Космополитизм как высшая стадия национализма (1)

Космополитизм обыкновенно понимается как антитеза патриотизму и национализму. Но это неверно и исторически, и психологически. Ошибка в том, что космополитизм обычно путается с интернационализмом.

На самом деле, любой космополитизм национален. Более того, ниже я покажу, что он производен от чувства национального превосходства.

Посмотрим на историю понятия. Самый первый космополит в истории философии – Гераклит. Потому, собственно, что он сделал космос философским понятием. Но редко говорится о том, что он понимал космос не только физически, но и политически.

Гераклит был ультраправым, ультраконсервативным мыслителем. В его времена греческая Иония (Малая Азия) была оккупирована персами. Управляемые демократами ионийские города были не слишком-то воинственны – правящая «буржуазия» предпочитала тихо платить дань персам вместо того, чтобы драться на независимость. Их логику можно было понять – проще откупиться от захватчиков, но сохранить хозяйство и людей в невредимости.

Гераклит же как представитель аристократии (он был потомком легендарного царя Кодра), не случайно воспевал войну и вражду. Для него апология войны была не только метафизическим конструктом, но и политическим лозунгом: «Должно знать, что война всеобща, что вражда – справедливость, и что все рождается через вражду», «Полемос – отец всех существ и царь всех существ». Последний фрагмент очень любопытен – А.В. Лебедев, наш крупнейший гераклитовед, трактует его космо-политически:

«Гераклит <…> вдохнул новую жизнь в традиционную военно-аристократическую этику «рыцарской чести» и героической славы из «Илиады», а также адаптировал к своим задачам идею гомеровской теологии о том, что боги, подобно людям, организованы в общину или государство с «царем» во главе — Зевсом. <…> Из синтеза гомеровской «общины богов» и ионийской космологии возникла основополагающая для этико-политической философии Гераклита идея Космополиса или Зевсова града.»

Ясно, что понятие космополитизма со времен Гераклита сильно изменилось – но следует понимать изначальное значение слова. Быть космополитом в античном понимании – это не значит верить в то, что все люди одинаковые, а все народы должны перемешаться в процессе глобализации.

Нет. Космополит – это гражданин космоса, а космос – это не атомы с фотонами и астероидами. Это царство Зевса. Быть космополитом – значит жить по божьим законам, которые в таком случае становятся гражданскими обязанностями.

Раз в космосе один царь, который управляет миром посредством единого закона. Закона войны. Значит, намекает Гераклит, и ионийцы должны объединиться под властью единого вождя и дать звездюлей персам.

То есть космополитизм Гераклита – это отрицание пацифизма и демократии. Это теократическая милитаристская националистическая ирредентистская идеология. Она подразумевала объединение ионийских греческих городов в федерацию, ведомую одним правителем. «Один народ, одно государство, один вождь» – это и есть гераклитовский космополитизм.

К слову сказать, на примере Гераклита мы снова видим, что попытки отделить метафизику от политики почти всегда терпят крах. Нельзя рассматривать философию отдельно от иных мотиваций ее авторов – как это пытался делать Гегель (который-то в первую очередь был именно политическим философом, но делал вид, что нет). Благо для нации и государства для нормального философа не менее важны, чем метафизические абстракции.

Таков исток космополитизма – идеологии национальной гордости, суровой религиозной аскезы и священной войны.

«Стань самим собой»

Современная поп-психология изобилует однообразными слоганами типа «стань самим собой», «найди себя», «реализуй свой потенциал», «обрети себя», «будь тем, кто ты есть», «самое важное – самоактуализация» и прочими подобными.

Здесь любопытно то, что главное основание таких воззваний никогда не проговаривается, а является само собой разумеющейся аксиомой: что «подлинное я» – это нечто позитивное. Вариант того, что становление самим собой будет разрушительно для человека, даже не рассматривается. Допустим, человек – садист, хочет кошкам лапы резать, бить жену и издеваться над детьми. И вынужден сидеть на таблетках, бороться с собой, прятаться от мира и самого себя. А ему говорят – да нет, человек, будь самим собой, хватит слушать репрессивное общество, которое хочет сделать тебя «таким как все».

Но это все-таки редкий случай. Куда более распространено иное – все, что связано с зависимостями. «Найди себя» – человек и находит: старчивается, спивается и проигрывает квартиру в ставках на спорт (большие выигрыши надежный букмекер). Действительно, не нужно поддаваться давлению среды – ходить на работу, бороться со своими страстями и так далее.

Так вот – во всей этой пропаганде самореализации скрыта ключевая посылка: что подлинная природа человека – это обязательно нечто прекрасное. В любом обществе имеется не один десяток процентов людей, чья природа (именно природа) деструктивна – но этого любители самоактуализации не хотят замечать. «Стань самим собой» работает только в том случае, если точно известно, что это «я самоё» по своей природе является добрым.

Никогда еще человечество так не верило в себя – в свою благость. Минусы в этом оптимизме есть – но плюсов все же гораздо больше. Современный гуманизм несколько наивен – но такая наивность куда симпатичнее антигуманизма. Потому что последний – столь же наивен и односторонен, но при этом сам по себе деструктивен.

Гуманизм и виктимблейминг

Вчера я писал о современном гуманизме, который максимально оптимистично настроен в отношении человеческой природы. Этот настрой не просто навязывается поп-культурой, а вполне распространен и «в народе» – я многажды слышал фразы вроде «человек от природы добр» (в разных вариантах) и от представителей старшего поколения, слыхом не слыхивавших поп-психологов.

Народный вариант гуманистического оптимизма выражается в том, что для всякого, даже преступного поведения обязательно находится какое-то оправдание – притом оно не просто находится, а намеренно ищется. «Время такое», «в школе били», «родители не научили», «атмосфера ненависти», «а мы не были на его месте» и прочее. Такие оптимисты готовы оправдать любую мерзость – лишь не усомниться в своем оптимизме. «Человек не сам».

Все это вступает в противоречие с модным нынче осуждением виктимблейминга – обвинения жертвы. Самый растиражированный вариант оного – это «юбку короткую надела» в случае изнасилования. Феминистки главной причиной виктимблейминга указывают женоненавистничество – мол, мужчины выгораживают друг друга.

Но, если вдуматься, между оптимизмом в отношении человеческой природы и виктимблеймингом имеется вполне логичная связь.

Вот произошло насилие. Есть агрессор и есть жертва – и есть тот, кто оценивает это преступление со стороны. Если «оценщик» верит в то, что все люди в душе хороши, то ему гораздо проще переложить ответственность на жертву, чем признать злонамеренность агрессора.

То есть. Фразы вроде «сама спровоцировала» являются не извинением конкретного агрессора, а защитой человеческой природы как таковой. В такой расстановке жертва не то чтобы виновата – она лишь совершила ошибку, поскольку недооценила опасность. А агрессор не то, чтобы не виноват – но он также совершил ошибку, поскольку «неправильно понял», «неправильно воспитан», «озлоблен обществом», «доведен до отчаяния внешнеполитическим курсом» и прочее. Короче говоря, виктимблейминг делают из дихотомии несчастной жертвы и зловредного агрессора иную пару – пару двух ошибившихся, но в сути не дурных людей. «Она не поняла, он не понял – бывает».

Потому что если поверить, что «виноваты оба», то это значит, что базовая концепция благости человеческой природы остается неприкосновенной. А вот если признать, что агрессор совершил отвратительное преступление, которое не имеет смягчающих обстоятельств – то есть которое совершено в здравом уме с полным осознанием противоправности и циничным пренебрежением неприкосновенности личности – то это значит, что «оценщик» обязан пересмотреть саму концепцию человека.

Виктимблейминг (не всегда, но нередко) вытекает из стремления защитить не человека (агрессора), а человечество и человечность. «Люди же не звери, должна же быть причина, нужно понять и простить».

А можно не понимать и не прощать. И не перекладывать ответственность, и не делить вину, а просто признать, что существуют дурные люди – не в силу обстоятельств, а по природе своей дурные. Их не очень много, но они есть. «Неправда, все мы рождаемся одинаковыми, но обстоятельства, культура, воспитание делают…».

Нет. Сократовское понимание зла как незнания блага и руссоисткое понимание изначальной доброты человека неверны. Точнее, для большинства людей верны, но не для всех. «Так что же, одни люди от рождения хуже других?». Ответ: да. Но, слава природе, нормальных людей все же в разы больше.

Уважаемый автор канала Быть одобрил две мои недавние заметки о парадоксах современного гуманизма. Но далее развил уже собственные мысли с апелляцией к Тертуллиану (и незримо присутствующему Августину):

«Двойственное, принимающее одновременно божественную природу души каждого человека, и её тотальную испорченность, неспособность ни на какой добрый поступок по собственному желанию — это подлино христианский взгляд, а не сладкое самоуспокоение всеобщей доброты.»

На всякий случай скажу, что имел ввиду совсем не это (хотя автор имеет, конечно, право на свою интерпретацию). Такой взгляд для меня приемлем во много раз меньше, чем современный гуманизм. Как раз вчера писал текстик о Тертуллиане для книги об этике, которую уже анонсировал пару месяцев назад. К слову, текст сильно разросся, но надеюсь закончить его в обозримом будущем. В книге будет два больших блока – про античную этику и про ее забвение в первые века новой эры.

Так вот. Современный гуманизм при всей своей наивности все же куда ближе к истине (о человеке), чем взгляд Тертуллиана и Августина. Я считаю величайшей трагедией интеллектуальной истории то, что их человеконенавистничество в итоге стало культурной нормой. Но, хотя их объединяет очень многое, все же различны причины, которые сделали этих одареннейших и образованнейших авторов отвернуться от истины о человеке, которую открыла языческая Античность.

Тертуллиан – это выражение усталости от богатства эллинистической культуры. Человек бежал от собственного разума – к простоте. «Тертуллиан Отступник».

Августин пришел к отрицанию благости человека с другой стороны – со стороны телесности. Человек бежал от похоти – потому что, выражаясь языком Платона, вожделеющая часть его души мешала разумной части.

То есть в судьбе этих персонажей мы видим противоположные стратегии отхода от антропоцентризма (гуманизма) к теоцентризму (антигуманизму). Путь Тертуллиана – отрицание разума. Путь Августина – отрицание вожделения и доброй воли. Так все три части души в ее платоновской понимании были отвергнуты.

Античный взгляд бесконечно далек от установок латинского богословия – но при этом гораздо трезвее современного гуманизма. Процитирую будущую книгу:

«Человеческая природа как минимум двойственна. Наша подлинная природа – это наш разум. То, что действует, мыслит, принимает решения, выносит оценки. И это и есть собственно мы. Но есть у нас (точнее, в нас) и вторая природа – это наши эмоции, наши переживания, наши телесные потребности. И они часто действуют в противоречии с нашим разумом. И общая для всех течений Античности установка – это требование господства разума над телесно-эмоциональной сферой. Иначе не мы руководим собой, а нами руководят наши эмоции и особо беспокойные органы тела.

Сейчас мы мыслим иначе – после Дарвина, во всяком случае. «Я поступил так по влечению – ну я ж человек!», «я сделал это на эмоциях – ну все люди эмоциональны!». То есть мы полагаем, что такие наши проявления являются частью нашей человеческой природы. Для всей Античности это вообще не так. Когда мы действуем по влечению и на эмоциях – мы действуем животным образом. В нас есть животная часть, но людьми нас делает не она. Это наша часть, но это не мы. Так вот – борьба с аффектами и стремление к доминации разумного начала является не только общей чертой античной философии, но и в целом важной чертой греческой национальной культуры.»

Эта двойственность разумной и неразумной души отличается как от наивного монизма современных гуманистов, так и от христианского дуализма в версии упомянутых Августина и Тертуллиана, поскольку обе части души имманентны человеку. То есть находятся внутри него и не направляются свыше – иначе говоря, не зависят от божественной благодати.

Всего за несколько сотен рублей в месяц – полный архив. Настоятельно советую подписаться.

Ну а в мою лекцию вмонтирована и презентация – так что материал усваивается еще легче.

Космополитизм как высшая стадия национализма (2)

В первой части мы обозрели историческую сторону космополитизма – а теперь скажем и о его психологии. Если посмотреть тексты наших антилиберальных и антизападных авторов, то мы там в изобилии увидим «разоблачения» «либерального расизма». Имеется ввиду, правда, культурный, а не биологический расизм. Суть претензий к западным либералам такова: они под видом общечеловеческих ценностей навязывают всем народам и культурам свой уклад жизни, пренебрегая чужими традициями и ценностями. Они считают возможным диктовать всему миру как ему жить и во что верить. То есть они только прикидываются гуманистами – а на самом деле они суть самые отъявленные шовинисты, потому что считают западный образ жизни идеальным и единственно правильным.

Короче, все эти глобалисты, мондиалисты, либералы и прочие космополиты только, мол, прикидываются таковыми. На самом же деле они культурные расисты и шовинисты, считающие всех других культурно неполноценными и идеологически ущербными.

Сколько таких текстов я не читал – нигде не видел даже попытки не противопоставить космополитизм и шовинизм, а связать их между собой. Ведь если вдуматься, то космополитизм невозможен без чувства превосходства. И вот когда национализм переходит в совсем уж радикальные формы, то он нередко становится как раз космополитизмом.

Диалектика этих понятий примерно такова (попробуем реконструировать генеалогию космополитизма):
1) мой народ и моя страна – лучшие в мире
2) ни у кого нет таких достижений в науке, культуре и государственном устройстве
3) потому что у нас от природы великолепные дарования,
4) но ведь мы и сами не сплоховали, а приложили к своему первенству много усилий
5) например, исторически у нас были прекрасные законы, правильная религия, хорошие традиции морального воспитания, высокие образцы искусства
6) из-за чего мы является венцом развития человечества,
7) а вот другие народы живут неправильно, потому что у них не было таких законов, такой религии, такой морали, такого искусства и такой науки,
8) но, в принципе, могли бы быть нормальными (как мы) людьми, если бы брали с нас пример, а не жить своей ужасной жизнью,
9) но нам не жалко показать им пример и помочь им стать похожими на нас,
10) а потому давайте дадим им то, что есть у нас – ведь наш образ жизни лучше любого другого,
11) то есть поможем им освободиться от их дурных обычаев и принять наши хорошие,
12) то есть возьмем на себя миссию нести свое совершенство всему миру.

Понятно, что подобное развитие мысли – от чувства превосходства к мессианству – может занимать несколько поколений. Но такое развитие логично: «мы лучшие – делайте как мы – а не то мы вам сами покажем как надо – введем миротворцев, свергнем тиранов, заменим законы на правильные».

Проще говоря, чтобы объявить себя носителями вселенской миссии, нужно иметь невероятное самомнение. Чтобы считать себя вправе «причинять добро», нужно считать себя монополистами на рынке добра.

Шовинист считает только свой народ настоящими людьми (а потому говорит только о своих как о людях вообще). Но потом он (или его идейный наследник) делает подмену и считает тех людей настоящими, кто верит в то же, что и его народ. И на следующем этапе он уже не забывает про деление на народы и обращает внимание только на образ жизни и мыслей – и считает свои мысли и действия универсальными. Так возникает космополитизм, гуманизм и мессианство – из чувства национальной гордости и превосходства.

Продолжаю заниматься ранним христианством – читаю апологетов, то есть авторов 2-3 веков. Удивительные моменты имеются у каждого – канона ведь еще не было, а потому каждый писал относительно свободно.

Минуций Феликс фактически проповедует пантеизм – и настаивает на том, что вся греческая философия согласна с христианством. То есть не только Пифагор, Сократ, Платон и некоторые другие уважаемые христианами авторы, а вот прямо все философы.

«Пересмотрим, если угодно, учения философов, и мы увидим, что все они, хотя в различных словах, но на самом деле выражают одну и ту же мысль. <…> Начну с Фалеса Милетского, который первый из всех начал рассуждать о вещах небесных. Он считал воду началом вещей, а Бога тем разумом, который образовал из воды все существующее. Мысль о воде и духе слишком глубокая и возвышенная, чтобы могла быть изобретена человеком, – она предана от Бога. Видишь, как мысль этого древнейшего философа совершенно согласна с нами.»

В этих строках заключена квинтэссенция христианского взгляда на мир в века апологетики. Во-первых, любая абстрактная мысль обязательно должна происходить от бога. Потому что (во-вторых) человек недостаточно глубок и возвышен, чтобы мыслить абстрактно. В-третьих, преданную богом мысль совсем не зазорно сопоставлять с церковным вероучением – то есть черпать христианскую теологию из языческой философии.

«Далее Анаксимен и после Диоген Аполонийский Бога считали воздухом бесконечным и неизмеримым. И мнение этих философов о божестве похоже на наше.»

Что касается атомистов, то они, по Минуцию, не были ни развратниками, ни безбожниками (как утверждало большинство апологетов):

«Хотя [Демокрит – М.В.] первый изобрел учение об атомах, однако, и он, не называет ли Богом природу, посылающую образы предметов, и ум, их восприемлющий? <…> Эпикур, который представлял богов праздными, или вовсе не признавал их бытие, поставляет, однако, выше всего природу.»

По мысли Минуция, указание на природу является также указанием на бога, поскольку ему гораздо важнее то, что природа одна, чем то, что она посюстороння, а не трансцендентна. Иначе говоря, пантеизм для него куда более приемлем, чем политеизм.

«Я изложил мнения почти всех философов, которых лучшая слава в том, что они хотя, различными именами указывали единого Бога, так что иной подумает, что или нынешние христиане философы, или философы были уже тогда христианами.»

Пантеистические мотивы появляются у Минуция и в другом фрагменте, не связанном с историко-философскими отступлениями: «Все небесное и земное, и все находящееся за пределами этого видимого мира, все известно Богу, все полно Его присутствия». И это не еретик – напротив, впоследствии еретиками оказались гностики, из которых, собственно, и произросло христианство (в самом начале, еще до апологетов).

Совсем из другой оперы – забавная фразочка Афинагора Афинского из обращенной к Марку Аврелию и Коммоду апологии. Тут важна прелюдия:

«А у нас вы найдете людей необразованных, ремесленников и стариц, которые, правда, не в состоянии доказать пользу нашего учения словом, но делом подтверждают его нравственную благотворность. Они не слова затверживают, но совершают добрые дела; не ударяют, когда их бьют; не жалуются в суде, когда отнимают у них имение; подают нуждающимся, и любят ближнего, как самих себя.»

И вдруг он выдает следующее:

«Итак, стали ли бы мы соблюдать себя в такой чисто[те], если бы мы не признавали, что Бог бодрствует над человеческим родом? Конечно, нет.»

Не просто «нет». «Конечно, нет». Ну действительно, зачем жить по совести, если за это не будет награды? Притом он говорит за всех, а не только за себя:

«Но так как мы веруем, что отдадим отчет во всей настоящей жизни Богу, сотворившему и нас, и мир, то мы избираем жизнь воздержную, человеколюбивую и уничиженную, – зная, что здесь не можем потерпеть, хотя бы нас лишали жизни, никакого зла, которое бы сравнилось с благами, нам уготованными там от Великого Судии за кроткую, человеколюбивую и скромную жизнь.»

Замечательный прагматизм. В очередной раз убеждаюсь: фразу о том, что «если бога нет, то все позволено» придумали религиозные люди (у апологетов она в разных вариациях встречается постоянно). Светскому человеку такое просто не придет в голову.

Умели раньше переводчики предисловия писать: «Весь свет с удивлением взирает на то блаженство России, Отечества нашего, до коего возвысилась она в настоящем златом веке». Первый русский систематичный перевод Платона, выполненный в 1780 году священником И. Сидоровским и коллежским регистратором М. Пахомовым.

Кстати, весьма советую подписаться на этот канал, чудесно сочетающий классичность содержания и ламповость стиля

Представьте, что к вам приходит чиновник, от которого зависит ваша жизнь и благополучие – участковый, мэр, налоговик, муниципал, главврач больницы – а лучше все они разом. И они говорят, что теперь ваши отношения с властями принципиально меняются: раньше вы были с ними связаны законом (который вы не должны были нарушать, а они, чиновники, должны были за это предоставлять вам соответствующие услуги).

Но теперь все законы отменяются. И теперь вас связывает не закон, а взаимная любовь. Точнее, не взаимная: вы должны их любить и исполнять все прежние обязательства, а они вам ничего не должны (но зато в душе вас любят).

Но если им не понравится, как вы их любите, то они имеют право сделать с вами все, что захотят. Потому что закона больше нет – общественный договор аннулирован – ведь ему на смену пришло нечто более совершенное. И поскольку вы перед ними в неоплатном долгу за все, что они для вас делают, то они вам более ничем не обязаны.

Вряд ли вы обрадуетесь. Ведь с властей теперь нет спросу, на власть нет управы. Человек становится априори неправ, а власть априори права. «То, что вы на свободе – это не ваша заслуга, а наша недоработка».

Но этот текст – не про политику. Он – про Блаженного Августина. Его учение о спасении во много раз превосходит по своей суровости все вышеописанные реформы. По его мнению, у человека нет свободной воли в отношении добра – ведь воля человека зла. И потому никто не достоин спасения – и если бог кого-то спасает, то только из милости, а не из справедливости. Суди он справедливо, никто бы не спасся.

Христианство до Августина видело спасение совершенно иным образом. Павел писал: «Но ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец жизнь вечная». Никакого неискупимого peccatum originale тут нет.

То, что праведная жизнь ведет к спасению (не по милости, а по справедливости) писали и другие апологеты.

Иустин Мученик: «Мы держимся того учения, что ни злодею, равно как ни корыстолюбцу, ни злоумышленнику, ни добродетельному невозможно скрыться от Бога, и что каждый по качеству дел своих получит вечное мучение или спасение».

Татиан: «Нечестивый по справедливости будет наказан, потому что сделался худым чрез себя, а праведник по достоинству получит похвалу за добрые дела, потому что он по свободе своей не преступал воли Божией»

Климент Александрийский: «Поскольку всецело от нас зависит, решим мы повиноваться или противиться, то (чтобы никто не мог оправдываться незнанием) [бог] обращается ко всем без исключения, от каждого требуя лишь того, что ему по силам».

И вот появляется Августин, который производит величайшую в истории религии революцию – смысл которой многие не понимают до сих пор. Августин отменяет договорные отношения между человеком и богом. Если сейчас спросить верующего о том, что бог должен человеку – он, скорее всего, не поймет вопроса.

Любая религия базируется на том, что договор между богом и человеком обоюден. Если бог его не выполняет, человек освобождается от своей части обязательств. Потому во многих религиях есть процедура «наказания бога», когда, например, его изображения могут быть скинуты или высечены – если бог не исполняет договор.

Отсюда и библейские заветы. «Значение слова "завет" в рус. переводе ВЗ связано с греч. термином διαθήκη - договор, завещание, ставшим в переводе Септуагинты главным эквивалентом евр. слова berit - договор, соглашение.» (отсюда)

«Новый Завет» - это именно что «новый договор»: только заповеди теперь другие, но в обмен на выполнение верующий получает спасение. В чем-то он мягче старого (Ветхого) договора, в чем-то строже, но все равно он про взаимные обязательства.

То, что сделал Августин (и последовавшая за ним церковь) – беспрецедентно: он отменил Новый Завет. То есть отменил закон – точнее, освободил бога от обязательств. Но раз теперь для человека невозможно оправдаться по справедливости – то само понятие праведности теряет смысл.

Именно здесь лежат корни морального релятивизма, ведь там, где нет закона – нет и беззакония.

Совесть для современного русского уха является одним из самых туманных и мистифицированных этических понятий. Между тем, его смысл не мистичен, не идеалистичен и не таинственен.

Совесть является калькой греческого συνείδησις и латинского conscientia. Это буквально (на всех трех языках) со-знание или, точнее, популярное ныне словечко осознанность. Совестливый человек – это человек сознательный, осознанный. Поступить по совести – значит поступить со знанием причин и последствий деяния: «Я знаю, что делаю и почему делаю – и понимаю риски; я поступаю не импульсивно, я сознаю».

Жить по совести – значит отдавать себе отчет в своих действиях. Сделать на совесть – значит сделать максимально рационально, а не как придется. То есть совесть – это разум в отношении нравственного, в отношении своих мотивов и возможных результатов. Это значит не просто совершить действие, а совершить поступок (поступок от действия отличается как раз тем, что поступок имеет этический характер). Это важно понять, поскольку наше слово давно оторвалось от своего происхождения (еще раз повторим, что это искусственное, заимствованное слово) и стало восприниматься чуть ли не метафизично – как какая-то поэтическая абстракция.

Но совесть – это не абстракция, а способность мыслить перед тем как делать. А точнее, перед тем как поступать.

О роли человека в истории и блаженном Августине

Получаю огромное удовольствие от чтения Велецких тетрадей философа и писателя Максима Велецкого, из-за его глубокого вовлечения в вопросы, о которых он пишет. Если занимается историей раннего христианства — то читает и цитирует труды первых апологетов, причем не только таких, что не входят в число признанных святых, а значит могут выразить мнение, отличное от ортодоксального, но и каноничных.

После недавних рассуждений о раннехристианском пантеизме (не путать с политеизмом) и деконструкции христианской этики (моральничают ради награды, иначе бы повырезали всех вокруг), Велецкий замахнулся на Уильяма нашего Шекспира блаженного Августина. По его мнению, Августин стал тем, кто ни много ни мало "отменил Новый завет", "освободил бога от обязательств", чем открыл ворота моральному релятивизму и уничтожил праведность.

Не буду включаться в спор о правдивости этого мнения — для меня, во многом августинианца, эти выводы звучат на уровне высказывания, что Августин учил, будто бы Луна сделана из сыра. Не буду много говорить и о природе Заветов которые заключает Бог с людьми: это не языческие договора баш-на-баш, ты-мне-я-тебе, хотя бы от того, что заключаются библейские Заветы в одностороннем порядке, без участия и мнения одной из сторон.

Хочется сказать о другом. О том, что Максим слишком переоценивает роль отдельной личности в становлении христианства. Подобно мусульманам, Толстому, неопротестантам всех мастей, он говорит: Павел, император Константин, Августин — вот тот, кто все сотворил. Повторение почти дословное: так апостола Павла обвиняют «в отмене Закона, чему Христос не учил». Как и в других случаях, это упрощение очень эффектное и даже красиво «доказуемое», но только в мире где вместо других акторов — не люди с собственными мнениями, идеями и стремлениями, а картонные болванчики, безропотно принимающие замену исконных идей на новые. И речь тут идёт не о мирянах (хотя и они не так просты), но о клире. 

Не оспаривая гениальность Августина скажу: один человек ничего не может сделать, если его идеи не попадают на подготовленную почву. Епископ провинциального Гиппона не мог навязать идеи всей Церкви, если бы Церковь уже не верила в то, чему он учил. Бывший монах-августианец не смог бы устроить Реформацию, если бы её не ждали все слои общества. Даже Христос пришёл на пике мессианских ожиданий израильского народа. Ровно как и Его возвращение произойдет тогда, когда исполнится время и всё будет приготовлено

Не могу вновь не поблагодарить автора канала Быть за добрые слова о моих текстах. Равно как и не ответить на его замечание относительно переоценки роли Августина.

Я не имел ввиду того, что церковь пошла за Августином аки грызуны за Крысоловом. Разумеется, отвержение пелагианства и принятие августинизма имело свои причины.

Когда я говорю, что Августин отменил Новый Завет, я выражаюсь в стиле «Марсель Дюшан со своим реди-мейдом совершил революцию в искусстве». Или: «Кант совершил поворот в гносеологии, сравнимый с открытиями Коперника». В обоих случаях говорится не о причине радикальных изменений, а о личности, ставшей спусковым крючком этих изменений. Понятно, что унитаз Дюшана, выставленный в 14м веке, не привел бы к пересмотру классической концепции искусства (да и вряд ли ему бы в то время удалось продемонстрировать этот жест). Равно и Кант, опубликуй он «Критику чистого разума» лет на 300 раньше, считался бы обыкновенным томистом, разделявшим концепцию «двойственной истины».

Так что да – причина победы концепции Августина была не в нем самом. Но все же отметим, что именно он – самый одаренный автор первого тысячелетия – додумался до столь, кхм, экстравагантного взгляда на природу человека. Так что все же отменил Новый Завет лично для себя, он отдался богу на милость.

Оффтоп. Что самое ужасное в этом перевороте, обесценившим идею благой жизни и справедливого воздаяния за нее, так это то, что тем самым был положен конец последней надежде на сохранение античного мировоззрения. Потому Августин – роковая фигура европейской истории. Нет – он не причина смерти величайшей древней цивилизации и погружения Европы в тысячелетний кошмар – но и не просто «естественный продукт своего времени».

Убежден: античное мироощущение могло сохраниться даже при господстве церкви, если бы официальное богословие взяло за образец наследие второго века. Лучшие авторы этого времени были гуманистами, в сравнении с которыми Возрождение выглядит убогой пародией. Климент Александрийский, Ориген, Лактанций и некоторые другие кроют язычествовавших возрожденцев как бык овцу. Но эти авторы (как и вся церковь) жили в эпоху «хороших императоров», а не разных там Константинов, Феодосиев и Юстинианов.

Правь люди, подобные Антонинам, в 4-6 веке, Пелагий бы был канонизирован в чине святителя, а Августина был бы анафематствован как манихей и блудодей. Но – да – время было такое, что именно этот персонаж в одичавшей империи пришелся ко двору.

Мои тексты об Августине и судьбах раннего христианства породили определенную дискуссию. Помимо уже не раз цитировавшегося канала Быть (написавшего о минусах полупелагианства), автор Острога совершенно верно указал, что «христианство выросло из особого антико-иудейского семени, которое -вместе с Римом и "старыми" евреями -должно было умереть, чтобы дать плод».

Полагаю, многие читатели не слишком искушены в теме, а потому в течение этой недели я буду публиковать фрагменты своей книги об античной и христианской этике (адаптируя текст под телеграм-формат). Эти фрагменты будут посвящены перипетиям взаимоотношений между этими двумя типами мировоззрения, поскольку они были куда более сложными, чем это обычно представляется.

Тем, кто хочет ознакомиться с предысторией вопроса, советую другую серию моих текстов – цикл «Христианство и этика» в семи частях (они также войдут в книгу).

Да, кстати: если среди вас, уважаемые читатели, есть те, кто имеют прямое отношение к издательскому бизнесу и желали бы издать мой труд, то с удовольствием рассмотрю предложения (пишите на почту [email protected]): хочу увидеть текст на бумаге. Остальных призову поддержать мои потуги донатом на https://yoomoney.ru/to/41001828212537. Мне приходиться очень много читать, относительно много писать (уже есть примерно полмиллиона знаков, и это, увы, далеко не конец) и очень мало спать. Я активно публикую фрагменты текстов здесь, в открытом доступе, а потому надеюсь на вашу добрую волю. Буду очень благодарен.

Христианство и Античность (1)

Посмотрим на историю соприкосновения двух миров – восточного (в том числе иудейского) и античного – в первые века новой эры. С одной стороны, Новый Завет испытал на себе влияние эллинизма, поскольку формировался не столько в самой Иудее, сколько в эллинизированных еврейских диаспорах.

С другой стороны, и сам эллинизм в то время уже значительно отличался от себя «молодого»: если в эпоху Македонского именно Греция несла Востоку науку и культуру, то в первые века все было наоборот: Эллада давно была раздавлена Римом – грубой, безыскусной, подлинно варварской культурой (чего, увы, совсем не понимают до сих пор).

Но если Римскую республику периода расцвета можно сравнить с молодым человеком, который глуп и безвкусен, но зато стихийно мужественен, честен и благонамерен, то о поздней Римской империи такого уже было никак не сказать. Римская империя своим духовным и интеллектуальным центром имело уже не Грецию, а тот самый Восток, важной частью которого являлась и Иудея.

Получается замечательная тетрада – в первые века столкнулись между собой не две независимые силы – античное язычество и иудейский религиозный фундаментализм – нет. Это было столкновение, с одной стороны, античной культуры, которая благодаря римскому тупоумию была инфицирована очаровательным восточным дуализмом – столь же роскошным, сколь и разнузданным. И, с другой стороны, мы видим фанатизм и «фантазизм» восточной культуры, уже облагороженный традициями античного здравомыслия.

Проще говоря, ортодоксальное греко-латинское (то есть европейское) христианство (известное нам в двух версиях – православия и католицизма) само по себе было результатом союза двух «полукровок» - эллинизированного иудаизма и семитизированного язычества. Это было смешение уже смешанных друг с другом миров. И первый элемент значительно уступал второму.

Каждый, кто читал «О небесной иерархии» Псевдо-Дионисия, «О творении Божием» Лактанция или «Педагог» Климента Александрийского, может увидеть ту пропасть, которая отделяет христианскую ортодоксию даже от посланий Павла, не говоря уже об отличиях от Евангелия Иоанна. Но и последнее сильно отличается от классического иудейского монотеизма. И если вы, дорогой читатель, к этому моменту окончательно запутались – то спешу заверить: автор за все время, посвященное изучению этих веков, путался (и продолжает путаться) бесконечно сильнее.

Важно заранее отметить, что нет ничего более бессмысленного, чем представление о христианстве как о причине гибели Античности. Христианство – следствие этой гибели. И даже то, что оно (или же им) нанесло (нанесли) прекрасному, но ослабевшему телу древности последние удары (иногда в спину) не отменяют факта: настоящая Античность ушла в небытие уже в третьем веке новой эры. Те времена, когда христианство назначили государственной религией Римской империи, не были временем язычества, ибо язычества не может быть там, где нет гражданства и гражданственности. Это уже была эпоха синкретизма Востока и Запада, одним из плодов которого и стало официальное имперское христианство.

Христианство и Античность (2)

До третьего века ни о какой «смерти Античности» говорить нельзя. Напротив, второй век являлся не только благополучным в политическом плане – но и весьма оптимистичным в духовном. Время «хороших императоров», последним из которых был Марк Аврелий, скорее напоминало благоденствие эпохи Октавиана, чем кошмарные годы правления Тиберия, Нерона и Калигулы. И это не могло не сказаться и на формировании христианства: первые «профессиональные» христианские философы были куда большими «античниками», чем даже языческие философы 3-6 веков.

Многие века исследователей мучает вопрос – была ли победа христианства случайностью или неизбежностью. Выскажу свое мнение: то, что именно Иисус был объявлен единственным богом, а повествования о его делах стали священной книгой для всех подданных империи – это случайность. Но то, что победила религия дуалистического типа с аскетической моралью – это было неизбежно. Даже если бы победил митраизм, герметизм или неоплатонизм – он был бы неотличим от христианства в плане теологии и этики, ведь «обещание спасения представляет собой нововведение и наихарактернейшую черту эллинистических религий» (Элиаде, «История веры и религиозных идей», том 2, параграф 205).

Но главное – какая бы церковь ни победила в той грандиозной мешанине мировоззрений, она бы впоследствии сразу бы разделилась на минимум три версии. Посмотрим хронологию: в 394 году христианство признается единственной религией империи. Но уже спустя пару десятков лет происходит первый раскол – почти все территории к Востоку от Малой Азии тяготеют к несторианству. А еще через двадцать лет от «европейского» христианства откалываются еще и африканские церкви.

Ну и впоследствии оформляется еще один раскол – на римское и греческое христианство. Мы видим очень простую механику – в империи побеждает одна-единственная религия, которая моментально обнаруживает три-четыре версии, полностью детерминированные предшествующей, базовой мировоззренческой схемой. Греческий, римский, семитский, персидский типы христианства отличаются друг от друга также, как отличались их же типы язычества.

То, что христианство победило – это историческая случайность. То, что в западной части Европы оно стало бюрократической машиной, в восточной части Европы – формой триадической философии и торжеством аполлонических искусств, а в Азии – строгим монотеизмом без толики «идолопоклонства» (см. историю иконоборчества) – это закономерность. Признай Константин или кто-то там еще иную единую религию – она в те же сроки приобрела бы те же формы. Примерно о том же, хотя и с иной типологией культур, писал Шпенглер:

«С концом арабского раннего времени наступает окончательное распадение христианства на три религии, которые можно символически обозначить именами Павла, Петра и Иоанна, ни одну из которых более нельзя назвать собственно христианской и истинной, не поддаваясь историческим и теологическим предубеждениям. В то же самое время они являются и тремя нациями в родовой области более древних наций – греческой, иудейской и персидской.»

Такая вот диалектика случайности и необходимости.