиданно вошли другие аксессуары — предлагаемые «бенинскими колдунами» магические кошельки c ежедневно появляющимися там (при условии отправления ритуалов) банкнотами. На эти сомнительные финансовые продукты особенно падки молодые люди, больше других озабоченные стандартами потребления и расходами на дорогостоящую брендовую одежду и гаджеты, менее доступные из-за экономических неурядиц. Рекламируемые в интернете, соцсетях и мессенджерах магические портмоне — часть процветающей в Западной и Центральной Африке оккультной экономики, наравне с целительной водой, магическими чернилами и всеразличными талисманами, как правило, гарантирующими индивидуальный успех и финансовое благополучие.
🇰🇪 Крах «большой тройки». О метаморфозах и будущем кенийского ритейла
Коронавирусная пандемия активно «добивает» агонизирующие кенийские супер- и гипермаркеты — столпы амбициозной национальной программы Vision 2030 по модернизации экономики и потребительского рынка. С конца 2010-х гг. кенийские деловые издания писали о глубоком кризисе в верхнем ценовом сегменте розничной торговли.
Несмотря на бурный рост платежеспособного среднего класса, победное шествие современной торговли и супермаркетов забуксовало еще в середине 2010-х гг. Ныне рынок уже покинула крупнейшая сеть супермаркетов Nakumatt, на пике своего роста в 2016 г. владевшая 62 магазинами в Восточной Африке (ключая Руанду и Уганду). Располагавшаяся в престижных и современных ТЦ, ориентировавшаяся на «премиальную» аудиторию и вдохновлявшаяся примером североамериканского Walmart, сеть Nakumatt погрязла в серьезных финансовых трудностях и к январю этого года была окончательно ликвидирована с миллионными долгами перед поставщиками.
Та же судьба постигла еще одного ритейлера из «большой тройки» с филиалами в Уганде и Танзании — Uchumi, основанного аж в 1975 г. Такое же будущее пророчат и третьему крупнейшему ритейлеру Tuskys. Сеть из 60 магазинов переживает острый платежный кризис с задолженностями по аренде и постепенным оттоком крупных поставщиков. Почили и более бюджетные супермаркеты второго эшелона — Ukwala и — что особенно досадно — Ebrahim, бренд с 75-летней историей. Пустующую нишу, правда, захватывает кенийский Naivas, попробовали сюда влезть и зарубежные сети, но без огонька: французский Carrefour и Game stores (ЮАР) растут слабо, а южноафриканский Shoprite и ботсванский Choppies, выкупивший 75% Ukwala, заявили о скором выходе из страны.
Разорение и уход гигантов связывают не только с хищениями, отмыванием денег и двойной бухгалтерией, но и с маркетинговыми ошибками, непомерными амбициями и агрессивной экспансией этих ритейлеров. Многие ошибки вызваны переоценкой платежеспособного спроса: средний класс живет не по средствам и все время залезает в долги, до половины домохозяйств живет меньше чем на $100 в месяц. Поэтому многие заглядывали в ТЦ только ради window shopping — поглазеть, пофоткаться и уйти ни с чем.
Недооценили и потребительские привычки — 70% кенийцев оставляют в магазине до 55 шиллингов (ок. $0,5), зато посещают магазины часто, более 20 раз в месяц. Притом в цене удобство и комфорт: найти и купить самое необходимое лучше рядом с домом, притом желательно найти все нужное на одной полке. В этих случаях на помощь приходят вездесущие торговки овощами, киоски-вибанда, бакалеи и в особенности «магазины рядом с домом», или мадука (ед. ч. дука, буквально «магазин» в пер. с суахили). Именно туда обычно идут за молоком, крупами, овощами, и на них приходится добрые 70% ритейла. Люди предпочитают киоски и мадука еще и благодаря «гибким» условиям торговли (можно в кредит), личным связям с продавцами и главное — возможности торговли вразвес небольшими порциями.
В свою очередь, владельцы магазинчиков отлично разбираются в потребительских вкусах своего квартала и знают постоянных покупателей поименно, а наведение порядка в бухгалтерии и ассортименте благодаря современным мобильным приложениям (Smart Duka) только умножает их выручку. Кроме того, некоторые придорожные продуктовые киоски предлагают и возможности перекуса для рабочих и малоимущих покупателей с нехитрым, дешевым, но аппетитным меню с блюдами из бобов, риса, угали, бананов.
Устойчивому (на фоне кризиса супер- и гипермаркетов) росту магазинов «рядом с домом» благоприятствует и электронная торговля через систему мобильных платежей M-Pesa — самый динамично растущий сектор, на который приходится до 7 % оборота. Так что пока modern trade наступает и сдувается, традиционная торговля — бакалеи, киоски, мадука — растет, цифровизируется и кастомизируется, а электронные деньги и приложения (вроде угандийского Marlet Garden) помогают потребителям налаживать прямые отношения с фермерами.
Коронавирусная пандемия активно «добивает» агонизирующие кенийские супер- и гипермаркеты — столпы амбициозной национальной программы Vision 2030 по модернизации экономики и потребительского рынка. С конца 2010-х гг. кенийские деловые издания писали о глубоком кризисе в верхнем ценовом сегменте розничной торговли.
Несмотря на бурный рост платежеспособного среднего класса, победное шествие современной торговли и супермаркетов забуксовало еще в середине 2010-х гг. Ныне рынок уже покинула крупнейшая сеть супермаркетов Nakumatt, на пике своего роста в 2016 г. владевшая 62 магазинами в Восточной Африке (ключая Руанду и Уганду). Располагавшаяся в престижных и современных ТЦ, ориентировавшаяся на «премиальную» аудиторию и вдохновлявшаяся примером североамериканского Walmart, сеть Nakumatt погрязла в серьезных финансовых трудностях и к январю этого года была окончательно ликвидирована с миллионными долгами перед поставщиками.
Та же судьба постигла еще одного ритейлера из «большой тройки» с филиалами в Уганде и Танзании — Uchumi, основанного аж в 1975 г. Такое же будущее пророчат и третьему крупнейшему ритейлеру Tuskys. Сеть из 60 магазинов переживает острый платежный кризис с задолженностями по аренде и постепенным оттоком крупных поставщиков. Почили и более бюджетные супермаркеты второго эшелона — Ukwala и — что особенно досадно — Ebrahim, бренд с 75-летней историей. Пустующую нишу, правда, захватывает кенийский Naivas, попробовали сюда влезть и зарубежные сети, но без огонька: французский Carrefour и Game stores (ЮАР) растут слабо, а южноафриканский Shoprite и ботсванский Choppies, выкупивший 75% Ukwala, заявили о скором выходе из страны.
Разорение и уход гигантов связывают не только с хищениями, отмыванием денег и двойной бухгалтерией, но и с маркетинговыми ошибками, непомерными амбициями и агрессивной экспансией этих ритейлеров. Многие ошибки вызваны переоценкой платежеспособного спроса: средний класс живет не по средствам и все время залезает в долги, до половины домохозяйств живет меньше чем на $100 в месяц. Поэтому многие заглядывали в ТЦ только ради window shopping — поглазеть, пофоткаться и уйти ни с чем.
Недооценили и потребительские привычки — 70% кенийцев оставляют в магазине до 55 шиллингов (ок. $0,5), зато посещают магазины часто, более 20 раз в месяц. Притом в цене удобство и комфорт: найти и купить самое необходимое лучше рядом с домом, притом желательно найти все нужное на одной полке. В этих случаях на помощь приходят вездесущие торговки овощами, киоски-вибанда, бакалеи и в особенности «магазины рядом с домом», или мадука (ед. ч. дука, буквально «магазин» в пер. с суахили). Именно туда обычно идут за молоком, крупами, овощами, и на них приходится добрые 70% ритейла. Люди предпочитают киоски и мадука еще и благодаря «гибким» условиям торговли (можно в кредит), личным связям с продавцами и главное — возможности торговли вразвес небольшими порциями.
В свою очередь, владельцы магазинчиков отлично разбираются в потребительских вкусах своего квартала и знают постоянных покупателей поименно, а наведение порядка в бухгалтерии и ассортименте благодаря современным мобильным приложениям (Smart Duka) только умножает их выручку. Кроме того, некоторые придорожные продуктовые киоски предлагают и возможности перекуса для рабочих и малоимущих покупателей с нехитрым, дешевым, но аппетитным меню с блюдами из бобов, риса, угали, бананов.
Устойчивому (на фоне кризиса супер- и гипермаркетов) росту магазинов «рядом с домом» благоприятствует и электронная торговля через систему мобильных платежей M-Pesa — самый динамично растущий сектор, на который приходится до 7 % оборота. Так что пока modern trade наступает и сдувается, традиционная торговля — бакалеи, киоски, мадука — растет, цифровизируется и кастомизируется, а электронные деньги и приложения (вроде угандийского Marlet Garden) помогают потребителям налаживать прямые отношения с фермерами.
🇲🇺 «Неприятности в раю». О буднях Маврикия без туристов
Два дня назад полиция Маврикия начала масштабную спецоперацию против нелегальных таксистов-маронов. Специально для Zangaro Today африканист Александр Панов рассказывает о том, что происходит за фасадом пустующей курортно-туристической инфраструктуры, как на густонаселенном острове, где люди живут друг у друга на головах, таксисты-нелегалы умудряются оставаться невидимыми для организованного бизнеса и государства и почему пандемия рискует обернуться социальным взрывом в этом райском уголке.
Два дня назад полиция Маврикия начала масштабную спецоперацию против нелегальных таксистов-маронов. Специально для Zangaro Today африканист Александр Панов рассказывает о том, что происходит за фасадом пустующей курортно-туристической инфраструктуры, как на густонаселенном острове, где люди живут друг у друга на головах, таксисты-нелегалы умудряются оставаться невидимыми для организованного бизнеса и государства и почему пандемия рискует обернуться социальным взрывом в этом райском уголке.
Telegraph
Мароны XXI века
Полиция Маврикия на этой неделе начала масштабную спецоперацию против так называемых такси-маронов, по-нашему – «колдунов» или «бомбил». Вообще, слово «марон» дошло до нас из лексикона XVIII века. В колониальных владениях европейских держав в Индийском океане…
🇨🇮 «Молодым здесь не место». О предвыборной гонке в Кот-д'Ивуаре
В октябре в Кот-д'Ивуаре состоятся президентские выборы. От участия в них отказался было 78-летний президент Алассан Драман Уаттара (АДО), обещавший «расчистить дорогу молодым», то есть своему конфиденту, 61-летнему премьеру Амаду Гон Кулибали. Но после внезапной кончины дофина растерявшийся Уаттара — к раздражению Парижа — вновь заявил о президентских амбициях. Недовольна и оппозиция, один из лидеров которой — заочно осужденный на 20 лет опальный экс-премьер Гийом Соро — раздраженно сравнил сомнительное с точки зрения конституции поведение АДО с амбициями Владимира Путина.
Главный же оппонент Уаттара — 85-летний экс-президент (1993—99) Анри-Конан Бедье — может заручиться поддержкой политиков из националистического «Ивуарийского народного фронта», возглавляемого недавно помилованным международным правосудием, но отстраненным от участия в выборах 73-летним экс-президентом (2000-11) Лораном Гбагбо.
СМИ пытаются изобразить президентскую кампанию битвой раздутых эго. Но звучат здесь и отголоски отгремевших битв. Загадочный «Сфинкс из Даукро» и второй президент Анри-Конан Бедье запомнился лишь тем, что в 1995 г. разослал в университеты просьбу срочно придумать национальную идею на фоне экономического спада и политического кризиса, наступившего после кончины многолетнего лидера Феликса Уфуэ-Буаньи (1960—93), в лучших традициях аканов не объявившего наследника.
Наспех слепленной стране с взятым от отчаяния бесцветным названием и без опыта доколониального государственного творчества пришлось с нуля строить национальную идентичность, а именно — в лучших якобинских традициях метрополии — исключить всех мигрантов, преимущественно мусульман из Мали и Буркина-Фасо, и объявить южан во главе с аканами-бауле столпами нового общественного договора.
Дело Бедье, по-прежнему не чуждого токсичных высказываний, завершил Лоран Гбагбо. Этот классически образованный сорбоннский историк и знаток латинской словесности стал выразителем националистических сил и не стеснялся называть северян «электоральным быдлом». Считается, что Гбагбо и погубила его ставка на ивуарите — заливаемая французскими деньгами страна десятилетиями притягивала тысячи мигрантов, и отказ в гражданских правах переселенцам с севера и их потомкам, составляющим 28% населения, спровоцировала затяжной и во многом классовый конфликт — южных плантаторских элит и их клиентел с работниками-северянами за гражданские и политические права.
Но Гбагбо не простили и излишней самостоятельности, особенно атаки на лояльного Франции президента Габона Омара Бонго, не способного без бумажки связать даже пары слов. Еще в 1990 г. Франция убедила престарелого Уфуэ-Буаньи взять премьером «северянина»-мусульманина Алассана Уаттара — обласканного ученика МВФ, где тогда председательствовала Франция. Ему нужно было провести пакет неолиберальных реформ, решить проблему с долгами и вернуть страну в колоду Françafrique. И в 2011 г., когда каждый из политиков — Гбагбо и Уаттара — объявил себя по итогам выборов главой страны, именно вмешательство Франции утвердило у власти неолиберала Уаттара, а мечтавший о «Новом Иерусалиме» строптивый пятидесятник Гбагбо отправился в Гаагу.
В отстроенном и замиренном Кот-д'Ивуаре, где госаппарат был разбавлен северянами-малинке, быстро нашедшими общий язык с южными элитами, рано говорить о подлинном национальном примирении. Политические коллизии бесполезно заливать деньгами. Кроме того, в стране, где несмотря на бешеный рост ВВП государство держит граждан на голодном пайке, а родственные связи подменяют социальное страхование, мусульмане по-прежнему получают меньше всего и составляют костяк эмиграции. Северяне, презрительно именуемые «диула», прислушиваются к радикальным имамам, «микробы» — терроризирующие оппозицию молодежные уличные банды — тоже в основном происходят из диула, да и тюрьмы на 80% укомплектованы мусульманами, так что на молодежном сленге нуши главная тюрьма Абиджана даже именуется «Каабой».
В октябре в Кот-д'Ивуаре состоятся президентские выборы. От участия в них отказался было 78-летний президент Алассан Драман Уаттара (АДО), обещавший «расчистить дорогу молодым», то есть своему конфиденту, 61-летнему премьеру Амаду Гон Кулибали. Но после внезапной кончины дофина растерявшийся Уаттара — к раздражению Парижа — вновь заявил о президентских амбициях. Недовольна и оппозиция, один из лидеров которой — заочно осужденный на 20 лет опальный экс-премьер Гийом Соро — раздраженно сравнил сомнительное с точки зрения конституции поведение АДО с амбициями Владимира Путина.
Главный же оппонент Уаттара — 85-летний экс-президент (1993—99) Анри-Конан Бедье — может заручиться поддержкой политиков из националистического «Ивуарийского народного фронта», возглавляемого недавно помилованным международным правосудием, но отстраненным от участия в выборах 73-летним экс-президентом (2000-11) Лораном Гбагбо.
СМИ пытаются изобразить президентскую кампанию битвой раздутых эго. Но звучат здесь и отголоски отгремевших битв. Загадочный «Сфинкс из Даукро» и второй президент Анри-Конан Бедье запомнился лишь тем, что в 1995 г. разослал в университеты просьбу срочно придумать национальную идею на фоне экономического спада и политического кризиса, наступившего после кончины многолетнего лидера Феликса Уфуэ-Буаньи (1960—93), в лучших традициях аканов не объявившего наследника.
Наспех слепленной стране с взятым от отчаяния бесцветным названием и без опыта доколониального государственного творчества пришлось с нуля строить национальную идентичность, а именно — в лучших якобинских традициях метрополии — исключить всех мигрантов, преимущественно мусульман из Мали и Буркина-Фасо, и объявить южан во главе с аканами-бауле столпами нового общественного договора.
Дело Бедье, по-прежнему не чуждого токсичных высказываний, завершил Лоран Гбагбо. Этот классически образованный сорбоннский историк и знаток латинской словесности стал выразителем националистических сил и не стеснялся называть северян «электоральным быдлом». Считается, что Гбагбо и погубила его ставка на ивуарите — заливаемая французскими деньгами страна десятилетиями притягивала тысячи мигрантов, и отказ в гражданских правах переселенцам с севера и их потомкам, составляющим 28% населения, спровоцировала затяжной и во многом классовый конфликт — южных плантаторских элит и их клиентел с работниками-северянами за гражданские и политические права.
Но Гбагбо не простили и излишней самостоятельности, особенно атаки на лояльного Франции президента Габона Омара Бонго, не способного без бумажки связать даже пары слов. Еще в 1990 г. Франция убедила престарелого Уфуэ-Буаньи взять премьером «северянина»-мусульманина Алассана Уаттара — обласканного ученика МВФ, где тогда председательствовала Франция. Ему нужно было провести пакет неолиберальных реформ, решить проблему с долгами и вернуть страну в колоду Françafrique. И в 2011 г., когда каждый из политиков — Гбагбо и Уаттара — объявил себя по итогам выборов главой страны, именно вмешательство Франции утвердило у власти неолиберала Уаттара, а мечтавший о «Новом Иерусалиме» строптивый пятидесятник Гбагбо отправился в Гаагу.
В отстроенном и замиренном Кот-д'Ивуаре, где госаппарат был разбавлен северянами-малинке, быстро нашедшими общий язык с южными элитами, рано говорить о подлинном национальном примирении. Политические коллизии бесполезно заливать деньгами. Кроме того, в стране, где несмотря на бешеный рост ВВП государство держит граждан на голодном пайке, а родственные связи подменяют социальное страхование, мусульмане по-прежнему получают меньше всего и составляют костяк эмиграции. Северяне, презрительно именуемые «диула», прислушиваются к радикальным имамам, «микробы» — терроризирующие оппозицию молодежные уличные банды — тоже в основном происходят из диула, да и тюрьмы на 80% укомплектованы мусульманами, так что на молодежном сленге нуши главная тюрьма Абиджана даже именуется «Каабой».
