Багрицкий остался в истории как певец возвышенного, преобразующего мир революционного насилия. В стихах он представлял себя активным участником походов и схваток, однако вовсе не скрывал, что все это — изрядное преувеличение. В армии он работал делопроизводителем, политинструктором, агитатором, был немного трусоват, не принимал участия в боях и, кажется, был к военному делу совершенно неприспособлен (в более позднем возрасте он страстно увлекался охотой, но по всем свидетельствам очень плохо стрелял).

Это противоречие часто отмечали, но есть еще ряд похожих. Багрицкий, как мало кто, умел воспевать похоть, животную страсть. В жизни он, по воспоминаниям близких, не был женолюбом, заводил интрижки больше от бравады или скуки, никогда не отдаваясь чувству. Он с наслаждением описывал еду — пышные окорока, нежное сало, сочные арбузы; на практике же страдал пищевыми неврозами, не переносил большей части продуктов и никогда не ел при посторонних. Сладострастие и чревоугодие были так же чужды ему, как бесстрашие воина. Багрицкий не был всем, чем он представлял себя в стихах.

Ко дню рождения Эдуарда Багрицкого — текст Игоря Гулина о том, как он воспел революционное насилие, которого сторонился в жизни.

На платформе Okko вышли «Лихие» Юрия Быкова и Олега Маловичко, еще один эпос, живописующий 1990-е и до совершенной черноты сгущающий краски. Однако что-то подсказывает, что это не просто кино о разборках в постсоветском Хабаровске и мрачной работе киллера ради выживания семьи, а куда более общее высказывание — о стереотипах мужского мифа и проблемах патриархального воспитания. Подробнее — Василий Степанов.

На HBO выходит сериал «Франшиза», производственная комедия о съемках супергеройского кино, которая метит в Marvel, а попадает в истощившийся супергеройский жанр как таковой. Татьяна Алешичева рассказывает, как Армандо Ианнуччи и Сэм Мендес разоблачают супергероику.

В «Астеническом синдроме» все приходится делать несколько раз — закрыв дверь, тут же возвращаться домой, и снова выйти; ходить по коридорам, пока они не кончатся, а они не кончатся, пока не остановишься; засыпать, засыпать, засыпать; два-три раза приподнимать край простыни, чтобы посмотреть в лицо какому-то трупу,— кажется, каждый раз там можно увидеть что-то новое. Вообще-то нельзя.
Повторение — мать смирения. «Колю, Колю убили, понимаешь, Колю убили, убили». Или это: «Миша дома? Миша дома?» Как будто с первого раза Колю не убили. Как будто Миша может оказаться дома, если спросить еще раз. «Мы абсолютно здоровы. Мы абсолютно здоровы. Мы АБСОЛЮТНО здоровы»,— выносит свой вердикт врач, обследовав найденыша в «Чувствительном милиционере». Как будто можно стать еще здоровее, чем мы.

Тавтология для Муратовой — это как начало мира, как невинность, когда слов слишком мало. Или как конец света, когда слов и фраз уже так много, что их можно складывать штабелями.

Кире Муратовой сегодня 90.

6 ноября 1880 года родился Роберт Музиль. В романе «Человек без свойств» он хоронит Австро-Венгрию Габсбургов и смеясь расстается с европейским литературным каноном: незавершенная эпопея пародирует «большой роман» XIX века, переворачивая соотношения. Если у Толстого и Бальзака историческая перспектива объединяла частные судьбы в грандиозное целое, то у Музиля торжествуют частности, демонстративно загораживающие собой историю, разгрызающие целое в труху. Действие (вернее, в данном случае скорее бездействие) романа, разворачивающееся в 1913 году, включает в себя мириады сюжетов, от убийства проститутки до планирования юбилейных празднеств в честь императора Франца Иосифа,— все превращается в частность, в нагромождение подробностей, от которых глаз не отвести. Господство частностей все уравнивает: разговор об инцесте и о национальной идее, убийство и прогноз погоды — и это равенство всего всему превращается в ощутимую угрозу. Главный герой Ульрих — человек без свойств внутри времени без ориентиров и общества, выродившегося в имперский салон. Роман Музиля фантастическим, но при этом самым наглядным образом описывает ту Европу, которая так и не поймет, почему, как, зачем она «соскользнула» в катастрофу Первой мировой войны,— человек, выпадающий из истории, теряет не только свойства, но и способность отличать существенное от пустякового, внутреннее от внешнего, соблазн от мечты. В этом бесконечно усложненном, страшно разнообразном и лишенном границ мире никто не сможет понять, какой шаг может оказаться разрушительным для одной отдельно взятой жизни — или для мироздания в целом.

Перечитываем снова актуальные книги тут.

Новый номер — только online

— Человек в темной комнате: как Леонардо Ди Каприо оказался последней голливудской звездой / Зинаида Пронченко

— «Все настоящее — вообще страшновато»: Егор Летов о том, как быть панком

— «Всякая теория — это хорошо организованный бред»: почему Жак Лакан такой сложный и при чем тут любовь

— Второй «Джокер»: Тодд Филлипс, Хоакин Феникс и Леди Гага отказываются развлекать публику / Ксения Рождественская

— Сон в кровавую ночь: краткая история «Кошмара на улице Вязов» в 20 пунктах / Марат Шабаев

— «Ученик. Восхождение Трампа»: почти сочувственный рассказ о молодых годах Дональда Трампа / Василий Степанов

— «Месье Азнавур»: смехотворный байопик великого шансонье / Алексей Васильев

— «Соперники»: чисто английские 1980-е / Татьяна Алешичева

— Секс, мысль и видео: борьба скрытого с очевидным на выставке «Интимность: от спальни до социальных сетей» / Елена Стафьева

В 1999 году легенда киноиндустрии, самый влиятельный агент по актерам ХХ столетия Лью Вассерман устроил дома ретроспективу фильмов Леонардо Ди Каприо, после успеха «Титаника» ставшего самым востребованным актером планеты. Досмотрев, как Леонардо уходит под воду, предварительно взяв обещание с Кейт Уинслет, что она-то точно сделает все возможное, дабы выжить, Вассерман снял трубку телефона и позвонил младшему коллеге Рику Йорну, уже пару лет как представлявшему интересы Лео. Согласно легенде, Вассерман дал Йорну совет, состоявший из одной загадочной фразы: позволяй им смотреть на него только в темной комнате. Так патриарх Голливуда, видевший на своем веку не одно падение с Олимпа, намекнул наследникам, что единственный способ коммуникации с настоящей звездой — купить билет в кино.

11 ноября Леонардо Ди Каприо исполняется 50 лет. Зинаида Пронченко рассказывает о его главных ролях и объясняет, почему больше о нем рассказать и нечего.

9 ноября 1984 года в американский прокат вышел «Кошмар на улице Вязов», дерзкий слэшер молодой компании New Line Cinema и новая работа подающего надежды хоррор-режиссера Уэса Крейвена, успевшего снять «Последний дом слева» и «У холмов есть глаза». Фильм ужасов про маньяка Фредди Крюгера, который преследует подростков в их снах, стал настоящим хитом, многократно отбив свой бюджет.

Марат Шабаев рассказывает, с чего начался «Кошмар на улице Вязов», как он породил целую франшизу и переопределил жанровые правила.

35 лет назад пала Берлинская стена. Она существовала чуть более 28 лет, с 13 августа 1961-го по 9 ноября 1989-го, а значит, Германия и Европа после нее уже прожили дольше, чем с нею. Несмотря на сроки давности, Берлинская стена остается едва ли не главным символом второй половины ХХ века, но для жителей когда-то разделенного Берлина это не символ, а очень конкретное обстоятельство жизни — а часто и смерти.
Стена появилась в ночь с 13 на 14 августа 1961 года. Город резали по-живому: поначалу валиками колючей проволоки — начиная с 15 августа их постепенно заменяли бетонными и каменными конструкциями. В метро появились «вокзалы-призраки» — станции, которые поезда проезжали не останавливаясь. Те, кто жили на улицах, расположенных на самой границе, оказались буквально в антиутопии: солдаты замуровывали окна квартир, выходившие на «западную» сторону, в подъездах дежурили пограничники, проверявшие документы у входящих и выходящих. В некоторых местах граница формально проходила между тротуаром и фасадом — здесь были замурованы и двери. В первое время, пока еще было возможно, жители этих приграничных улиц бежали в западную часть города, спускаясь на простынях с крыш и из окон своих квартир,— кто-то удачно, кто-то со смертельным исходом.
Постепенно Стена «обживалась» в городе, обрастая на своей восточной стороне лагерной инфраструктурой: контрольно-следовые полосы, несколько уровней заграждений, пропускные пункты, собачьи загоны, бункеры, вышки, прожекторы — позже к этому добавятся еще минные поля и самострельные установки. У жителей обоих Берлинов на другой стороне оставались родственники, друзья, коллеги, женихи и невесты, часто — дети или родители, семейные могилы, в конце концов.

К 35-летию падения Берлинской стены — рассказ о том, на что шли люди, чтобы через нее переправиться.

«Джокер: Безумие на двоих» Тодда Филлипса, вышедший через пять лет после сверхуспешного первого «Джокера», провалился в прокате, разозлил фанатов и обидел критиков. Сейчас его можно найти на некоторых онлайн-платформах. В «Безумии» не стреляют. Там поют.

Второй «Джокер» Тодда Филлипса — это не фильм, а философский трактат или эссе. Что-то вроде «Уолдена, или Жизни в лесу» Генри Дэвида Торо: «Загнать жизнь в угол и свести ее к простейшим ее формам, и если она окажется ничтожной — ну что ж, тогда постичь все ее ничтожество». Тодд Филлипс загоняет жизнь Артура Флека в угол, сводит ее к простейшим формам: тюрьма, суд, мюзикл. Показывает, как ожидания публики — будь то зрители телешоу, охранники, орда анархистов — подогревают наших внутренних джокеров, которые хотят в первую очередь быть увиденными. «Это развлечение»,— поет Ли старую песню о главном. Так не будет вам развлечения. Подробнее — Ксения Рождественская.

Романтическая возгонка отчасти работает на нужды государства: человеку не дают успокоиться на заслуженном малометражном диване; его все время куда-то тащат — в поход, полет, в дальнюю командировку, на комсомольскую стройку. Но эта суровая романтика у Пахмутовой оправдана уже не «строительством светлого будущего», а возможностью какого-то внутреннего преображения. Эта смысловая надстройка окрашивает в свои цвета так называемую объективную реальность: бытовые лишения и тяжелый труд переупаковываются здесь в матрицу экзистенциального прорыва. Историки называют подобные механизмы «эмоциональным режимом»: определенные обстоятельства и ситуации в эту эпоху принято переживать именно так. Даже не обязательно на самом деле переживать, но иметь в виду как образец: Пахмутова задает для своего времени этот идеальный эмоциональный спектр.

К 95-летию Александры Пахмутовой Юрий Сапрыкин рассказывает, как ее песни задали эмоциональный режим советского человека.

Сериал открывает сцена разнузданного секса в туалете самолета «Конкорд» с участием нахального плейбоя и его дико закатившей глаза дамы — нечто невообразимое по нашим пуританским временам. Она снята со всей возможной пошлостью: в порыве страсти любовница в такт стучит высоким каблуком в дверь, пока стюардессы разносят шампанское курящим в салоне пассажирам. Вот они, блаженные 1980-е с их глянцевым эротизмом, который существовал тогда в двух ипостасях — в виде софт-порно и эротических триллеров. Действие происходит в 1986-м, нахального плейбоя зовут Руперт Кэмпбелл-Блэк (Алекс Хасселл), он герой романов «Хроники Ратшира» британской писательницы Джилли Купер, изображавшей жизнь богатых и знаменитых в эротическом ключе. Эти книжки обозреватели нежно именуют «трахбастером» (bonkbuster), что совершенно не означает «примитивное чтиво».

На Disney+ вышел сериал «Соперники» — пародия на мыльную оперу про богатых и знаменитых в британском изводе, которая к финалу перестает быть пародией.

11 ноября 1821 года родился Федор Достоевский — автор величайших русских романов, заглянувший в неизведанные человеческие глубины, соединивший самое приземленное бытописание с самой возвышенной метафизикой и предсказавший крутые повороты истории и мысли XX века. Наследие Достоевского необозримо, но есть в его текстах и философии некий общий знаменатель, отфильтрованный за десятилетия массовой культурой и школьным образованием. Что такое «достоевщина», понятно даже человеку, не читавшему Достоевского (и вернее всего именно такому человеку),— это бесконечный извив, излом, надрыв, метания между святостью и бесстыдством, самоуничижение, граничащее с самолюбованием, иррациональная тьма, клубящаяся под благонравным обликом. Суффикс «-щин» придает этой «душевной неуравновешенности» универсальный характер: достоевщина — то ли вечная матрица русского сознания, то ли психический вирус, который автор выпустил из своей литературной лаборатории, некий «Достоевский-трип», в котором носители русского языка пребывают уже второе столетие. «До него все в русской жизни, в русской мысли было просто,— писал Вячеслав Иванов в статье „Достоевский и роман-трагедия".— Он сделал сложными нашу душу, нашу веру, наше искусство».

Ко дню рождения Достоевского Юрий Сапрыкин изучает, из чего состоит эта сложность, которая до сих пор то ли определяет нашу действительность, то ли в ней навязчиво мерещится.

В российский прокат должен был выйти, но не выходит «Ученик. Восхождение Трампа» Али Аббаси, участник Каннского фестиваля, довольно стильный, но недостаточно скандальный, чтобы повлиять на выборы в США (в Америке прокат фильма стартовал за три с половиной недели до дня голосования), портрет будущего президента «в щенячестве». Это кино прикидывается сатирой, но чуть ли не жалеет своих противоречивых героев — Дональда Трампа и его легендарного адвоката Роя Кона. Подробнее — Василий Степанов.

В издательстве Ad Marginem вышел первый том «Написанного» Жака Лакана — главного сборника текстов одного из самых значимых французских интеллектуалов ХХ века, совершившего переворот в психоанализе и повлиявшего на всю гуманитарную мысль.

Игорь Гулин поговорил с переводчиком книги Александром Черноглазовым и ее редакторами — психоаналитиками Асей Власик и Софьей Лосевой — о том, почему Лакан такой сложный, существует ли «я» и как связаны истина и любовь.