Накануне состоялась лекция по Ницше. Вновь хочу от души поблагодарить публику за интерес, внимание и замечательные вопросы – а руководство питерской «Листвы» за отличную организацию. Выступил, по собственным ощущениям, более чем удачно.
Пандемия все равно не могла не повлиять на заполненность – даже двое знакомых написали, что не смогут прийти из-за соответствующих опасений.
Видеозапись будет выложена на патреоне издательства «Черная Сотня», равно как и записи двух предыдущих лекций (напишу, когда все они будут добавлены). Вообще, советую подписаться, там много отменных материалов за вполне умеренную сумму. Да, кстати, в «Листве» еще до сих пор продаются два экземпляра моей книжки «Несть» всего за 400 рублей.
Пандемия все равно не могла не повлиять на заполненность – даже двое знакомых написали, что не смогут прийти из-за соответствующих опасений.
Видеозапись будет выложена на патреоне издательства «Черная Сотня», равно как и записи двух предыдущих лекций (напишу, когда все они будут добавлены). Вообще, советую подписаться, там много отменных материалов за вполне умеренную сумму. Да, кстати, в «Листве» еще до сих пор продаются два экземпляра моей книжки «Несть» всего за 400 рублей.
Зашив последних недель подходит к концу. Продолжу вести канал в обычном режиме. Спасибо за терпение.
Различение №6: этика и эстетика (1)
На первый взгляд, разница между этикой и эстетикой вполне очевидна. Первая занимается нравственными категориями (добро и зло, польза и вред, хорошо и плохо), а вторая – выразительными средствами (прекрасное и безобразное, яркое и блеклое, возвышенное и низменное, гладкое и шершавое). Я сильно упрощаю, но суть примерно такова.
Однако эти две дисциплины чаще всего идут в паре. И это, в общем, правильно – но отсюда возникает необходимость их различить. Дело не так просто, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что очень трудно представить нечто, что не имело бы для человека и этического, и эстетического содержания.
Даже если речь идет об абстрактных нравственных понятиях, у них все равно имеется эстетическая сторона. Например, «добро» и «благо» – понятия почти тождественные, но эстетика у них разная – хотя бы потому, что эти слова по-разному звучат. «Добро» будто намекает на нечто конкретное (может быть, за счет мужского ударения и буквы «р»), а «благо» звучит абстрактнее – будто растекаясь по нёбу и небу. То есть само слово (его звучание) выразительно – а значит причастно эстетике.
И наоборот. Как бы не искали абсолютно нейтральную вещь, чтобы оценить ее «незаинтересованно» (то есть чисто эстетически), от этических оценок избавится очень трудно. Ну вот хотя бы: нашли мы нечто чисто эстетическое (либо антиэстетическое) – математическую формулу или редкий камень. И краем сознания подумали: «А куда эту формулу можно применить – и если никуда, то зачем она?»; и: «А этот мир не так уж и плох, если в нем есть такое» (если вдруг мы не слишком благожелательны в миру).
А уж если нечто создано людьми (формулы людьми не создаются, а открываются), то оценка будут даже более этической, нежели эстетической. Нам будет важно, кто это создал, зачем создал, правильно ли это используют, стало ли от этого хуже или лучше. Проще говоря, люди не могут не наделять вещи нравственным содержанием.
Если совсем огрублять, главными объективными категориями этики являются польза и вред (в самом широком смысле, конечно), а эстетики – прекрасное и безобразное (также взятые широко). А их субъективным выражением будут этическая пара «одобряю» и «осуждаю» и эстетическая пара «приятно» и «неприятно». Разумеется, обе пары содержатся друг в друге – поскольку, опять же, этическое и эстетическое невозможно строго разделить. Более того, можно употреблять эти слова применительно к обеим сферам.
Люди часто общаются на разных языках – эстетическом и этическом – взаимно не понимаю другу друга. Студентка приходит домой и говорит матери, что ходила в кино. Та ей отвечает, что лучше бы она в это время к сессии готовилась. Что по сути представляет собой такой диалог:
Дочь: я потратила время и деньги на то, что мне приятно (эстетическая мотивация).
Мать: лучше бы ты потратила их на то, что тебе полезно (этическая мотивация).
Особенно интересно то, как одни взгляды влияют на другие. Например, как эстетические предпочтения влияют на политические взгляды (которые, по идее, должны базироваться на этике, а не на эстетике). Рассмотрим в следующей публикации.
На первый взгляд, разница между этикой и эстетикой вполне очевидна. Первая занимается нравственными категориями (добро и зло, польза и вред, хорошо и плохо), а вторая – выразительными средствами (прекрасное и безобразное, яркое и блеклое, возвышенное и низменное, гладкое и шершавое). Я сильно упрощаю, но суть примерно такова.
Однако эти две дисциплины чаще всего идут в паре. И это, в общем, правильно – но отсюда возникает необходимость их различить. Дело не так просто, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что очень трудно представить нечто, что не имело бы для человека и этического, и эстетического содержания.
Даже если речь идет об абстрактных нравственных понятиях, у них все равно имеется эстетическая сторона. Например, «добро» и «благо» – понятия почти тождественные, но эстетика у них разная – хотя бы потому, что эти слова по-разному звучат. «Добро» будто намекает на нечто конкретное (может быть, за счет мужского ударения и буквы «р»), а «благо» звучит абстрактнее – будто растекаясь по нёбу и небу. То есть само слово (его звучание) выразительно – а значит причастно эстетике.
И наоборот. Как бы не искали абсолютно нейтральную вещь, чтобы оценить ее «незаинтересованно» (то есть чисто эстетически), от этических оценок избавится очень трудно. Ну вот хотя бы: нашли мы нечто чисто эстетическое (либо антиэстетическое) – математическую формулу или редкий камень. И краем сознания подумали: «А куда эту формулу можно применить – и если никуда, то зачем она?»; и: «А этот мир не так уж и плох, если в нем есть такое» (если вдруг мы не слишком благожелательны в миру).
А уж если нечто создано людьми (формулы людьми не создаются, а открываются), то оценка будут даже более этической, нежели эстетической. Нам будет важно, кто это создал, зачем создал, правильно ли это используют, стало ли от этого хуже или лучше. Проще говоря, люди не могут не наделять вещи нравственным содержанием.
Если совсем огрублять, главными объективными категориями этики являются польза и вред (в самом широком смысле, конечно), а эстетики – прекрасное и безобразное (также взятые широко). А их субъективным выражением будут этическая пара «одобряю» и «осуждаю» и эстетическая пара «приятно» и «неприятно». Разумеется, обе пары содержатся друг в друге – поскольку, опять же, этическое и эстетическое невозможно строго разделить. Более того, можно употреблять эти слова применительно к обеим сферам.
Люди часто общаются на разных языках – эстетическом и этическом – взаимно не понимаю другу друга. Студентка приходит домой и говорит матери, что ходила в кино. Та ей отвечает, что лучше бы она в это время к сессии готовилась. Что по сути представляет собой такой диалог:
Дочь: я потратила время и деньги на то, что мне приятно (эстетическая мотивация).
Мать: лучше бы ты потратила их на то, что тебе полезно (этическая мотивация).
Особенно интересно то, как одни взгляды влияют на другие. Например, как эстетические предпочтения влияют на политические взгляды (которые, по идее, должны базироваться на этике, а не на эстетике). Рассмотрим в следующей публикации.
Этика и эстетика (2)
Не буду обсуждать вопрос о том, какие установки – этические или эстетические – у нас первичны, а тем более то, детерминированы они биологией или обществом (хотя предполагаю, что первичны эстетические – и что они, по большей части, врождены; но это только мнение).
Вопрос, который меня всегда живо интересовал – это то, как у людей формируются политические убеждения. На тему есть много исследований, но главное, как мне кажется, то, что мы предпочитаем верить в то, что нам нравится. То есть наши убеждения во многом определяются нашими вкусами. То есть эстетика определяет этику.
Вообще, это крайне печально – потому что о вкусах можно бесконечно спорить (и даже переспоривать оппонентов), но вот убедить их в своей правоте почти невозможно. Потому политические дебаты интересны, в основном, как зрелище. В крайнем случае они бывают полезны для переубеждения колеблющихся, если спор идет о второстепенных вещах (размер налогов, концепция образования и прочее). Там же, где речь идет о глубинных убеждениях, о мировоззренческих установках, аргументация малоубедительна.
Я знаю нескольких стихийных монархистов, которые двух слов связать не могут насчет того, что хорошего в монархии. А точнее, почему она им нравится. А ответ довольно прост: им нравится монархическая и имперская эстетика (не обязательно конкретно Российской империи). Даже само слово «империя» звучит приятно – и в этом плане выигрывает у «республики». Для них эстетична самая идея стабильной единоличной власти (да еще и от бога) – а вот всякие там парламенты с «болтунами» и апелляция к народу как к источнику власти им эстетически не близка. Близки мундиры, штандарты, дуэли и все такое.
Понятно, что все это крайне слабое имеет отношение к реальным империям. В общем, и сами стихийные монархисты это понимают – «но просто мне хочется, что было так – красиво же».
Или взять людей, симпатизирующих социализму – и я здесь даже не рассматриваю ностальгирующих по совковому детству, а только тех, кому нравится эстетика социализма. Причина в том, что социализм куда эстетичнее капитализма – а точнее, в капитализме нет ярко выраженной эстетики.
Что вообще обычно называют красивым – то, что соразмерно, синхронно и созвучно. Вся страна одновременно слушает гимн – поскольку у всех автоматически включены радиоточки. Вся страна синхронно идет на работу в очень похожих одеждах. В перерывах все одновременно едят плюс-минус одну и ту же еду. Застройка городов может и душная, но зато одинаковая. Зарплаты почти не разнятся, внешние недостатки жизни единообразны (Совок, например, был везде и всюду одинаково грязен, а не так, что где-то бомжи, а где-то с асфальта есть было можно). «Все одинаково, все поровну – красиво же!».
И вся эта унификация для многих выглядит красиво. А капитализм… Каждый одевается во что хочет, слушает что хочет, работает сам по себе и так далее. То есть в капиталистическом обществе нет ощущения единства – когда все одновременно и однообразно.
Может, я слишком хорошо думаю о людях, но я не могу поверить, что существует хоть один стихийный социалист, который бы реально верил, что социализм (может быть) лучше капитализма с точки зрения экономических показателей и гарантий соблюдения прав. Если не брать левых сектантов, обычные стихийные социалисты понимают, что капитализм рулит, а социализм не работает. Но просто капитализм им не нравится. «Да, социализма нигде не получилось – но идеи-то красивые!».
Переубедить этих людей можно. Переделать – почти невозможно.
Продолжим завтра – про национализм и его противоположности.
Не буду обсуждать вопрос о том, какие установки – этические или эстетические – у нас первичны, а тем более то, детерминированы они биологией или обществом (хотя предполагаю, что первичны эстетические – и что они, по большей части, врождены; но это только мнение).
Вопрос, который меня всегда живо интересовал – это то, как у людей формируются политические убеждения. На тему есть много исследований, но главное, как мне кажется, то, что мы предпочитаем верить в то, что нам нравится. То есть наши убеждения во многом определяются нашими вкусами. То есть эстетика определяет этику.
Вообще, это крайне печально – потому что о вкусах можно бесконечно спорить (и даже переспоривать оппонентов), но вот убедить их в своей правоте почти невозможно. Потому политические дебаты интересны, в основном, как зрелище. В крайнем случае они бывают полезны для переубеждения колеблющихся, если спор идет о второстепенных вещах (размер налогов, концепция образования и прочее). Там же, где речь идет о глубинных убеждениях, о мировоззренческих установках, аргументация малоубедительна.
Я знаю нескольких стихийных монархистов, которые двух слов связать не могут насчет того, что хорошего в монархии. А точнее, почему она им нравится. А ответ довольно прост: им нравится монархическая и имперская эстетика (не обязательно конкретно Российской империи). Даже само слово «империя» звучит приятно – и в этом плане выигрывает у «республики». Для них эстетична самая идея стабильной единоличной власти (да еще и от бога) – а вот всякие там парламенты с «болтунами» и апелляция к народу как к источнику власти им эстетически не близка. Близки мундиры, штандарты, дуэли и все такое.
Понятно, что все это крайне слабое имеет отношение к реальным империям. В общем, и сами стихийные монархисты это понимают – «но просто мне хочется, что было так – красиво же».
Или взять людей, симпатизирующих социализму – и я здесь даже не рассматриваю ностальгирующих по совковому детству, а только тех, кому нравится эстетика социализма. Причина в том, что социализм куда эстетичнее капитализма – а точнее, в капитализме нет ярко выраженной эстетики.
Что вообще обычно называют красивым – то, что соразмерно, синхронно и созвучно. Вся страна одновременно слушает гимн – поскольку у всех автоматически включены радиоточки. Вся страна синхронно идет на работу в очень похожих одеждах. В перерывах все одновременно едят плюс-минус одну и ту же еду. Застройка городов может и душная, но зато одинаковая. Зарплаты почти не разнятся, внешние недостатки жизни единообразны (Совок, например, был везде и всюду одинаково грязен, а не так, что где-то бомжи, а где-то с асфальта есть было можно). «Все одинаково, все поровну – красиво же!».
И вся эта унификация для многих выглядит красиво. А капитализм… Каждый одевается во что хочет, слушает что хочет, работает сам по себе и так далее. То есть в капиталистическом обществе нет ощущения единства – когда все одновременно и однообразно.
Может, я слишком хорошо думаю о людях, но я не могу поверить, что существует хоть один стихийный социалист, который бы реально верил, что социализм (может быть) лучше капитализма с точки зрения экономических показателей и гарантий соблюдения прав. Если не брать левых сектантов, обычные стихийные социалисты понимают, что капитализм рулит, а социализм не работает. Но просто капитализм им не нравится. «Да, социализма нигде не получилось – но идеи-то красивые!».
Переубедить этих людей можно. Переделать – почти невозможно.
Продолжим завтра – про национализм и его противоположности.
В продолжение разговора о союзной советской социалистической нищете. Сейчас смотрю интервью великого русского футбольного тренера Олега Ивановича Романцева. Рассказывает про детство. Его отец строил дороги – и семья моталась по всему Союзу: Романцев перечислил Алтай, Красноярский край, Киргизию, Кольский полуостров. Это только те места, где он сам в школах учился – и не в городах, а в бараках (из-за строек, понятно дело).
И далее говорит (12:29), что мать его не пускала играть в футбол – не из-за плохой учебы, а потому, что нужно было беречь обувь. «Кеды одни у меня были. Их надо было сохранить не на несколько дней, а на несколько лет. Не очень, будем говорить, богато мы жили». Правильно, зачем рабочему человеку в государстве рабочих жить богато – чай не буржуй.
Но это капитализм эксплуатирует трудовой народ, а социализм эту эксплуатацию отменяет. Да.
И далее говорит (12:29), что мать его не пускала играть в футбол – не из-за плохой учебы, а потому, что нужно было беречь обувь. «Кеды одни у меня были. Их надо было сохранить не на несколько дней, а на несколько лет. Не очень, будем говорить, богато мы жили». Правильно, зачем рабочему человеку в государстве рабочих жить богато – чай не буржуй.
Но это капитализм эксплуатирует трудовой народ, а социализм эту эксплуатацию отменяет. Да.
Этика и эстетика (3)
Вчера вкратце поговорили про эстетику монархизма и социализма. Сегодня скажем про интер- и просто национализм.
Стихийный интернационализм, мульти-культи и прочее также обладают своей эстетикой. «Хорошо же, когда все народы дружат, в гости ходят, а не воюют – нас объединяет куда больше, чем разъединяет». То есть когда человек говорит, что «национальность не важна», он обычно имеет ввиду то, что «национальность не должна быть важна, а то, что она важна и всегда будет важна, так это надо побороть – не знаю как, но мне это надо». И как бы реальность не противоречила таким эстетико-политическим убеждениям, большинство людей не готово принять неприятное реальное и отказаться от приятного воображаемого.
Но дело не только в сантиментах. Разнообразие имеет свою эстетику. В воображении рисуется какой-нибудь космополитичный город, где нет однообразия – напротив, каждый квартал отличается от другого. Все цвета кожи, куча наречий, разноцветные национальные одежды, церкви на любой вкус, куча кафешек в разных стилях с разной кухней. А на праздники все выряжаются в своё. Плюс музыка на все лады, улыбки и братания. Живопись.
А то, что эти картинки в момент превращаются в пепел (буквальный пепел) – так это вытесняется на периферию сознания. То есть за специфическое эстетическое удовольствие от разнообразия стихийные мультикультуралисты готовы пренебрегать даже не чужой, а своей собственной безопасностью. Межнациональный мир имеет свои преимущества, но имеет один существенный недостаток – он очень хрупок.
Что касается национализма, то в этом смысле он не является противоположностью мульти-культи. То есть нельзя сказать, что он за однообразие. Нет. Он наполнен самыми разными образами из прошлого и будущего. Но любопытно то, что национализм обычно начинается с банальной вкусовщины. Иногда, к сожалению, он ее и заканчивается – то есть ограничивается банальной ксенофобией (о разнице между двумя этими понятиями я уже писал) и ксенофилией.
Возьмем нынешний расовый конфликт в США. Большинство людей правых взглядов стихийно сочувствуют американским белым – хотя новое вступление белых в свои права вряд ли будет выгодно России и русским. Но все равно – когда негры и левые сносят памятники отцам Америки, правый негодует. Не по рациональным, а по эстетическим причинам – такое зрелище ему не нравится. И уже под эстетическую оценку подвязываются политические аргументы. Но последние суть этическая рационализация эстетического чувства.
И в любых войнах, которые от нас далеки, мы более симпатизируем не тем, на чьей стороне правда – а тем, чья внешность и/или культура нам более приятны и понятны.
Ежели говорить о национализме как таковом, то он всегда базируется на комплексе национальных мифов. Если отбросить хитроумные определения, то такие мифы суть приятные воображению картинки – и, что особенно важно, каждый выбирает ту серию картинок, которая ему ближе. Отсюда и многочисленные споры между националистами – о прошлом. Ну казалось бы, чего спорить о том, какая Русь была круче – языческая, московская или имперская. Или даже гиперборейская. Нет, это важный вопрос – потому что позитивный образ прошлого подпитывает национальное чувство.
Конечно, убежденный, индоктринированный националист не фокусируется на прошлом. Для националиста нет особенной ценности в том, что его народ велик, а история его страны славна и прекрасна – потому что национализм как идеология ориентирован в будущее и сосредоточен на отстаивание интересов своей нации.
Но для национального чувства выбор между «Москвой» и «Новгородом», язычеством и православным христианством, старообрядчеством и никонианством, славянофилами и западниками принципиален – и находится в сфере эстетики, а не идеологии. Отсюда и интерес к эзотерике и фолк-хистори. «А вы знаете, что нам не тысяча, а двести тысяч лет», «а вы знаете, что у мудрых предков были тайные знания», «а наш язык – первый на Земле». Вся эта ботва не имеет отношения к убеждениям – но стихийные националисты ищут в ней не рецептов по решению национальных проблем, а удовлетворения чувства прекрасного.
Вчера вкратце поговорили про эстетику монархизма и социализма. Сегодня скажем про интер- и просто национализм.
Стихийный интернационализм, мульти-культи и прочее также обладают своей эстетикой. «Хорошо же, когда все народы дружат, в гости ходят, а не воюют – нас объединяет куда больше, чем разъединяет». То есть когда человек говорит, что «национальность не важна», он обычно имеет ввиду то, что «национальность не должна быть важна, а то, что она важна и всегда будет важна, так это надо побороть – не знаю как, но мне это надо». И как бы реальность не противоречила таким эстетико-политическим убеждениям, большинство людей не готово принять неприятное реальное и отказаться от приятного воображаемого.
Но дело не только в сантиментах. Разнообразие имеет свою эстетику. В воображении рисуется какой-нибудь космополитичный город, где нет однообразия – напротив, каждый квартал отличается от другого. Все цвета кожи, куча наречий, разноцветные национальные одежды, церкви на любой вкус, куча кафешек в разных стилях с разной кухней. А на праздники все выряжаются в своё. Плюс музыка на все лады, улыбки и братания. Живопись.
А то, что эти картинки в момент превращаются в пепел (буквальный пепел) – так это вытесняется на периферию сознания. То есть за специфическое эстетическое удовольствие от разнообразия стихийные мультикультуралисты готовы пренебрегать даже не чужой, а своей собственной безопасностью. Межнациональный мир имеет свои преимущества, но имеет один существенный недостаток – он очень хрупок.
Что касается национализма, то в этом смысле он не является противоположностью мульти-культи. То есть нельзя сказать, что он за однообразие. Нет. Он наполнен самыми разными образами из прошлого и будущего. Но любопытно то, что национализм обычно начинается с банальной вкусовщины. Иногда, к сожалению, он ее и заканчивается – то есть ограничивается банальной ксенофобией (о разнице между двумя этими понятиями я уже писал) и ксенофилией.
Возьмем нынешний расовый конфликт в США. Большинство людей правых взглядов стихийно сочувствуют американским белым – хотя новое вступление белых в свои права вряд ли будет выгодно России и русским. Но все равно – когда негры и левые сносят памятники отцам Америки, правый негодует. Не по рациональным, а по эстетическим причинам – такое зрелище ему не нравится. И уже под эстетическую оценку подвязываются политические аргументы. Но последние суть этическая рационализация эстетического чувства.
И в любых войнах, которые от нас далеки, мы более симпатизируем не тем, на чьей стороне правда – а тем, чья внешность и/или культура нам более приятны и понятны.
Ежели говорить о национализме как таковом, то он всегда базируется на комплексе национальных мифов. Если отбросить хитроумные определения, то такие мифы суть приятные воображению картинки – и, что особенно важно, каждый выбирает ту серию картинок, которая ему ближе. Отсюда и многочисленные споры между националистами – о прошлом. Ну казалось бы, чего спорить о том, какая Русь была круче – языческая, московская или имперская. Или даже гиперборейская. Нет, это важный вопрос – потому что позитивный образ прошлого подпитывает национальное чувство.
Конечно, убежденный, индоктринированный националист не фокусируется на прошлом. Для националиста нет особенной ценности в том, что его народ велик, а история его страны славна и прекрасна – потому что национализм как идеология ориентирован в будущее и сосредоточен на отстаивание интересов своей нации.
Но для национального чувства выбор между «Москвой» и «Новгородом», язычеством и православным христианством, старообрядчеством и никонианством, славянофилами и западниками принципиален – и находится в сфере эстетики, а не идеологии. Отсюда и интерес к эзотерике и фолк-хистори. «А вы знаете, что нам не тысяча, а двести тысяч лет», «а вы знаете, что у мудрых предков были тайные знания», «а наш язык – первый на Земле». Вся эта ботва не имеет отношения к убеждениям – но стихийные националисты ищут в ней не рецептов по решению национальных проблем, а удовлетворения чувства прекрасного.
Этика и эстетика (4) (окончание)
Платон в «Государстве» особое внимание уделял музыке и поэзии – поскольку, по его мнению, искусство формирует мораль народа. То есть он уже тогда понимал, что эстетическое непосредственно влияет на этическое. Если вдуматься, это неглупые рассуждения (разве что наши вкусы, как я думаю, зависят не только от воспитания).
Вряд ли любитель рэгги будет убежденным сторонником национализма и капитализма. Вряд ли ценитель бардовской песни будет милитаристом. Вряд ли металлист будет экоактивистом и пацифистом. Вряд ли любитель фолка будет мультикультуралистом. Вряд ли слушатель классики будет анархистом. Не то, чтобы исключений не бывает, но в целом это так. А поскольку музыкальные вкусы формируются раньше политических взглядов – их влияние на убеждения трудно переоценить. К другим видам искусства это тоже относится.
Религиозные убеждения также, по большей части, формируются не вследствие изучения и одобрения догматов, а из-за приятия религиозной эстетики. Каждый, наверно, знает несколько человек, которые не принимают православное христианство только из-за того, что в церкви (в помещении церкви) им не нравится. «Вот в лютеранском храме нет такой роскоши – и скамейки стоят: мне это ближе». «Вот у католиков пасторы как люди выглядят – а наши в черных платьях, и борода до пуза». Сами православные также обычно не слишком подсекают в диофизитстве и триипостасности, но зато любят иконы, запах ладана и пение хора.
Похожая мотивация и у многих русских язычников: «У нас все бог везде – в лесочках, в ручейках, в свете солнышка, а не где-то там». Любят люди сельскую местность и всё – не все, конечно, но я, опять же, о большинстве. Не отстают и многие отечественные индуисты – в Индии фруктики да песенки оу шри рамаджая рамаджая джая рама – и музычка тилити тилити тум та тум. «Веды? Упанишады? – не читал».
То есть реальная теология того же христианства, язычества или индуизма большинство верующих интересует довольно слабо. В религию вообще, увы, идут за эмоциями, а не за знаниями. И религиозная эстетика обычно предшествует изучению богословия даже в тех случаях, когда такое изучение имеет место – а оно, опять же, имеет место далеко не всегда.
Что в итоге. В итоге сплошная печаль. Большинство людей не делает разницы между убеждениями и предпочтениями – и первое подменяет вторым. А вообще-то их нужно различать – чтобы мочь их оценивать и пересматривать.
Да, на протяжении многих веков нравственное, прекрасное и, вдобавок, истинное обычно связывались воедино. Но все это разные понятия – и если между ними и есть пересечения, то их выявление для начала требует тщательного рассудочного осмысления их различий. Если же осмысления не происходит, то получается, что наши убеждения определяются не трезвым рассуждением, а чувственной частью нашей личности. Неведомой, невидимой и, главное, неподконтрольной нашему разуму – единственному, что вообще в человеческой природе достойно восхищения.
Платон в «Государстве» особое внимание уделял музыке и поэзии – поскольку, по его мнению, искусство формирует мораль народа. То есть он уже тогда понимал, что эстетическое непосредственно влияет на этическое. Если вдуматься, это неглупые рассуждения (разве что наши вкусы, как я думаю, зависят не только от воспитания).
Вряд ли любитель рэгги будет убежденным сторонником национализма и капитализма. Вряд ли ценитель бардовской песни будет милитаристом. Вряд ли металлист будет экоактивистом и пацифистом. Вряд ли любитель фолка будет мультикультуралистом. Вряд ли слушатель классики будет анархистом. Не то, чтобы исключений не бывает, но в целом это так. А поскольку музыкальные вкусы формируются раньше политических взглядов – их влияние на убеждения трудно переоценить. К другим видам искусства это тоже относится.
Религиозные убеждения также, по большей части, формируются не вследствие изучения и одобрения догматов, а из-за приятия религиозной эстетики. Каждый, наверно, знает несколько человек, которые не принимают православное христианство только из-за того, что в церкви (в помещении церкви) им не нравится. «Вот в лютеранском храме нет такой роскоши – и скамейки стоят: мне это ближе». «Вот у католиков пасторы как люди выглядят – а наши в черных платьях, и борода до пуза». Сами православные также обычно не слишком подсекают в диофизитстве и триипостасности, но зато любят иконы, запах ладана и пение хора.
Похожая мотивация и у многих русских язычников: «У нас все бог везде – в лесочках, в ручейках, в свете солнышка, а не где-то там». Любят люди сельскую местность и всё – не все, конечно, но я, опять же, о большинстве. Не отстают и многие отечественные индуисты – в Индии фруктики да песенки оу шри рамаджая рамаджая джая рама – и музычка тилити тилити тум та тум. «Веды? Упанишады? – не читал».
То есть реальная теология того же христианства, язычества или индуизма большинство верующих интересует довольно слабо. В религию вообще, увы, идут за эмоциями, а не за знаниями. И религиозная эстетика обычно предшествует изучению богословия даже в тех случаях, когда такое изучение имеет место – а оно, опять же, имеет место далеко не всегда.
Что в итоге. В итоге сплошная печаль. Большинство людей не делает разницы между убеждениями и предпочтениями – и первое подменяет вторым. А вообще-то их нужно различать – чтобы мочь их оценивать и пересматривать.
Да, на протяжении многих веков нравственное, прекрасное и, вдобавок, истинное обычно связывались воедино. Но все это разные понятия – и если между ними и есть пересечения, то их выявление для начала требует тщательного рассудочного осмысления их различий. Если же осмысления не происходит, то получается, что наши убеждения определяются не трезвым рассуждением, а чувственной частью нашей личности. Неведомой, невидимой и, главное, неподконтрольной нашему разуму – единственному, что вообще в человеческой природе достойно восхищения.
Горькие истины
То, что я давече писал про этику и эстетику, работает и в обратную сторону: мы часто воспринимаем неприятные нам мнения как стихийные, тогда как они могут быть результатом длительной рефлексии.
В этом смысле крайне плоха поверхностная подача философских мнений – без учета их генезиса. «Анаксимандр считал, что первоначалом является неопределенное – апейрон», «у Платона идеи существуют мне вещей, а у Аристотеля – в вещах», «Ницше был имморалистом и представителем иррационализма». Нередко все это подается так, будто речь идет о кулинарных предпочтениях: «Федор любит карпаччо, а Епифан – творог».
Между тем, в случае выдающихся мыслителей гораздо важнее то, как именно они пришли к своим мнениям – и почему их не устраивали предшествующие. Так вот. Нередко итоговые убеждения противоречат стихийным – потому что подвергаются пересмотру. И этот пересмотр часто обусловлен не эмоциональным (эстетическим) неприятием чужих мнений, а чисто рациональным пониманием их неистинности. Иными словами, существует путаница между тем, что человек думает, и тем, как человек к этому относится.
Самый банальный пример. Если человек говорит, что не верит в бога, ему приписывается нежелание верить в бога – то есть в нем подозревается аморализм, неуважение к традициям и прочее. Тогда как неверие может быть для человека нежелательным итогом, а не чаянием. «Я с детства веровал, потом сомневался, потом искал, но не нашел – как ни печально; даже не знаю, как дальше жить». А что, бывает и такое.
То есть вывод о том, что бога нет, воспринимается как «он хочет, чтобы бога не было». Убеждения воспринимаются как предпочтения. Все это известно как минимум со времен Юма – конфликт между должным и сущим: когда смешиваются «это так» и «это должно быть так».
Для того, чтобы самим не впадать в эту ошибку, следует пользоваться разумом, а не чувствами – об этом я писал в предыдущей публикации. Но при оценкам чужих мнений также важно попытаться понять, являются ли они эстетическими (стихийными) предпочтениями – или же человек прошел долгий путь и дошел до этих мнений не потому, что они ему нравятся, а потому что они ему кажутся истинными.
У меня имеется с десяток таких «горьких истин»: те вещи, в которые я с детства верил и которые после трезвого рассмотрения оказывались ложными. Вследствие чего приходилось вставать на противоположные позиции.
Каждый, кто испытывал подобное, знает – отказ от желаемого в пользу истинного болезнен: осознание своих заблуждений ранит. Особенно, когда эти заблуждения такие приятные, такие привычные, такие родные. Но – повторю банальное: поиск истины – не поиск желаемого.
Возможно, напишу о некоторых таких «горьких истинах». Но не обо всех – некоторые мне даже неприятно произносить вслух, хотя я (стал) убежден(ным) в их правдивости.
То, что я давече писал про этику и эстетику, работает и в обратную сторону: мы часто воспринимаем неприятные нам мнения как стихийные, тогда как они могут быть результатом длительной рефлексии.
В этом смысле крайне плоха поверхностная подача философских мнений – без учета их генезиса. «Анаксимандр считал, что первоначалом является неопределенное – апейрон», «у Платона идеи существуют мне вещей, а у Аристотеля – в вещах», «Ницше был имморалистом и представителем иррационализма». Нередко все это подается так, будто речь идет о кулинарных предпочтениях: «Федор любит карпаччо, а Епифан – творог».
Между тем, в случае выдающихся мыслителей гораздо важнее то, как именно они пришли к своим мнениям – и почему их не устраивали предшествующие. Так вот. Нередко итоговые убеждения противоречат стихийным – потому что подвергаются пересмотру. И этот пересмотр часто обусловлен не эмоциональным (эстетическим) неприятием чужих мнений, а чисто рациональным пониманием их неистинности. Иными словами, существует путаница между тем, что человек думает, и тем, как человек к этому относится.
Самый банальный пример. Если человек говорит, что не верит в бога, ему приписывается нежелание верить в бога – то есть в нем подозревается аморализм, неуважение к традициям и прочее. Тогда как неверие может быть для человека нежелательным итогом, а не чаянием. «Я с детства веровал, потом сомневался, потом искал, но не нашел – как ни печально; даже не знаю, как дальше жить». А что, бывает и такое.
То есть вывод о том, что бога нет, воспринимается как «он хочет, чтобы бога не было». Убеждения воспринимаются как предпочтения. Все это известно как минимум со времен Юма – конфликт между должным и сущим: когда смешиваются «это так» и «это должно быть так».
Для того, чтобы самим не впадать в эту ошибку, следует пользоваться разумом, а не чувствами – об этом я писал в предыдущей публикации. Но при оценкам чужих мнений также важно попытаться понять, являются ли они эстетическими (стихийными) предпочтениями – или же человек прошел долгий путь и дошел до этих мнений не потому, что они ему нравятся, а потому что они ему кажутся истинными.
У меня имеется с десяток таких «горьких истин»: те вещи, в которые я с детства верил и которые после трезвого рассмотрения оказывались ложными. Вследствие чего приходилось вставать на противоположные позиции.
Каждый, кто испытывал подобное, знает – отказ от желаемого в пользу истинного болезнен: осознание своих заблуждений ранит. Особенно, когда эти заблуждения такие приятные, такие привычные, такие родные. Но – повторю банальное: поиск истины – не поиск желаемого.
Возможно, напишу о некоторых таких «горьких истинах». Но не обо всех – некоторые мне даже неприятно произносить вслух, хотя я (стал) убежден(ным) в их правдивости.
Трудясь над работой по теодицее, стал разыскивать в бумажном варианте «Книгу об Антихристе». Несмотря на грозное название, это всего лишь антология богословских и апокрифических суждений о сущности зла: цитаты из Библии, тексты апологетов и патристов от Иустина Философа до Фомы Аквинского.
Нашел частное объявление. Написал смс: «Здравствуйте. Пишу по поводу книги об Антихристе. Готов сегодня подъехать.»
А потом подумал: а вдруг (ну вдруг!) я номером ошибся… Представил, что почувствует непричастный человек, получив с утреца такое послание ))
Номером не ошибся, слава светлым силам.
Нашел частное объявление. Написал смс: «Здравствуйте. Пишу по поводу книги об Антихристе. Готов сегодня подъехать.»
А потом подумал: а вдруг (ну вдруг!) я номером ошибся… Представил, что почувствует непричастный человек, получив с утреца такое послание ))
Номером не ошибся, слава светлым силам.
Forwarded from Πρῶτο Τρανκοβ
Совершенно не обязательно в каждый памятный день писать дежурный текст, но всё же именно 7 ноября хочется напомнить, что да, немецкие шпионы, да, международная банда авантюристов, да, при долгосрочной финансовой поддержке Англии, да, с наёмниками и двумя поездами террористов (а не с одним пломбированным вагоном, как многим кажется).
Но.
Всё это произошло на уже подготовленной почве. Сами, начиная с Герцена и Огарёва, сами плодили социалистические ереси, сами уничижали себя, восхваляя «Европу», сами гадили в печати на правительство и собственного же монарха. Сами строили баррикады в 1905, в воюющей стране.
Жгли помещичьи усадьбы, распространяли слухи про Распутина, глумились над «гражданином Романовым». Всё сами, своими руками.
Даже нынешние хохлы, и те кажутся умнее тогдашнего русского общества. Люди совершенно не понимали расклада вещей и действовали во имя каких-то разномастных идей вопреки собственным интересам, собственной выгоде и вообще собственному «я».
Не нужно тебе — приберут другие. Будешь потом со снятой головой плакать по волосам.
В день 7 ноября, как мне кажется, надо не воевать с красными дурачками, а зубрить этот исторический урок. Думать о своих коллективных интересах, понимать, что друзей в международных делах нет. Что всегда надо выбирать между. Потому что никому никого будет не жалко.
Русские в массе своей эту простую истину игнорировали. После чего их просто стали уничтожать. Физически. Материально. И никакие высокие высокодуховные идеи не помогли против бездушной материи.
Больше прагматизма, друзья. Больше трезвомыслия. Поменьше идеализма.
Самые идеалисты всегда потом самые людоеды и оказываются.
Но.
Всё это произошло на уже подготовленной почве. Сами, начиная с Герцена и Огарёва, сами плодили социалистические ереси, сами уничижали себя, восхваляя «Европу», сами гадили в печати на правительство и собственного же монарха. Сами строили баррикады в 1905, в воюющей стране.
Жгли помещичьи усадьбы, распространяли слухи про Распутина, глумились над «гражданином Романовым». Всё сами, своими руками.
Даже нынешние хохлы, и те кажутся умнее тогдашнего русского общества. Люди совершенно не понимали расклада вещей и действовали во имя каких-то разномастных идей вопреки собственным интересам, собственной выгоде и вообще собственному «я».
Не нужно тебе — приберут другие. Будешь потом со снятой головой плакать по волосам.
В день 7 ноября, как мне кажется, надо не воевать с красными дурачками, а зубрить этот исторический урок. Думать о своих коллективных интересах, понимать, что друзей в международных делах нет. Что всегда надо выбирать между. Потому что никому никого будет не жалко.
Русские в массе своей эту простую истину игнорировали. После чего их просто стали уничтожать. Физически. Материально. И никакие высокие высокодуховные идеи не помогли против бездушной материи.
Больше прагматизма, друзья. Больше трезвомыслия. Поменьше идеализма.
Самые идеалисты всегда потом самые людоеды и оказываются.
«Кризис»
Кризис – одно из самых бессмысленных слов в современной культуре. Употребляется оно почти всегда с целью манипуляции – либо вследствие непонимания самой природы кризиса.
Само слово по-гречески означает лишь нахождение в точке бифуркации – когда возможны разные исходы из положения. Потому, когда говорят, что больной «находится в критическом состоянии» – это означает, что он может и выжить, и умереть.
Проблема, однако, не в самом слове, а в его коннотациях. Оно употребляется вообще не к месту – в подавляющем большинстве случаев.
Занимательно выражение «кризис современного мира». Звучит страшно – но смысла в этом сочетании нет никакого. Да, мир находится в постоянном кризисе – потому что старое быстро сменяется новым. Обобщение про мир в целом (да еще с тревогой в голосе) – это манипуляция. Привет любителям Рене Генона.
С тем же успехом можно говорить о том, что каждые сутки в 18 часов световой день переживает кризис. «Стабильности нет – вроде только что было светло, и тут раз – и закат: тревожно». Молочные зубы также переживают кризис – они выпадают. Бензин в баке постоянно переживает кризис – он заканчивается. Ногти постоянно переживают кризис – они растут, но в любой момент могут быть сострижены.
Да, в современном мире очень многие вещи находятся в кризисе – или уже за его гранью. Например, телевизоры с кинескопом. Или кнопочные телефоны. Или печатные машинки. Или четвертование. Или оспа. Или цирки уродов. Или голод.
Также прекрасны рассуждения про «кризис капитализма», которые пожизненно извергают левые недоумки. Капитализм не может находится в кризисе – в кризисе может быть только конкретная экономика (или экономическая практика). Но, к слову, и сам термин «капитализм» не имеет смысла – можно говорить о рыночной или какой-то еще экономике. Капитализм – это когда хотят получить больше, чем вложили. К этому стремятся абсолютно все люди и государства – потому термин бессодержателен.
Проблема с кризисом не в том, что кризисов не существует – а что об этом говорится с неизменной печалью и тревогой. Как будто любая смена старого на новое несет в себе нечто ужасное. Очень люблю рассуждения про «кризис семейных ценностей». Вот о нем вообще всегда говорят с надрывом.
Хотя можно подумать, что семейные ценности – это что-то хорошее. Поясню: я не утверждаю, что семья как таковая есть нечто плохое (люди разные – и семьи разные). Но кризис института семьи несет освобождение от многих ужасов, так что горевать из-за этого – как минимум странно. Разумеется, семья в понимании последних веков – брак ради объединения капиталов, без права развода и с активным деторождением ради спокойной старости – так вот такая семья исчезла навсегда.
Если есть желание узнать о «кризисе семьи» (точнее, о том, почему это не трагедия) побольше – пишите на мейл, сделаю отдельный текст.
Короче говоря, каждый раз, когда вы слышите слово кризис с грустными или тревожными нотками в голосе – это не повод присоединяться к ностальгии или поддаваться панике. Это повод разобраться в том, кто, как и с какой целью пытается вами манипулировать.
Кризис – одно из самых бессмысленных слов в современной культуре. Употребляется оно почти всегда с целью манипуляции – либо вследствие непонимания самой природы кризиса.
Само слово по-гречески означает лишь нахождение в точке бифуркации – когда возможны разные исходы из положения. Потому, когда говорят, что больной «находится в критическом состоянии» – это означает, что он может и выжить, и умереть.
Проблема, однако, не в самом слове, а в его коннотациях. Оно употребляется вообще не к месту – в подавляющем большинстве случаев.
Занимательно выражение «кризис современного мира». Звучит страшно – но смысла в этом сочетании нет никакого. Да, мир находится в постоянном кризисе – потому что старое быстро сменяется новым. Обобщение про мир в целом (да еще с тревогой в голосе) – это манипуляция. Привет любителям Рене Генона.
С тем же успехом можно говорить о том, что каждые сутки в 18 часов световой день переживает кризис. «Стабильности нет – вроде только что было светло, и тут раз – и закат: тревожно». Молочные зубы также переживают кризис – они выпадают. Бензин в баке постоянно переживает кризис – он заканчивается. Ногти постоянно переживают кризис – они растут, но в любой момент могут быть сострижены.
Да, в современном мире очень многие вещи находятся в кризисе – или уже за его гранью. Например, телевизоры с кинескопом. Или кнопочные телефоны. Или печатные машинки. Или четвертование. Или оспа. Или цирки уродов. Или голод.
Также прекрасны рассуждения про «кризис капитализма», которые пожизненно извергают левые недоумки. Капитализм не может находится в кризисе – в кризисе может быть только конкретная экономика (или экономическая практика). Но, к слову, и сам термин «капитализм» не имеет смысла – можно говорить о рыночной или какой-то еще экономике. Капитализм – это когда хотят получить больше, чем вложили. К этому стремятся абсолютно все люди и государства – потому термин бессодержателен.
Проблема с кризисом не в том, что кризисов не существует – а что об этом говорится с неизменной печалью и тревогой. Как будто любая смена старого на новое несет в себе нечто ужасное. Очень люблю рассуждения про «кризис семейных ценностей». Вот о нем вообще всегда говорят с надрывом.
Хотя можно подумать, что семейные ценности – это что-то хорошее. Поясню: я не утверждаю, что семья как таковая есть нечто плохое (люди разные – и семьи разные). Но кризис института семьи несет освобождение от многих ужасов, так что горевать из-за этого – как минимум странно. Разумеется, семья в понимании последних веков – брак ради объединения капиталов, без права развода и с активным деторождением ради спокойной старости – так вот такая семья исчезла навсегда.
Если есть желание узнать о «кризисе семьи» (точнее, о том, почему это не трагедия) побольше – пишите на мейл, сделаю отдельный текст.
Короче говоря, каждый раз, когда вы слышите слово кризис с грустными или тревожными нотками в голосе – это не повод присоединяться к ностальгии или поддаваться панике. Это повод разобраться в том, кто, как и с какой целью пытается вами манипулировать.
Семейные ценности (1)
Поступили заявки на текст о семейных ценностях, которые я давеча упомянул. Я писал, что, во-первых, они уже навсегда утрачены, а во-вторых, что в этом нет никакой трагедии. Разверну.
Самое наглядное свидетельство утраты семейных ценностей – это непонимание того, что они суть такое. Про кого вообще можно сказать, что он привержен семейным ценностям? Очевидно, про того, кто хочет вступить в брак (и не приемлет измен) и желает родить детей (и не собирается жалеть время и деньги на их воспитание). Проще говоря, семейные ценности – это про любовь, верность и заботу о детях (ну и родителях).
Нет. Семейные ценности – это про другое. Они про то, что человек служит интересам семьи и ставит их выше любых иных интересов – личных, профессиональных и национальных. А что значит «интересы семьи»? Наверно, имеются ввиду родители, дети и муж/жена?
Нет. Имеются ввиду все родственники. Двоюродный дядя – часть семьи. Дочка шурина – часть семьи. Брат тестя – часть семьи. «Но ведь хорошо, когда много родственников – есть к кому обратиться».
Да. Проблема в том, что и они могут к тебе обратиться – и ты будешь обязан им помочь. Даже если ты никогда их не видел. Или даже если тебе они глубоко неприятны. Отказать нельзя. Человек начинает бизнес – но на семейном сборище (коих не счесть) свояк с сестрой попросили дать работу своему сыну: «Хороший парень, ему опыт нужен». И не скажешь им – «пусть присылает резюме, у нас конкурс».
Или. Человек на госслужбе. И все родственники тут же начинают ходить кругами: тендеры, подряды, контракты… «Тебе кто дороже – принципы свои или родная кровь?».
Или. У троюродного брата из откуда-то там (которого ты видел два раза в жизни – оба раза на свадьбах, то есть пьяным) сын попал на деньги. Надо отдавать. Надо отдавать. Тебе надо отдавать: «Совсем недавно, в конце XIX и начале XX века, житель сельской Франции считал в порядке вещей потратить все сбережения на уплату долга дальнего родственника <…>, и делал он это, чтобы не уронить достоинство своего клана и сохранить его доброе имя.» (Талеб, «Антихрупкость»).
Или даже проще. День рожденья двоюродного племянника – надо идти. Хотя племянник – малолетний дебил, а его отец (который сын брата отца) – свинья, любитель длинных тостов и вообще коммунист, а его дед (который брат отца и твой дядя) – надменный и развязный старый упырь (которого и отец-то недолюбливает с детства, но скрывает). И все свои туда – на дэрэ – обязательно придут. Потому что «семейный праздник».
И таких посиделок, считая гос.праздники, штук 20 в году. Всех этих людей нельзя игнорить (типа «передай от меня подарок» и «посидим часок и поедем»). Нельзя послать подальше брата отца мужа золовки – а если пошлешь, то тут же надо помириться. Иначе вся семья будет тебя с ума сводить – «ну нельзя так, тесть уже твоему отцу звонил, а теща – матери, они вас обоих просят, нельзя так людьми разбрасываться». А уж о том, чтобы разругаться или просто не общаться с родной сестрой или отцом или сыном – об этом вообще речи быть не может. Никогда. Что бы кто бы никому бы не сделал бы. Низзя.
Вот это – семейные ценности. А «в прошлом году познакомились на работе, все круто, говорили о свадьбе, я не против детей, предкам она вроде нравится, распишемся по-тихому, люблю-не-могу» – это не семейные ценности. Это, с точки зрения, семейных ценностей – нечто между безрассудностью, инфантильностью и блудом.
Потому что нельзя жениться на ком хочется и когда хочется. И разводиться тоже нельзя. И нельзя не слушаться родителей – даже когда ты уже сам родитель. И нельзя не выражать почтение родителям второй половины. Нельзя даже просто отметить годовщину свадьбы вдвоем – попить вина и глянуть кино. «Зато все свои, зато связи, зато есть на кого опереться в трудную минуту». Тьфу, блять.
Вспомните самого нелюбимого родственника (включая оных по жене/мужу) – и представьте, что пришлось взять его на работу (и нельзя уволить), помогать ему своими кровными и годами молчать о том, как он вам дорог и люб. Imagine.
Поступили заявки на текст о семейных ценностях, которые я давеча упомянул. Я писал, что, во-первых, они уже навсегда утрачены, а во-вторых, что в этом нет никакой трагедии. Разверну.
Самое наглядное свидетельство утраты семейных ценностей – это непонимание того, что они суть такое. Про кого вообще можно сказать, что он привержен семейным ценностям? Очевидно, про того, кто хочет вступить в брак (и не приемлет измен) и желает родить детей (и не собирается жалеть время и деньги на их воспитание). Проще говоря, семейные ценности – это про любовь, верность и заботу о детях (ну и родителях).
Нет. Семейные ценности – это про другое. Они про то, что человек служит интересам семьи и ставит их выше любых иных интересов – личных, профессиональных и национальных. А что значит «интересы семьи»? Наверно, имеются ввиду родители, дети и муж/жена?
Нет. Имеются ввиду все родственники. Двоюродный дядя – часть семьи. Дочка шурина – часть семьи. Брат тестя – часть семьи. «Но ведь хорошо, когда много родственников – есть к кому обратиться».
Да. Проблема в том, что и они могут к тебе обратиться – и ты будешь обязан им помочь. Даже если ты никогда их не видел. Или даже если тебе они глубоко неприятны. Отказать нельзя. Человек начинает бизнес – но на семейном сборище (коих не счесть) свояк с сестрой попросили дать работу своему сыну: «Хороший парень, ему опыт нужен». И не скажешь им – «пусть присылает резюме, у нас конкурс».
Или. Человек на госслужбе. И все родственники тут же начинают ходить кругами: тендеры, подряды, контракты… «Тебе кто дороже – принципы свои или родная кровь?».
Или. У троюродного брата из откуда-то там (которого ты видел два раза в жизни – оба раза на свадьбах, то есть пьяным) сын попал на деньги. Надо отдавать. Надо отдавать. Тебе надо отдавать: «Совсем недавно, в конце XIX и начале XX века, житель сельской Франции считал в порядке вещей потратить все сбережения на уплату долга дальнего родственника <…>, и делал он это, чтобы не уронить достоинство своего клана и сохранить его доброе имя.» (Талеб, «Антихрупкость»).
Или даже проще. День рожденья двоюродного племянника – надо идти. Хотя племянник – малолетний дебил, а его отец (который сын брата отца) – свинья, любитель длинных тостов и вообще коммунист, а его дед (который брат отца и твой дядя) – надменный и развязный старый упырь (которого и отец-то недолюбливает с детства, но скрывает). И все свои туда – на дэрэ – обязательно придут. Потому что «семейный праздник».
И таких посиделок, считая гос.праздники, штук 20 в году. Всех этих людей нельзя игнорить (типа «передай от меня подарок» и «посидим часок и поедем»). Нельзя послать подальше брата отца мужа золовки – а если пошлешь, то тут же надо помириться. Иначе вся семья будет тебя с ума сводить – «ну нельзя так, тесть уже твоему отцу звонил, а теща – матери, они вас обоих просят, нельзя так людьми разбрасываться». А уж о том, чтобы разругаться или просто не общаться с родной сестрой или отцом или сыном – об этом вообще речи быть не может. Никогда. Что бы кто бы никому бы не сделал бы. Низзя.
Вот это – семейные ценности. А «в прошлом году познакомились на работе, все круто, говорили о свадьбе, я не против детей, предкам она вроде нравится, распишемся по-тихому, люблю-не-могу» – это не семейные ценности. Это, с точки зрения, семейных ценностей – нечто между безрассудностью, инфантильностью и блудом.
Потому что нельзя жениться на ком хочется и когда хочется. И разводиться тоже нельзя. И нельзя не слушаться родителей – даже когда ты уже сам родитель. И нельзя не выражать почтение родителям второй половины. Нельзя даже просто отметить годовщину свадьбы вдвоем – попить вина и глянуть кино. «Зато все свои, зато связи, зато есть на кого опереться в трудную минуту». Тьфу, блять.
Вспомните самого нелюбимого родственника (включая оных по жене/мужу) – и представьте, что пришлось взять его на работу (и нельзя уволить), помогать ему своими кровными и годами молчать о том, как он вам дорог и люб. Imagine.
Семейные ценности (2)
В первой части я больше говорил о семье в целом – а теперь конкретно о браке. Для чего люди вступали в брак почти на всем протяжении человеческой истории? Какие функции брак выполнял?
Во-первых, экономическую. Взрослому человеку даже в 19м веке было себя не обслужить в одиночку. То есть фактически невозможно было для среднего человека ходить на работу и иметь нормальный быт. Были всякие промежуточные формы – вроде полного пансиона, когда человек снимал квартиру уже с all-inclusive (как Холмс у миссис Хадсон). Но все равно это было недешево, как мы понимаем. А уж до Нового Времени это и вовсе было unreal.
Потому вступление в брак было обусловлено элементарной потребностью физического выживания. Тот, кто хоть раз стирал постельное белье вручную в холодной воде – не даст мне соврать. К слову, такое белье нужно было шить самостоятельно (но чтобы купить материал для него и всего остального – нужно было много работать). Один человек такие заботы просто не тянул.
Ну, кроме того (у имущих сословий) была и другая важная мотивация – объединение капиталов, стремление удачно породниться и заиметь родственников с их связами. Потому и разводиться было нельзя – чтобы не дробить капиталы. Потому же, кстати, действовал и мажоритарный принцип наследования, когда старший сын получал все, а другие – почти ничего. Иначе все семейное хозяйство делилось бы на мелкие паи.
Во-вторых, в брак вступали для деторождения. Не из чадолюбия, а из прагматических соображений. На селе – для помощи по хозяйству: ведь ребенка можно припахать на домашние заботы уже лет с 6-7. Обратите внимание: даже теперь в деревне одному взрослому человеку крайне трудно со всем управиться.
Для городского населения это тоже было актуально – пусть и в меньшей степени. Для аристократии – важно было расплодиться для увеличения влияния всей фамилии. Одно дело – когда пожилой аристократ является, в лучшем случае, «свадебным генералом», а другое – когда у него трое сыновей на хороших местах при дворе, в церкви и в бизнесе. Через них он сохраняет свое влияние.
Напомню, что сословное самосознание тем и отличается от национального, что интересы семьи для него важнее интересов всей нации (потому что никаких наций в политическом смысле еще нет). Вес человека определяется его фамилией, а не личными заслугами. Потому и семья была так важна.
Плюс – раньше не было пенсий. Потому детей рожали для того, чтобы в старости тупо не помереть с голоду. Для высших слоев это было не менее актуально – набранные ими за жизнь долги могли выплачивать дети и супруги детей. То есть и тут материальные факторы были ведущими.
В-третьих, брак выполнял сексуальную функцию. А точнее, что более важно, гигиеническую. Можно было, конечно, искать удовлетворения в борделях – но это было 1) дорого и 2) небезопасно для здоровья. Чем куда-то ехать, платить деньги и почти гарантировано иметь венерки, лучше жениться – жена всегда под боком. Потому же, собственно, всегда так ценилась супружеская верность. Эмоциональный момент тут важен, но не менее важен был фактор сохранения здоровья. Как пел великий Елизаров, «сэкономишь на гондоне – потеряешь на враче». Контрацепции тогда не было, антибиотиков тоже. Нормальный (желательно, между двумя девственниками) брак без неверности – это идеальная профилактика от долгой болезни и ранней смерти. Блуд же, напротив, был также смертельно опасен, как сейчас прием тяжелых наркотиков. Тот, кто не хотел быть монахом, но и не горел желанием заживо сгнить к тридцати годам, тот женился.
В-четвертых, любовь. Наименее важная причина. Посмотрите на мировую литературу от сотворения мира до «Анны Карениной». Почти везде один и тот же мотив – «невозможная любовь». Потому что брак – не про любовь. То есть брак, который еще и по любви (притом любви до гроба) – это счастливое и редкое явление. Желательное, конечно. Ибо иначе можно получить, например, Троянскую войну.
В первой части я больше говорил о семье в целом – а теперь конкретно о браке. Для чего люди вступали в брак почти на всем протяжении человеческой истории? Какие функции брак выполнял?
Во-первых, экономическую. Взрослому человеку даже в 19м веке было себя не обслужить в одиночку. То есть фактически невозможно было для среднего человека ходить на работу и иметь нормальный быт. Были всякие промежуточные формы – вроде полного пансиона, когда человек снимал квартиру уже с all-inclusive (как Холмс у миссис Хадсон). Но все равно это было недешево, как мы понимаем. А уж до Нового Времени это и вовсе было unreal.
Потому вступление в брак было обусловлено элементарной потребностью физического выживания. Тот, кто хоть раз стирал постельное белье вручную в холодной воде – не даст мне соврать. К слову, такое белье нужно было шить самостоятельно (но чтобы купить материал для него и всего остального – нужно было много работать). Один человек такие заботы просто не тянул.
Ну, кроме того (у имущих сословий) была и другая важная мотивация – объединение капиталов, стремление удачно породниться и заиметь родственников с их связами. Потому и разводиться было нельзя – чтобы не дробить капиталы. Потому же, кстати, действовал и мажоритарный принцип наследования, когда старший сын получал все, а другие – почти ничего. Иначе все семейное хозяйство делилось бы на мелкие паи.
Во-вторых, в брак вступали для деторождения. Не из чадолюбия, а из прагматических соображений. На селе – для помощи по хозяйству: ведь ребенка можно припахать на домашние заботы уже лет с 6-7. Обратите внимание: даже теперь в деревне одному взрослому человеку крайне трудно со всем управиться.
Для городского населения это тоже было актуально – пусть и в меньшей степени. Для аристократии – важно было расплодиться для увеличения влияния всей фамилии. Одно дело – когда пожилой аристократ является, в лучшем случае, «свадебным генералом», а другое – когда у него трое сыновей на хороших местах при дворе, в церкви и в бизнесе. Через них он сохраняет свое влияние.
Напомню, что сословное самосознание тем и отличается от национального, что интересы семьи для него важнее интересов всей нации (потому что никаких наций в политическом смысле еще нет). Вес человека определяется его фамилией, а не личными заслугами. Потому и семья была так важна.
Плюс – раньше не было пенсий. Потому детей рожали для того, чтобы в старости тупо не помереть с голоду. Для высших слоев это было не менее актуально – набранные ими за жизнь долги могли выплачивать дети и супруги детей. То есть и тут материальные факторы были ведущими.
В-третьих, брак выполнял сексуальную функцию. А точнее, что более важно, гигиеническую. Можно было, конечно, искать удовлетворения в борделях – но это было 1) дорого и 2) небезопасно для здоровья. Чем куда-то ехать, платить деньги и почти гарантировано иметь венерки, лучше жениться – жена всегда под боком. Потому же, собственно, всегда так ценилась супружеская верность. Эмоциональный момент тут важен, но не менее важен был фактор сохранения здоровья. Как пел великий Елизаров, «сэкономишь на гондоне – потеряешь на враче». Контрацепции тогда не было, антибиотиков тоже. Нормальный (желательно, между двумя девственниками) брак без неверности – это идеальная профилактика от долгой болезни и ранней смерти. Блуд же, напротив, был также смертельно опасен, как сейчас прием тяжелых наркотиков. Тот, кто не хотел быть монахом, но и не горел желанием заживо сгнить к тридцати годам, тот женился.
В-четвертых, любовь. Наименее важная причина. Посмотрите на мировую литературу от сотворения мира до «Анны Карениной». Почти везде один и тот же мотив – «невозможная любовь». Потому что брак – не про любовь. То есть брак, который еще и по любви (притом любви до гроба) – это счастливое и редкое явление. Желательное, конечно. Ибо иначе можно получить, например, Троянскую войну.
В общем, всю историю человечества брак заключался по расчету. В этом были свои плюсы, конечно. Семейные ценности не взялись из ниоткуда – они возникли из природной необходимости выживать. То есть ситуация с семейственностью – это как ситуация с рабством и крепостным правом. Такие явления – историческая необходимость. Но стоит ли горевать из-за того, что рабства и прикрепления к земле больше нет?
«Мы наблюдаем разрушение семейных ценностей – как их возродить?». Очень просто: запретите науку, разрушьте технику, отключите электричество. Семейные ценности моментально возродятся – вместе с другими радостями жизни до появления национальных государств.
«Мы наблюдаем разрушение семейных ценностей – как их возродить?». Очень просто: запретите науку, разрушьте технику, отключите электричество. Семейные ценности моментально возродятся – вместе с другими радостями жизни до появления национальных государств.
Семейные ценности (3)
В принципе, и двух предыдущих частей было вполне достаточно, но я все же решил написать продолжение.
Посмотрим, что происходит с семьей сейчас – насколько актуальны те причины, которые ранее побуждали людей вступать в брак.
Что касается финансовых причин, то в прежнем виде они уже не мотивируют людей идти под венец. Да, понятно дело, что существует определенный тип женщин (мужчин тоже, наверно), которые строго заточены именно на брак по расчету. Но их процент невелик – если брать людей в совокупности.
К слову, забавляет категория мужчин, которые особо боятся напороться на «меркантильных женщин». Комично тут то, что у большинства волнующихся по сему поводу мужиков нет за душой никаких активов, которые могут прельстить реальную охотницу. Да и встретить таковую у среднего человека почти нет шансов – а уж тем более завязать отношения. Подобные дамы на глаз определяют жертв: двушка по наследству и кредитная «Соната» – это лучшая защита от их посягательств.
Но даже в случае браков по расчету, таковой расчет обыкновенно имеется только у одной стороны. Разница в социальном происхождении и положении до сих пор, конечно, имеет значение – но это значение минимально за всю человеческую историю.
Насчет брака ради выживания и говорить нечего. Сейчас даже совсем небогатый человек способен содержать себя сам – потому что домашнюю работу отлично делает бытовая техника. По тем же самым причинам и большое количество детей стало не нужно. Опять же, если раньше ребенок мог быть задействован в хозяйстве с младых ногтей, то теперь его нужно содержать лет до 22 – а то до 66.
Государство также особо не стремится насаждать семейные ценности (ну, точнее они как бы декларируются, но больше для приличия). А западная «гендерная политика» одной из главных (хотя и не главной) целей имеет именно сокращение рождаемости.
Это тоже понятно. Раньше высокая рождаемость была государству выгодна. Во-первых, она ему почти ничего не стоила. Во-вторых, больше граждан – больше рабочих рук. В-третьих, как следствие, больше налогов. В-четвертых – больше военных. Мужчины были нужны государствам, чтобы посылать их на войну и работать руками. Женщины – чтобы рожать новых военных и рабочих. Если же народу становилось слишком много, войны придумывались лишь затем, что утилизировать молодых мужчин – это ужасно, это цинично, но так было всегда. Иначе бы они превращались в лишних людей – и добавляли бы работы органам правопорядка.
Теперь высокая рождаемость не имеет смысла: нет больше ни централизованных мануфактур, ни необработанных полей, ни массовых войн – много людей не нужно. Ну и соцгарантии также не стимулируют к рождению десяти детей. То есть раньше многодетность была необходимостью, но не теперь.
Что касается сексуальной функции, то и здесь брак ну как бы не единственный выход. В последний век появились куда более экономные альтернативы – не говоря уже о контрацепции, сделавшей решение о сексе значительно менее опасным. Сто лет назад и ранее случайная связь могла стоить участникам невероятно дорого – а тут появился «безопасный секс». Чаще всего люди думают, что он называется «безопасным» именно в смысле гигиены. Но вообще-то необходимость жениться по залету – либо, напротив, перспектива стать матерью-одиночкой – это не меньшая опасность.
Получается совершенно новая ситуация: прежние мотивации больше не актуальны. Потому неактуальны и семейные ценности в том виде, в каком мы их описали в двух предыдущих частях.
В принципе, и двух предыдущих частей было вполне достаточно, но я все же решил написать продолжение.
Посмотрим, что происходит с семьей сейчас – насколько актуальны те причины, которые ранее побуждали людей вступать в брак.
Что касается финансовых причин, то в прежнем виде они уже не мотивируют людей идти под венец. Да, понятно дело, что существует определенный тип женщин (мужчин тоже, наверно), которые строго заточены именно на брак по расчету. Но их процент невелик – если брать людей в совокупности.
К слову, забавляет категория мужчин, которые особо боятся напороться на «меркантильных женщин». Комично тут то, что у большинства волнующихся по сему поводу мужиков нет за душой никаких активов, которые могут прельстить реальную охотницу. Да и встретить таковую у среднего человека почти нет шансов – а уж тем более завязать отношения. Подобные дамы на глаз определяют жертв: двушка по наследству и кредитная «Соната» – это лучшая защита от их посягательств.
Но даже в случае браков по расчету, таковой расчет обыкновенно имеется только у одной стороны. Разница в социальном происхождении и положении до сих пор, конечно, имеет значение – но это значение минимально за всю человеческую историю.
Насчет брака ради выживания и говорить нечего. Сейчас даже совсем небогатый человек способен содержать себя сам – потому что домашнюю работу отлично делает бытовая техника. По тем же самым причинам и большое количество детей стало не нужно. Опять же, если раньше ребенок мог быть задействован в хозяйстве с младых ногтей, то теперь его нужно содержать лет до 22 – а то до 66.
Государство также особо не стремится насаждать семейные ценности (ну, точнее они как бы декларируются, но больше для приличия). А западная «гендерная политика» одной из главных (хотя и не главной) целей имеет именно сокращение рождаемости.
Это тоже понятно. Раньше высокая рождаемость была государству выгодна. Во-первых, она ему почти ничего не стоила. Во-вторых, больше граждан – больше рабочих рук. В-третьих, как следствие, больше налогов. В-четвертых – больше военных. Мужчины были нужны государствам, чтобы посылать их на войну и работать руками. Женщины – чтобы рожать новых военных и рабочих. Если же народу становилось слишком много, войны придумывались лишь затем, что утилизировать молодых мужчин – это ужасно, это цинично, но так было всегда. Иначе бы они превращались в лишних людей – и добавляли бы работы органам правопорядка.
Теперь высокая рождаемость не имеет смысла: нет больше ни централизованных мануфактур, ни необработанных полей, ни массовых войн – много людей не нужно. Ну и соцгарантии также не стимулируют к рождению десяти детей. То есть раньше многодетность была необходимостью, но не теперь.
Что касается сексуальной функции, то и здесь брак ну как бы не единственный выход. В последний век появились куда более экономные альтернативы – не говоря уже о контрацепции, сделавшей решение о сексе значительно менее опасным. Сто лет назад и ранее случайная связь могла стоить участникам невероятно дорого – а тут появился «безопасный секс». Чаще всего люди думают, что он называется «безопасным» именно в смысле гигиены. Но вообще-то необходимость жениться по залету – либо, напротив, перспектива стать матерью-одиночкой – это не меньшая опасность.
Получается совершенно новая ситуация: прежние мотивации больше не актуальны. Потому неактуальны и семейные ценности в том виде, в каком мы их описали в двух предыдущих частях.
Семейные ценности (4) (окончание)
Но почему же люди все равно вступают в брак? Причина (в подавляющем большинстве случаев) довольна странная и новая – по историческим меркам. Любовь.
Не прагматика, не польза, не договоренности, не приданое, не титул, не клановый интерес. Любовь. То есть духовная, а не материальная причина.
Если бы люди всех предыдущих эпох могли созерцать современное состояние семьи – они бы плакали от зависти. «Брак по любви! Для всех! Не может такого быть!». Наконец-то паскудная природная необходимость – породниться, прокормиться, получить безопасный доступ к телу – отступила (не везде, конечно, но уже для нескольких миллиардов людей). Научный, технический, социальный, экономический и еще всякий иной прогресс преодолел ужасы выживания и зависимость от коллектива. Например, необходимость руководствоваться не своими интересами, а нуждой – а также следовать воле семьи, а не собственной волей.
Если же вы, дорогой читатель, со мной не согласны, то просто представьте, что вам не дают быть вместе с вашим любимым человеком (потому что у вас разница в статусе, благосостоянии или еще в чем) и заставляют вступить в брак с сыном/дочерью маминой подруги/папиного начальника (и что это на всю жизнь, ибо разводиться нельзя).
Так что, чем возмущаться утрате семейных ценностей, лучше просто почаще вспоминать, насколько хуже было раньше – и восхищаться человеческим разумом, постепенно освобождающим нас от оков нужды.
«Раньше люди любили друг друга искренне – а теперь всех интересуют только деньги и связи». Да нет – все ровно наоборот.
Но почему же люди все равно вступают в брак? Причина (в подавляющем большинстве случаев) довольна странная и новая – по историческим меркам. Любовь.
Не прагматика, не польза, не договоренности, не приданое, не титул, не клановый интерес. Любовь. То есть духовная, а не материальная причина.
Если бы люди всех предыдущих эпох могли созерцать современное состояние семьи – они бы плакали от зависти. «Брак по любви! Для всех! Не может такого быть!». Наконец-то паскудная природная необходимость – породниться, прокормиться, получить безопасный доступ к телу – отступила (не везде, конечно, но уже для нескольких миллиардов людей). Научный, технический, социальный, экономический и еще всякий иной прогресс преодолел ужасы выживания и зависимость от коллектива. Например, необходимость руководствоваться не своими интересами, а нуждой – а также следовать воле семьи, а не собственной волей.
Если же вы, дорогой читатель, со мной не согласны, то просто представьте, что вам не дают быть вместе с вашим любимым человеком (потому что у вас разница в статусе, благосостоянии или еще в чем) и заставляют вступить в брак с сыном/дочерью маминой подруги/папиного начальника (и что это на всю жизнь, ибо разводиться нельзя).
Так что, чем возмущаться утрате семейных ценностей, лучше просто почаще вспоминать, насколько хуже было раньше – и восхищаться человеческим разумом, постепенно освобождающим нас от оков нужды.
«Раньше люди любили друг друга искренне – а теперь всех интересуют только деньги и связи». Да нет – все ровно наоборот.
Решил полистать давно пылившуюся на полке книжку Томаса Карлейля «Теперь и прежде» (1994). Когда-то купил ее за муку, хотя об авторе ничего не знал – кроме того, что он писал про «роль личности в истории», и что Ницше называл его духовным фальшивомонетчиком.
Потратив на Карлейля битый час, с уверенностью могу сказать, что эта книга – одна из худших, что я когда-либо читал. И по стилю, и содержанию.
Стиль напоминает провинциальный театр, в котором актеры слегка нетрезвы. Сплошные эпитеты и восклицания. Ну, например:
«Книга запечатлевает в себе душу всех прошедших веков; она — голос из глубины прошлого, отчетливо звучащий в наших ушах, когда тело и материальная субстанция минувших времен уже бесследно рассеялись, подобно мечте. Могущественные флоты и армии, порты и арсеналы, обширные города с громадными зданиями и массой машин — все имеет свою цену и свое значение, но что станется со всем этим? Агамемнон, целая масса Агамемнонов, Периклы и их Греция — все это превратилось теперь
в груду развалин! Молчаливые, печальные руины и обломки! А книги Греции? В них еще до сих пор Греция живет в буквальном смысле для каждого мыслителя; благодаря книгам она может быть снова вызвана к жизни. Какие магические руны могут сравняться с книгой! Все, что человечество делало, о чем мыслило, к чему стремилось и чем оно было, все это покоится, как бы объятое магическим сном, там, на страницах книг. Книга — величайшее сокровище человека!»
И это человек писал не для младших классов, а типа для взрослой публики.
Но особенно понравились его удивительная по глубине «Этика жизни» с подзаголовком «трудиться и не унывать!». Сам Карлейль считал ее новым Евангелием – а суть ее в том, что нужно трудиться, а унывать не нужно.
«Отважный мореплаватель, северный морской властелин, — Колумб, мой герой, самый царственный из повелителей моря! Не радостная окружает тебя обстановка здесь, на чудовищных, глубоких волнах. Вокруг тебя мятежные малодушные люди, позади тебя гибель и позор, перед тобой, по-видимому, непроницаемый мрак ночи. Брат, эти дикие водные горы, вздымающиеся из своих неведомых глубин, не ради тебя одного очутились здесь. На мой взгляд, у них много своего дела, и не заботятся они о том, чтоб нести тебя вперед; а ревущие ветры, прорывающиеся в гигантском танце сквозь царство хаоса и бесконечности, не думают о том, как надувают они маленькие паруса твоего корабля, не больше ореховой скорлупы в их глазах; ты не стоишь среди членораздельно разговаривающих друзей, брат мой; ты окружен неизмеримыми, безмолвными, дикими, ревущими, обгоняющими друг друга чудовищами. Глубоко в недрах их скрыта одному твоему сердцу лишь видимая помощь тебе; постарайся добыть ее. Терпеливо будешь ты выжидать, пока пронесется безумный юго-западный шторм, ловко пользуясь своими знаниями, ты спасешься и смело, .решительно пустишься вперед, когда подует благоприятный восточный ветер — олицетворение возможности. Ты сумеешь строго обуздать мятеж экипажа; ты весело ободришь малодушных, впавших в уныние; но жалобы, неразумные речи, утомление, слабость и других и свою собственную ты спокойно оставишь без внимания. В тебе должна найтись, в тебе найдется сила молчания, глубокого, как море, — молчания безграничного, известного одному только Богу. Ты станешь великим человеком. Да, мой мирный боец, плывущий в море, ты должен стать выше этого шумного, бесконечного мира, окружающего тебя. Сильной душой, как руками борца, охватишь ты мир и заставишь его нести тебя дальше — к новым Америкам — или куда еще захочет Бог!»
Уверен, что вы не дочитали это до конца. Я тоже.
Завтра, во вторник, поговорим о подлинном значении космополитизма – о его истории от Гераклита (спойлер: космополитизм – это вождизм и милитаризм) и психологии (спойлер: космополитизм – это шовинизм в чистом виде).
Потратив на Карлейля битый час, с уверенностью могу сказать, что эта книга – одна из худших, что я когда-либо читал. И по стилю, и содержанию.
Стиль напоминает провинциальный театр, в котором актеры слегка нетрезвы. Сплошные эпитеты и восклицания. Ну, например:
«Книга запечатлевает в себе душу всех прошедших веков; она — голос из глубины прошлого, отчетливо звучащий в наших ушах, когда тело и материальная субстанция минувших времен уже бесследно рассеялись, подобно мечте. Могущественные флоты и армии, порты и арсеналы, обширные города с громадными зданиями и массой машин — все имеет свою цену и свое значение, но что станется со всем этим? Агамемнон, целая масса Агамемнонов, Периклы и их Греция — все это превратилось теперь
в груду развалин! Молчаливые, печальные руины и обломки! А книги Греции? В них еще до сих пор Греция живет в буквальном смысле для каждого мыслителя; благодаря книгам она может быть снова вызвана к жизни. Какие магические руны могут сравняться с книгой! Все, что человечество делало, о чем мыслило, к чему стремилось и чем оно было, все это покоится, как бы объятое магическим сном, там, на страницах книг. Книга — величайшее сокровище человека!»
И это человек писал не для младших классов, а типа для взрослой публики.
Но особенно понравились его удивительная по глубине «Этика жизни» с подзаголовком «трудиться и не унывать!». Сам Карлейль считал ее новым Евангелием – а суть ее в том, что нужно трудиться, а унывать не нужно.
«Отважный мореплаватель, северный морской властелин, — Колумб, мой герой, самый царственный из повелителей моря! Не радостная окружает тебя обстановка здесь, на чудовищных, глубоких волнах. Вокруг тебя мятежные малодушные люди, позади тебя гибель и позор, перед тобой, по-видимому, непроницаемый мрак ночи. Брат, эти дикие водные горы, вздымающиеся из своих неведомых глубин, не ради тебя одного очутились здесь. На мой взгляд, у них много своего дела, и не заботятся они о том, чтоб нести тебя вперед; а ревущие ветры, прорывающиеся в гигантском танце сквозь царство хаоса и бесконечности, не думают о том, как надувают они маленькие паруса твоего корабля, не больше ореховой скорлупы в их глазах; ты не стоишь среди членораздельно разговаривающих друзей, брат мой; ты окружен неизмеримыми, безмолвными, дикими, ревущими, обгоняющими друг друга чудовищами. Глубоко в недрах их скрыта одному твоему сердцу лишь видимая помощь тебе; постарайся добыть ее. Терпеливо будешь ты выжидать, пока пронесется безумный юго-западный шторм, ловко пользуясь своими знаниями, ты спасешься и смело, .решительно пустишься вперед, когда подует благоприятный восточный ветер — олицетворение возможности. Ты сумеешь строго обуздать мятеж экипажа; ты весело ободришь малодушных, впавших в уныние; но жалобы, неразумные речи, утомление, слабость и других и свою собственную ты спокойно оставишь без внимания. В тебе должна найтись, в тебе найдется сила молчания, глубокого, как море, — молчания безграничного, известного одному только Богу. Ты станешь великим человеком. Да, мой мирный боец, плывущий в море, ты должен стать выше этого шумного, бесконечного мира, окружающего тебя. Сильной душой, как руками борца, охватишь ты мир и заставишь его нести тебя дальше — к новым Америкам — или куда еще захочет Бог!»
Уверен, что вы не дочитали это до конца. Я тоже.
Завтра, во вторник, поговорим о подлинном значении космополитизма – о его истории от Гераклита (спойлер: космополитизм – это вождизм и милитаризм) и психологии (спойлер: космополитизм – это шовинизм в чистом виде).
Космополитизм как высшая стадия национализма (1)
Космополитизм обыкновенно понимается как антитеза патриотизму и национализму. Но это неверно и исторически, и психологически. Ошибка в том, что космополитизм обычно путается с интернационализмом.
На самом деле, любой космополитизм национален. Более того, ниже я покажу, что он производен от чувства национального превосходства.
Посмотрим на историю понятия. Самый первый космополит в истории философии – Гераклит. Потому, собственно, что он сделал космос философским понятием. Но редко говорится о том, что он понимал космос не только физически, но и политически.
Гераклит был ультраправым, ультраконсервативным мыслителем. В его времена греческая Иония (Малая Азия) была оккупирована персами. Управляемые демократами ионийские города были не слишком-то воинственны – правящая «буржуазия» предпочитала тихо платить дань персам вместо того, чтобы драться на независимость. Их логику можно было понять – проще откупиться от захватчиков, но сохранить хозяйство и людей в невредимости.
Гераклит же как представитель аристократии (он был потомком легендарного царя Кодра), не случайно воспевал войну и вражду. Для него апология войны была не только метафизическим конструктом, но и политическим лозунгом: «Должно знать, что война всеобща, что вражда – справедливость, и что все рождается через вражду», «Полемос – отец всех существ и царь всех существ». Последний фрагмент очень любопытен – А.В. Лебедев, наш крупнейший гераклитовед, трактует его космо-политически:
«Гераклит <…> вдохнул новую жизнь в традиционную военно-аристократическую этику «рыцарской чести» и героической славы из «Илиады», а также адаптировал к своим задачам идею гомеровской теологии о том, что боги, подобно людям, организованы в общину или государство с «царем» во главе — Зевсом. <…> Из синтеза гомеровской «общины богов» и ионийской космологии возникла основополагающая для этико-политической философии Гераклита идея Космополиса или Зевсова града.»
Ясно, что понятие космополитизма со времен Гераклита сильно изменилось – но следует понимать изначальное значение слова. Быть космополитом в античном понимании – это не значит верить в то, что все люди одинаковые, а все народы должны перемешаться в процессе глобализации.
Нет. Космополит – это гражданин космоса, а космос – это не атомы с фотонами и астероидами. Это царство Зевса. Быть космополитом – значит жить по божьим законам, которые в таком случае становятся гражданскими обязанностями.
Раз в космосе один царь, который управляет миром посредством единого закона. Закона войны. Значит, намекает Гераклит, и ионийцы должны объединиться под властью единого вождя и дать звездюлей персам.
То есть космополитизм Гераклита – это отрицание пацифизма и демократии. Это теократическая милитаристская националистическая ирредентистская идеология. Она подразумевала объединение ионийских греческих городов в федерацию, ведомую одним правителем. «Один народ, одно государство, один вождь» – это и есть гераклитовский космополитизм.
К слову сказать, на примере Гераклита мы снова видим, что попытки отделить метафизику от политики почти всегда терпят крах. Нельзя рассматривать философию отдельно от иных мотиваций ее авторов – как это пытался делать Гегель (который-то в первую очередь был именно политическим философом, но делал вид, что нет). Благо для нации и государства для нормального философа не менее важны, чем метафизические абстракции.
Таков исток космополитизма – идеологии национальной гордости, суровой религиозной аскезы и священной войны.
Космополитизм обыкновенно понимается как антитеза патриотизму и национализму. Но это неверно и исторически, и психологически. Ошибка в том, что космополитизм обычно путается с интернационализмом.
На самом деле, любой космополитизм национален. Более того, ниже я покажу, что он производен от чувства национального превосходства.
Посмотрим на историю понятия. Самый первый космополит в истории философии – Гераклит. Потому, собственно, что он сделал космос философским понятием. Но редко говорится о том, что он понимал космос не только физически, но и политически.
Гераклит был ультраправым, ультраконсервативным мыслителем. В его времена греческая Иония (Малая Азия) была оккупирована персами. Управляемые демократами ионийские города были не слишком-то воинственны – правящая «буржуазия» предпочитала тихо платить дань персам вместо того, чтобы драться на независимость. Их логику можно было понять – проще откупиться от захватчиков, но сохранить хозяйство и людей в невредимости.
Гераклит же как представитель аристократии (он был потомком легендарного царя Кодра), не случайно воспевал войну и вражду. Для него апология войны была не только метафизическим конструктом, но и политическим лозунгом: «Должно знать, что война всеобща, что вражда – справедливость, и что все рождается через вражду», «Полемос – отец всех существ и царь всех существ». Последний фрагмент очень любопытен – А.В. Лебедев, наш крупнейший гераклитовед, трактует его космо-политически:
«Гераклит <…> вдохнул новую жизнь в традиционную военно-аристократическую этику «рыцарской чести» и героической славы из «Илиады», а также адаптировал к своим задачам идею гомеровской теологии о том, что боги, подобно людям, организованы в общину или государство с «царем» во главе — Зевсом. <…> Из синтеза гомеровской «общины богов» и ионийской космологии возникла основополагающая для этико-политической философии Гераклита идея Космополиса или Зевсова града.»
Ясно, что понятие космополитизма со времен Гераклита сильно изменилось – но следует понимать изначальное значение слова. Быть космополитом в античном понимании – это не значит верить в то, что все люди одинаковые, а все народы должны перемешаться в процессе глобализации.
Нет. Космополит – это гражданин космоса, а космос – это не атомы с фотонами и астероидами. Это царство Зевса. Быть космополитом – значит жить по божьим законам, которые в таком случае становятся гражданскими обязанностями.
Раз в космосе один царь, который управляет миром посредством единого закона. Закона войны. Значит, намекает Гераклит, и ионийцы должны объединиться под властью единого вождя и дать звездюлей персам.
То есть космополитизм Гераклита – это отрицание пацифизма и демократии. Это теократическая милитаристская националистическая ирредентистская идеология. Она подразумевала объединение ионийских греческих городов в федерацию, ведомую одним правителем. «Один народ, одно государство, один вождь» – это и есть гераклитовский космополитизм.
К слову сказать, на примере Гераклита мы снова видим, что попытки отделить метафизику от политики почти всегда терпят крах. Нельзя рассматривать философию отдельно от иных мотиваций ее авторов – как это пытался делать Гегель (который-то в первую очередь был именно политическим философом, но делал вид, что нет). Благо для нации и государства для нормального философа не менее важны, чем метафизические абстракции.
Таков исток космополитизма – идеологии национальной гордости, суровой религиозной аскезы и священной войны.
«Стань самим собой»
Современная поп-психология изобилует однообразными слоганами типа «стань самим собой», «найди себя», «реализуй свой потенциал», «обрети себя», «будь тем, кто ты есть», «самое важное – самоактуализация» и прочими подобными.
Здесь любопытно то, что главное основание таких воззваний никогда не проговаривается, а является само собой разумеющейся аксиомой: что «подлинное я» – это нечто позитивное. Вариант того, что становление самим собой будет разрушительно для человека, даже не рассматривается. Допустим, человек – садист, хочет кошкам лапы резать, бить жену и издеваться над детьми. И вынужден сидеть на таблетках, бороться с собой, прятаться от мира и самого себя. А ему говорят – да нет, человек, будь самим собой, хватит слушать репрессивное общество, которое хочет сделать тебя «таким как все».
Но это все-таки редкий случай. Куда более распространено иное – все, что связано с зависимостями. «Найди себя» – человек и находит: старчивается, спивается и проигрывает квартиру в ставках на спорт (большие выигрыши надежный букмекер). Действительно, не нужно поддаваться давлению среды – ходить на работу, бороться со своими страстями и так далее.
Так вот – во всей этой пропаганде самореализации скрыта ключевая посылка: что подлинная природа человека – это обязательно нечто прекрасное. В любом обществе имеется не один десяток процентов людей, чья природа (именно природа) деструктивна – но этого любители самоактуализации не хотят замечать. «Стань самим собой» работает только в том случае, если точно известно, что это «я самоё» по своей природе является добрым.
Никогда еще человечество так не верило в себя – в свою благость. Минусы в этом оптимизме есть – но плюсов все же гораздо больше. Современный гуманизм несколько наивен – но такая наивность куда симпатичнее антигуманизма. Потому что последний – столь же наивен и односторонен, но при этом сам по себе деструктивен.
Современная поп-психология изобилует однообразными слоганами типа «стань самим собой», «найди себя», «реализуй свой потенциал», «обрети себя», «будь тем, кто ты есть», «самое важное – самоактуализация» и прочими подобными.
Здесь любопытно то, что главное основание таких воззваний никогда не проговаривается, а является само собой разумеющейся аксиомой: что «подлинное я» – это нечто позитивное. Вариант того, что становление самим собой будет разрушительно для человека, даже не рассматривается. Допустим, человек – садист, хочет кошкам лапы резать, бить жену и издеваться над детьми. И вынужден сидеть на таблетках, бороться с собой, прятаться от мира и самого себя. А ему говорят – да нет, человек, будь самим собой, хватит слушать репрессивное общество, которое хочет сделать тебя «таким как все».
Но это все-таки редкий случай. Куда более распространено иное – все, что связано с зависимостями. «Найди себя» – человек и находит: старчивается, спивается и проигрывает квартиру в ставках на спорт (большие выигрыши надежный букмекер). Действительно, не нужно поддаваться давлению среды – ходить на работу, бороться со своими страстями и так далее.
Так вот – во всей этой пропаганде самореализации скрыта ключевая посылка: что подлинная природа человека – это обязательно нечто прекрасное. В любом обществе имеется не один десяток процентов людей, чья природа (именно природа) деструктивна – но этого любители самоактуализации не хотят замечать. «Стань самим собой» работает только в том случае, если точно известно, что это «я самоё» по своей природе является добрым.
Никогда еще человечество так не верило в себя – в свою благость. Минусы в этом оптимизме есть – но плюсов все же гораздо больше. Современный гуманизм несколько наивен – но такая наивность куда симпатичнее антигуманизма. Потому что последний – столь же наивен и односторонен, но при этом сам по себе деструктивен.