ВОПРОС
Здравствуйте! Что вы думаете о преподавателях-марксистах, которые имеют место в региональных вузах на кафедрах философии, и вообще засилии советско-марксистских мировоззрений в наше время?
ОТВЕТ
Что касается самих преподавателей, то здесь я немного слиберальничаю. Сами кадры можно и не вычищать – поскольку многие обладают неплохой теоретической подготовкой. Сам таких знаю.
Оставить можно, но с условием. Они письменно обязуются воздерживаться от пропаганды диалектического материализма в философии и, тем более, «научного социализма» в изложении других гуманитарных наук. А главное, им строго-настрого запрещается оправдание преступлений советского режима.
Сказал, что философия Платона есть «выражение рабовладельческой психологии» - тут же выговор с занесением в трудовую. Сказал, что «Маркс с Энгельсом поставили Гегеля с головы на ноги, на твердую научную почву» - отстранение от преподавания на семестр. Сказал, что марксистко-ленинская методология помогла превратить Россию из «отсталой страны в передовую мировую державу» - студенты вызывают полицию, и спецназ штурмом берет аудиторию, выбивая окна и бросая дымовухи.
И это должно касаться вообще всего научно-педагогического состава (от младшей школы до докторантуры). В научных статьях можешь писать что угодно – это неотъемлемое право ученого. Но заливать лево-гегельянское дерьмо в уши духовно немощной молодежи должно быть категорически запрещено. Это все равно что ругаться с кафедры матом. Да нет - в сто раз хуже.
Не нужно думать, что проблема засилья марксистской сволочи – чисто возрастная. И, мол, ее можно решить, если уволить всех стариков. Нет. Пожилые философы бывают куда менее индоктринированы диаматом, чем его нынешние последователи. Первые хотя бы хлебнули «единственно верного учения».
То есть главное – ввести жесточайший запрет на просоветскую пропаганду на всех ступенях образования. У советских вообще есть громадное почтение к бумагам – если подписали, то будут следовать. А не будут - см. выше.
Здравствуйте! Что вы думаете о преподавателях-марксистах, которые имеют место в региональных вузах на кафедрах философии, и вообще засилии советско-марксистских мировоззрений в наше время?
ОТВЕТ
Что касается самих преподавателей, то здесь я немного слиберальничаю. Сами кадры можно и не вычищать – поскольку многие обладают неплохой теоретической подготовкой. Сам таких знаю.
Оставить можно, но с условием. Они письменно обязуются воздерживаться от пропаганды диалектического материализма в философии и, тем более, «научного социализма» в изложении других гуманитарных наук. А главное, им строго-настрого запрещается оправдание преступлений советского режима.
Сказал, что философия Платона есть «выражение рабовладельческой психологии» - тут же выговор с занесением в трудовую. Сказал, что «Маркс с Энгельсом поставили Гегеля с головы на ноги, на твердую научную почву» - отстранение от преподавания на семестр. Сказал, что марксистко-ленинская методология помогла превратить Россию из «отсталой страны в передовую мировую державу» - студенты вызывают полицию, и спецназ штурмом берет аудиторию, выбивая окна и бросая дымовухи.
И это должно касаться вообще всего научно-педагогического состава (от младшей школы до докторантуры). В научных статьях можешь писать что угодно – это неотъемлемое право ученого. Но заливать лево-гегельянское дерьмо в уши духовно немощной молодежи должно быть категорически запрещено. Это все равно что ругаться с кафедры матом. Да нет - в сто раз хуже.
Не нужно думать, что проблема засилья марксистской сволочи – чисто возрастная. И, мол, ее можно решить, если уволить всех стариков. Нет. Пожилые философы бывают куда менее индоктринированы диаматом, чем его нынешние последователи. Первые хотя бы хлебнули «единственно верного учения».
То есть главное – ввести жесточайший запрет на просоветскую пропаганду на всех ступенях образования. У советских вообще есть громадное почтение к бумагам – если подписали, то будут следовать. А не будут - см. выше.
Книги А.Ф. Лосева обладают замечательным свойством – они обольщают. Читать их – огромное удовольствие. Но для неподготовленного читателя он скорее вреден, чем полезен, потому что у неофита возникает иллюзия приобщения к сакральному знанию и полноты понимания. Никоим образом не пытаясь принизить величие и грандиозность лосевского гения, нельзя не указать на минусы его стиля.
1) Лосев не только философ и филолог, но и литератор. И литератор блестящий. И нужно понимать, что ты читаешь не произведения Лосева, но произведения Лосева. Он пишет не как исследователь, а как самостоятельный философ. Советская власть не давала ему публиковать собственные работы, а потому он маскировал личные воззрения под историко-философские исследования.
Между философским произведением и историко-философским исследованием существует огромная разница. В первом случае автор излагает свое видение, свое мнение, а во-втором – разбирается с чужими, стараясь делать это максимально объективно. Лосеву ничего не оставалось, кроме как совершать такую подмену – человек 23 года (!) писал в стол, до того пережив лагеря. Но нужно обязательно помнить о субъективном характере его произведений.
2) Лосев был открытым идеалистом, а потому его произведения – это яростный спор со всем советским миром – прежде всего, с диаматом. Он постоянно полемизирует с марксистскими догмами, с официозом, с цензурой. Но при этом, разумеется, делает это не напрямую – открыто выступать против марксизма он не мог. Потому под раздачу у него попадают как бы «те-кого-нельзя-называть».
3) Как следствие, Лосев играет. Он намеренно следует в фарватере диамата, но при этом все время его отвергает (между строк). Это выглядит как бои с тенью – и нужно знать и помнить, чья это тень.
4) Лосев – графоман. Не в смысле качества, а в смысле многословия. Избыточность текста, повторы, полемика – все это затягивает процесс чтения. А главное, многословие не несет в себе многомыслия – он откровенно топчется на месте, размазывая философскую кашу по книжной тарелке. Но вкупе с хорошим слогом это создает иллюзию глубины текста, хотя, на самом деле, это чистое трансирование, заговаривание. Он хочет завлечь читателя, гипнотизировать его.
5) Как всякий выдающийся философ-писатель, он использует необычный литературный стиль. Лосев – куртуазный маньерист от философии. Само по себе это круто, но нельзя забывать, что читаешь философскую прозу, а не историко-философскую монографию. В 19м веке такое прокатывало: за «Эллинство и пессимизм» Ницше получил ученую степень, хотя это, конечно, нечто очень далекое от академических стандартов. Пусть и великое, и прекрасное. Но в 20м веке литературность была уже не в чести, к сожалению или к счастью. Потому нужно помнить, что читаешь нестандартного автора.
1) Лосев не только философ и филолог, но и литератор. И литератор блестящий. И нужно понимать, что ты читаешь не произведения Лосева, но произведения Лосева. Он пишет не как исследователь, а как самостоятельный философ. Советская власть не давала ему публиковать собственные работы, а потому он маскировал личные воззрения под историко-философские исследования.
Между философским произведением и историко-философским исследованием существует огромная разница. В первом случае автор излагает свое видение, свое мнение, а во-втором – разбирается с чужими, стараясь делать это максимально объективно. Лосеву ничего не оставалось, кроме как совершать такую подмену – человек 23 года (!) писал в стол, до того пережив лагеря. Но нужно обязательно помнить о субъективном характере его произведений.
2) Лосев был открытым идеалистом, а потому его произведения – это яростный спор со всем советским миром – прежде всего, с диаматом. Он постоянно полемизирует с марксистскими догмами, с официозом, с цензурой. Но при этом, разумеется, делает это не напрямую – открыто выступать против марксизма он не мог. Потому под раздачу у него попадают как бы «те-кого-нельзя-называть».
3) Как следствие, Лосев играет. Он намеренно следует в фарватере диамата, но при этом все время его отвергает (между строк). Это выглядит как бои с тенью – и нужно знать и помнить, чья это тень.
4) Лосев – графоман. Не в смысле качества, а в смысле многословия. Избыточность текста, повторы, полемика – все это затягивает процесс чтения. А главное, многословие не несет в себе многомыслия – он откровенно топчется на месте, размазывая философскую кашу по книжной тарелке. Но вкупе с хорошим слогом это создает иллюзию глубины текста, хотя, на самом деле, это чистое трансирование, заговаривание. Он хочет завлечь читателя, гипнотизировать его.
5) Как всякий выдающийся философ-писатель, он использует необычный литературный стиль. Лосев – куртуазный маньерист от философии. Само по себе это круто, но нельзя забывать, что читаешь философскую прозу, а не историко-философскую монографию. В 19м веке такое прокатывало: за «Эллинство и пессимизм» Ницше получил ученую степень, хотя это, конечно, нечто очень далекое от академических стандартов. Пусть и великое, и прекрасное. Но в 20м веке литературность была уже не в чести, к сожалению или к счастью. Потому нужно помнить, что читаешь нестандартного автора.
Минусы лосевского стиля особенно бросаются в глаза в том, как он использует дефис.
Открываем его предисловие к изданию Диогена Лаэрция. «…насколько же новоевропейские излагатели античной философии скучны и далеки от самого духа и стиля античного мышления, несмотря на свое безусловное превосходство в методах последовательно-исторического или систематически-логического изложения философии древних»
Последовательно-историческое – это как? А систематически-логическое? Нет таких сочетаний. Такие конструкции не только не в ходу в научной литературе, но и противоречат нормам русского языка: дефисы здесь просто не нужны. (И, к слову, почему «или», а не «и»?)
Но это цветочки. Откроем оглавление (!) четвертого тома «Истории античной эстетики»:
«Эстетика объективно-идеалистическая на ступени дистинктивно-дескриптивной». Чо-чо? Какой ступени? Да, красиво, нечего говорить. Но выпендреж.
«Жизненно-творческий характер философии Аристотеля». Опять – несочетаемые понятия. Слова из разных категорий. Далее то же самое:
«Первая в античной эстетике теория самодовлеющей актуально-созерцательной ценности нематериального удовольствия от внутренней жизни чистого ума».
«Проблемно-вероятная динамика, или возможность»
А вот апофигей: «Практически-жизненный и утилитарно-прикладной характер».
Это надо же было написать нечто столь тавтологически-повторяющееся, излишне-плеоназное, повторно-дублированное, идентично-тождественное, сходно-аналогическое и самосовпадающе-одинаковое.
И это, еще раз, оглавление-содержание. Увы-ах, тотально-всё его-Лосева жизне-творчество имеет-несет-на-себе такой-этакий карикатурно-шаржевый, преувеличенно-гиперболизированный характер-стиль.
Открываем его предисловие к изданию Диогена Лаэрция. «…насколько же новоевропейские излагатели античной философии скучны и далеки от самого духа и стиля античного мышления, несмотря на свое безусловное превосходство в методах последовательно-исторического или систематически-логического изложения философии древних»
Последовательно-историческое – это как? А систематически-логическое? Нет таких сочетаний. Такие конструкции не только не в ходу в научной литературе, но и противоречат нормам русского языка: дефисы здесь просто не нужны. (И, к слову, почему «или», а не «и»?)
Но это цветочки. Откроем оглавление (!) четвертого тома «Истории античной эстетики»:
«Эстетика объективно-идеалистическая на ступени дистинктивно-дескриптивной». Чо-чо? Какой ступени? Да, красиво, нечего говорить. Но выпендреж.
«Жизненно-творческий характер философии Аристотеля». Опять – несочетаемые понятия. Слова из разных категорий. Далее то же самое:
«Первая в античной эстетике теория самодовлеющей актуально-созерцательной ценности нематериального удовольствия от внутренней жизни чистого ума».
«Проблемно-вероятная динамика, или возможность»
А вот апофигей: «Практически-жизненный и утилитарно-прикладной характер».
Это надо же было написать нечто столь тавтологически-повторяющееся, излишне-плеоназное, повторно-дублированное, идентично-тождественное, сходно-аналогическое и самосовпадающе-одинаковое.
И это, еще раз, оглавление-содержание. Увы-ах, тотально-всё его-Лосева жизне-творчество имеет-несет-на-себе такой-этакий карикатурно-шаржевый, преувеличенно-гиперболизированный характер-стиль.
Категория прикольного (3)
Продолжим разговор о том, что составляет сущность понятия прикольного. Ранее мы выяснили, что оно является эстетической категорией и не тождественно несерьезному или смешному.
Очевидно, что подбирать синонимы к слову – дело безнадежное. Впрочем, это известно уже 24 века, с ранних диалогов Платона. Потому нужно разобрать те переживания, которые вызывают прикольные вещи – ведь всякое чувственное (эстетическое) восприятие порождает эмоции.
Возьмем 10 главных эмоций согласно концепции Кэррола Изарда. Начнем с отрицательных.
1) Страх, очевидно, не может быть связан с переживанием прикольного. Вряд ли жуткий упырь на экране ужастика или неожиданный разговор с мутными прохожими могут быть так обозначены. С другой стороны, особенно в случае кино, мы, рассмотрев неожиданно вылезшую на экран тварину, можем сказать, что сделана она прикольно – прикольно выполнена графика или загримирован актер.
Но, на самом деле, так говорят уже после того, как ёкнувшее сердечко вернулось к нормальному пульсу. То есть прикольно сделанная нежить так характеризуется лишь тогда, когда страх сменила иная эмоция. В страхе и, тем более, паническом состоянии ничто не кажется прикольным. Страх здесь не следует смешивать с легким чувством опасности – когда твоя команда бьет пенальти или ты смотришь, как шарик скачет по циферкам в рулетке. Это может быть действительно прикольно (даже в моменте). Но, в целом, это сложные переживания, а не чистый ужас. Прикольно нам не из-за страха – более того, прикольно нам тогда, когда внутри момента страха меньше, чем других эмоций
То есть прикольное никак не связано со страхом.
2) Вина. Тут также нет никакой корреляции – за исключением случаев, когда человек только делает вид, что испытывает вину. В таком случае, действительно, повиниться может быть прикольно: вот, мол, как я всех напариваю, а на самом деле мне пофиг. Но это не вина, а ее имитация.
3) Стыд. То же самое – ощущение позора не бывает прикольным. Либо же человеку не стыдно. Тогда речь идет об симуляции стыда, а не о реальном переживании.
4) Печаль – в диапазоне от уныния до горя. То же самое. Это неприкольные переживания.
Тоже можно сказать и таким эмоциях как 5) гнев, 6) отвращение и 7) презрение. Но ко всех этим семи переживаниям применима оговорка, сделанная в отношении страха: в ситуациях, когда человек испытывает вину, стыд, печаль или последние три, может содержаться нечто прикольное – но не в силу сущности самих этих эмоций, а в силу других эмоций, лишь сопутствующих им.
Также, например, квашенная капуста может быть сладкой – но не сама по себе, а только в случае добавления сахара. Сама по себе она не сладкая, но конкретный продукт (как любят писать философы, «вот эта вот» конкретная банка), являющийся квашенной капустой, может содержат сладость, если именно туда сыпанули сахару. И это свойство отдельного предмета, то есть вещи, а не идеи кислотности в этой вещи.
То есть конкретное явление может переживаться как прикольное, но не потому, что оно страшное, стыдное или вызывающее отвращение, а помимо этого. То есть идея прикольного не связана с этими 7ю идеями.
Повторю, что всё это – отрицательные эмоции. И это все отрицательные эмоции, которые есть у человека. Значит, категория прикольного не связана с негативными переживаниями.
Продолжим разговор о том, что составляет сущность понятия прикольного. Ранее мы выяснили, что оно является эстетической категорией и не тождественно несерьезному или смешному.
Очевидно, что подбирать синонимы к слову – дело безнадежное. Впрочем, это известно уже 24 века, с ранних диалогов Платона. Потому нужно разобрать те переживания, которые вызывают прикольные вещи – ведь всякое чувственное (эстетическое) восприятие порождает эмоции.
Возьмем 10 главных эмоций согласно концепции Кэррола Изарда. Начнем с отрицательных.
1) Страх, очевидно, не может быть связан с переживанием прикольного. Вряд ли жуткий упырь на экране ужастика или неожиданный разговор с мутными прохожими могут быть так обозначены. С другой стороны, особенно в случае кино, мы, рассмотрев неожиданно вылезшую на экран тварину, можем сказать, что сделана она прикольно – прикольно выполнена графика или загримирован актер.
Но, на самом деле, так говорят уже после того, как ёкнувшее сердечко вернулось к нормальному пульсу. То есть прикольно сделанная нежить так характеризуется лишь тогда, когда страх сменила иная эмоция. В страхе и, тем более, паническом состоянии ничто не кажется прикольным. Страх здесь не следует смешивать с легким чувством опасности – когда твоя команда бьет пенальти или ты смотришь, как шарик скачет по циферкам в рулетке. Это может быть действительно прикольно (даже в моменте). Но, в целом, это сложные переживания, а не чистый ужас. Прикольно нам не из-за страха – более того, прикольно нам тогда, когда внутри момента страха меньше, чем других эмоций
То есть прикольное никак не связано со страхом.
2) Вина. Тут также нет никакой корреляции – за исключением случаев, когда человек только делает вид, что испытывает вину. В таком случае, действительно, повиниться может быть прикольно: вот, мол, как я всех напариваю, а на самом деле мне пофиг. Но это не вина, а ее имитация.
3) Стыд. То же самое – ощущение позора не бывает прикольным. Либо же человеку не стыдно. Тогда речь идет об симуляции стыда, а не о реальном переживании.
4) Печаль – в диапазоне от уныния до горя. То же самое. Это неприкольные переживания.
Тоже можно сказать и таким эмоциях как 5) гнев, 6) отвращение и 7) презрение. Но ко всех этим семи переживаниям применима оговорка, сделанная в отношении страха: в ситуациях, когда человек испытывает вину, стыд, печаль или последние три, может содержаться нечто прикольное – но не в силу сущности самих этих эмоций, а в силу других эмоций, лишь сопутствующих им.
Также, например, квашенная капуста может быть сладкой – но не сама по себе, а только в случае добавления сахара. Сама по себе она не сладкая, но конкретный продукт (как любят писать философы, «вот эта вот» конкретная банка), являющийся квашенной капустой, может содержат сладость, если именно туда сыпанули сахару. И это свойство отдельного предмета, то есть вещи, а не идеи кислотности в этой вещи.
То есть конкретное явление может переживаться как прикольное, но не потому, что оно страшное, стыдное или вызывающее отвращение, а помимо этого. То есть идея прикольного не связана с этими 7ю идеями.
Повторю, что всё это – отрицательные эмоции. И это все отрицательные эмоции, которые есть у человека. Значит, категория прикольного не связана с негативными переживаниями.
Категория прикольного (4)
Остались две нейтральных эмоции и одна положительная.
8) Радость (наслаждение). Прикольным вряд ли является то, что вызывает восторг. Музыка, живопись или архитектура, приводящая нас в экстаз, не будет именована прикольной. Великая радость не прикольна.
С другой стороны, вполне возможно, что услышав или увидев нечто совершенно грандиозное и величественное, мы скажем, что «это прикольно». Но. Мы солжем. Таким определением мы не выразим реальное переживание, а лишь попытаемся скрыть его – например, чтобы не выглядеть в чужих или своих глазах слишком эмоциональными. Сказать (даже самому себе) «прикольно» в случае восторга можно только с одной целью – сделать себе душевную анестезию. Восхищение, упоение, благоговение – не прикольны. Это слишком слабое слово.
И в этой слабости и содержится первый ключ к сущности прикольного. Восторг – только часть наслаждения, самая интенсивная часть.
Прикольным может быть названо то, что вызывает несильную, предельно ослабленную радость. Сейчас не приходит в голову иного понятия кроме как приятное. В собственном смысле слова приятное – это то, что мы готовы при(н)ять, что не вызывает равнодушия или (тем более) отторжения.
Если вернуться к примерам из первой заметки, действенность теоремы Пифагора и связь имен Блез и Власий приятны нашему уму и ощущению (зрению и слуху соответственно). И клипы Little Big в целом приятны зрению и слуху – потому что видеоряд и звук (не рискну сказать, музыка ли это, но звук имеется) действуют примерно также, как звук игральных автоматов. То есть нет отвращения и нет восторга – приятно, не более того.
Есть ли в их клипах нечто неприятное? Да, есть. Но оно и не прикольное – именно в силу неприятности. То есть видео прикольные не в силу негативных эмоций (или восторга) – а лишь в той части, в какой они дают радость (в гомеопатических дозах).
Итак, прикольное всегда приятно – по крайней мере, я не нашел примеров, когда бы это не было истиной. Но как быть с такой ситуацией: мы узнаем о крайне замороченной и хитровыделанной схеме преступления – когда, например, убивец сделал все, чтобы запутать следствие и выгородить себя. Нам объяснили схему – и мы говорим «прикольно», хотя, отнюдь не радуемся факту убийства. Получается, что в данном случае никакого приятия (как радости в слабой степени интенсивности) вовсе нет.
На самом деле прикольно в изысканном преступлении не то, что кого-то лишили жизни, а то, как оно было обставлено. Холмс говорил о Мориарти: «Ужас и негодование, которые мне внушали его преступления, почти уступили место восхищению перед его мастерством». На самом деле речь идет не о восхищении, а о приятности, об удовольствии, которое доставляют нашему уму интеллектуальные способности преступника. Нам приносит удовольствие созерцание красоты замысла – помимо того, что сам результат нам отвратителен. И тут приколен не результат, а замысел. Так что, опять же, нет ничего прикольного, что не доставляло бы небольшое удовольствие.
Всякое прикольное – приятное.
Но не всякое приятное – прикольное. Курильщик уничтожает пачку в день – и почти каждая сигарета ему приятна (то есть не вызывает ни восторга, ни негатива). Однако вряд ли он скажет, что курить «вот эту вот» сигарету было прикольно – нет, просто приятно. Если вы, читая эти строки, находитесь в тепле, то согласитесь, что тепло приятно. Но вряд ли вы думаете, что не мерзнуть и не обливаться потом – прикольно. Нет, не прикольно, а просто приятно. А не прикольно потому, что привычно.
Значит, прикольное как-то связано с непривычным. И об этом будет следующая заметка.
Остались две нейтральных эмоции и одна положительная.
8) Радость (наслаждение). Прикольным вряд ли является то, что вызывает восторг. Музыка, живопись или архитектура, приводящая нас в экстаз, не будет именована прикольной. Великая радость не прикольна.
С другой стороны, вполне возможно, что услышав или увидев нечто совершенно грандиозное и величественное, мы скажем, что «это прикольно». Но. Мы солжем. Таким определением мы не выразим реальное переживание, а лишь попытаемся скрыть его – например, чтобы не выглядеть в чужих или своих глазах слишком эмоциональными. Сказать (даже самому себе) «прикольно» в случае восторга можно только с одной целью – сделать себе душевную анестезию. Восхищение, упоение, благоговение – не прикольны. Это слишком слабое слово.
И в этой слабости и содержится первый ключ к сущности прикольного. Восторг – только часть наслаждения, самая интенсивная часть.
Прикольным может быть названо то, что вызывает несильную, предельно ослабленную радость. Сейчас не приходит в голову иного понятия кроме как приятное. В собственном смысле слова приятное – это то, что мы готовы при(н)ять, что не вызывает равнодушия или (тем более) отторжения.
Если вернуться к примерам из первой заметки, действенность теоремы Пифагора и связь имен Блез и Власий приятны нашему уму и ощущению (зрению и слуху соответственно). И клипы Little Big в целом приятны зрению и слуху – потому что видеоряд и звук (не рискну сказать, музыка ли это, но звук имеется) действуют примерно также, как звук игральных автоматов. То есть нет отвращения и нет восторга – приятно, не более того.
Есть ли в их клипах нечто неприятное? Да, есть. Но оно и не прикольное – именно в силу неприятности. То есть видео прикольные не в силу негативных эмоций (или восторга) – а лишь в той части, в какой они дают радость (в гомеопатических дозах).
Итак, прикольное всегда приятно – по крайней мере, я не нашел примеров, когда бы это не было истиной. Но как быть с такой ситуацией: мы узнаем о крайне замороченной и хитровыделанной схеме преступления – когда, например, убивец сделал все, чтобы запутать следствие и выгородить себя. Нам объяснили схему – и мы говорим «прикольно», хотя, отнюдь не радуемся факту убийства. Получается, что в данном случае никакого приятия (как радости в слабой степени интенсивности) вовсе нет.
На самом деле прикольно в изысканном преступлении не то, что кого-то лишили жизни, а то, как оно было обставлено. Холмс говорил о Мориарти: «Ужас и негодование, которые мне внушали его преступления, почти уступили место восхищению перед его мастерством». На самом деле речь идет не о восхищении, а о приятности, об удовольствии, которое доставляют нашему уму интеллектуальные способности преступника. Нам приносит удовольствие созерцание красоты замысла – помимо того, что сам результат нам отвратителен. И тут приколен не результат, а замысел. Так что, опять же, нет ничего прикольного, что не доставляло бы небольшое удовольствие.
Всякое прикольное – приятное.
Но не всякое приятное – прикольное. Курильщик уничтожает пачку в день – и почти каждая сигарета ему приятна (то есть не вызывает ни восторга, ни негатива). Однако вряд ли он скажет, что курить «вот эту вот» сигарету было прикольно – нет, просто приятно. Если вы, читая эти строки, находитесь в тепле, то согласитесь, что тепло приятно. Но вряд ли вы думаете, что не мерзнуть и не обливаться потом – прикольно. Нет, не прикольно, а просто приятно. А не прикольно потому, что привычно.
Значит, прикольное как-то связано с непривычным. И об этом будет следующая заметка.
Фрэнсис Бэкон в «Новом Органоне» выделил четыре типа заблуждений («идолов»), которые мешают правильному познанию. Первыми в списке у него идут идолы рода:
«Идолы рода находят основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.»
Слова Бэкона в большей степени относились к дедуктивному методу католической теологии, основанной на Платоне и Аристотеле – которые логические выводы принимали за онтологические. Но он далее говорит и об ошибках низшей части нашего существа: «Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум».
С годами я все более убеждаюсь в том, что большинство проблем человека (как обыденных, так и интеллектуальных) связаны со свойствами нашей телесно-эмоциональной части – то есть с неразумной природой человека. Одна из главных ошибок, свойственная роду людскому – подмена объективных свойств явлений их субъективными переживаниями. Проще говоря, речь идет о неумении отличать явления от сопутствующих им эмоций.
Помню ситуацию, в которой я впервые осознал, что эмоции нам врут. На своей первой работе (торговым представителем в конце нулевых) надо мной довлела маленькая, но неприятная задача: нужно было найти на складе гипермаркета потерянную коробку с товаром. У меня тогда был предельно педантичный начальник, требовавший непременно ее найти: «ищи лучше». Тогда, в молодости, меня это сильно нервировало.
С третьей попытки (два раза я ездил туда вхолостую) после длительного обследования складских пространств мне удалось справится с задачей. Я вышел с легким сердцем – но столкнулся с другой, объективно более серьезной неприятностью: сломалась машина. Как итог: эвакуатор, потерянные полдня, много потраченных денег (где-то четверть моей тогдашней зарплаты).
Но настроение не ухудшилось, хотя обычно поломки приводили меня в бешенство. Уже вечером пришел инсайт: сама ситуация с поломкой объективно была неприятной, но мысли о ней негатива не вызывали, потому что удовлетворение от проделанной работы было сильнее. И сейчас, вспоминая тот эпизод, я не чувствую ничего неприятного. Эмоции мне соврали.
Я привожу эту тривиальнейшую историю только потому, что она тогда явила мне серьезный дефект человеческой природы: мы неверно оцениваем реальность, поскольку считаем, что эмоции являются хорошо настроенными датчиками, тогда как на самом деле они похожи на дурно обученных собак, которые беспорядочно лают на тишину, бросаются на хозяев и дрыхнут во время ограбления.
«Идолы рода находят основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.»
Слова Бэкона в большей степени относились к дедуктивному методу католической теологии, основанной на Платоне и Аристотеле – которые логические выводы принимали за онтологические. Но он далее говорит и об ошибках низшей части нашего существа: «Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум».
С годами я все более убеждаюсь в том, что большинство проблем человека (как обыденных, так и интеллектуальных) связаны со свойствами нашей телесно-эмоциональной части – то есть с неразумной природой человека. Одна из главных ошибок, свойственная роду людскому – подмена объективных свойств явлений их субъективными переживаниями. Проще говоря, речь идет о неумении отличать явления от сопутствующих им эмоций.
Помню ситуацию, в которой я впервые осознал, что эмоции нам врут. На своей первой работе (торговым представителем в конце нулевых) надо мной довлела маленькая, но неприятная задача: нужно было найти на складе гипермаркета потерянную коробку с товаром. У меня тогда был предельно педантичный начальник, требовавший непременно ее найти: «ищи лучше». Тогда, в молодости, меня это сильно нервировало.
С третьей попытки (два раза я ездил туда вхолостую) после длительного обследования складских пространств мне удалось справится с задачей. Я вышел с легким сердцем – но столкнулся с другой, объективно более серьезной неприятностью: сломалась машина. Как итог: эвакуатор, потерянные полдня, много потраченных денег (где-то четверть моей тогдашней зарплаты).
Но настроение не ухудшилось, хотя обычно поломки приводили меня в бешенство. Уже вечером пришел инсайт: сама ситуация с поломкой объективно была неприятной, но мысли о ней негатива не вызывали, потому что удовлетворение от проделанной работы было сильнее. И сейчас, вспоминая тот эпизод, я не чувствую ничего неприятного. Эмоции мне соврали.
Я привожу эту тривиальнейшую историю только потому, что она тогда явила мне серьезный дефект человеческой природы: мы неверно оцениваем реальность, поскольку считаем, что эмоции являются хорошо настроенными датчиками, тогда как на самом деле они похожи на дурно обученных собак, которые беспорядочно лают на тишину, бросаются на хозяев и дрыхнут во время ограбления.
Тем яснее этот дефект виден тогда, когда люди рассуждают о больших явлениях, свидетелями которых они как бы являлись. Именно здесь лежит корень ностальгии по позднему совку – и относительно свежая волна ностальгии по 90м годам.
Помню хрестоматийный диалог с одним любителем эпохи Застоя (не идеологизированным, а именно ностальгирующим товарищем):
- Понимаешь, тогда было ощущение стабильности.
- Но ведь СССР развалился.
- Да, к сожалению.
- Так это значит, что он был нестабилен.
- Ну, это было потом. И потом чувство стабильности ушло. Вот поэтому тогда мне нравилось больше, чем сейчас.
Человек не понял, что сам себя опроверг. То есть он не понял разницу между реальной стабильностью и ощущением стабильности. Между объективной картиной и эмоциональным переживанием.
С другим товарищем раз говорили о коммунальных квартирах – про саму эту омерзительную практику (плюс делились воспоминаниями – я в них тоже немного пожил). «Нас тогда это не напрягало, мы об этом не думали, да и соседи были нормальные». По сути человек сказал: «Я не помню, чтобы меня напрягал факт жизни в коммуналке, а потому про саму практику коммуналок не могу сказать ничего плохого».
Из той же оперы рассуждения то типу «раньше мы не опасались отпускать детей играть во дворе, а теперь страшно». Ну хорошо, а вы узнавали реальную статистику соответствующих преступлений – тогда и сейчас? Нет, понятно дело. Зачем? Главное ведь не то, опасно ли отпускать детей, а то, страшно ли их отпускать. Опасно – это объективная сторона. Страшно – эмоциональная. Но кого интересует реальность, правда?
Я рос в 90е в относительно приемлемых условиях. Воспоминания о детстве и отрочестве у меня нормальные – но я никогда не понимал, каким сука образом память детства должна влиять на оценку эпохи. В 90е русский народ подвергся новой волне геноцида, но «время было хорошее, потому что мы с парнями в третий Мортал Комбат на Сеге рубились и вовсю на горных великах рассекали». Серьезно?
И нельзя назвать такую позицию людоедской. Люди ведь не хотят сказать, что ельцинский кошмар оправдывается их детскими радостями. Просто люди думают мало, а эмоционируют много, а оттого лажают в оценках.
Кстати, из той же оперы такое воспоминание о 90х: «Тогда была надежда!». И наличие этой надежды, что самое офигенное, ставится 90м в заслугу. Ну и как, оправдались надежды? «Ну, это другое».
Оговорка. Сказанное не значит, что вообще не нужно обращать внимание на субъективные переживания – но нельзя ими руководствоваться при вынесении оценок. То есть. Вполне законна такая, например, фраза: «Фирма была хорошая – платили достойно, руководство адекватное, требования понятные – но лично мне там было неуютно: и в коллектив не вполне влился, и профессию хотелось сменить, и добираться было далеко, а потому вспоминаю ее без восторга».
Не менее наглядно подмена объективного субъективным видна в эстетических оценках. Но об этом – чуть позже.
Помню хрестоматийный диалог с одним любителем эпохи Застоя (не идеологизированным, а именно ностальгирующим товарищем):
- Понимаешь, тогда было ощущение стабильности.
- Но ведь СССР развалился.
- Да, к сожалению.
- Так это значит, что он был нестабилен.
- Ну, это было потом. И потом чувство стабильности ушло. Вот поэтому тогда мне нравилось больше, чем сейчас.
Человек не понял, что сам себя опроверг. То есть он не понял разницу между реальной стабильностью и ощущением стабильности. Между объективной картиной и эмоциональным переживанием.
С другим товарищем раз говорили о коммунальных квартирах – про саму эту омерзительную практику (плюс делились воспоминаниями – я в них тоже немного пожил). «Нас тогда это не напрягало, мы об этом не думали, да и соседи были нормальные». По сути человек сказал: «Я не помню, чтобы меня напрягал факт жизни в коммуналке, а потому про саму практику коммуналок не могу сказать ничего плохого».
Из той же оперы рассуждения то типу «раньше мы не опасались отпускать детей играть во дворе, а теперь страшно». Ну хорошо, а вы узнавали реальную статистику соответствующих преступлений – тогда и сейчас? Нет, понятно дело. Зачем? Главное ведь не то, опасно ли отпускать детей, а то, страшно ли их отпускать. Опасно – это объективная сторона. Страшно – эмоциональная. Но кого интересует реальность, правда?
Я рос в 90е в относительно приемлемых условиях. Воспоминания о детстве и отрочестве у меня нормальные – но я никогда не понимал, каким сука образом память детства должна влиять на оценку эпохи. В 90е русский народ подвергся новой волне геноцида, но «время было хорошее, потому что мы с парнями в третий Мортал Комбат на Сеге рубились и вовсю на горных великах рассекали». Серьезно?
И нельзя назвать такую позицию людоедской. Люди ведь не хотят сказать, что ельцинский кошмар оправдывается их детскими радостями. Просто люди думают мало, а эмоционируют много, а оттого лажают в оценках.
Кстати, из той же оперы такое воспоминание о 90х: «Тогда была надежда!». И наличие этой надежды, что самое офигенное, ставится 90м в заслугу. Ну и как, оправдались надежды? «Ну, это другое».
Оговорка. Сказанное не значит, что вообще не нужно обращать внимание на субъективные переживания – но нельзя ими руководствоваться при вынесении оценок. То есть. Вполне законна такая, например, фраза: «Фирма была хорошая – платили достойно, руководство адекватное, требования понятные – но лично мне там было неуютно: и в коллектив не вполне влился, и профессию хотелось сменить, и добираться было далеко, а потому вспоминаю ее без восторга».
Не менее наглядно подмена объективного субъективным видна в эстетических оценках. Но об этом – чуть позже.
Вчера мы говорили об искажениях в оценках объективной реальности, возникающих из-за чрезмерного доверия своим ощущениям и переживаниям.
В эстетических оценках большинство людей также не могут отличить объективное от субъективного – отчасти из-за тех же самых эмоций, но, прежде этого, из-за разницы предпочтений, из-за вкусов.
Есть простой тест на понимание разницы между объектом и отношением к объекту: вопрос о том, существуют ли объективно красивые вещи. Ответ обычно таков: кому что нравится, на вкус и цвет, кому арбуз, кому свиной хрящ, все от человека зависит и так далее. Короче, ответ отрицательный.
И неправильный. Существуют объективно красивые и прекрасные вещи. «Но ведь каждому свое – кому таторы, а кому ляторы».
Да. Но это не аргумент. То, что у людей различаются вкусы, не означает, что каждый прав по своему. Что кому нравится или не нравится – это субъективные оценки. А красивое и прекрасное – это объективные характеристики объектов. И одно с другим может не совпадать. «Я понимаю, что это прекрасно, но мне не нравится». «Я понимаю, что это не шедевр, но мне нравится». И когда мы обладаем знанием критериев красоты, нам проще различить собственные впечатления и реальные характеристики предмета.
Чтобы не рассуждать абстрактно, приведу личные примеры. Я ничего не понимаю в музыке, а потому разница между объективно признанными мастерами и моими предпочтениями бесконечно велика. Несколько специалистов в музыкальном ремесле объясняли мне, чем прекрасны битлы, но меня от них воротит – от всей их слащавости и полного отсутствия возвышенности в ритмах и текстах. Но я просто не могу их объективно оценить – потому что не владею критериями. Верю на слово, хотя очень хотел бы понять, почему Битлз, Мадонна или Queen (окромя двух обожаемых мной композиций) – это объективно прекрасно, а Nightwish, Наутилус или Пикник – нет.
Но, например, в поэзии я разбираюсь хорошо. И понимаю, что, скажем, Вадим Шершеневич или Владимир Нарбут – не великие поэты, но я люблю их куда больше, чем Фета или Мандельштама. Хотя понимаю, что последние лучше первых. Это дело вкуса (нравится-не-нравится), не имеющее прямого отношения к самим объектам.
С человеческой красотой – то же самое. Есть объективно красивые люди – и критерии человечьей красоты известны уже пару тысяч лет. Например, что высота головы должна равняться 1/8 человеческого роста. Или что между двумя глазами должен точно помещаться еще один глаз. И несоблюдение этих пропорций мы сразу отмечаем как отклонение от канонов красоты. И сколько бы феминистическая сволочь не объясняла людям, что стандарты красоты навязываются обществом (а, значит, условны), это не отменяет простой как две копейки истины – что красота существует вне зависимости от наших предпочтений. Существует в вещах, а не в нашем сознании.
Однако это не отменяет того, что нам могут нравится близко посаженные глаза или маленькие носы. Разнообразие вкусов (мнений) никак не дискредитирует существование истины.
Собственно, все это давно известно – еще Парменид разделил мнение и истину, а Платон полжизни посвятил их различению. Но что толку, если затруднения в этих вопросах нам врождены, а значит избавиться от них у нас никогда не получится.
В эстетических оценках большинство людей также не могут отличить объективное от субъективного – отчасти из-за тех же самых эмоций, но, прежде этого, из-за разницы предпочтений, из-за вкусов.
Есть простой тест на понимание разницы между объектом и отношением к объекту: вопрос о том, существуют ли объективно красивые вещи. Ответ обычно таков: кому что нравится, на вкус и цвет, кому арбуз, кому свиной хрящ, все от человека зависит и так далее. Короче, ответ отрицательный.
И неправильный. Существуют объективно красивые и прекрасные вещи. «Но ведь каждому свое – кому таторы, а кому ляторы».
Да. Но это не аргумент. То, что у людей различаются вкусы, не означает, что каждый прав по своему. Что кому нравится или не нравится – это субъективные оценки. А красивое и прекрасное – это объективные характеристики объектов. И одно с другим может не совпадать. «Я понимаю, что это прекрасно, но мне не нравится». «Я понимаю, что это не шедевр, но мне нравится». И когда мы обладаем знанием критериев красоты, нам проще различить собственные впечатления и реальные характеристики предмета.
Чтобы не рассуждать абстрактно, приведу личные примеры. Я ничего не понимаю в музыке, а потому разница между объективно признанными мастерами и моими предпочтениями бесконечно велика. Несколько специалистов в музыкальном ремесле объясняли мне, чем прекрасны битлы, но меня от них воротит – от всей их слащавости и полного отсутствия возвышенности в ритмах и текстах. Но я просто не могу их объективно оценить – потому что не владею критериями. Верю на слово, хотя очень хотел бы понять, почему Битлз, Мадонна или Queen (окромя двух обожаемых мной композиций) – это объективно прекрасно, а Nightwish, Наутилус или Пикник – нет.
Но, например, в поэзии я разбираюсь хорошо. И понимаю, что, скажем, Вадим Шершеневич или Владимир Нарбут – не великие поэты, но я люблю их куда больше, чем Фета или Мандельштама. Хотя понимаю, что последние лучше первых. Это дело вкуса (нравится-не-нравится), не имеющее прямого отношения к самим объектам.
С человеческой красотой – то же самое. Есть объективно красивые люди – и критерии человечьей красоты известны уже пару тысяч лет. Например, что высота головы должна равняться 1/8 человеческого роста. Или что между двумя глазами должен точно помещаться еще один глаз. И несоблюдение этих пропорций мы сразу отмечаем как отклонение от канонов красоты. И сколько бы феминистическая сволочь не объясняла людям, что стандарты красоты навязываются обществом (а, значит, условны), это не отменяет простой как две копейки истины – что красота существует вне зависимости от наших предпочтений. Существует в вещах, а не в нашем сознании.
Однако это не отменяет того, что нам могут нравится близко посаженные глаза или маленькие носы. Разнообразие вкусов (мнений) никак не дискредитирует существование истины.
Собственно, все это давно известно – еще Парменид разделил мнение и истину, а Платон полжизни посвятил их различению. Но что толку, если затруднения в этих вопросах нам врождены, а значит избавиться от них у нас никогда не получится.
Посмотрел «Джентльменов» и «Достать ножи» - два нашумевших за последние месяцы фильма.
«Джентльмены». Действительно хороший фильм – хотя до «Большого куша» и «Карты, деньги» того же Гая Ричи немного не дотягивает. То есть по меркам Ричи фильм очень хороший, а вот в среднем по индустрии – отличный.
Минус только в плохой русской озвучке – гейские голоса, неудачно переведенные шутки и несколько очевидных ошибок и непоняток, которые становятся очевидными, когда смотришь альтернативный перевод товарища Пучкова.
Как бы не были мерзки политические взгляды Гоблина, переводчик он гениальный. Трижды гениальный. В сюжете тут же становится понятным то, что вызывало недоумение в «профессиональной» озвучке.
Пример:
В дубляже: «Ты однажды отсосал за два кило хмурого». Я вообще не понял, что это за сценарный ход – кто отдаст 2 килограмма героина за отсос от убогого торчка.
У Гоблина: «И знаю твой грешок: что ты сосешь хуй за порошок».
В оригинале: «And I know you'll suck a cock for a five-pound bag». До меня не сразу дошло, в чем ошибка: паунд, в данном случае, это фунт стерлингов, а не фунт веса. А потому перевод Пучкова не только устранил эту ошибку, но и хорошо обыграл фразу рифмовкой в стиле кокни. Вот так работают наши переводчики для широкого проката.
«Достать ножи». Этот детектив был страшно распиарен, успешен в прокате и сейчас имеет очень высокие оценки на Imbd и Кинопоиске. Я решил глянуть из-за восторгов со стороны Ильи Бунина (ютуб-канал Кинокритика, который я давно и с удовольствием смотрю). Мол, это детектив с закосом под классику с отменной игрой актеров и лихим сюжетом.
Не совсем так. Совсем не так. Фильм – мерзкое убогое говно. И это не потому что «мне не понравилось», а потому фильм объективно дрянной. Причины:
1) Плохая игра главных героев. Дэниэл Крейг сыграл плохо, но еще хуже справилась с ролью Ана де Армас. Почему-то принято, что главная героиня (потому что она типа хорошая) должна быть забитой, виктимной, с постоянно мокрыми глазами и щенячим выражением лица. Но в конце она, ясно дело, показывает свою сучью натуру. Второстепенные персонажи, кстати, отыграли очень хорошо.
2) Полное отсутствие полиции как субъекта расследования. За неделю с момента убийства не был даже обследован участок перед домом, не были изъяты медикаменты, которые покойный употребил перед смертью. Пузырьки с морфином просто валялись в комнате. Не были просмотрены даже записи с камер наблюдения. Полиция вообще не ведет допрос. Действительно, зачем.
3) Идиотские сценарные решения. Задача: как сжечь лабораторию судебно-медицинской экспертизы, чтобы не попасться на камеру и наверняка уничтожить результаты анализов? Направить на здание самолет? Подкупить охрану? Шантажировать сотрудников? Или просто взломать сервера и уничтожить базы данных?
Ответ: нужно прийти к зданию (отдельно стоящему, ясен красен) с канистрой бензина и кинуть ее в окно. А камеры сгорят сами. Гениально.
Тупая топорная бездарная мерзотина.
«Джентльмены». Действительно хороший фильм – хотя до «Большого куша» и «Карты, деньги» того же Гая Ричи немного не дотягивает. То есть по меркам Ричи фильм очень хороший, а вот в среднем по индустрии – отличный.
Минус только в плохой русской озвучке – гейские голоса, неудачно переведенные шутки и несколько очевидных ошибок и непоняток, которые становятся очевидными, когда смотришь альтернативный перевод товарища Пучкова.
Как бы не были мерзки политические взгляды Гоблина, переводчик он гениальный. Трижды гениальный. В сюжете тут же становится понятным то, что вызывало недоумение в «профессиональной» озвучке.
Пример:
В дубляже: «Ты однажды отсосал за два кило хмурого». Я вообще не понял, что это за сценарный ход – кто отдаст 2 килограмма героина за отсос от убогого торчка.
У Гоблина: «И знаю твой грешок: что ты сосешь хуй за порошок».
В оригинале: «And I know you'll suck a cock for a five-pound bag». До меня не сразу дошло, в чем ошибка: паунд, в данном случае, это фунт стерлингов, а не фунт веса. А потому перевод Пучкова не только устранил эту ошибку, но и хорошо обыграл фразу рифмовкой в стиле кокни. Вот так работают наши переводчики для широкого проката.
«Достать ножи». Этот детектив был страшно распиарен, успешен в прокате и сейчас имеет очень высокие оценки на Imbd и Кинопоиске. Я решил глянуть из-за восторгов со стороны Ильи Бунина (ютуб-канал Кинокритика, который я давно и с удовольствием смотрю). Мол, это детектив с закосом под классику с отменной игрой актеров и лихим сюжетом.
Не совсем так. Совсем не так. Фильм – мерзкое убогое говно. И это не потому что «мне не понравилось», а потому фильм объективно дрянной. Причины:
1) Плохая игра главных героев. Дэниэл Крейг сыграл плохо, но еще хуже справилась с ролью Ана де Армас. Почему-то принято, что главная героиня (потому что она типа хорошая) должна быть забитой, виктимной, с постоянно мокрыми глазами и щенячим выражением лица. Но в конце она, ясно дело, показывает свою сучью натуру. Второстепенные персонажи, кстати, отыграли очень хорошо.
2) Полное отсутствие полиции как субъекта расследования. За неделю с момента убийства не был даже обследован участок перед домом, не были изъяты медикаменты, которые покойный употребил перед смертью. Пузырьки с морфином просто валялись в комнате. Не были просмотрены даже записи с камер наблюдения. Полиция вообще не ведет допрос. Действительно, зачем.
3) Идиотские сценарные решения. Задача: как сжечь лабораторию судебно-медицинской экспертизы, чтобы не попасться на камеру и наверняка уничтожить результаты анализов? Направить на здание самолет? Подкупить охрану? Шантажировать сотрудников? Или просто взломать сервера и уничтожить базы данных?
Ответ: нужно прийти к зданию (отдельно стоящему, ясен красен) с канистрой бензина и кинуть ее в окно. А камеры сгорят сами. Гениально.
Тупая топорная бездарная мерзотина.
ВОПРОС
Здравствуйте, недавно меня заинтересовала такая дисциплина - онтология и теория познания. Было бы интересно услышать Ваши рекомендации по самостоятельному постижению данной дисциплины (к сожалению, курс в университете оставляет желать лучшего). Стоит ли начать с Хайдеггера, например, с работы "Введение в метафизику" и вообще что можете сказать про Хайдеггера?
С уважением, ваш читатель. Спасибо за ваше творчество!
ОТВЕТ
Если Вам читают такой курс, то Вы учитесь на философа, я полагаю. В таком случае рекомендация одна-единственная – читать много всего разного, не циклясь ни на одном авторе или подходе.
Данная дисциплина является ядром философии, а потому изучать ее отдельно – дело сомнительное. Но если Вы хотите понять проблематику теории бытия и познания, взятых в своей специфике, возьмите любой нормальный учебник и найдите соответствующий раздел.
Например, третий раздел учебника по философии под редакцией Лавриненко и Ратникова (М, 2010). Там соответствующий материал дан на 60ти страницах. Это совсем для вката. Есть, кстати, учебник «Онтология и теория познания» Иванова и Миронова (М, 2005). Он посложнее – но зато в него относительно гармонично встроена история философии и методология науки.
Стоит ли начинать с Хайдеггера? Ну а как Вы сами думаете? Если бы Вы его открывали, то такого вопроса бы не возникло. Начинать (все равно что) с Хайдеггера – это все равно что учиться вождению на стритрейсинге. Но, с другой стороны, попробуйте, может я не прав, и он пойдет как по маслу.
Рассуждать о Хайдеггере в целом я сейчас не готов – нужно писать отдельный текст. Но в кратком виде я уже писал о нем здесь. Оговорюсь, что пусть и назвал его не слишком цензурным словом, но никак не отрицаю его величия и гениальности. Просто не люблю графоманство в философских текстах (такой у меня рессантимент) – потому что искренне завидую тем, что не может не писать. А герр Хайдеггер писал самозабвенно и немилостиво к читателям.
Здравствуйте, недавно меня заинтересовала такая дисциплина - онтология и теория познания. Было бы интересно услышать Ваши рекомендации по самостоятельному постижению данной дисциплины (к сожалению, курс в университете оставляет желать лучшего). Стоит ли начать с Хайдеггера, например, с работы "Введение в метафизику" и вообще что можете сказать про Хайдеггера?
С уважением, ваш читатель. Спасибо за ваше творчество!
ОТВЕТ
Если Вам читают такой курс, то Вы учитесь на философа, я полагаю. В таком случае рекомендация одна-единственная – читать много всего разного, не циклясь ни на одном авторе или подходе.
Данная дисциплина является ядром философии, а потому изучать ее отдельно – дело сомнительное. Но если Вы хотите понять проблематику теории бытия и познания, взятых в своей специфике, возьмите любой нормальный учебник и найдите соответствующий раздел.
Например, третий раздел учебника по философии под редакцией Лавриненко и Ратникова (М, 2010). Там соответствующий материал дан на 60ти страницах. Это совсем для вката. Есть, кстати, учебник «Онтология и теория познания» Иванова и Миронова (М, 2005). Он посложнее – но зато в него относительно гармонично встроена история философии и методология науки.
Стоит ли начинать с Хайдеггера? Ну а как Вы сами думаете? Если бы Вы его открывали, то такого вопроса бы не возникло. Начинать (все равно что) с Хайдеггера – это все равно что учиться вождению на стритрейсинге. Но, с другой стороны, попробуйте, может я не прав, и он пойдет как по маслу.
Рассуждать о Хайдеггере в целом я сейчас не готов – нужно писать отдельный текст. Но в кратком виде я уже писал о нем здесь. Оговорюсь, что пусть и назвал его не слишком цензурным словом, но никак не отрицаю его величия и гениальности. Просто не люблю графоманство в философских текстах (такой у меня рессантимент) – потому что искренне завидую тем, что не может не писать. А герр Хайдеггер писал самозабвенно и немилостиво к читателям.
Дорогие подписчики!
Предлагаю пройти два опроса, результаты которых позволят мне лучше понять ваши запросы и интересы. Я продолжу публиковать то, что мне кажется интересным, но смогу учитывать читательские предпочтения – чтобы при прочих равных отдавать приоритет более востребованным темам.
Можно дать несколько ответов.
Всем заранее спасибо.
Предлагаю пройти два опроса, результаты которых позволят мне лучше понять ваши запросы и интересы. Я продолжу публиковать то, что мне кажется интересным, но смогу учитывать читательские предпочтения – чтобы при прочих равных отдавать приоритет более востребованным темам.
Можно дать несколько ответов.
Всем заранее спасибо.
Про что, помимо философии, вам было бы интересно здесь читать? Какая тематика должна быть представлена более широко?
Final Results
49%
Культура и искусство
43%
Политика и идеология
34%
Психология личности и отношений
Какие материалы, публикуемые в этом канале, вам более интересны?
Final Results
51%
Лонгриды и серьезные связные тексты
53%
Свободные историко-философские рассуждения
18%
Размышления о судьбах русского народа
19%
Ответы на вопросы
65%
Популярные изложения философских систем («философия на пальцах»)
23%
Рецензии и отзывы на книги, фильмы и прочее
45%
Разборы антинаучных заблуждений, когнитивных и психологических ошибок
Читая Ницше, сталкиваешься с ощущением, что имеешь дело не с человеком, а с программой, занимающейся интегральным исчислением мотивов человеческих поступков. Конечно, это прекрасно, что Ницше скрупулезно показывает и доказывает, за какими действиями какие стоят дифференциалы (в виде намерений, убеждений и ценностей). Читается Ницше просто как отличный детектив, в котором философ-следователь устанавливает mens rea (субъективную сторону деяния).
Но часто его изыскания выглядят как искусственно усложненная и болезненная рефлексия. Ницше подспудно требует от читателя постоянной дисциплины ума и сердца в вопросах понимания себя, смысла своих поступков и их соотнесения со своей волей к власти. То есть получаются этакие имморалистские «духовные упражнения».
Чтобы привести полноценные примеры, нужно было бы скопипастить большие цитаты – но даже в афоризмах (в урезанном виде) можно увидеть его психо-логику:
«Своими принципами мы хотим либо тиранизировать наши привычки, либо оправдать их, либо заплатить им дань уважения, либо выразить порицание, либо скрыть их; очень вероятно, что двое людей с одинаковыми принципами желают при этом совершенно различного в основе.»
«Стыдиться своей безнравственности - это одна из ступеней той лестницы, на вершине которой стыдятся также своей нравственности».
«Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас».
«Что человек собою представляет, это начинает открываться тогда, когда ослабевает его талант, - когда он перестаёт показывать то, что он может. Талант - тоже наряд: наряд - тоже способ скрываться.»
Судя по всему, последователь Ницше должен рассуждать примерно так: «Сегодня я увидел на стоянке человека, у которого сел аккумулятор, и сразу же предложил ему помощь. Что это было с моей стороны – дарящая добродетель, избыточность которой была завуалирована альтруистической мотивировкой? Воля к власти, выдавшая себя за сострадание? Или же вечный ressentiment, тайное удовольствие оказывающего услугу унизить нуждающегося в ней и стать бенефициаром своего же якобы великодушия?»
При всей гениальности подобных умозрений Ницше не придает значения важному обстоятельству: в человеческих действиях куда чаще проявляется простота и непосредственность, чем тайная корысть и припудренный моралью темный умысел.
Но часто его изыскания выглядят как искусственно усложненная и болезненная рефлексия. Ницше подспудно требует от читателя постоянной дисциплины ума и сердца в вопросах понимания себя, смысла своих поступков и их соотнесения со своей волей к власти. То есть получаются этакие имморалистские «духовные упражнения».
Чтобы привести полноценные примеры, нужно было бы скопипастить большие цитаты – но даже в афоризмах (в урезанном виде) можно увидеть его психо-логику:
«Своими принципами мы хотим либо тиранизировать наши привычки, либо оправдать их, либо заплатить им дань уважения, либо выразить порицание, либо скрыть их; очень вероятно, что двое людей с одинаковыми принципами желают при этом совершенно различного в основе.»
«Стыдиться своей безнравственности - это одна из ступеней той лестницы, на вершине которой стыдятся также своей нравственности».
«Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас».
«Что человек собою представляет, это начинает открываться тогда, когда ослабевает его талант, - когда он перестаёт показывать то, что он может. Талант - тоже наряд: наряд - тоже способ скрываться.»
Судя по всему, последователь Ницше должен рассуждать примерно так: «Сегодня я увидел на стоянке человека, у которого сел аккумулятор, и сразу же предложил ему помощь. Что это было с моей стороны – дарящая добродетель, избыточность которой была завуалирована альтруистической мотивировкой? Воля к власти, выдавшая себя за сострадание? Или же вечный ressentiment, тайное удовольствие оказывающего услугу унизить нуждающегося в ней и стать бенефициаром своего же якобы великодушия?»
При всей гениальности подобных умозрений Ницше не придает значения важному обстоятельству: в человеческих действиях куда чаще проявляется простота и непосредственность, чем тайная корысть и припудренный моралью темный умысел.
Ницше, вскрывший большую часть содержания «слишком человеческого», оказался недостаточно внимателен (или смел) для того, чтобы признать его тем, чем оно является чисто лингвистически – причастием от слова «человек», то есть «присущим человеку».
Везде видя в дурной глаз церкви, рабской морали, «потусторонников», «отрицателем жизни» он как-то забыл о том, что и они сами есть продукт естественных, биологических качеств человека. Ressentiment и все, что связано с «психологией раба», заложено в самом человеке, в его природе, в его сущности.
Неустанно бичуя сострадание, альтруизм, бескорыстие, доброту как «слишком человеческое», Ницше не смог признаться себе в том, что все эти проявления являются действительно слишком человеческими, то есть имманентными homo sapiens, фактически его инстинктами, а вовсе не злой волей дурных людей, случайно захватившими власть над умами.
Дух его сочинений (порой вопреки букве) все время бежит от факта того, альтруизм и чувство долга вполне биологичны, так как способствуют продолжению рода и его процветанию. В этой совершенно дарвинистской интерпретации они служат жизни, а не отрицают ее.
Но проблема в том, что признав и альтруизм, и эгоизм, и «индивидуализм», и «коллективизм», и «хочу», и «должен» имманентными свойствами человеческой природы, Ницше автоматически потерпел бы полное фиаско, так как в результате оказался бы в роли унтер-офицерской вдовы.
Надо заметить, Ницше не единственный раз приходил к тому, что долго старательно отрицал, а затем побоялся озвучить эту очевидность. Величественная идея Вечного Возвращения выглядит совершенно безосновательно без опоры на какую-либо внеположную становлению инстанцию. Проще говоря, вечность невозможна там, где время просто течет вперед из прошлого в будущее.
«О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец – к кольцу возвращения!». Но становление само по себе в чисто материалистическом понимании не способно замыкаться в «кольцо колец». Для этого необходимо нечто метафизическое, обуславливающее и направляющее ход времени. Но как Ницше мог признать необходимость такой инстанции? Для чего же он тогда полжизни боролся с метафизиками всех мастей? Нестыковочка.
Везде видя в дурной глаз церкви, рабской морали, «потусторонников», «отрицателем жизни» он как-то забыл о том, что и они сами есть продукт естественных, биологических качеств человека. Ressentiment и все, что связано с «психологией раба», заложено в самом человеке, в его природе, в его сущности.
Неустанно бичуя сострадание, альтруизм, бескорыстие, доброту как «слишком человеческое», Ницше не смог признаться себе в том, что все эти проявления являются действительно слишком человеческими, то есть имманентными homo sapiens, фактически его инстинктами, а вовсе не злой волей дурных людей, случайно захватившими власть над умами.
Дух его сочинений (порой вопреки букве) все время бежит от факта того, альтруизм и чувство долга вполне биологичны, так как способствуют продолжению рода и его процветанию. В этой совершенно дарвинистской интерпретации они служат жизни, а не отрицают ее.
Но проблема в том, что признав и альтруизм, и эгоизм, и «индивидуализм», и «коллективизм», и «хочу», и «должен» имманентными свойствами человеческой природы, Ницше автоматически потерпел бы полное фиаско, так как в результате оказался бы в роли унтер-офицерской вдовы.
Надо заметить, Ницше не единственный раз приходил к тому, что долго старательно отрицал, а затем побоялся озвучить эту очевидность. Величественная идея Вечного Возвращения выглядит совершенно безосновательно без опоры на какую-либо внеположную становлению инстанцию. Проще говоря, вечность невозможна там, где время просто течет вперед из прошлого в будущее.
«О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец – к кольцу возвращения!». Но становление само по себе в чисто материалистическом понимании не способно замыкаться в «кольцо колец». Для этого необходимо нечто метафизическое, обуславливающее и направляющее ход времени. Но как Ницше мог признать необходимость такой инстанции? Для чего же он тогда полжизни боролся с метафизиками всех мастей? Нестыковочка.
Нужна помощь зала.
Услышал, что изначально в греческом языке ἀνάλυσις (анализ) означал расчленение трупов, а κριτήριον (критерий) – нож для разрезания тушек животных. В древнегреческо-русском словаре Дворецкого каких только значений нет – но таких (чисто бытовых) не приводится.
Господа, если натыкались на подобную информацию, прошу маякнуть на мейл.
Поправка. Про расчленение в словаре говорится, но не указывается, в каком значении (логическом или буквальном).
Услышал, что изначально в греческом языке ἀνάλυσις (анализ) означал расчленение трупов, а κριτήριον (критерий) – нож для разрезания тушек животных. В древнегреческо-русском словаре Дворецкого каких только значений нет – но таких (чисто бытовых) не приводится.
Господа, если натыкались на подобную информацию, прошу маякнуть на мейл.
Поправка. Про расчленение в словаре говорится, но не указывается, в каком значении (логическом или буквальном).
ВОПРОС
Здравствуйте! Как вы думаете, справедлив ли смысловой переход в плане термина метафизика от аристотелевского понимания метафизики как первой философии, науки, изучающей первопричину вещей, бытие так таковое к метафизики в буквальном смысле — то, что выходит за пределы физики, трансцедентно всяким мирским заботам. Не искажает ли изначальный смысл, который хотел подчеркнуть Аристотель?
ОТВЕТ
Отличный вопрос. Давайте разберемся по пунктам.
1. Сам термин «метафизика», как известно, принадлежит не Аристотелю, а Андронику Родосскому, редактору аристотелевского корпуса сочинений. Притом сам он не придавал этому термину никакого «метафизического» оттенка – просто соответствующие тексты шли после «Физики». Иначе бы он, наверно, назвал ее «гипер-» (сверх), а не «мета-» (около).
Таким образом ни Аристотель, ни Андроник не являются владельцами копирайта (пусть даже виртуального и морального) на термин «метафизика».
2. Сам Аристотель, как Вы правильно написали, называл эту область знания (и/или бытия) «теологией» или «первой философией».
Возьмем теологию и посмотрим, кого называли (или кто называл себя) богословами. Гесиод – теолог (хоть и стихийно, как орфический поэт). Аристотель – теолог. Эпикур – теолог (хоть и деист). Максим Исповедник – теолог (хоть и христианин). Также и «первая философия» у Аристотеля одна, у ал-Кинди (мусульманина, написавшего трактат «О первой философии») другая, а у Декарта (написавшего «Размышления о первой философии») – третья.
Тоже и с «физикой». Ведь и Аристотель – физик, и Ньютон, и Эйнштейн, и Гейзенберг. Но «физики» у всех принципиально разные.
Да и термин «философия» также прошел сильнейшую эволюцию. Полагаю, Пифагор (автор «философии») сильно удивился бы сократовскому ее пониманию как «науки умирания». А ведь между ними прошло всего пару столетий.
То есть содержание исследования принципиально отличается от предмета исследования. Предмет один – Бог, а вот понимание, что и кто он есть – различаются. И это вполне правомерно.
3. Даже если забыть про неаутентичность самого термина «метафизика» (то есть то, что он не аристотелевский), следует сказать, что все метафизические работы по-разному понимают ее содержание – но сам предмет остается прежним: то, что не принадлежит чувственному миру.
Также Вы пишете: «то, что выходит за пределы физики, трансцедентно всяким мирским заботам». Это не так – то есть это только одно из значений метафизики. Например, этика – метафизическая наука, поскольку ее цели и средства не имеют физического основания. Про логику, математику и геометрию молчу – это чисто метафизические дисциплины.
Короче говоря, такой смысловой переход вполне справедлив, потому что предмет метафизики остается прежним – то, что неощутимо, но реально.
Здравствуйте! Как вы думаете, справедлив ли смысловой переход в плане термина метафизика от аристотелевского понимания метафизики как первой философии, науки, изучающей первопричину вещей, бытие так таковое к метафизики в буквальном смысле — то, что выходит за пределы физики, трансцедентно всяким мирским заботам. Не искажает ли изначальный смысл, который хотел подчеркнуть Аристотель?
ОТВЕТ
Отличный вопрос. Давайте разберемся по пунктам.
1. Сам термин «метафизика», как известно, принадлежит не Аристотелю, а Андронику Родосскому, редактору аристотелевского корпуса сочинений. Притом сам он не придавал этому термину никакого «метафизического» оттенка – просто соответствующие тексты шли после «Физики». Иначе бы он, наверно, назвал ее «гипер-» (сверх), а не «мета-» (около).
Таким образом ни Аристотель, ни Андроник не являются владельцами копирайта (пусть даже виртуального и морального) на термин «метафизика».
2. Сам Аристотель, как Вы правильно написали, называл эту область знания (и/или бытия) «теологией» или «первой философией».
Возьмем теологию и посмотрим, кого называли (или кто называл себя) богословами. Гесиод – теолог (хоть и стихийно, как орфический поэт). Аристотель – теолог. Эпикур – теолог (хоть и деист). Максим Исповедник – теолог (хоть и христианин). Также и «первая философия» у Аристотеля одна, у ал-Кинди (мусульманина, написавшего трактат «О первой философии») другая, а у Декарта (написавшего «Размышления о первой философии») – третья.
Тоже и с «физикой». Ведь и Аристотель – физик, и Ньютон, и Эйнштейн, и Гейзенберг. Но «физики» у всех принципиально разные.
Да и термин «философия» также прошел сильнейшую эволюцию. Полагаю, Пифагор (автор «философии») сильно удивился бы сократовскому ее пониманию как «науки умирания». А ведь между ними прошло всего пару столетий.
То есть содержание исследования принципиально отличается от предмета исследования. Предмет один – Бог, а вот понимание, что и кто он есть – различаются. И это вполне правомерно.
3. Даже если забыть про неаутентичность самого термина «метафизика» (то есть то, что он не аристотелевский), следует сказать, что все метафизические работы по-разному понимают ее содержание – но сам предмет остается прежним: то, что не принадлежит чувственному миру.
Также Вы пишете: «то, что выходит за пределы физики, трансцедентно всяким мирским заботам». Это не так – то есть это только одно из значений метафизики. Например, этика – метафизическая наука, поскольку ее цели и средства не имеют физического основания. Про логику, математику и геометрию молчу – это чисто метафизические дисциплины.
Короче говоря, такой смысловой переход вполне справедлив, потому что предмет метафизики остается прежним – то, что неощутимо, но реально.
Меньше чем через неделю каналу исполняется год. В первой публикации я написал, что не буду заранее декларировать тематику канала. А сейчас, накануне первой годовщины, подумал, что нужно сменить аватарку – чтобы на ней присутствовали главные темы, о которых я писал и впредь собираюсь писать. То есть вопросы истории и методологии науки, этики и политики.
А потому на ней оказались и сократовский овод, и герб Российской Империи, и астролябия (первая версия которой была сделана языческой мученицей Гипатией), и профили античных философов.
Получилось замысловато и помпезно – ну и пусть. Не везде же должна быть постирония. Хотя и без нее не обошлось: стимпанковская обложка тому порукой.
А потому на ней оказались и сократовский овод, и герб Российской Империи, и астролябия (первая версия которой была сделана языческой мученицей Гипатией), и профили античных философов.
Получилось замысловато и помпезно – ну и пусть. Не везде же должна быть постирония. Хотя и без нее не обошлось: стимпанковская обложка тому порукой.
Большую ошибку допускают те историки философии, которые бездумно экстраполируют историю философии на политическую историю и историю культуры. Фразы вроде «философия икс была отражением духа эпохи игрек» чаще всего являются надуманными. Философ отличается, помимо всего прочего, как раз независимостью от духа времени и стремлением создать ему интеллектуальную оппозицию.
Понятно, что на практике присутствует и следование культуре своей эпохи, и ее отрицание, то есть работает пресловутая диалектика. Потому что быть против главных культурных трендов – значит находиться в их контексте. Но важно, на мой взгляд, именно то, в чем философия не совпадает с культурой.
Возьмем античную культуру. В любой работе можно найти высказывание о том, что она была безличностна, объективна, «телесна» и чувственна. Но главная линия классической греческой философии – ориентация на сверхчувственное: Парменид, Пифагор, Сократ и Платон. И последних двух в отсутствии психологизма не обвинишь. А уж Аристотель и современным психоаналитикам даст фору.
Далее, проявлением ориентации греческой культуры на чувственность являлся стихийный гедонизм греков (далее оформившийся в философское течение). Бесконечные пиры, спектакли, «спортивные мероприятия», обжиралово и разврат. Ну а философы, напротив, наперебой предлагали разные виды аскезы и как один воспевали «софросину» - благоразумие (или умеренность, или самообладание).
Или взять позднее Средневековье. Что там в культуре? Ваганты, Вийон, Рабле – веселуха в каждой строке. Публичные казни, карнавалы, вечные крестные ходы, переходящие в исступленные коллективные молитвы и/или алко-фестивали. Коррумпированная церковь с монастырями-притонами. А, с другой стороны, безумные апокалиптические секты, кликушествующие проповедники, христианские коммуны.
А какая там была философия? Такая, что снотворного не надо.
Или 17й век. Промышленная революция? Началась, да. Буржуазная революция в Англии? Была. Бэкон, Декарт, Ньютон? Бэкон, Декарт, Ньютон. И это, типа, начало эпохи Просвещения.
А на деле 17й – век дичайшего религиозного мракобесия. Кошмарные протестантские секты, оскалившийся католицизм – и войны между первыми и вторым. Кстати об «Английской буржуазной революции», с которой нередко отсчитывают начало Модерна – а кто ее сделал? Пуритане – ребята, отставшие от жизни ровно на 1600 лет.
В общем, если и можно говорить о взаимном влиянии философии и истории, то весьма-весьма-весьма аккуратно.
Понятно, что на практике присутствует и следование культуре своей эпохи, и ее отрицание, то есть работает пресловутая диалектика. Потому что быть против главных культурных трендов – значит находиться в их контексте. Но важно, на мой взгляд, именно то, в чем философия не совпадает с культурой.
Возьмем античную культуру. В любой работе можно найти высказывание о том, что она была безличностна, объективна, «телесна» и чувственна. Но главная линия классической греческой философии – ориентация на сверхчувственное: Парменид, Пифагор, Сократ и Платон. И последних двух в отсутствии психологизма не обвинишь. А уж Аристотель и современным психоаналитикам даст фору.
Далее, проявлением ориентации греческой культуры на чувственность являлся стихийный гедонизм греков (далее оформившийся в философское течение). Бесконечные пиры, спектакли, «спортивные мероприятия», обжиралово и разврат. Ну а философы, напротив, наперебой предлагали разные виды аскезы и как один воспевали «софросину» - благоразумие (или умеренность, или самообладание).
Или взять позднее Средневековье. Что там в культуре? Ваганты, Вийон, Рабле – веселуха в каждой строке. Публичные казни, карнавалы, вечные крестные ходы, переходящие в исступленные коллективные молитвы и/или алко-фестивали. Коррумпированная церковь с монастырями-притонами. А, с другой стороны, безумные апокалиптические секты, кликушествующие проповедники, христианские коммуны.
А какая там была философия? Такая, что снотворного не надо.
Или 17й век. Промышленная революция? Началась, да. Буржуазная революция в Англии? Была. Бэкон, Декарт, Ньютон? Бэкон, Декарт, Ньютон. И это, типа, начало эпохи Просвещения.
А на деле 17й – век дичайшего религиозного мракобесия. Кошмарные протестантские секты, оскалившийся католицизм – и войны между первыми и вторым. Кстати об «Английской буржуазной революции», с которой нередко отсчитывают начало Модерна – а кто ее сделал? Пуритане – ребята, отставшие от жизни ровно на 1600 лет.
В общем, если и можно говорить о взаимном влиянии философии и истории, то весьма-весьма-весьма аккуратно.
Сегодня – юбилей Ленина. А значит сегодня лучший день для проведения интеллектуальной и моральной гигиены. Посмотрите свою ленту в соцсетях – и отпишитесь, и забаньте всех (от случайных каналов и пабликов до личных контактов), кто пишет о Ленине без напоминания о том, что он:
1) иностранный шпион
2) организатор геноцида русского народа
Даже если вы видите нейтральные упоминания о нем или тексты из серии «сложная и неоднозначная историческая фигура», знайте, что автор таких текстов – либо идиот, либо людоед. Но в любом случае его нужно перестать читать. Но если вы видите откровенные славословия Ленину, то знайте, что это пишет ваш враг.
Не враг ваших жизненных принципов, не враг истины, не враг здравого смысла – ваш личный враг. Враг ваших детей. Враг ваших родителей. Враг вашего народа. Враг вашего Отечества. Враг всего, что вам близко и дорого.
Оглядитесь – что вы видите? Телефон, экран которого нужно протереть. Ногти, которые вечером нужно будет постричь. Обои, которые вы долго выбирали, но криво поклеили. Книга, которая у вас не очень-то идет, а потому пусть себе лежит. Цветы, которые уже давно пора пересадить. Чашка, к которой вы привыкли, хотя поначалу она вам не нравилась. Человек, который вас немного раздражает, но которого вы все-таки любите.
Так вот. Любой, кто пишет о Ленине без ненависти – в диапазоне от «нужно отдать ему должное» и «прекрасная идея на деле превратилась в…» до славословий и восторгов – это ваш враг и враг ваших ногтей, обоев, телефонов, книг и чашек. Враг каждой клетки вашего тела. Враг каждой пяди вашей земли. Баньте, отписывайтесь, посылайте на хрен, не пишите, не перезванивайте, не поздравляйте – короче, не участвуйте и не поддерживайте тех, кто оправдывает предательство России и геноцид русского народа.
Ну а если вы, отдельный конкретный читатель, считаете иначе – сделайте одолжение, отзеркальте мой совет: отпишитесь сами.
1) иностранный шпион
2) организатор геноцида русского народа
Даже если вы видите нейтральные упоминания о нем или тексты из серии «сложная и неоднозначная историческая фигура», знайте, что автор таких текстов – либо идиот, либо людоед. Но в любом случае его нужно перестать читать. Но если вы видите откровенные славословия Ленину, то знайте, что это пишет ваш враг.
Не враг ваших жизненных принципов, не враг истины, не враг здравого смысла – ваш личный враг. Враг ваших детей. Враг ваших родителей. Враг вашего народа. Враг вашего Отечества. Враг всего, что вам близко и дорого.
Оглядитесь – что вы видите? Телефон, экран которого нужно протереть. Ногти, которые вечером нужно будет постричь. Обои, которые вы долго выбирали, но криво поклеили. Книга, которая у вас не очень-то идет, а потому пусть себе лежит. Цветы, которые уже давно пора пересадить. Чашка, к которой вы привыкли, хотя поначалу она вам не нравилась. Человек, который вас немного раздражает, но которого вы все-таки любите.
Так вот. Любой, кто пишет о Ленине без ненависти – в диапазоне от «нужно отдать ему должное» и «прекрасная идея на деле превратилась в…» до славословий и восторгов – это ваш враг и враг ваших ногтей, обоев, телефонов, книг и чашек. Враг каждой клетки вашего тела. Враг каждой пяди вашей земли. Баньте, отписывайтесь, посылайте на хрен, не пишите, не перезванивайте, не поздравляйте – короче, не участвуйте и не поддерживайте тех, кто оправдывает предательство России и геноцид русского народа.
Ну а если вы, отдельный конкретный читатель, считаете иначе – сделайте одолжение, отзеркальте мой совет: отпишитесь сами.