​​🇿🇼 В лучших традициях экономического вредительства власти Зимбабве приостановили мобильные платежи и работу фондовой биржи. По сообщению президента Мнангагвы — ради противодействия «криминальной активности» и «экономическому саботажу».

Между тем из-за дефицита наличности до 80% транзакций проходит именно через мобильные платежные системы оператора EcoCash — у населения в подавляющем большинстве случаев попросту нет банковских счетов, и во избежание вполне реальной бартерной экономики руководство компании призвало 10 млн своих пользователей просто игнорировать предписания правительства.

Все это безумие затеяно ради того, чтобы остановить свободное падение зимбабвийского доллара: после его триумфального возвращения в экономику в прошлом году инфляция уже в апреле превысила 785,6% — хлеб за минувший месяц подорожал на 35%, а маис — на 30%. Последней же каплей стал резкий и спекулятивный скачок курса доллара в конце мая — с 58/60 до 85/99 на черном рынке. Во многом он связан и с запуском аукционной системы обмена валюты (вместо фиксированного курса). Стало ясно, что без срочных мер по контролю над черным рынком вся эта аукционная система закончится утечкой огромных объемов на черный рынок и дальнейшим спекулятивным ростом курса.

Многоплановая катастрофа в экономике усугубляется тяжелейшей за последние 30 лет засухой и режимом санкций, а также — last but not least — абсолютно некомпетентным и все более террористическим правлением ЗАНУ-ПФ. По качеству жизни Хараре давно уступает вроде бы осажденному ливийскому Триполи, а сельские районы терроризируют банды нелегальных золотодобытчиков — машуругви, ставшие низшими звеньями опутавшей страну криминальной экономики и неофициальными боевыми отрядами ЗАНУ-ПФ в ходе предвыборных кампаний. Многотысячные ОПГ, машуругви особенно осмелели с лета 2019 г., когда стали вступать в конфронтацию с армией и полицией, однако самая крупная ОПГ — «аш-Шабаб» (названа в честь тех самых) — предположительно связана с министром безопасности Оуэном Нкубе.

Надо сказать, что ряд «системных» политиков и военных недоволен администрацией Эммерсона «Крокодила» Мнангагвы, с которым в свое время связывали так много надежд. Говорят даже о перспективах военного переворота — военному руководству приходилось публично опровергать эти слухи. Однако мало для кого секрет, что президент и некоторые лояльные ему военные наладили контакты с машуругви в том числе для противостояния с популярным в военном руководстве вице-премьером Константином Чивенгой.

Однако пришедшие еще в 2000-е гг. в политику и бизнес на волне успехов в «конголезской авантюре» и отъеме «белых ферм» военные — отставные и действующие — прочно контролируют все командные высоты в экономике — в аграрной сфере, добывающей промышленности, транспорте, энергетике и банковско-финансовом секторе. А уход Мугабе в 2017 г. не подорвал, а даже укрепил образовавшуюся в 2000-е гг. криминальную картельную связку бизнесменов, политиков ЗАНУ-ПФ и военных.

Поэтому опасающийся их Мнангагва, в то же время увлеченно занимающийся поиском виновных в экономической катастрофе, находит их в самых неожиданных местах — от евангелистских церквей до Грейс Мугабе и немногочисленных белых фермеров. Так, влиятельному изданию «Independent» стало известно, что власти намерены изъять две крупные «белые» фермы, что особенно забавно на фоне обещаний вернуть в страну былых собственников.

​​🇿🇼 «Родезия, которую мы потеряли», или у истоков экономической катастрофы Зимбабве

В свое время создателей Южной Родезии выручила невнимательность — к счастью для себя колонна пионеров в 1890 г. не обнаружила вовремя внушительных минеральных запасов и занялась достаточно успешным строительством самодостаточной поселенческой колонии.

Многие поэтому ломают голову: когда и что в Зимбабве — наследнице Родезии — пошло не так? Нередко откат «житницы Африки» в каменный век связывают с падением белого режима Яна Смита — развитой экономики с весомой (25%) долей промышленности в ВВП, исключительно высокой по африканским меркам (10%). Но в первые два года независимости (1980-82) экономика Зимбабве, освободившаяся от санкций и получившая новые рынки сбыта и импорта, росла опережающими темпами — в среднем на 12,6% в год.

Проблема в том, что белые родезийцы — предприимчивые, гибкие и инициативные люди, не опустившиеся до оголтелого апартеида, — все же не создали единого национального хозяйства. Белый сектор был благополучным анклавом на фоне перенаселенных чернокожих деревень, высокой и во многом искусственно поддерживаемой черной безработицы и большого неравенства доходов (черные зарабатывали в 7-24 раза меньше белых).

Даже с прослойкой формировавшегося имущего чернокожего класса в долгосрочной перспективе эта система была неустойчива. Особенно с учетом высокого веса сельского хозяйства и добывающей отрасли, составлявших 68% ВВП. Уязвимая перед внешнеторговой конъюнктурой, с проседанием рынка в 1980-х гг. «родезийская модель» закачалась вровень с соседними Замбией и Малави.

И все первое десятилетие независимости новые власти решали только одну проблему — как, сохранив рельсы «родезийской» экономики и белую общину с ее навыками и опытом, обеспечить стране growth with equity, то есть допустить к разделу пирога чернокожее большинство? Как усидеть между социалистической риторикой, потребностью в инвестициях и кредитах и нуждой населения в земле?

Выяснилось, что никак. Несмотря на умелое дирижирование и альянс с белым бизнесом, цельного экономического курса выработано не было — новые партийно-государственные элиты и старый белый бизнес просто подавляли черное предпринимательство, видя в нем опасного конкурента. Поэтому с открытием экономики замкнутое и колониальное по происхождению и сути хозяйство сначала «перегрелось», а затем быстро сгорело.

Все десятилетие роста зарплаты не поднимались выше уровня 1982 г., а рост занятости не превышал 3% в год — и это на фоне бурного послевоенного роста населения, безработицы и земельного голода. Уже к 1983 г. начавшийся еще в «той Родезии» дутый рост был обуздан экстерналиями — засухой и мировой рецессией.

С либерализацией выплат дивидендов и прибылей и дерегуляцией импорта полетел платежный баланс — производства стали сокращаться, правительство влезало в долги, бюджет стремительно таял, и от долгосрочного планирования отказались в пользу реактивного кризис-менеджмента. С неблагополучной конъюнктурой падала культура администрирования, зато росла коррупция — единственная надежная рента, доступная партийно-государственной элите ЗАНУ-ПФ.

Окончательно Зимбабве «добил» режим экономии МВФ, навязанный Мугабе в 1991 г. — отказ от протекционизма, потребительских субсидий и твердых цен, сокращение зарплат и инфляция разрушили производство и завели население в ловушку хронической бедности, а бюджет был окончательно похоронен выплатами в 1997 г. ветеранам войны. Не помогла поправить финансы даже военная авантюра в Конго в 2000-е гг. — грамотно распорядиться награбленными там средствами удалось лишь Руанде. 

Правда, стихийная экспроприация «белых ферм» 2000-х гг. создала «подушку безопасности» для тысяч уязвимых домохозяйств, но ценой международной изоляции и полного захвата экономики людьми, за годы нахождения под ружьем утратившими навыки и даже вкус к созидательному труду. И лишь ненадолго — сейчас страна вновь переживает серьезнейшую засуху.

Так что вопрос «кто виноват» — уже во многом риторический.

​​ 🇫🇷 О Françafrique — ее природе и перспективах

Коллега Аббас Джума поделился интересным мнением о поддержке Францией мятежного ливийского генерала Халифы Хафтара. Затронута и общая тема — система Françafrique («Франсафрик»), в сущности своей не менявшаяся с эпохи «месье Африка» Жака Фоккара.

Жерар Прюнье — признанный авторитет по Руанде — как-то резонно заметил, что сеть Françafrique — совокупность бизнесменов, наемников и дипломатов, поддерживающих лояльные Франции режимы, — существует отнюдь не только или даже не столько для неоколониального грабежа природных ресурсов. Это возможно и без всякой Françafrique, причем совершенно легально — через добывающие компании и их лоббистов в местных правительствах.

Ее главный мотив — это коррупционная рента, не в последнюю очередь — расхищение средств, направляющихся на разнообразную помощь и кредиты бывшим колониям, чтобы впоследствии украденные африканскими политиками деньги оседали на счетах их криминальных контрагентов в метрополии.

При этом политически Françafrique как никогда слаба, и ее ослабление началось чуть ли не с 1970-х гг., причем даже в ее святая святых — Габоне, где большим ударом по авторитету французов, всегда ставивших на оседлые христианские элиты, стало принятие президентом Омаром Бонго ислама. Ныне едва ли не единственными благополучными форпостами Françafrique остаются Кот-Д’Ивуар и все тот же Габон.

Наконец — и это главное — Françafrique уже, наверное, и не вполне колониальная модель. Не отцепи Де Голль в 1960 г. колонии — они так бы и маячили на грани самоокупаемости, а Франция вкладывала бы в растущие экономики заморских владений все больше собственных средств. Колониализм при всем его уродстве требовал обратных капиталовложений, а циничной идеей Де Голля было отцепить составы, но периодически разгружать вагоны. И даже сервильные габонские лидеры это хорошо уяснили.

Другие страны — Сенегал, Чад, Нигер, Того — давно уравновешивают Францию североамериканским, китайским, турецким и другим бизнесом, а Камерун — еще один бастион французского влияния — переживает глубокие внутренние проблемы, вылившиеся в гражданский конфликт. И практически везде этнорегиональные элиты — опора Françafrique — испытывают серьезный кризис легитимности — в глазах оппозиции, профсоюзов и религиозных лидеров из «нетитульных» групп и слоев.

Поэтому на данном историческом этапе Françafrique — это скорее антинациональный коррупционный сговор. В отличие от колониализма, бенефициарами которого были широкие слои населения метрополии, находившие в колониях пути обогащения и карьерные перспективы, сейчас от Françafrique в массе выигрывают только правящие элиты африканских стран и финансово-экономический истеблишмент Франции, в том числе благодаря искусственно заниженному курсу франка КФА, привязанного к евро.

Ни населению Франции, где послушные мигранты-штрейкбрехеры разъедают основы солидарности и благосостояния национального рабочего класса, ни африканцам, оплачивающим эту модель хроническим недоразвитием и недофинансированием собственных производств, Françafrique совершенно не выгоден — так можно объяснить народные антифранцузские настроения и футболки с принтами Путина в Западной Африке, а также «антиколониальные» лозунги «Желтых жилетов».

Здесь уместен анекдот времен британского колониализма. На рубеже XIX-XX вв. в Лондон приехал индус, вздумавший почистить себе обувь. Чистильщик, заинтригованный его экзотической внешностью, поинтересовался у клиента о его родине. Услышав, что гость из Индии, англичанин не без гордости спросил: «Ну и как вам наше правление?».

Вряд ли такой случай возможен сейчас — и дело даже не в прививаемой политкорректности. Если раньше это была по-настоящему глобальная система с поддержкой в самых разных слоях населения метрополии, то ныне все бенефициары Françafrique уместятся в не самом объемном файле Excel.

​​🇨🇬 На нефтяной трубе. К конфликту Конго-Браззавиля с парижской юстицией

Французская юстиция изъяла у Республики Конго президентский самолет Falcon7X (TN-ELS) в пользу ливанского бизнесмена Мохсена Ходжейджа, чья строительная компания Commisimpex с 1990 г. реализовывала неоплаченные правительством инфраструктурные проекты.

Затянувшаяся на долгие 30 лет тяжба — «дамоклов меч», постоянно нависающий над бессменным президентом Дени Сассу-Нгессо. Начальный долг в €100 млн с учетом всех начисленных процентов теперь уже оценивается в €1,2 млрд, или 15% ВВП страны, и под угрозой конфискации — госимущества Конго-Браззавиля во Париже.

При этом отношение к ливанскому бизнесу и в Африке, и во Франции мало отличается от отношения к иудейским ростовщикам у королей средневекового Запада. Фигура Ходжейджа, пусть и влиятельная в Габоне, служит скорее прокладкой для выяснения отношений метрополии с бывшей колонией.

Это тем более болезненно с учетом того, что Конго опутана долгами с другими мутными компаниями — Glencore, Trafigura, а также с КНР, которой задолжала $3,15 млрд (35% общего долга). А с падением нефтяных цен экономика Конго и без того балансирует на грани катастрофы — дефицит бюджета, сведенного с расчетом $55 за баррель, достигнет в этом году 779,8 млрд XOF, или €1,2 млрд — нефть составляет половину доходов бюджета и 85% экспорта.

Архитектура современного Конго-Браззавиля оформилась вместе с поныне правящей «Конголезской партией труда» в 1969 г. Правда, революция пришла в страну со вторым подбородком — под чутким руководством немолодых советских советников. И вместе с Восточной блоком все еще молодые, но уже маразматические конголезские партбюрократы вошли в 1989 г. в «перестройку» и при деятельном участии нгунза — посредников между видимым и невидимым мирами, прошлым и будущим — отказались от марксизма-ленинизма, посадили в «Cаду национального единства» дерево-символ обновления космоса, омыли руки и примирились с прошлым и с Западом.

Правда, Сассу-Нгессо всегда не без гордости утверждал, что у конголезцев обычай просто обязывает мужа поочередно жить в хижине каждой из его многочисленных жен. Так и «Народная Республика Конго» все годы номинально социалистического руководства умудрялась оставаться под экономической опекой Франции и ее экосистемы Françafrique — через структуры нефтяного гиганта Elf. Именно в тандеме с Elf Дени Сассу-Нгессо в 1977 г. сместил рассорившегося с Elf слишком радикального революционера Мариана Нгуаби и гарантировал компании низкий 17% налог на прибыль.

Правда, грянувшая в 1990-е гг. демократизация чуть было не стоила Сассу-Нгессо власти и жизни: все «лихие девяностые» пролетели в нескольких раундах скоротечных «нефтяных» войн Сассу-Нгессо с функционером Всемирного Банка и ЮНЕСКО Паскалем Лиссубой, задумавшим поднять налог с Elf до 33% и работать с американской Occidental Petroleum. Но Сассу-Нгессо, друг Жака Ширака и тесть ключевой фигуры Françafrique — габонского лидера Омара Бонго — к 1997 г. все же вернул себе бразды правления и по образцу союзной Анголы установил неолиберальную углеводородную диктатуру.

Но со временем отношения с французами испортились — Сассу-Нгессо заглядывал и подолгу оставался и в других хижинах — в Москве, в Пекине и в Вашингтоне, вмешивался во внутренние дела Габона, ДРК и ЦАР и пытался затмить Либревиль — лояльный Франции деловой центр Центральной Африки. Взаимное недоверие стало лейтмотивом в отношениях с бывшей метрополией — Браззавиль оказался куда менее покладистым союзником, чем Камерун Поля Бийя, а условия ведения бизнеса стали менее предсказуемыми — так итальянская нефтегазовая компания Eni не без теневых схем получила лицензии на нефтедобычу.

В то же время несравненно более влиятельная наследница Elf — Total — через своих «фиксеров» в структурах МВФ способна влиять на предоставление Конго кредитных линий, а французские власти без труда шантажируют коррумпированное конголезское правительство, постоянно обвиняя клан Нгессо в хищениях и отмывании средств.

Белые цивилизации долгое время считали африканский континент недоразвитым — из-за слабого госрегулирования. Когда это представление развеял постколониальный поворот, белые наконец поняли: государство — не предел мечтаний, возможны и другие формы политической организации. Например, в Африке существовали мегаобщины, порядок в которых поддерживался благодаря системам родства и ритуальному дарообмену.

О том, почему доколониальные африканские политии были свободны в творческом осмыслении возможностей самоорганизации, читайте в статье Алексея Целунова.

https://knife.media/african-states/

​​🇳🇦 Игры памяти. Как вспоминали и забывали первый геноцид XX века

В июне президент Намибии Хаге Гейнгоб заявил, что Германия «готова признать» геноцид народов гереро и нама 1904-08 гг. Тогда поселенцы и солдаты кайзера Вильгельма II во главе с генералом Лотаром фон Трота истребили порядка 75 тыс. восставших африканцев, лишили их земель и угнали уцелевших на принудительные работы. Впоследствии с подачи Ханны Арендт этот акт считался предвестником будущего Холокоста.

Но память — вещь избирательная. Чудовищный геноцид не замяли лишь потому, что он всегда был козырем в (гео)политической борьбе. В отбитом у немцев Виндхуке британцы очень кстати обнаружили в 1915 г. объемные картотеки телесных наказаний и прочих прелестей. Желая всерьез закрепиться в германской Юго-Западной Африке, к 1918 г. на основе трофейных архивов британцы подготовили и обнародовали так называемую «Голубую книгу». Благодаря ней в Версале побежденная Германия была признана unfit to rule, а мандат над будущей Намибией достался Южно-Африканскому Союзу. Германия, правда, огрызнулась на нее своей книжечкой — «Белой», но история пишется победителями.

Оставшаяся в Намибии влиятельная немецкая община с «Голубой книгой» боролась не менее яростно, но тщетно. И только когда Deutsche Bund в 1925 г. тягался с другими белыми партиями на выборах в Законодательную ассамблею Юго-Западной Африки, ради единства легислатуры «Голубую книгу» запретили, изъяли из библиотек и частично уничтожили, а оставшиеся экземпляры передали в Foreign Office — и даже в 1941 г., в разгар войны с нацизмом, в Лондоне ее можно было получить только с особого разрешения.

Вышедший из орбиты Британской империи Южно-Африканский Союз (с 1961 г. — ЮАР) в попытках — вопреки ООН — превратить Намибию в свою «пятую провинцию» рассчитывал на содействие самых разных общин, включая гереро. Но многое испортил горячий адвокат гереро священник Майкл Скотт, который с высокой трибуны ООН заявил: гереро довольно натерпелись, и колониального владычества достаточно. За что и был изгнан из страны, но легитимность оккупации была безнадежно похоронена.

Боровшаяся с оккупацией левонационалистическая СВАПО, признанная ООН единственной легитимной властью Намибии, активно использовала эту память в своей антиколониальной пропаганде. ЮАР, кстати, тоже помнила, но своеобразно. Коллаборационистские части ЮАР — SWATF — объединили немцев и гереро и поощряли ежегодные памятные и ритуальные мероприятия гереро, а немцы из SWATF посещали священные для гереро места вместе с черными сослуживцами. Но «места памяти» были разгружены от неприятных коннотаций, и битву за культурную гегемонию ЮАР проиграла — симпатии интеллигенции гереро все же были на стороне сопротивления.

Не забыли о геноциде и после независимости в 1990 г., но в этот раз вопрос подняли сами элиты гереро, оппозиционные теперь уже правящей СВАПО. Та хотела мира с немецкой общиной и дружбы с ФРГ и заминала неудобный вопрос репараций, а немецким политикам при случае заявляла, что все это очень прискорбно, но все же геноцид not a priority. Намибии нужны были немцы из ФРГ — туристы, инвесторы, и Германия не хотела каяться — она боялась выплат репараций, и донорская помощь Намибии по линии НКО считалась вполне достаточной.

При этом «титульные» овамбо — основа СВАПО — в отличие от других народов никогда не подвергались экспроприациям и даже стали главными бенефициарами земельной реформы. В то же время земли гереро и нама по-прежнему контролируют белые фермеры, многие живут в нищете, безработице и в антураже отвратных пивнушек shebeens.

Поэтому борьбу за признание геноцида возглавили традиционные лидеры гереро, а радикализм их активистов, призывавших «черному переделу» à la Zimbabwe, рос и все больше беспокоил СВАПО. С годами и сами власти Намибии потеряли терпение, и к 2014 г. диалог с ФРГ возобновился и увенчался частичным признанием. Но взаимного доверия между лидерами гереро, намибийским истеблишментом и ФРГ уже нет, и, кажется, даже не предвидится — момент давно упущен.

​​🇬🇭 Туда и обратно, или «Год возвращения» между панафриканизмом и roots tourism

Протесты чернокожей общины США и движение Black Lives Matter трогательно объединили лоялистский и либеральный комментариат — сочетание страха и пещерного расизма стало лейтмотивом многих медиаплощадок и говорящих голов — от «Первого канала» до Юлии Латыниной.

В чем-то всех их понять можно — российские элиты и обслуживающие их медиаменеджеры — системные и оппозиционные — действительно искренне трясутся за «родину своего сердца» по ту сторону Атлантики, которую знают несравненно лучше, глубже и интимнее России. Разделяя праволиберальный республиканский консенсус части заокеанских элит, эти люди, неспособные даже к остаточной эмпатии, крайне негативно воспринимают и любые эгалитарные идеи.

Один из излюбленных мотивов комментариата — требование «вернуть черножопых в какую-нибудь Либерию». Между тем речь идет — в переводе на человеческий язык — об успешном опыте создания в 20-30-х гг. XIX в. поселенческого государства освобожденными чернокожими рабами.

По иронии судьбы — при всей ущербности политических комментаторов — такие идеи высказываются и в Африке, а минувший год в Гане даже прошел под знаком «Года возвращения» — в память о 400-летии трансатлантической работорговли. В стране проходили выставки, модные показы, концерты афроамериканских поп-идолов, поток американских туристов вырос на 26%, и порядка сотни афроамериканцев получили ганское гражданство. Но, в целом, идея эта провалилась, во многом из-за своей коммерческой и рекламной тональности.

И у этого «Года возвращения» — своя интересная предыстория. Дело в том, что освободившаяся в 1957 г. Гана заняла в сознании многих афроамериканцев эпохи место той самой «земли обетованной». В годы борьбы за гражданские права первая независимая страна Африки, вставшая на путь Неприсоединения, казалась «Черной Меккой», а лозунг возвращения подхватил и развил первый лидер независимой Ганы Кваме Нкрума, сам учившийся в США в 1930-е гг. Страну посетили Малькольм Икс и Мартин Лютер Кинг, и многие афроамериканцы — ученые, инженеры, предприниматели, учителя и художники, вдохновленные примером активиста и социолога Уильяма Дюбуа — переселились в Гану ради участия в строительстве новой нации.

Но розовые очки быстро спали — безнадежно романтизировавшие Гану образованные афроамериканцы вскоре стали конкурентами ганских политиков, в особенно из образованной диаспоры — в 1962 г. это чуть было не стоило Нкруме жизни. Более того, радикалы-экспаты яростно атаковали внешнеполитический курс США — забывая при этом, как сильно Гана зависит от иностранной помощи, в том числе из Северной Америки. Наконец, к изумлению для себя панафриканисты выяснили, что наблюдаемые ими даже в Аккре этнорегиональные, статусные и классовые коллизии ганского социума оказались сильнее первичного объединяющего импульса освобождения. А с 1966 г., со свержением Нкрумы, иммигранты были добровольно-принудительно изгнаны, а их поток «перенаправился» в Танзанию.

Ныне такие значимые для афроамериканцев страны как Сьерра-Леоне, Либерия и Гана рассчитывают, в первую очередь, на собственные европейские и североамериканские диаспоры, не утратившие связи с родиной, хотя в 1989 и 1997 гг. в Сьерра-Леоне, например, успешно возвращались чернокожие галла из Южной Каролины и Джорджии — потомки рабов, частично сохранившие уклад жизни и обычаи предков.

Ну а более состоятельным и «оторванным от корней» афроамериканцам предлагают взамен «китайскую подделку» — так называемый roots tourism, подкрепляемый модой на ДНК-анализы, в 30-40% выявляющих кровь сьерралеонских менде и темне у афроамериканцев Юго-Востока США. А в прогремевшем «Годе возвращения» и предшествовавших ему инициативах Ганы, сопровождавшихся довольно дорогими экскурсиями, оказалось мало искреннего, за исключением безудержной погони за иностранной валютой — и, несмотря на цвет кожи, таких туристов подчас воспринимают не иначе как oburoni (то есть белыми) и не выделяют из основной массы приезжих.

​​🇨🇩 «Враг моего врага — мой друг». Как конголезское правительство вырастило «государство в государстве»

Многие современные войны ведутся не ради победы. Устойчиво патологическое состояние «серых зон» — проклятие гибридных войн XXI века — создает условия для не менее устойчивого извлечения прибыли и «силового предпринимательства», а относительная дешевизна ведения войны вызывает принципиальное нежелание ставить точку в таких затяжных конфликтах. Этот метаболизм не исключает периодов «консолидации активов», в который отныне вступила повстанческая экосистема востока Конго — одна из самых кровоточащих «серых зон» планеты.

Речь идет об «Обновленных силах обороны Конго — Ндума» (NDC-Rénové) во главе с обаятельным варлордом Гидоном Шимираем — бизнесменом, повстанцем и enfant terrible дисфункционального конголезского правительства. Его возвышение пришлось на месяцы ожесточенных боев правительственных войск в первую очередь с иностранными группировками — одиозными «Союзными демократическими силами», связанными с «Исламским государством», и не менее одиозными экстремистами-хуту из «Демократических сил освобождения Руанды» (ДСОР), последовательно терявшими свои укрепленные базы, агентуру и логистическую инфраструктуру.

Но свято место пусто не бывает, и криминальную нишу ДСОР и их союзников незамедлительно захватил их давний противник. Ныне крупнейшая и самая влиятельная группировка востока Конго проделала впечатляющий путь от локального сельского ополчения «май-май» в 2008 г. до «прокси-армии» и квазигосударства в территориях Валикале, Масиси и Луверо в провинции Северное Киву. Она незаменима не только для успешных контрпартизанских операций конголезских войск, но и для руандийского спецназа, охотящегося на оставшихся экстремистов из ДСОР.

NDC-R выросла из отрядов самообороны нанде- и кобоязычных земледельцев, с 1992 г. в союзе с хунде и ньянда сражавшихся за ресурсы со скотоводами-баньямуленге — аллохтонами и гражданами «второго сорта» — в двух опустошительных конголезских войнах. Переселявшиеся в их владения вместе с семьями руандийские эмигранты-хуту, по пятам которых следовали ДСОР, спровоцировали очередную бойню за земли и пастбища, из которой — в результате раскола ныне почившей «материнской» NDC — выросла и к 2014 г. оформилась NDC–R. Ее последующий союз с правительственными силами и ситуативные альянсы с вооруженными ополчениями (в особенности с «май-май Мазембе») возвысил группировку до статуса регионального гегемона.

Шимирай, связанный многообразными соглашениями с традиционными вождями и бигменами, бизнесменами, политиками, военными и спецслужбами, а также с добывающими компаниями — новый тип «вооруженного предпринимателя», сочетающего насилие, убеждение, националистический ресентимент и этнопопулизм. Регулируя доступ к золотым шахтам и имея связи с перекупщиками в Гоме, NDC-R установила монополию на контрабандную торговлю и навязала бизнесу и населению развитый налогово-тарифный режим, опирающийся на локальные банки.

За счет этого, а также благодая сотрудничеству с ВС Конго, снабжавшими группировку униформой и вооружениями, NDC-R сумела привлечь «боевыми деньгами» и карьерными перспективами не только молодежь и другие ополчения «май-май», но и опытных партизан, в том числе перебежчиков и дезертиров из группировок конголезских хуту. Сумела она и подавить — при поддержке правительственных войск и руандийцев — ДСОР и другие диссидентские фракции хуту (CNRD, RUD-Urunana).

Как никогда близка и конечная цель Шимирая — надобщинная и мультиэтническая федерация вооруженных сельских ополчений под эгидой «Сети сражающихся конголезских патриотов», которая привлекла даже таких старожилов повстанческой авансцены, как «май-май Симба» и «Кифуафуа». Насколько прочен ее союз с Киншасой, военным руководством, а также с другими повстанческими группами, коих в регионе больше сотни — отдельный большой вопрос, однако в ближайшее время динамика затяжной восточноконгозеской войны точно изменится.

​​🇧🇯 ОАО «Бенин». Штрихи к портрету новой бенинской технократии

В ночь с 25 на 26 июня в Бенине состоялась вторая за этот год попытка военного переворота. Среди задержанных — телохранитель полковника Монтана Кереку, сына экс-президента Матье Кереку. А в середине февраля по итогам начатого в декабре расследования было задержано еще 10 офицеров, связанных с проживающим в США полковником в отставке Паскалем Тавесом.

Близкие президенту Патрису Талону источники связывают заговор с «модернизацией» и «реформированием» госаппарата и армейских рядов — еще в январе в дополнение к наземным, воздушным и морским силам была создана Национальная гвардия, что подорвало положение ряда военных, а в январе 2018 г. произошло слияние полиции и жандармерии.

Пришедший к власти в 2016 г. хлопковый король Патрис Талон — замкнутый и избегающий публики технократ — управляет страной словно частной компанией. Так, наспех собранные из лоялистов «Союз прогрессистов» и «Республиканский блок» оказались единственными партиями, допущенными к апрельским выборам 2019 г. с рекордно низкой в истории страны явкой в 27,12%.

Желание «оздоровить» политику и построить двухпартийную североамериканскую модель вылилось в столкновения с человеческими жертвами — зарубежные СМИ связали выборы с попранием robust democracy (по версии New York Times), под которой в Бенине кроются пролиферация партий (их свыше 250!) без внятных программ и постоянное «кочевничество» политиков.

Дело в том, что все реформаторские инициативы циничного прагматика Талона, в том числе по изменению конституции, блокировал оппозиционный парламент, а запущенный им после кровавых выборов «политический диалог» октября 2019 г. должен был примирить стороны и открыть путь к реформам. Но принятый в ноябре «односторонний» закон об изменении конституции — с созданием поста вице-президента, ограничением мандатов и системой поручительства для кандидатов на выборные должности — вновь не встретил понимания у оппозиции. Прошедшие 17 мая муниципальные выборы должны были обеспечить более мягкий транзит — из «хаоса» партий к 12 структурированным политическим силам, но пробиться сквозь аморфного двухпартийного левиафана удалось лишь «Силам каури за возрождающийся Бенин» экс-президента Бони Яйй.

Между тем за каждой из сотен партий стоит влиятельный в т.ч. за рубежом бизнесмен, и в маленькой стране, где все элиты отлично знают друга, без компромиссов и торгов в парламенте, где формируются блоки, построить что-то просто невозможно. Еще сложнее это сделать на местах, с хитросплетением выборных и назначаемых лиц, традиционных вождей, неформальных лидеров и религиозных авторитетов — поэтому интервенции Талона в сложившийся после отказа в 1990 г. от «лаксизма-бенинизма» консенсус вызвали огромное раздражение и нешуточное кровопролитие.

Сказывается и раздражение от планов приватизации — чиновники всех уровней немало получают от контрабандной торговли с Нигерией — 70% ВВП и заработки 90% бенинцев обеспечиваются ввозом и более-менее нелегальным реэкспортом риса, одежды, скота, птицы, автомобилей. Несмотря на выход Бенина в лидеры по экспорту хлопка, контрабанда остается главным источником доходов многих бенинцев, иначе прозябающих лишь на грабительских микрозаймах.

Два заговора военных — это очень тревожный симптом для маленькой и неплохо склеенной страны, на 40% мусульманской, на 60% христианской и на 110% — анимистской. Но в условиях всеобщего социопсихологического напряжения и взаимного недоверия оформляется не свойственная Бенину, зато хорошо знакомая соседнему Того этнорегиональная поляризация. Дело в том, что Талон во многом в пику «северянину» Яйи явно покровительствует южанам, ссылаясь на приоритет «компетенций» над «региональным балансом» — но всем известно, что деловой юг сильно опережает аграрный север, в том числе в уровне образования и качестве кадров. Растет и напряжение между подкармливаемым Заливом «северным» исламом и финансируемыми США «южными» протестантскими сектами.

​​🇰🇪 Fake development. Контексты кенийской финтех-индустрии

Наткнулся в YouTube на видео, где русскоязычные экспаты поведали о своем бизнесе в Кении. Герои оставили двойственное впечатление, что заметно по тональности комментариев — откровения о том, как «стричь бабки с бедных», не приправленные словоблудием в духе financial inclusion или growth support, мало кого оставили равнодушными, равно как и микрофинансовый бизнес — язва глобального Юга.

Сам выбор страны очень удачен. Так сложилось, что Кения опередила остальную Африку по росту финансовых технологий. Речь идет о пущенной в 2007 г. системе мобильных платежей M-Pesa, к которой — через «материнский» Safaricom — подключены большинство кенийцев. Дигитализация и финтех добрались даже до крупнейших лагерей беженцев Дадааб и Какума, где наряду с «мобильными деньгами» процветают «цифровые ваучеры» и другие прелести «киберпанка».

При этом до 63% кенийцев прямо или косвенно зарабатывает через кооперативы — аграрные, рыбацкие, транспортные, 62% сбережений и 65% займов приходится на кооперативные кредитно-сберегательные кассы (SACCO). По ним перераспределяются доходы и прибыли, кредитуется и рефинансируется новый бизнес. Эта система, охватывающая почти все сектора экономики, в особенности неформальной, где царствуют теневые кооперативы-chamas, довольно стара — коренному населению кооперацию разрешили еще в 1950-х, всего же только легальных кооперативов в Кении — свыше 20 тыс., включая потребительские и жилищные.

Проблема в том, что не все оказались охвачены кооперативным движением — исключены беднейшие, особенно жители сельских и заслушливых районов, а также многие жители крупных городов. Так с появлением мобильных денег и получило вторую жизнь ранее популярное в фермерской среде микрокредитование, причем даже под эгидой церквей.

Дело еще и в том, что с неолиберальной модернизацией идеология «успеха» и фетишизация денег стали структурировать кенийское общество даже на уровне аффективных связей. Так, по данным Центра поведенческой экономики Бусара, каждая пятая студентка состоит в «спонсорских» отношениях со старшим мужчиной, а мечты о «легких деньгах» лежат в основе раздутого рынка оккультных услуг и связанных с ним преступлений. Отсюда — всплеск религиозности и популярность евангелических церквей, под влиянием навеянных распадом «моральной экономики» идей о rotten society.

Деньги — это и решающий аргумент в политической конкуренции. Стабильность Кении, не пережившей ни одного переворота, объясняется именно «денежной дипломатией», то есть банальным подкупом избирателей, а лишняя тарелка супа — достаточный аргумент для будущего «титушки».

Беда в том, что попавшие на очень благодатную почву современные МФО, в первую очередь в сфере онлайн-займов — это во многом городской феномен, и с реальным сектором — а Кения все еще аграрная страна — они работают менее охотно. Так что перекупщик секонд-хенд одежды (уже запрещенной к ввозу) и другого барахла или просто «ловец мечты» имеет больший шанс получить кредит, чем фермер, где капвложения больше, а выгода отсрочена.

Так что кабальные и разорительные займы уходят самое большее в торговый бизнес, а также на сомнительные прихоти и нужды одержимых западным lifestyle горожан. МФО буквально вытягивают самодеятельное и активное население в города, способствуя превращению страны в «нацию торгашей и барыг». Вместе с тем стихия мелкого предпринимательства — основа жизнеобеспечения Африки — и без того давно перегрета, а слабость платежеспособного спроса в сочетании с easy-to-use технологиями плодящихся стартапов — просто опасна.

Именно это однажды погубило микрокредитную стихию в ЮАР, а после одностороннего закрытия границы Нигерией в 2004-05 гг. спад контрабандных и спекулятивных операций обрушил микрокредитование в Бенине. Можно понять и логику МФО-стартапов — это менее затратно, чем создавать реальные производства, кормящие сотни человек, где, в случае проблем, бьющие в кастрюли боевые мамаши и жены создадут немало хлопот.

​​🇸🇳 «Ничего личного — просто бизнес». К переименованию площади Европы на острове Горе

Площадь Европы на сенегальском острове Горе, с 1536 г. и до начала XIX в. — крупном центре трансатлантической работорговли — переименована в честь трагически погибшего при задержании афроамериканца Джорджа Флойда.

Что не так с этой затеей? Прозвучит цинично, но работорговля всегда была бизнесом, максимально очищенным от расовых, гендерных и даже моральных предрассудков — «кандидаты» отбирались не по цвету кожи, а примерно по тем же принципам, которыми руководствуются современные рекрутеры — ценились не всякие, а только «покладистые» и здоровые мужчины и женщины репродуктивного возраста, при этом — что важно! —имеющие навык и склонность к земледельческому труду.

О ситуативности расового принципа говорит хотя бы то, что к закупке чернокожих невольников подтолкнул провал аналогичных «экспериментов» с каторжниками и военнопленными. Индейцы тоже не подошли — в начальном освоении Нового Света короли Испании и Португалии нуждались, в первую очередь, в новых подданных-налогоплательщиках, и к 1512 г. порабощение индейских общин было запрещено. Именно поэтому папа римский и «благословил» вывоз рабов из Африки специальной буллой.

Массовый перевоз 15 млн африканцев через Атлантику стимулировался исключительно коммерческим интересом. Африканским правителям и вельможам, подчас крупным рабовладельцам, нужны были огнестрельные ружья и промышленные изделия, а европейцам — невольничья сила для работы на товарных заокеанских плантациях. И пока мужчины волоф и лебу занимались рыбной ловлей и земледелием, в Сенегамбии набором и поиском такого ценного для европейцев ресурса занимались местные монополистки смешанной крови — nharas, senoras или signares с о. Горе и г. Сен-Луи, дословно — «госпожи» (синары в сенегальском обиходе), пик активности которых пришелся на 1780-е гг.

Синары (или санары) — потомки от браков чернокожих волоф, лебу и пель с европейскими моряками — сотрудничали с охотно шедшими им навстречу — безо всяких расовых предрассудков! — португальскими, британскими и французскими коммерсантами, служили им посредницами и переводчицами, разбивали им сердца и состояния. Они и сами — наравне с другими свободными чернокожими, торговцами и ремесленниками волоф — были крупными рабовладелицами. Но в первую очередь — предпринимательницами.

Синары, чьи просторные двухэтажные жилища в европейском стиле всегда располагали клетками для рабов на продажу, продавали невольников лишь в той мере, в какой им было это выгодно, оставляя себе лучших — рабыни служили у них поварихами, прачками, рабы — плотниками, ткачами, каменщиками, моряками. Синары время от времени перепоручали рабам вести торговые дела, а иных сдавали в найм на французские суда или белым резидентам — кто-то же должен был стирать их одежду, подметать жилища и молоть муку для долгих и опасных трансатлантических «путешествий».

Номинально и с перерывами владевшие островом французы были не в восторге от того, что рабы подолгу задерживались на Горе, где они быстро врастали в социальную ткань и чьи дети становились частью расширенных семей синар. Но синары навязали им жесткие условия — они расставались с домашними рабами только в исключительных обстоятельствах, а недисциплинированные солдаты гарнизона сами встречались с чернокожими рабынями и не хотели с ними расставаться. Впоследствии, после формального запрета работорговли, дело синар не сгинуло — traite négrière была для них лишь бизнесом — одним из многих, и унаследовавшие их деловые империи дети-мулаты переоборудовали фактории для трансатлантической перевозки арахиса и масла.

Так что такие проявления чернокожей солидарности — в борьбе с полицейским произволом, глубоким социально-имущественным неравенством и расовой дискриминацией — все же не лучший путь к серьезному разговору о прошлом, к которому, как известно, обращаются лишь затем, чтобы осмыслить настоящее.

​​🇳🇪 «Мигрантов заказывали?» Комментарий к докладу «Росконгресса» о перспективах «постковидной» Африки

С большим интересом прочитал обстоятельный доклад коллег из фонда «Росконгресс» о социально-политическом контексте Африки в условиях пандемии — это хорошее дополнение к прогнозам РСМД и французского МИД.

Не согласен с одним пунктом — прогнозируемым ростом миграции, в том числе в Европу. У нас миграцию представляют стихией, нарастающей энтропией, между тем, как правильно отмечают сами авторы, это — бизнес, притом управляемый и регулируемый. Он курируется африканскими и европейскими правительствами, спецслужбами стран прохождения и прибытия, местной мафией, контрабандистами и трансграничными ОПГ.

Прогноз роста или спада нелегальной миграции — исключительная компетенция взаимосвязанных друг с другом спецслужб и криминала, количественные оценки затрудняется давать даже комиссариат ООН. С одной стороны, денежные переводы на родину — важная часть экономик и фактор стабильности африканских режимов, с начала 1990-х гг. держащих население на «голодном пайке». С другой стороны, дешевая резервная рабочая сила — рычаг давления европейских элит на собственное рабочее и профсоюзное движение (а африканских правительств — еще и на своих соседей). Но сохранится ли этот криминальный консенсус в условиях мировой рецессии, растущей безработицы, проседания услуг, теневой экономики — сферы приложения труда мигрантов — большой вопрос.

При должной политической воле кран миграции перетянуть не легко, а очень легко, особенно в Сахаре. Но это ударит по целым странам, в особенности по Нигеру, где трафик мигрантов — серьезная индустрия, а риски рождают сверхприбыли — каждого мигранта собирает в путь целая деревня, ценники на «билет в Эльдорадо» начинаются от 2 тыс. евро. Так власти Ниамея дают зарабатывать застойному недоразвитому северу, особенно — туарегам.

На пути через Агадес — главную «остановку» мигрантов — зарабатывают автобусные компании и частные шоферы, изготовители и торговцы поддельными ID, «туристические агентства», торгующие информацией, владельцы «гетто» для нелегалов и связанная с ними сфера услуг, общепит и торговля, перевозчики и проводники — туареги и тубу, ливийские арабы, наконец, розничные торговцы бесценными в пустыне канистрами воды.

Эта мигрантская Мекка в лучшие годы зарабатывала до 100 млн евро, а после криминализации бизнеса в 2015-16 г., снижения трафика, роста издержек и поиска альтернативных маршрутов местные открыто ропщут — президента Махамаду Иссуфу стали обвинять в излишнем заискивании перед ЕС, в то время как для Европы Нигер — ключевой партнер в Сахеле, и полностью перекрывать этот кран довольно опасно.

Но путь к призрачной мечте в кризисное время — безрассуден и опасен, и даже в лучшие годы большинство западно- и центральноафриканских мигрантов циркулирует в пределах безвизового ЭКОВАС (Нигерия, Гана), самое большее — Ливии и Алжира. Лишь немногие рискуют прорываться в Европу, ведь на одну смерть в море приходится две — в Сахаре. Взятки и вымогательства здесь — на каждом блокпосту, любой шаг в сторону — дорога в «частные тюрьмы» южной Ливии, где неудачников держат в скотских условиях ради выкупа.

Наконец, трафик мигрантов — это та же работорговля, причем куда менее гуманная, чем работорговля традиционная — никто из множества посредников не берет ответственность за дальнейшую судьбу и жизнь мигранта, а «туры» all-inclusive стоят баснословно дорого. Злоключения не кончаются и в Европе — многие нигерийки-хауса, оказавшись на крючке bad guys еще на родине, в Европе попадают в сети проституции, курируемые нигерийскими ОПГ вроде Black Axe.

И даже с благополучным приземлением розовые очки спадают быстро. Морально все это сильно калечит, и с подъемом черного самосознания, антибелого ресентимента и опыта унизительно стесненной жизни в европейских гетто ценность дальней миграции будет все больше ставиться под сомнение. Зато со своих правительств — как это делают сейчас в Мали — будут спрашивать активнее.

​​🇳🇬 Халифат по франшизе. К очередному возрождению «Боко харам»

Есть мнение, что израильские военные во многом обязаны своим успешным контрпартизанским операциям философии постструктурализма — переосмыслившие под влиянием Делеза, Гваттари и Дебора городскую войну офицеры ЦАХАЛ разработали тактику, позволяющую свободно фланировать по «городскому синтаксису», игнорируя улицы, аллеи и дворы и виртуозно преодолевая любые преграды.

Культурный бэкграунд и круг чтения загнанного в угол и практически разгромленного Абубакара Шекау — лидера нигерийской «Боко харам» — был очевидно другим. Но Шекау вновь возрождает свою империю, выписывая на пористой ткани бассейна Чад собственную редакцию «Тысячи плато». Отбросив такфиризм, он занялся реформированием своего движения ради амбициозной цели — соединения северо-восточного, северо-западного и северо-центрального регионов Нигерии в единую ризоматическую экосистему, устойчивую к атакам сконцентрированного в суперлагерях Борно 70-тысячного контингента ВС Нигерии.

В середине июня интернет облетело 13-минутное обращение БХ на четырех языках — фульфульде, хауса, английском и французском — к нигерийцам и их соседям. Призыв был обращен уже не столько к потрепанному ядру БХ в лесу Самбиса на юге Борно, сколько к потенциальным единомышленникам — ополченцам-фульбе Северо-Запада, а на хауса — к вооруженным бандам штатов Замфара и Нигер, где БХ стремится составить конкуренцию связанной с «Аль-Каидой» группе Ансару.

Экспрессивные аудио- и видеообращения Шекау с танцами, гримасами и стрельбой в воздух заставляли многих сомневаться в психическом здоровье ветерана джихадистского подполья. Однако опытный политик и стратег, переживший немало заговоров и расколов — от Ансару (в 2012) до ИГ (в 2016) — протянул руку к перебежчикам и опередил всех, в первую очередь погрязшее в борьбе за власть ИГ, в экспансии в другие зоны неблагополучного мусульманского севера.

Ранее считавший всех не желающих переселяться к нему такфиристами, ныне Шекау охотно протягивает им руку и договаривается о присяге-байяте с ячейками в штатах Тараба, Коги, Кацина и Сокото, уже сформированы отделения и в штатах Нигер и Замфара. Итогом переговоров должны стать катибы в составе шуры (консультативного органа), джейш (войска), амният (разведки) и хизбы (полиции) — так организованы катибы в Камеруне и Чаде. Самая крупная катиба — «Бакура», образованная боевиками из разбойничьего народа йедина, действует в Нигере на границе с Нигерией. Установив монополию на торговлю рыбой озера Чад, «Бакура» является важнейшим логистическим звеном «Боко харам».

Конечная цель Шекау — халифат во главе с собой любимым в качестве в первую очередь духовного лидера. В целом это — аморфная сеть, состоящая примерно из 50-60 автономных ячеек, обнимающая не только этнокультурное ядро канури и котоко, но и многих хауса, а также career fighters из Сенегала, Мали и Ливии. В этом ее слабость и сила — занятая строительством квазигосударства фракция сторонников ИГ на юго-западе озера Чад и в лесу Аларгано на границе Борно и Йобе, несмотря на экспансию в штат Гомбе, переживает большие финансовые трудности, а расходы на «социалку» в рамках политики hearts and minds увеличивают нагрузку на ресурсную базу. Поэтому ИГ, испытывающая острую нужду в топливе, оружии, финансах и транспорте, переживает в этих краях и глубокий внутренний раскол.

«Боко харам», никогда не занимавшаяся госстроительством и паразитировавшая на межобщинных коллизиях, избавлена от этих издержек. Зато за ней — не только социо-психологический бэкграунд бесхозного фронтира и ностальгия по империи Канем-Борну, но и развитая криминальная экономика, устойчивая благодаря не знающим границ ачаба — водителям мототакси, служащим БХ информаторами и курьерами. Она охватывает все уклады жизни озера — от производства и сбыта перца и рыбы до примитивного бартера на крайнем севере Камеруна, где в одну сторону идут зерно, рис, соль и любимые боевиками кубики «Магги», а в другую — скот и мясомолочные продукты.

​​🇬🇲 «Черная кожа, белые маски». К парламентским дебатам в Гамбии вокруг одного «непопулярного» закона

Парламент Гамбии обсуждает отмену принятого еще в 1995 г. закона о запрете популярных среди женщин кремов и средств по отбеливанию кожи. В пику продвинутым странам (Руанда, Гана), запретившим оборот этих калечащих и уродующих кожу препаратов, ряд депутатов Гамбии сочли действующий четверть века запрет «антиконституционным» и даже «дискриминирующим» женщин.

По злой иронии судьбы, в доколониальную эпоху неполноправные касты Сенегамбии — ювелиры, кузнецы, певцы, музыканты, ткачи — отбеливали и пудрили кожу, чтобы подчеркнуть свой зависимый статус. В то же время «принцессы»-лингер — матери и сестры правителей Сина, Салума, Баола и Кайора — просто обязаны были иметь «эбеновую», или чисто черную кожу.

Все изменилось с колонизацией, когда в стремлении выйти из сословно-кастового строя представители неполноправных слоев стремились породниться с белыми — в пику неохотно шедшей на контакт традиционной аристократии. Как и в цинском Китае, цветом кожи эволюэ желали подчеркнуть и свой возросший статус в колониальном обществе — ведь чернокожие тоже загорают, поэтому более светлая кожа намекала, в первую очередь, на непыльную работу в кондиционируемом офисе.

Так и вошла в моду по сей день исключительно популярная в Сенегале практика хеесаль — отбеливания лица и других частей тела специальными кремами, коих на одном только западноафриканском рынке — свыше 110 наименований. И по мере движения вдоль побережья на юг, к креолизированным Либерии и Сьерра-Леоне, где люди смешанной крови составили основу властвующей элиты и интеллигенции, этот консенсус только укрепляется.

Приход в освободившиеся страны кинематографа и модных журналов, ориентированных на западные стандарты красоты, только укрепил это наваждение. В Гамбии «отбеливающие» средства с 1970-1980-х гг. стали продаваться в фотостудиях и салонах — владельцы студий и фотографы активно побуждали клиенток использовать их ради более «яркого» образа, а сами их посетительницы — состоятельные женщины, нередко работавшие на правительство — считали такую фотографию важнейшим способом не просто зафиксировать новые прически и наряды, но и укрепить свой символический статус.

Запрет «отбеливающих» препаратов буквально через год после прихода к власти эксцентричного диктатора Яйя Джамме незамедлительно ударил по фотостудиям — к большому удовольствию женщин из нижних слоев, постоянно нападавших на зажиточных гамбиек, которые могли позволить себе «белую красоту». Многие торговцы были арестованы, а некоторые фотостудии — разгромлены.

Тем не менее общий консенсус относительно «отбеливания» это не поколебало — фотографы стали «высветлять» кожу женщин прямо на фотопортретах, а «отбеливающие» средства — подчас сомнительного качества — продолжали циркулировать на рынках Банжула, но уже нелегально. К счастью, со временем среди современной «продвинутой» молодежи обоих полов эта практика стала считаться прерогативой вульгарных, не уважающих себя и бескультурных нуворишей — чем-то вроде леопардовых лосин или покраса волос перекисью водорода.

​​🇬🇶 «La familia es todo». Об одной углеводородной диктатуре

Запоздало узнал, что следующим сеттингом шутера Far Cry станет вдохновленная Кубой вымышленная островная диктатура. На самом деле придумывать ничего не надо. Давно есть готовый образец — Экваториальная Гвинея.

Там прекрасно все — купающееся в нефтедолларах правящее семейство с виллами в Виргинии и Мэриленде, окопавшееся на острове правительство, свалки токсичных отходов на Аннобоне, хищная вырубка леса в Рио-Муни, отрезанные уши экоактивистов и сгинувшие в тюрьмах диссиденты, склады кокаина и героина, обилие ЧВК и секьюрити, оружейные бароны и отмывание денег, трафик мигрантов и рабов, охочие до проституток экспаты и проходимцы в высоких кабинетах. Хоть кино снимай.

Страну с загубленной в зародыше афроиспанской культурой отлично характеризует хотя бы то, что главная улица фешенебельного пригорода столицы Малабо носит имя Честера Норриса — американского дипломата, выбившего США офшорные концессии в обмен на эксклюзивный доступ правящей семьи к счетам в Riggs Bank. Недаром один работавший с ЭГ функционер Всемирного банка просто опустил руки и выкатил книгу под кричащим заголовком Tropical gangsters.
 
Речь идет о правящем с 1968 г. клане Эсанги, приведенном к власти «марксистом-гитлеристом» Франсиско Масиасом Нгемой. За недолгое правление тот истребил половину населения, особенно отличившись в 1975 г., когда на столичном стадионе под песню «Those Were the Days, My Friend» были расстреляны 150 диссидентов — в конце концов и он через четыре года был казнен правящим поныне племянником Теодором Обиангом Нгемой Мбасого, возглавившим «второе поколение» правящей династии. Правящей буквально — семейный «совет старейшин» из г. Монгомо в неформальной иерархии всегда стоял выше парламента и правительства.

Ибн Халдун как-то подметил, что династии редко переживают три поколения. Но династия — плохая характеристика клана Монгомо. 50 кланов «титульного» этноса фанг — широкие большесемейные коллективы, где фиктивное родство упаковывается в мистические кровные узы, а родословную фанги знают наизусть до сорокового колена. Такой клан обнимает сотни людей — собственно Теодоро Обианг Нгема приходился Масиасу племянником сугубо в клановом смысле — как член ближнего круга своего «дяди».

В маленькой стране, где все друг друга знают и где все решается «по звонку», близость к Монгомо — центру клана Эсанги — определяет карьеру, судьбу и благосостояние. Поэтому когда в 1979 г. выжившего из ума Масиаса Нгему прикончили марокканские наемники Теодоро, у руля госаппарата — от посольств до генерал-губернатора Биоко — остались все те же выходцы из Эсанги. Смены правительств напоминают тасовку одной и той же колоды, и даже за многими из бесчисленных попыток переворота, тянущих на остросюжетный триллер в духе Фредерика Форсайта, всегда торчали уши клана Монгомо, особенно бывшего шефа безопасности Арменголя Нгемы Мбасого Ондо — некогда главаря тренированных израильтянами убийц, любившего пытать диссидентов муравьями.

За наследство страдающего раком простаты Теодоро будет кому побороться — на высший пост претендуют его сыновья, вице-президент Теодорин Нгема Обианг Манге, репер-плейбой и шопоголик с автопарком «Ламборгини», и Габриэль Мбега Нгема Лима — министр шахт, промышленности и энергетики. Несмотря на уголовное преследование во Франции, Теодорина энергично продвигает его мать Констанция, искусная манипуляторша, происходящая из более статусного линиджа клана Монгомо, чем сам президент.

Удивительно, но это не закрытая страна — планы параноика-Обианга по возведению стены на границе с Камеруном были остановлены месяц назад под давлением соседа — через проведенные по линейке границы в богатую нефтедолларами ЭГ всегда просачивались камерунцы, тоголезцы, нигерийцы, бенинцы и сенегальцы, контролирующие до 70% ритейла, и очередная попытка путча «интернационалом» из оружейных баронов, солдат удачи и ливанских дельцов ждать себя не заставит — остается запастись попкорном.

Каналов об Африке не так уж и много, и отрадно видеть, как все больше и больше энтузиастов, специалистов и постоянных резидентов создают собственные авторские проекты. Поэтому сегодня порекомендую вам небольшой, но симпатичный канал «Африканские заметки» (https://t.iss.one/africanotes) — с уклоном в хорошо знакомую автору Восточную Африку.

​​🇸🇴 «Тьма власти». О ситуации на юге Сомали

В нападках на конгрессвумен Ильхан Омар Дональд Трамп заявил, что ее родина Сомали — no nothing, just anarchy. На самом деле — как и во многом другом — дед глубоко ошибается. Эпоха полевых командиров, монструозных варлордов и наркотизированных молодежных ополчений давно в прошлом. В Сомали — не «власть тьмы», а настоящая «тьма власти», притом жестко структурированная.

В запутанном decision-making участвуют традиционные кланово-общинные власти, религиозные авторитеты, НКО, бизнесмены и посредники, федеральное правительство Могадишо и руководство автономных штатов, наконец, иностранные силы — от Кении и Эфиопии до все тех же США и стран Персидского Залива.

Но в основе основ политического процесса лежат кланы, их подразделения и суб-кланы. Регулирующее их жизнь традиционное право (хеер), дийя (двусторонние договоры о компенсации за кровную месть) и шариат — суть набор более-менее понятных правил взаимоотношения общин, регулирующих землевладение и землепользование, условия ведения бизнеса и транзита грузов в относительно безопасных и устойчивых ресурсных базах — деган.

В целом это — гибкие, прагматичные и адаптивные силы, выступающие деятельными экономическими акторами в присвоении и распределении направляемых в страну и создаваемых в стране ресурсов. Там, где это выгодно, они попеременно задействуют то территориальную, то кланово-родословную идентичность.

Такая саморегулирующаяся и динамичная среда очень далека от пресловутых «анархии» и «хаоса», а ее агенты не только не мешают экономическому росту — при устойчиво низкой безработице здесь цветут и пахнут ритейл и услуги, интернетизация, телеком, мобильные деньги — но и вынашивают полноценные политические проекты.

Так, клан хавийя, сильный на юге и в центре, особенно в Большом Могадишо, выступал за «сильное Сомали», что привело его к проекту «аш-Шабаб», ряд кланов семейства дарод стоит на федералистских позициях, а исаак уже сформировали жизнеспособный и благополучный Сомалиленд. Правда, помимо «клановых» федерализма и централизма, в борьбе участвуют и надклановые проекты — вестернизированные политики из образованной диаспоры, а также исламисты, активно вербующие выпавшую из-под влияния старейшин родов и кланов молодежь.

Судьба сомалийского политического проекта решается в экономическом нерве страны — плодородной долине Джубы с центром в портовом г. Кисмайо. Создававшийся с 2009 г. не без помощи Кении по образу и подобию Пунтленда, автономный штат Джубаленд, управляемый кланом огаден во главе с бывшим полевым командиром Ахмедом Мухаммадом Исламом («Мадобе»), должен был составить часть «санитарного кордона» против экспансии «аш-Шабаб», опирающегося, как правило, на нетитульные и небольшие кланы.

Но за контроль над входящим в Джубаленд регионом Гедо развернулась ожесточенная борьба двух региональных экономических держав — Кении и Эфиопии. «Федеральные» войска, поддерживаемые Эфиопией, противостоят ополчению Джубаленда, за которым стоят кенийские спецслужбы и традиционные лидеры кенийского округа Гарисса, населенного кланами огаден. В любой момент развернутые в Гедо силы готовы перейти в новое наступление, а бои в феврале-марте 2020 г. привели к исходу свыше 50 тыс. жителей.

Аддис-Абеба хочет «сильной вертикали» и очень боится автономистских настроений в собственном регионе Огаден, Кения же видит в Джубаленде сильный буфер против «аш-Шабаб» (тот, впрочем, уже давно пустил в Кении корни и научился вербовать даже христиан). Мадобе, выходец из титульного в Джубаленде клана огаден, столкнулся в Гедо с другим влиятельным кланом — марехан, как и огаден, подразделением клана дарод. Лояльные федеральному президенту Фармажо, лидеры марехан насторожены, если не открыто враждебны к автономии Джубаленда, в котором видят проект огаден, зато, как водится, благорасположены к Эфиопии. Кроме того, субкланы марехан влиятельны в кенийском округе Мандера, так что могут серьезно испортить жизнь Найроби в случае чересчур агрессивной экспансии Кении.

​​🇲🇱 «Потемкинская деревня в пустыне». К ситуации в Мали

Глубокий и многоплановый политический кризис в Мали, сопровождающийся многотысячными антиправительственными протестами, пытается взять под свой контроль ЭКОВАС, но тщетно — оппозиция отказывается от диалога с президентом Ибрагимом Бубакаром Кейта (ИБК) и требует его немедленной отставки.

Один буркинийский политик проницательно заметил, что с коллапсом государственности Мали ее разросшаяся и даже богатеющая столица Бамако — «потемкинская деревня» в бесхозной и неуправляемой пустыне — будет еще долго «осваивать» направляемую в страну помощь и кредиты, оставив gouvernance этнорегиональным ополчениям, джихадистам и сдерживающим их французским войскам. Так и было.

Но отсутствие стратегических успехов французов породило разделяемый теперь уже большинством артистов, музыкантов и интеллектуалов антиколониальный дискурс и глубокий антифранцузский ресентимент, который легитимировал особенно популярный в Мали и за ее пределами музыкант Салиф Кейта.

Многие всерьез убеждены, что без французских штыков и союзных им сил ООН нежизнеспособный режим развалится за считанные недели, а политическая зрелость малийцев, равно как и традиции мирного симбиотического сосуществования разных общин и общая усталость от французской опеки подтолкнули к переговорам даже непримиримых врагов – охотников из братства донсо и джихадистов из ИГ.

А медленный развал государства, где на один франк, уходящий в инфраструктуру, приходится 1,4 франка на выплаты чиновникам, а коррупция столь вездесуща, что водители и таксисты включают взятки в стоимость своих услуг, довел сначала до отчуждения, а затем и до откровенного отвращения к classe politique. Уже президентские выборы 2018 г. потребовали «завоза» массовки из «регионов», подкупа музыкантов и реперов и активного привлечения «административного ресурса».

В оппозиционном «Движении 5 июня — объединении патриотических сил» оказались люди разного склада и мотивов. Здесь и опытные политики, и режиссер Шейх Умар Сисоко, и левые радикалы Исса Ндиай и Умар Марико, и местный «Навальный» — Клеман Дембеле. Но ключевая фигура — влиятельный проповедник и «народный имам» Махамуд Дико, ставший центром притяжения оппозиционных сил.

Поэтому с закатом правления Ибрагима Бубакара Кейта угасает и секуляризм — инерция, воспринятая от французской якобинской традиции и гальванизированная рухнувшим в 1991 г. неплохим, но небезупречным социалистическим правлением. Секуляризм, всегда разделявшийся лишь узким кругом вестернизированных бюрократов и их парижских советников, никогда не был ни «языком масс», ни приоритетом выдающихся малийских интеллектуалов — чего стоит куда более сообразный малийскому пульсу «теоцентрический гуманизм» писателя и этнографа Амаду Ба.

Алим с «салафитской» закваской и экс-председатель «Верховного исламского совета», Махамуд Дико позиционирует себя «на экспорт» умеренным политическим исламистом, почти либералом и главное — демократическим критиком руководства ИБК. Во многом затем, чтобы склонить на свою сторону симпатии французской прессы и истеблишмента, разглядевших в его профиле потенциально опасного «аятоллу». И не без причины.

Именно Дико в 2009 г. остановил прогрессивное семейное законодательство с расширением прав женщин, ссылаясь на попытки Запада «подорвать устои» малийского общества, а в 2018 г. забраковал учебники по сексуальному просвещению. Критикой суфийских авторитетов и особенно культов святых он заработал себе репутацию «ваххабита», зато в 2013 г. поддержал французскую операцию против захвативших север исламистов — но лишь после провала консультаций с лидерами радикалов, с которыми он всегда разговаривал на одном языке.

Как в случае падения режима уживутся в одном лагере левые националисты, исламисты и безнадежно «системные» политики — вопрос острый, но пока еще преждевременный. Посмотрим.

Написала про Руанду в журнал "Атомный эксперт", благодарю за комментарии
@africanists и @zangaro. Всегда буду рада написать про любимый континент в другие СМИ. Обращайтесь.
https://atomicexpert.com/the_most_ambitious_country_in_africa

​​🇧🇮 «Военная демократия» с человеческим лицом. О перспективах одной посттранзитной страны

Внезапная кончина президента Бурунди Пьера Нкурунзизы и приход к власти малоизвестного за пределами страны Эвариста Ндайишимийе разбудили сонм «транзитологов» с прогнозами о постэлекторальном будущем страны.

Но Бурунди устойчивее, чем кажется. Там нет и не было военной диктатуры — иначе в стране просто не осталось бы оппозиции, а газета «Ивачу» — эдакая бурундийская «Новая» — была бы давно разгромлена. Между тем в Бурунди ее читают все, и в первую очередь — в президентской канцелярии.

Скорее, Бурунди — это «военная демократия». Коллегиально, хотя и неформально, страной управляет «Комитет генералов», или «ассоциация Нонока» — клуб бывших повстанческих командиров находящейся у власти с 2005 г. CNDD/FDD. Это ближний круг президента — шефы разведки, полиции, армии, сменившие хаки на галстуки гражданские администраторы и партийные лидеры. Далеко не все они согласны друг с другом и не все выступают единым фронтом против оппозиции — среди них хватает и секьюрикратов, и либералов.

Поэтому «транзит» мыслился скорее как триумвират — во главе с уходящим на покой «Вечным верховным вождем» Нкурунзизой, новым президентом и премьером. Для гладкого преемства нужен был кандидат, гарантирующий безопасность Нкурунзизы и, главное, устраивающий генералов. При этом сам Нкурунзиза видел преемником спикера нижней палаты Паскаля Ньябенду, который после неожиданной кончины Нкурунзизы по конституции и должен был стать его и.о. как минимум до августа. Заходила речь и о его супруге — Дениз Бучуми.

Но генералы отвергли кандидатуру не разделявшего с ними тяготы партизанщины Ньябенды и предпочли ему более понятного генсека CNDD/FDD Эвариста Ндайишимийе, экс-военного, курировавшего к тому же потенциально опасную параллельную власть — партийную молодежную милицию «Имбонеракуре». Ну а премьером стал генерал Ален-Гийом Буньони — находящийся под санкциями США и ЕС союзник Ньябенды, как министр общественной безопасности руководивший полицией и жандармерией.

И выбор незамаранного Ндайишимийе, с которым связывают либерализацию и разворот к ЕС, не случаен. Страна, служившая лабораторией постконфликтного восстановления и накачивавшаяся деньгами, еще с 2010 г. повернулась к международным структурам задницей — скорее по неразумению, чем по злому умыслу. А кровавые постэлекторальные события 2015 г., едва не стоившие Нкурунзизе власти и жизни, лишь укрепили курс на самообеспечение — ведь донорская помощь непременно требовала bonne gouvernance. Сфера услуг, медицина, развлечения, досуг и туризм стали первыми жертвами — кроме как в церковь ходить стало некуда, а за лечением многие вставали в очередь к знахарям.

Дело еще в том, что в 2007 г. генералы нашли другую золотую жилу — международные миротворческие миссии ООН и Афросоюза. Через развернутую в Сомали миссию АМИСОМ минимум по разу прошел почти каждый солдат и офицер. С зарплатами вчетверо выше возвращенцы легко покупали землю, зачинали нехитрые бизнесы (кафешки, общепиты, перевозки) или — на худой конец — просто достойно и выгодно женились. Ну а death in duty приносила их семьям почти $50 тыс., что целое состояние для страны, чьи провинции застряли в 1970-х гг. Поэтому в добровольцах нехватки не было, зато всегда было куда пристроить 25 тысяч бывших ребелов из хуту и тутси, да так, что они уже подзабыли былые обидки друг на друга.

Но недавно контингент в Сомали урезали вдвое, а хозяйство небогатой Бурунди объективно дошло до предела собственных возможностей — несмотря на то что местные рынки насыщены национальными продуктами (что само по себе огромное достижение), а возделывается буквально каждый клочок земли, при всеобщей бедности и слабости платежеспособного спроса нехитрым бизнесам вояк расти просто некуда. И неясно, что будет, если в Сомали что-то изменится и солдаты совсем лишатся заработков. Ведь в Сомали уже давно не ад, и Франция активно продавливает передислокацию международных сил в Сахель, где все сильно хуже.

​​🇷🇼 «Взвешены и измерены». Об «Африканском Сингапуре»

В июне власти Руанды пересмотрели пущенную еще в 2001 г. программу социально-экономического стратифицирования населения (убудехе) на группы взаимопомощи. С января 2020 г. появится пять (вместо четырех) категорий граждан (от А до Е) с наборами льгот и обязанностей друг перед другом и государством. При этом спецкатегория E — самая уязвимая— получит full social protection с субсидиями на электричество, медицинское обслуживание и с приоритетным доступом к программе гиринка (корова — каждой семье), зато благополучные A и B — уже не столь бенефициары, сколько «дойные коровы» с повышенными социальными обязательствами.

Программа убудехе, по которой объединенные в группы взаимопомощи общины получают кредитование и финансирование различных проектов, — лишь часть модернистской идеологии правительства «Руандийского патриотического фронта» и Поля Кагаме. Когда в июле 1994 г. отряды РПФ завершили освобождение опустошенной геноцидом Руанды, они застали незнакомую страну — выросшие в изгнании в Уганде повстанцы-тутси уже толком и не говорили по-французски.

Разобравшись с трудностями переходного периода, новая Руанда нацелилась на рационалистическую диктатуру перевоспитания, change of mindsets по образцу Сингапура, Южной Кореи и КНР. Вера РПФ в наукоемкие технологии, IT и экспертизу подкреплена не знающей исключений меритократией — leadership failures, равно как и пустяковые взятки приводят к потере должности (вплоть до министерской) и лица, а нередко и уголовному преследованию.

В отличие от Кении или Уганды, идеал руандийской технократии — современный, коммерчески-ориентированный фермер и бизнесмен, воспитываемый со школьной скамьи, — дополняет умуганда — труд на благо общины. Поэтому бок о бок с неолиберальным экономическим планированием, авторитарным правлением и вэлфером с 1999 г. действовали программы гражданского перевоспитания — лагеря-иньяндо и школы-итореро, прививавшие ценности труда на благо сообщества.

Начатая же в 2007 г. аграрная реформа нацелилась на преобразование деревни в образцовые кооперированные селения с научно-организованным механизированным хозяйством и коммерческими культурами. Мелиорация болот и террасирование полей сопровождается суровым экологическим законодательством с многоуровневыми штрафами и санкциями, а мелиорация человека предусматривает всеобщую кооперацию, джентрификацию Кигали с зачисткой от проблемных трущоб, насаждением санитарных норм и правил опрятного внешнего вида. Биополитика РПФ охватила буквально все сферы и уровни жизни — от сельской ячейки до делового квартала — и уверенно ведет Руанду в клуб среднеразвитых стран.

Меры взаимопомощи внедрялись не без проблем — не было недостатка в желающих оказаться в страте пониже, чтобы дольше пользоваться льготами, были трения и конфликты за ресурсы. Однако в итоге получилась хорошо управляемая и безопасная страна, где вся жизнь протекает на виду и под неусыпным надзором соседей и старост, а по нацпроектам отчитывается каждый дом и семья. В ней каждому гарантирована достойная, хотя и не особо роскошная жизнь, и никому — иммунитет от штрафа или тюрьмы.

Впрочем, неясно, как долго продлится сложившийся консенсус. При контроле всех командных высот военными из РПФ пробить стеклянный потолок довольно сложно, а любые политические амбиции караются очень сурово. Именно страх перед заграницей, где оседают диссидентски настроенные бизнесмены и политики, рассорил Кагаме с некогда дружественной Угандой — и это при том, что баньяруанда составляют крупнейшую общину Уганды, а в Кигали еще недавно звучала речь на луганда.

Кроме того, бизнес и кооперация процветали в Руанде еще как минимум в 1980-х гг. — но никогда подавление обычноправовой и неформальной стихии в городе и в деревне не возводилось в ранг государственной политики. А именно там создаются устойчивые модели типовых человеческих отношений и высвобождаются творческие потенции, к которым постоянно апеллирует идеология.