Часть вторая. Критика "Антихрупкости" (3)
Его апология природы скорее напоминает безумные эскапады болвана Руссо, чем здравые рассуждения: природа умная, она мудрее нас.
"К счастью, природа – благодаря антихрупкости – является лучшим специалистом по редким событиям, а также лучше кого бы то ни было управляет Черными лебедями; на протяжении миллиардов лет ей удавалось выжить без каких-либо командно-административных инструкций, которые сочиняют директора, окончившие университеты Лиги плюща"
"Отношения между природой и отдельными организмами можно назвать напряженными. … Но то, что умирает, в течение жизни производит потомство с генетическим кодом, так или иначе унаследованным от родителя, причем информация в генах переписывается."
"Организмы должны умирать, чтобы природа – беспринципная, безжалостная и эгоистичная – оставалась антихрупкой" (к слову, он пишет о том, что ему это неприятно - то есть речь не идет о грубом социал-дарвинизме).
Здесь ошибка Талеба в том, что он гипостазирует природу, превращает ее в сущность. Точнее, он превращает в сущность эволюцию и ее способность к изменению. Но даже если представить, что эволюция - реальная сущность, а не просто некоторое свойство, то совершенно не ясно, почему мы должны подчиняться ее интересам, когда у нас есть свои собственные?
Природа "умнее" нас только в одном смысле: она живет дольше нас - но она живет медленнее. Пользуясь этой аналогией, можно сказать, что звездная пыль мудрее, чем открытие свойств звездной пыли астрономами - а потому нужно стремиться стать пылью вместо того, что протирать штаны в обсерватории.
Мнение, что природа мудрее человека - это самое глупое, абсурдное и пошлое заблуждение нашей эпохи.
Его апология природы скорее напоминает безумные эскапады болвана Руссо, чем здравые рассуждения: природа умная, она мудрее нас.
"К счастью, природа – благодаря антихрупкости – является лучшим специалистом по редким событиям, а также лучше кого бы то ни было управляет Черными лебедями; на протяжении миллиардов лет ей удавалось выжить без каких-либо командно-административных инструкций, которые сочиняют директора, окончившие университеты Лиги плюща"
"Отношения между природой и отдельными организмами можно назвать напряженными. … Но то, что умирает, в течение жизни производит потомство с генетическим кодом, так или иначе унаследованным от родителя, причем информация в генах переписывается."
"Организмы должны умирать, чтобы природа – беспринципная, безжалостная и эгоистичная – оставалась антихрупкой" (к слову, он пишет о том, что ему это неприятно - то есть речь не идет о грубом социал-дарвинизме).
Здесь ошибка Талеба в том, что он гипостазирует природу, превращает ее в сущность. Точнее, он превращает в сущность эволюцию и ее способность к изменению. Но даже если представить, что эволюция - реальная сущность, а не просто некоторое свойство, то совершенно не ясно, почему мы должны подчиняться ее интересам, когда у нас есть свои собственные?
Природа "умнее" нас только в одном смысле: она живет дольше нас - но она живет медленнее. Пользуясь этой аналогией, можно сказать, что звездная пыль мудрее, чем открытие свойств звездной пыли астрономами - а потому нужно стремиться стать пылью вместо того, что протирать штаны в обсерватории.
Мнение, что природа мудрее человека - это самое глупое, абсурдное и пошлое заблуждение нашей эпохи.
Часть вторая. Критика "Антихрупкости" (4)
Самый дешевый и неудачный ход в книге - введение персонажей. Талеб нередко приводит в пример нескольких своих друзей, описание жизни которых занимают в книге неподобающе большое место:
"Жирный Тони антихрупок, потому что он – зеркальное отражение своей хрупкой жертвы. Модель Жирного Тони очень проста. Он распознает хрупкость, делает ставку на банкротство того, кто хрупок, читает нотации Ниро, обменивается с ним социокультурными выпадами, отвечает на его подколки про жизнь в Нью-Джерси, срывает куш после чьего-то банкротства. И идет обедать."
Вот из-за такой херни я стараюсь не брать в руки бизнес-литературу. Она все время апеллирует к людям, а не к принципам. "Джобс недоучился, но ходил на курсы каллиграфии - и достиг успеха; вот так вот!". Что, блин, вот так? Вывод-то какой? Всем каллиграфией заниматься или не учиться или совместить недоучебу с каллиграфией? Пару месяцев назад я писал про карго-культ в отношениях. Так вот: если человек повторяет привычки миллиардеров, думая, что это поможет в делах, - то он ни чем не отличается от тех самых папуасов, что имитировали посадку самолетов. Это магическое, а не рациональное мышление.
Талеб дает между строк такой вывод: надо не трындеть с кафедры, а дело делать, надо чуять хрупкость и пользоваться этим. Допустим. Ну и дальше что? И главное: кто бы вспомнил этого самого этого Тони, если бы о нем не написал Талеб? В конце книги сказано, что он умер и оставил другу свои деньги с определенными обязательствами. То есть суперпрошаренный чувак знал, как срубить денег, но не позаботился ни о потомстве, ни о том, чтобы описать свой метод срубания денег. Вот уж гимн практике.
В этом и есть главная проблема книги – и любой книги с душком научного нигилизма. Она сама себя кусает за хвост. Напишешь книгу, где подробно и доказательно объяснишь, что жить надо так-то и так-вот – значит, ты уже рассказываешь об общих принципах и рационально их обосновываешь. То есть - создаешь рациональную теорию. "Но она ведь основывается на практике!" - ну так официальная наука тоже как бы не чужда ей, не так ли? Не создаешь теорию из-за нелюбви к теории - вся твоя практика исчезает вместе с тобой.
Апогеем его антисциентизма является "диалог" между его толстым практиком и Сократом. Вот маленький фрагмент:
"Сократ: Мой дорогой Мега-Тони, когда мы о чем-то говорим, нам нужно знать, о чем именно идет речь. Суть философии заключается в том, чтобы найти способ отражать и понимать то, что мы делаем, чтобы размышлять о нашей жизни. Неосмысленная жизнь не имеет смысла.
Жирный Тони: Проблема, мой бедный древний грек, в том, что ты убиваешь вещи, о которых мы знаем, но которые не можем выразить словами. И если бы я попросил человека, спокойно крутящего педали велосипеда, изложить теорию, объясняющую возможность велосипедных прогулок, велосипедист тотчас грохнулся бы на землю. Издеваясь над людьми и допрашивая их, ты сбиваешь их с толку и в итоге наносишь им вред."
Проблема в том, что если принцип работы велосипеда не будет записан - он будет утрачен, обязательно будет утрачен. Для этого и нужно заниматься теорией.
Дальше идут длительные рассуждения Талеба о Сократе (местами удачные), но общий пафос остается прежним - "надо меньше думать, а больше делать". Против Сократа он выставляет и более серьезного противника - Ницше с его апологией дионисийства. Он говорит о том, что без живой стихии и всего такого знание не развивается, а потому наука должна быть дионисичной, живой и антихрупкой.
Все это любопытно, но, опять же остается не ясным только одно: а кто против этого?
(Спойлер: никто)
Самый дешевый и неудачный ход в книге - введение персонажей. Талеб нередко приводит в пример нескольких своих друзей, описание жизни которых занимают в книге неподобающе большое место:
"Жирный Тони антихрупок, потому что он – зеркальное отражение своей хрупкой жертвы. Модель Жирного Тони очень проста. Он распознает хрупкость, делает ставку на банкротство того, кто хрупок, читает нотации Ниро, обменивается с ним социокультурными выпадами, отвечает на его подколки про жизнь в Нью-Джерси, срывает куш после чьего-то банкротства. И идет обедать."
Вот из-за такой херни я стараюсь не брать в руки бизнес-литературу. Она все время апеллирует к людям, а не к принципам. "Джобс недоучился, но ходил на курсы каллиграфии - и достиг успеха; вот так вот!". Что, блин, вот так? Вывод-то какой? Всем каллиграфией заниматься или не учиться или совместить недоучебу с каллиграфией? Пару месяцев назад я писал про карго-культ в отношениях. Так вот: если человек повторяет привычки миллиардеров, думая, что это поможет в делах, - то он ни чем не отличается от тех самых папуасов, что имитировали посадку самолетов. Это магическое, а не рациональное мышление.
Талеб дает между строк такой вывод: надо не трындеть с кафедры, а дело делать, надо чуять хрупкость и пользоваться этим. Допустим. Ну и дальше что? И главное: кто бы вспомнил этого самого этого Тони, если бы о нем не написал Талеб? В конце книги сказано, что он умер и оставил другу свои деньги с определенными обязательствами. То есть суперпрошаренный чувак знал, как срубить денег, но не позаботился ни о потомстве, ни о том, чтобы описать свой метод срубания денег. Вот уж гимн практике.
В этом и есть главная проблема книги – и любой книги с душком научного нигилизма. Она сама себя кусает за хвост. Напишешь книгу, где подробно и доказательно объяснишь, что жить надо так-то и так-вот – значит, ты уже рассказываешь об общих принципах и рационально их обосновываешь. То есть - создаешь рациональную теорию. "Но она ведь основывается на практике!" - ну так официальная наука тоже как бы не чужда ей, не так ли? Не создаешь теорию из-за нелюбви к теории - вся твоя практика исчезает вместе с тобой.
Апогеем его антисциентизма является "диалог" между его толстым практиком и Сократом. Вот маленький фрагмент:
"Сократ: Мой дорогой Мега-Тони, когда мы о чем-то говорим, нам нужно знать, о чем именно идет речь. Суть философии заключается в том, чтобы найти способ отражать и понимать то, что мы делаем, чтобы размышлять о нашей жизни. Неосмысленная жизнь не имеет смысла.
Жирный Тони: Проблема, мой бедный древний грек, в том, что ты убиваешь вещи, о которых мы знаем, но которые не можем выразить словами. И если бы я попросил человека, спокойно крутящего педали велосипеда, изложить теорию, объясняющую возможность велосипедных прогулок, велосипедист тотчас грохнулся бы на землю. Издеваясь над людьми и допрашивая их, ты сбиваешь их с толку и в итоге наносишь им вред."
Проблема в том, что если принцип работы велосипеда не будет записан - он будет утрачен, обязательно будет утрачен. Для этого и нужно заниматься теорией.
Дальше идут длительные рассуждения Талеба о Сократе (местами удачные), но общий пафос остается прежним - "надо меньше думать, а больше делать". Против Сократа он выставляет и более серьезного противника - Ницше с его апологией дионисийства. Он говорит о том, что без живой стихии и всего такого знание не развивается, а потому наука должна быть дионисичной, живой и антихрупкой.
Все это любопытно, но, опять же остается не ясным только одно: а кто против этого?
(Спойлер: никто)
Часть вторая. Критика "Антихрупкости" (5)
Да, Талеб не отрицает теорию как таковую - но... Вот непонятно, что "но". Он применяет принцип "соломенного чучела" - выдумывает оппонента и борется с ним. Он так рьяно защищает практику от атак теории, что создается впечатление, что такие атаки действительно существуют. Но теории не берутся из воздуха - они базируются на практиках. По сути, он создает теорию того, как нужно правильно относиться к практике и какие из нее нужно делать теоретические выводы. Так наука уже лет 500 (это по самому-самому скромному счету) этим занимается. И, заметим, этим занята именно наука, а не любимые автором энтузиасты, рисковые предприниматели и успешные недоучки.
Талеб полкниги борется с несуществующим противником - и, хуже того, доходит до апологии голой практики. То есть создает и обосновывает теорию практики. "Сам себя выпорол".
Критиковать универсальное общетеоретическое знание и давать универсальные общетеоретические рецепты по его исправлению - это оксюморон, contradictio in adjecto и вообще шизуха.
Отдельной критике Талеб подвергает национальные государства – противопоставляя им государства с сильным регионализмом. Потому что, мол, централизация (главный атрибут национальных государств) делает их хрупкими – а вот низовая демократия, сильная власть на местах куда гибче и эффективнее. Я допускаю, что на Западе определение национального государства отличается от европейского – но, по сути, он создает искусственную оппозицию. Реальные национальные государства очень даже децентрализованы.
Централизация – это атрибут ненациональных государств, то есть таких, где доминирующей нации нет, но элиты желают таковую нацию создать, а потому подавляют самое самоуправление (из боязни того, что оно перерастет в самоопределение).
Поясню. Есть два типа националистических проектов: state-building и nation-building. В первом случае есть нация, но у нее нет своего государства (или ее народ живет разделенно) – потому задачей становится собирание уже существующего народа в государство. В такой ситуации сейчас находятся русские, румыны, баски, курды, отчасти немцы (если брать ситуацию с Австрией). Во втором случае, напротив, есть государство, но оно полиэтнично – а потому элита пытается ассимилировать все нетитульные народы – либо вообще создать новую нацию под уже имеющееся государство. Такова ситуация на Украине (где ни один из трех этносов – великорусы, украинцы-малороссы и западные украинцы – не имеет абсолютного большинства, но культурным стандартом считается третья, наименьшая по численности этническая группа), в США (где, правда, концепция «плавильного котла» уже объявлена проваленной), в Испании (где кастильцы пытаются сделать испанцами каталонцев, басков и гасилийцев) и так далее.
Так вот – и та, и другая задача обычно решается централизацией. Либо для войны за объединение нации (в первом случае), либо для эффективной ассимиляции и подавления сепаратизма (во втором). Но уже состоявшиеся национальные государства обычно вполне себе децентрализованы (потому что им нечего бояться – все свои).
Талеб приводит в пример Швейцарию. И ошибается. Швейцария – образцовое национальное государство. Три части (франко-, германо- и италоязычную) объединяет не культура и не язык, а только гельветская национальность. Швейцарцы вместе только из-за кельтской крови – это необычный по своему радикализму пример национального государства. Еще раз: я допускаю, что проблема может быть не в Талебе, а в наших переводчиках. Но даже если предположить, что он прав – и централизация хрупче своего антипода, то в перспективе она приводит к антихрупкости, когда единый культурный стандарт уже достаточно укрепился. Примеры: Германия (откуда не бегут ни баварцы, ни швабы, ни саксонцы), Франция (где, несмотря на сильные различия, сосуществуют нормандцы и окситанцы). Хуже ситуация в Италии, где региональные идентичности куда сильнее – но, полагаю, это временное явление. Так что здесь Талеб очевидно неправ.
Да, Талеб не отрицает теорию как таковую - но... Вот непонятно, что "но". Он применяет принцип "соломенного чучела" - выдумывает оппонента и борется с ним. Он так рьяно защищает практику от атак теории, что создается впечатление, что такие атаки действительно существуют. Но теории не берутся из воздуха - они базируются на практиках. По сути, он создает теорию того, как нужно правильно относиться к практике и какие из нее нужно делать теоретические выводы. Так наука уже лет 500 (это по самому-самому скромному счету) этим занимается. И, заметим, этим занята именно наука, а не любимые автором энтузиасты, рисковые предприниматели и успешные недоучки.
Талеб полкниги борется с несуществующим противником - и, хуже того, доходит до апологии голой практики. То есть создает и обосновывает теорию практики. "Сам себя выпорол".
Критиковать универсальное общетеоретическое знание и давать универсальные общетеоретические рецепты по его исправлению - это оксюморон, contradictio in adjecto и вообще шизуха.
Отдельной критике Талеб подвергает национальные государства – противопоставляя им государства с сильным регионализмом. Потому что, мол, централизация (главный атрибут национальных государств) делает их хрупкими – а вот низовая демократия, сильная власть на местах куда гибче и эффективнее. Я допускаю, что на Западе определение национального государства отличается от европейского – но, по сути, он создает искусственную оппозицию. Реальные национальные государства очень даже децентрализованы.
Централизация – это атрибут ненациональных государств, то есть таких, где доминирующей нации нет, но элиты желают таковую нацию создать, а потому подавляют самое самоуправление (из боязни того, что оно перерастет в самоопределение).
Поясню. Есть два типа националистических проектов: state-building и nation-building. В первом случае есть нация, но у нее нет своего государства (или ее народ живет разделенно) – потому задачей становится собирание уже существующего народа в государство. В такой ситуации сейчас находятся русские, румыны, баски, курды, отчасти немцы (если брать ситуацию с Австрией). Во втором случае, напротив, есть государство, но оно полиэтнично – а потому элита пытается ассимилировать все нетитульные народы – либо вообще создать новую нацию под уже имеющееся государство. Такова ситуация на Украине (где ни один из трех этносов – великорусы, украинцы-малороссы и западные украинцы – не имеет абсолютного большинства, но культурным стандартом считается третья, наименьшая по численности этническая группа), в США (где, правда, концепция «плавильного котла» уже объявлена проваленной), в Испании (где кастильцы пытаются сделать испанцами каталонцев, басков и гасилийцев) и так далее.
Так вот – и та, и другая задача обычно решается централизацией. Либо для войны за объединение нации (в первом случае), либо для эффективной ассимиляции и подавления сепаратизма (во втором). Но уже состоявшиеся национальные государства обычно вполне себе децентрализованы (потому что им нечего бояться – все свои).
Талеб приводит в пример Швейцарию. И ошибается. Швейцария – образцовое национальное государство. Три части (франко-, германо- и италоязычную) объединяет не культура и не язык, а только гельветская национальность. Швейцарцы вместе только из-за кельтской крови – это необычный по своему радикализму пример национального государства. Еще раз: я допускаю, что проблема может быть не в Талебе, а в наших переводчиках. Но даже если предположить, что он прав – и централизация хрупче своего антипода, то в перспективе она приводит к антихрупкости, когда единый культурный стандарт уже достаточно укрепился. Примеры: Германия (откуда не бегут ни баварцы, ни швабы, ни саксонцы), Франция (где, несмотря на сильные различия, сосуществуют нормандцы и окситанцы). Хуже ситуация в Италии, где региональные идентичности куда сильнее – но, полагаю, это временное явление. Так что здесь Талеб очевидно неправ.
Часть вторая. Критика "Антихрупкости" (6)
Так почему же все-таки стоит прочесть эту книгу? Потому что в ней есть та искренность, которой так не хватает работам, посвященным двум главным темам Талеба: работе и жизни. Что сейчас пишут о работе? Как заработать миллиард на пивных крышках, в чем подражать наследникам миллиардеров (хотя ты сирота с ипотекой) – и как выйти из зоны комфорта (хотя ты ее еще не достиг). Что сейчас пишут о жизни? Почувствуй энергию космоса, радуйся солнцу, береги животных, люби себя какой ты есть, оттопырь чакры, открой сердце Иисусу, управляй вселенной из съемной квартиры. У Талеба же почти нет ни постыдной идеологии достиженства, ни позорной квази-философии нью-эйджа.
Его консерватизм – это не фантазии о древней духовности, а апология риска. Его идеал человека является полной противоположностью того, что обычно понимается под «традиционным человеком». Как рисуют людей прежних времен патентованные традиционалисты? У них доминирует духовность, созерцательность, презрение к материальному. У Талеба – строго наоборот. И это, как в известных мемах, «потрясающий ход»:
«Неуязвимость – даже антихрупкость – общества зависит от них [героев и храбрецов – М.В.]; если мы и добились чего-то, то лишь потому, что кто-то когда-то рисковал за нас. <…> Стоики считали, что благоразумие родственно храбрости – это храбрость, позволяющая нам сражаться с собственными порывами (согласно афоризму самого Публилия Сира, благоразумие есть храбрость полководца).
Исторически героизм эволюционировал, проявляясь как на гладиаторской арене, так и в области идей. В доантичный период героем Гомера был человек, наделенный отвагой вкупе с физической силой, потому что все явления тогда имели физическое измерение. <…> Наконец, родилась новая форма храбрости – храбрость сократика Платона, предельно точно определяющая современного человека: решимость защищать идею и с радостью принять смерть, невзирая на страх, просто из-за привилегии умереть за истину или же защищая некие ценности, – вот наивысшая честь. Никто из людей не обладает таким авторитетом, как два мыслителя, которые открыто и дерзко отдали жизнь за свои идеи, – два жителя Восточного Средиземноморья, грек и еврей. <…>
Мысли о будущем человечества расстраивают меня еще больше, когда за компьютером в вашингтонском пригороде я вижу «ботана», который прогуливается в Starbucks и магазин и обратно, может взорвать целый батальон где-нибудь далеко, скажем, в Пакистане, а потом пойти в спортзал покачаться (сравним его с рыцарем или самураем). Усиленное технологией малодушие идеально ложится в общую мозаику: общество хрупко, бал тут правят бесхребетные политики, призывники-уклонисты, страшащиеся избирательных участков, и любящие чушь журналисты. <…>
Получеловек (или, точнее, полуперсона) – это не тот, у кого нет своего мнения, а тот, кто не смеет его иметь.
Как доказал недавно великий историк Поль Вен, в гладиаторы шли вовсе не по принуждению – это легенда. По большей части гладиаторы были добровольцами, желавшими рискнуть жизнью и стать героями – или, проиграв, доказать самой большой толпе в мире, что они способны принять смерть достойно, не ежась от страха. <…>
Из античной культуры я вынес понятие «мегалопсихон» (из Аристотелевой этики), величественную концепцию, смененную позже «христианским смирением». На романские языки это слово не переводится, в арабском таких людей называют «шхм» – что можно перевести как «не ничтожный». Если вы рискуете и встречаете судьбу с достоинством, ничто не может сделать вас ничтожным; если вы не рискуете, ничто не сделает вас великим, вообще ничто на свете. И когда вы принимаете риск, оскорбления полулюдей (ничтожных людей, которые ничем не рискуют) схожи со звериным лаем: пес оскорбить не может.»
Так почему же все-таки стоит прочесть эту книгу? Потому что в ней есть та искренность, которой так не хватает работам, посвященным двум главным темам Талеба: работе и жизни. Что сейчас пишут о работе? Как заработать миллиард на пивных крышках, в чем подражать наследникам миллиардеров (хотя ты сирота с ипотекой) – и как выйти из зоны комфорта (хотя ты ее еще не достиг). Что сейчас пишут о жизни? Почувствуй энергию космоса, радуйся солнцу, береги животных, люби себя какой ты есть, оттопырь чакры, открой сердце Иисусу, управляй вселенной из съемной квартиры. У Талеба же почти нет ни постыдной идеологии достиженства, ни позорной квази-философии нью-эйджа.
Его консерватизм – это не фантазии о древней духовности, а апология риска. Его идеал человека является полной противоположностью того, что обычно понимается под «традиционным человеком». Как рисуют людей прежних времен патентованные традиционалисты? У них доминирует духовность, созерцательность, презрение к материальному. У Талеба – строго наоборот. И это, как в известных мемах, «потрясающий ход»:
«Неуязвимость – даже антихрупкость – общества зависит от них [героев и храбрецов – М.В.]; если мы и добились чего-то, то лишь потому, что кто-то когда-то рисковал за нас. <…> Стоики считали, что благоразумие родственно храбрости – это храбрость, позволяющая нам сражаться с собственными порывами (согласно афоризму самого Публилия Сира, благоразумие есть храбрость полководца).
Исторически героизм эволюционировал, проявляясь как на гладиаторской арене, так и в области идей. В доантичный период героем Гомера был человек, наделенный отвагой вкупе с физической силой, потому что все явления тогда имели физическое измерение. <…> Наконец, родилась новая форма храбрости – храбрость сократика Платона, предельно точно определяющая современного человека: решимость защищать идею и с радостью принять смерть, невзирая на страх, просто из-за привилегии умереть за истину или же защищая некие ценности, – вот наивысшая честь. Никто из людей не обладает таким авторитетом, как два мыслителя, которые открыто и дерзко отдали жизнь за свои идеи, – два жителя Восточного Средиземноморья, грек и еврей. <…>
Мысли о будущем человечества расстраивают меня еще больше, когда за компьютером в вашингтонском пригороде я вижу «ботана», который прогуливается в Starbucks и магазин и обратно, может взорвать целый батальон где-нибудь далеко, скажем, в Пакистане, а потом пойти в спортзал покачаться (сравним его с рыцарем или самураем). Усиленное технологией малодушие идеально ложится в общую мозаику: общество хрупко, бал тут правят бесхребетные политики, призывники-уклонисты, страшащиеся избирательных участков, и любящие чушь журналисты. <…>
Получеловек (или, точнее, полуперсона) – это не тот, у кого нет своего мнения, а тот, кто не смеет его иметь.
Как доказал недавно великий историк Поль Вен, в гладиаторы шли вовсе не по принуждению – это легенда. По большей части гладиаторы были добровольцами, желавшими рискнуть жизнью и стать героями – или, проиграв, доказать самой большой толпе в мире, что они способны принять смерть достойно, не ежась от страха. <…>
Из античной культуры я вынес понятие «мегалопсихон» (из Аристотелевой этики), величественную концепцию, смененную позже «христианским смирением». На романские языки это слово не переводится, в арабском таких людей называют «шхм» – что можно перевести как «не ничтожный». Если вы рискуете и встречаете судьбу с достоинством, ничто не может сделать вас ничтожным; если вы не рискуете, ничто не сделает вас великим, вообще ничто на свете. И когда вы принимаете риск, оскорбления полулюдей (ничтожных людей, которые ничем не рискуют) схожи со звериным лаем: пес оскорбить не может.»
Часть вторая. Критика "Антихрупкости" (окончание)
Но это не апология презрения к материальному. Талеб говорит все это в контексте храбрости в бизнесе:
«…Величайший актив гангстера – это честное слово; для мафиози оно дороже золота. Говорят, «рукопожатие знаменитого гангстера Мейера Лански гарантировало выполнение сделки лучше, чем контракты, тщательно составленные армиями лучших адвокатов». <…>
Работая трейдером, я никогда не доверял сделкам с «представителями» учреждений; трейдеры держат слово, и за двадцать лет я ни разу не видел, чтобы трейдер, заключивший сделку простым рукопожатием, не выполнил своих обязательств.
Только честь может быть двигателем торговли. Любой торговли.»
Бизнесмен для Талеба – это человек традиционного типа. Менеджер, наемный работник, бюрократ и ни чем не рискующий ученый – явление новое и негативное.
«Признание героизма и уважение к герою – вот форма компенсации, которую общество дарует тем, кто рискует ради него. Между тем предпринимательство – это рискованная и героическая деятельность, необходимая для роста, а то и простого выживания экономики.
Сравните предпринимателей со считающими ворон менеджерами, которые карабкаются по карьерным лестницам, не теряя никогда и ничего. Этот контингент редко рискует чем-либо. <…>
То, что Эразм Роттердамский называл ingratitudo vulgi , неблагодарностью толпы, в век глобализации и Интернета приобрело огромные масштабы.
Моя мечта – мое решение проблемы – учредить День предпринимателя и провозгласить следующее:
"Большинство из вас потерпит неудачу, навлечет на себя проклятия и разорится, однако мы благодарны вам за риск, который вы приняли, и за жертвы, которые вы принесли во имя экономического роста планеты и вытягивания других людей из бедности. Вы – источник антихрупкости. Наш народ говорит вам «спасибо»."
Отсутствие риска – главная черта, отличающая традиционного человека от человека Нового времени. А не духовность и не презрение к наживе. Античный философ, идущий на смерть, правитель, лично выступающий на битву во главе войска, и купец, плывущий со своим товаром по кишащему пиратами морю, – одной породы. (Представляю, как, прочтя эти рассуждения Талеба, скрежетал бы зубами занудный и нелепый Рене Генон).
Что он думает про прокрастинацию, какие технологии он считает наилучшими и в чем Сенека и Фалес круче Аристотеля – советую узнать самостоятельно. Есть книги, с которыми интересно и даже приятно не соглашаться. "Антихрупкость" – одна из них.
Но это не апология презрения к материальному. Талеб говорит все это в контексте храбрости в бизнесе:
«…Величайший актив гангстера – это честное слово; для мафиози оно дороже золота. Говорят, «рукопожатие знаменитого гангстера Мейера Лански гарантировало выполнение сделки лучше, чем контракты, тщательно составленные армиями лучших адвокатов». <…>
Работая трейдером, я никогда не доверял сделкам с «представителями» учреждений; трейдеры держат слово, и за двадцать лет я ни разу не видел, чтобы трейдер, заключивший сделку простым рукопожатием, не выполнил своих обязательств.
Только честь может быть двигателем торговли. Любой торговли.»
Бизнесмен для Талеба – это человек традиционного типа. Менеджер, наемный работник, бюрократ и ни чем не рискующий ученый – явление новое и негативное.
«Признание героизма и уважение к герою – вот форма компенсации, которую общество дарует тем, кто рискует ради него. Между тем предпринимательство – это рискованная и героическая деятельность, необходимая для роста, а то и простого выживания экономики.
Сравните предпринимателей со считающими ворон менеджерами, которые карабкаются по карьерным лестницам, не теряя никогда и ничего. Этот контингент редко рискует чем-либо. <…>
То, что Эразм Роттердамский называл ingratitudo vulgi , неблагодарностью толпы, в век глобализации и Интернета приобрело огромные масштабы.
Моя мечта – мое решение проблемы – учредить День предпринимателя и провозгласить следующее:
"Большинство из вас потерпит неудачу, навлечет на себя проклятия и разорится, однако мы благодарны вам за риск, который вы приняли, и за жертвы, которые вы принесли во имя экономического роста планеты и вытягивания других людей из бедности. Вы – источник антихрупкости. Наш народ говорит вам «спасибо»."
Отсутствие риска – главная черта, отличающая традиционного человека от человека Нового времени. А не духовность и не презрение к наживе. Античный философ, идущий на смерть, правитель, лично выступающий на битву во главе войска, и купец, плывущий со своим товаром по кишащему пиратами морю, – одной породы. (Представляю, как, прочтя эти рассуждения Талеба, скрежетал бы зубами занудный и нелепый Рене Генон).
Что он думает про прокрастинацию, какие технологии он считает наилучшими и в чем Сенека и Фалес круче Аристотеля – советую узнать самостоятельно. Есть книги, с которыми интересно и даже приятно не соглашаться. "Антихрупкость" – одна из них.
Почему не стоит быть равнодушным к истории?
Начало здесь.
Заблуждение №2-1. Восприятие цикличности как новизны (1)
Продолжим тему, начатую еще до НГ. Незнание минувшего и, шире, исторических закономерностей ведет к восприятию неверному нового. Человек думает, что образ мира, который знаком ему с детства, являлся таковым примерно всегда – а потому любые изменения кажутся ему невероятно важными.
В данном случае не принципиально, как человек относится к таким изменениям. Он может быть консерватором – и тогда перемены кажутся ему «концом света». Он может быть «неоманом» - и видеть во всем новом начало другой эпохи. Важно только то, что изменения переоцениваются – между тем как они, чаще всего, ничего глобального в себе не несут.
Примером консервативного отношения к новому является «Прощание с бумагой» Евгения Гришковца. Советую пройти по ссылке (здесь - сокращенная версия) и посмотреть прекрасный текст в хорошем исполнении – про то, что уходят не только бумажные книги, но и открытки, конверты, газеты, купюры и черновики. Но Гришковец честно говорит: «Мир это переживет, я – не переживу». То есть он признает, что уходит мир, который лично ему дорог – но это не значит, что мир кончился. Но обычно люди не отделяют личное от всеобщего – и видят в переменах вселенскую трагедию.
Отсюда идет все брюзжание старших – что дети не смотрят «добрые советские мультфильмы», что подростки мало знают про Великую Отечественную прочее. Помню, я спросил бабушку (она 30го года рождения, блокадница), что она знает о той войне, которая закончилась за 12 лет до ее нее, про Первую Мировую. Она вообще ничего ответить не смогла – но при этом, конечно, расстраивалась, что сейчас мало помнят про ВОВ, которая закончилась 75 лет назад. (К слову, мой вопрос ее так-то успокоил - она почувствовала, что в смене поколений трагедии нет). В своем детстве я слышал наезды на диснеевские мульты (ведь наши-то «добрее»), но так и не услышал ответ, что доброго в каком-нибудь «Ну, погоди» ил «Карлсоне».
Оффтоп. На днях говорил с 27-летним – о футболе. Так он доказывал, что в конце 90х и начале нулевых футбол был лучше. Кто помнит – тот оценит. В 90х футбол был невообразимой дрянью – когда 2:0 считались результативной игрой, а 3:1 – чуть ли не феерией. Когда лучшими футболистами становились те, кто сейчас в топ-10 не прошел бы: Веа, Заммер, Фигу, Ривалдо, Оуэн, Недвед (Зидан и Роналдо – исключения, они бы сейчас были в десятке). Человеку 27 лет. «Память детства».
Сейчас уже появились новые кликуши, которые наяривают на «детство из 90х» с Денди, Турбо и Мтв. Это и мое детство, и я помню, что все это было той еще фигней, не стоящей никакого сожаления.
В общем, люди принимают утрату привычного – за апокалипсис. Не понимая, что привычный им мир – такой же новодел в сравнении с тем, что было до них. Их «вечный» миропорядок был однодневным, а потому умер. Умер-шмурер.
Начало здесь.
Заблуждение №2-1. Восприятие цикличности как новизны (1)
Продолжим тему, начатую еще до НГ. Незнание минувшего и, шире, исторических закономерностей ведет к восприятию неверному нового. Человек думает, что образ мира, который знаком ему с детства, являлся таковым примерно всегда – а потому любые изменения кажутся ему невероятно важными.
В данном случае не принципиально, как человек относится к таким изменениям. Он может быть консерватором – и тогда перемены кажутся ему «концом света». Он может быть «неоманом» - и видеть во всем новом начало другой эпохи. Важно только то, что изменения переоцениваются – между тем как они, чаще всего, ничего глобального в себе не несут.
Примером консервативного отношения к новому является «Прощание с бумагой» Евгения Гришковца. Советую пройти по ссылке (здесь - сокращенная версия) и посмотреть прекрасный текст в хорошем исполнении – про то, что уходят не только бумажные книги, но и открытки, конверты, газеты, купюры и черновики. Но Гришковец честно говорит: «Мир это переживет, я – не переживу». То есть он признает, что уходит мир, который лично ему дорог – но это не значит, что мир кончился. Но обычно люди не отделяют личное от всеобщего – и видят в переменах вселенскую трагедию.
Отсюда идет все брюзжание старших – что дети не смотрят «добрые советские мультфильмы», что подростки мало знают про Великую Отечественную прочее. Помню, я спросил бабушку (она 30го года рождения, блокадница), что она знает о той войне, которая закончилась за 12 лет до ее нее, про Первую Мировую. Она вообще ничего ответить не смогла – но при этом, конечно, расстраивалась, что сейчас мало помнят про ВОВ, которая закончилась 75 лет назад. (К слову, мой вопрос ее так-то успокоил - она почувствовала, что в смене поколений трагедии нет). В своем детстве я слышал наезды на диснеевские мульты (ведь наши-то «добрее»), но так и не услышал ответ, что доброго в каком-нибудь «Ну, погоди» ил «Карлсоне».
Оффтоп. На днях говорил с 27-летним – о футболе. Так он доказывал, что в конце 90х и начале нулевых футбол был лучше. Кто помнит – тот оценит. В 90х футбол был невообразимой дрянью – когда 2:0 считались результативной игрой, а 3:1 – чуть ли не феерией. Когда лучшими футболистами становились те, кто сейчас в топ-10 не прошел бы: Веа, Заммер, Фигу, Ривалдо, Оуэн, Недвед (Зидан и Роналдо – исключения, они бы сейчас были в десятке). Человеку 27 лет. «Память детства».
Сейчас уже появились новые кликуши, которые наяривают на «детство из 90х» с Денди, Турбо и Мтв. Это и мое детство, и я помню, что все это было той еще фигней, не стоящей никакого сожаления.
В общем, люди принимают утрату привычного – за апокалипсис. Не понимая, что привычный им мир – такой же новодел в сравнении с тем, что было до них. Их «вечный» миропорядок был однодневным, а потому умер. Умер-шмурер.
Заблуждение №2-1. Восприятие цикличности как новизны (2)
Любители всего нового, надо сказать, еще мерзее. Я не про тех, кто видит в мире тенденцию к лучшему (она, в целом, имеется), а про тех, кому постоянно кажется, что они находятся на пороге чего-то небывалого и забубенного. Они все время «освобождаются» от «старого мира». То у них «постирония», то «новая искренность» (притом, что эти две тенденции противоположны друг другу), то восхищение мегалополисами (особенно это было модно в 80е-90е), то умиление перед «новым урбанизмом». Люди не могут допереть, чем все эти тенденция относительны и цикличны.
Самая моя любимая тема – эта тема «глобализации». Удивительно нового, небывалого и неодолимого явления. Действительно, сейчас человечество наконец-то поняло, что различия между людьми не важны – и что границы вот-вот падут, а люди научаться строить отношения поверх расовой, национальной и религиозной принадлежности. Да.
Нет. Идеям глобализации уже минимум 2300 лет – а различия все разительнее, границы все крепче, наций и религий все больше. Сравните карту мира 1850 года с современной. И еще карту Европы тех же годов. Стирание различий и границ бьет ключом.
Но люди все равно поймут, что все они братья и начнут объединяться, не так ли? И действительно, раньше были отдельно Чехия и отдельно Словакия. А потом они объединились в Чехословакию – зачем жить отдельно, когда все люди братья? А потом они объединились в Австро-Венгрию вместе с венграми, итальянцами, украинцами, хорватами, немцами и румынами. А потом Австро-Венгрия стала просто Австрией – ведь зачем делить людей на австрийцев и венгров, ведь нации отмирают, а глобализация побеждает. А потом Австрия соединилась с Германией и Италией в Священную Римскую Империю – ведь различия не важны. А потом эта последняя соединилась с Византийской империей, ведь зачем делиться на западных и восточных европейцев, ведь все они – христиане? И возникла единая Римская империя. Вот так работает глобализация.
Это потому что религии объединяются. Сначала были православные, католики, десятки протестантских сект и церкви монофизитов. Протестанты исчезли, став католиками, а потом католики объединились с православными, и новая церковь вобрала в себя древневосточное христианство, которое стало единой религией этой самой Римской империи. И уже здесь объединилась с иудеями и мусульманами. Так что, действительно, глобализация работает!
Если только я ничего не напутал.
К слову, те же люди, которые верят в глобализацию, верят также и в diversity. И такие прогрессисты еще милее, чем христиане, верящие в гороскопы, и феминистки, радеющие за мигрантов.
Нам же остается только прощать их невежество и молиться за их бессмертные души.
Любители всего нового, надо сказать, еще мерзее. Я не про тех, кто видит в мире тенденцию к лучшему (она, в целом, имеется), а про тех, кому постоянно кажется, что они находятся на пороге чего-то небывалого и забубенного. Они все время «освобождаются» от «старого мира». То у них «постирония», то «новая искренность» (притом, что эти две тенденции противоположны друг другу), то восхищение мегалополисами (особенно это было модно в 80е-90е), то умиление перед «новым урбанизмом». Люди не могут допереть, чем все эти тенденция относительны и цикличны.
Самая моя любимая тема – эта тема «глобализации». Удивительно нового, небывалого и неодолимого явления. Действительно, сейчас человечество наконец-то поняло, что различия между людьми не важны – и что границы вот-вот падут, а люди научаться строить отношения поверх расовой, национальной и религиозной принадлежности. Да.
Нет. Идеям глобализации уже минимум 2300 лет – а различия все разительнее, границы все крепче, наций и религий все больше. Сравните карту мира 1850 года с современной. И еще карту Европы тех же годов. Стирание различий и границ бьет ключом.
Но люди все равно поймут, что все они братья и начнут объединяться, не так ли? И действительно, раньше были отдельно Чехия и отдельно Словакия. А потом они объединились в Чехословакию – зачем жить отдельно, когда все люди братья? А потом они объединились в Австро-Венгрию вместе с венграми, итальянцами, украинцами, хорватами, немцами и румынами. А потом Австро-Венгрия стала просто Австрией – ведь зачем делить людей на австрийцев и венгров, ведь нации отмирают, а глобализация побеждает. А потом Австрия соединилась с Германией и Италией в Священную Римскую Империю – ведь различия не важны. А потом эта последняя соединилась с Византийской империей, ведь зачем делиться на западных и восточных европейцев, ведь все они – христиане? И возникла единая Римская империя. Вот так работает глобализация.
Это потому что религии объединяются. Сначала были православные, католики, десятки протестантских сект и церкви монофизитов. Протестанты исчезли, став католиками, а потом католики объединились с православными, и новая церковь вобрала в себя древневосточное христианство, которое стало единой религией этой самой Римской империи. И уже здесь объединилась с иудеями и мусульманами. Так что, действительно, глобализация работает!
Если только я ничего не напутал.
К слову, те же люди, которые верят в глобализацию, верят также и в diversity. И такие прогрессисты еще милее, чем христиане, верящие в гороскопы, и феминистки, радеющие за мигрантов.
Нам же остается только прощать их невежество и молиться за их бессмертные души.
Заблуждение №2-2. Принятие факта за тенденцию
Рассмотрим еще один подвид заблуждений, вызываемых к жизни незнанием истории. Люди очень любят новости – так они чувствуют свою причастность к происходящему. Новости также дают информацию о том, что будет происходить в ближайшем будущем. Точнее, новости должны способствовать пониманию перспектив этого будущего. Но на самом деле нет.
Я сам весьма люблю новости и всякую там политическую аналитику. Это прекрасная форма развлечения. Только вот реально она не дает почти ничего – кроме чувства сопричастности, опасений и надежд. Ценности новостная информация фактически не несет.
Почти все новости быстро протухают. Некоторые протухают через полгода-год. И лишь некоторые события являются знаками серьезных тенденций. Собственно, потому их и потребляют: мы пытаемся толковать новости как знаки тенденций, между тем как они в подавляющем большинстве являются простыми феноменами.
Примеры. Вспомните, пожалуйста, кто такой Алексей Дымовский. Кто такой Анатолий Барков (подсказки: Вера Сидельникова и Ольга Александрина)? И, кстати, как там поживает Химкинский лес? Весь вырубили или он разросся на всю Подмоскву? Я уж не спрашиваю, кто такая Наталья Морарь. Зайдем с другого, государственного фланга. Как там «Национальные проекты»? Что со стратегией «2020»? Как поживает Сколково?
А ведь это были не просто новости. Это были главные темы целых месяцев – что у оппозиции, что у власти. Рассуждать про власть смысла нет – пропаганда она такая. Но вот оппозиция, которая типа «думает своей головой» - она-то вспомнит вышеназванные кейсы, а?
Возьмем новости последних дней – а то плюнуть негде, везде Сулеймани (подло убитый кровавым Трампом – либо справедливо и дальновидно ликвидированный силами добра). Вот мне реально интересно: те, кто живо обсуждают этого самого Сулеймани и (особенно) кто строит прогнозы относительно «ситуации на Ближнем Востоке», «геополитике региона» и прочем – чем эти люди думают?
Иран атакует США (не базы в Ираке – это фигня, а сами США)? Нет. Иран атакует Израиль? Нет. США и Израиль атакует Иран? Могут. Ну и что дальше - разделят на 4 части и проведут дехомейнинизацию? Напомню, что Иран находится в состоянии войны с США и Израилем уже почти 40 лет. И? Так что же будет на Ближнем Востоке, как будет проходить эскалация и деэскалация конфликта? Ответ: да никак. Точнее, как обычно. Ракетка туда, 10 ракет оттуда, заявления, переговоры, перевыборы там и здесь, потом символические действия по примирению, потом опять дудуфффф и тра-та-та-та. Неинтересно. «Будет ничего», как писал великий Сорокин.
Вот если начнется большая война, то да, надо будет разбирать, насколько важно было устранение Сулеймани. Анализировать то, повод это был – или причина или предлог. Это будет важно и свежо. Но сейчас-то чего воздух сотрясать, придыхать да прицокивать?
Имеют значение только те новости, которые являются реально новыми. 11 сентября – это новость. Революция в Иране 1979 года – новость. Образование Израиля (1947 кажется) – новость. Обострения отношений – не новость. Я не к тому, что в новости вообще не нужно залипать. Нравится – пожалуйте. Не стоит только думать, что сегодня случилось нечто такое, что изменит облик страны и мира. Если таковое случится – мы об этом узнаем не из новостей.
Очень редко события являются знаками каких-то серьезных тенденций. Разница между новостями «Израиль атакован из Сектора Газа: существует угроза Третьей мировой», «Медведев заявил об усилении борьбы с коррупцией» и «В Сыктывкаре горит склад» - эта разница минимальна. Все это не новости – это события, это казусы, это происшествия.
Человек, не знающий, что Иран уже 40 лет крысится на США, что Сектор Газа уже лет 50 пуляет по Израилю и что Медведев вместе с начальником уже 20 лет борят коррупцию, может думать, что это новости. «Вот сейчас начнется!».
Не начнется. Или начнется, но не закончится. Что одно и то же.
Рассмотрим еще один подвид заблуждений, вызываемых к жизни незнанием истории. Люди очень любят новости – так они чувствуют свою причастность к происходящему. Новости также дают информацию о том, что будет происходить в ближайшем будущем. Точнее, новости должны способствовать пониманию перспектив этого будущего. Но на самом деле нет.
Я сам весьма люблю новости и всякую там политическую аналитику. Это прекрасная форма развлечения. Только вот реально она не дает почти ничего – кроме чувства сопричастности, опасений и надежд. Ценности новостная информация фактически не несет.
Почти все новости быстро протухают. Некоторые протухают через полгода-год. И лишь некоторые события являются знаками серьезных тенденций. Собственно, потому их и потребляют: мы пытаемся толковать новости как знаки тенденций, между тем как они в подавляющем большинстве являются простыми феноменами.
Примеры. Вспомните, пожалуйста, кто такой Алексей Дымовский. Кто такой Анатолий Барков (подсказки: Вера Сидельникова и Ольга Александрина)? И, кстати, как там поживает Химкинский лес? Весь вырубили или он разросся на всю Подмоскву? Я уж не спрашиваю, кто такая Наталья Морарь. Зайдем с другого, государственного фланга. Как там «Национальные проекты»? Что со стратегией «2020»? Как поживает Сколково?
А ведь это были не просто новости. Это были главные темы целых месяцев – что у оппозиции, что у власти. Рассуждать про власть смысла нет – пропаганда она такая. Но вот оппозиция, которая типа «думает своей головой» - она-то вспомнит вышеназванные кейсы, а?
Возьмем новости последних дней – а то плюнуть негде, везде Сулеймани (подло убитый кровавым Трампом – либо справедливо и дальновидно ликвидированный силами добра). Вот мне реально интересно: те, кто живо обсуждают этого самого Сулеймани и (особенно) кто строит прогнозы относительно «ситуации на Ближнем Востоке», «геополитике региона» и прочем – чем эти люди думают?
Иран атакует США (не базы в Ираке – это фигня, а сами США)? Нет. Иран атакует Израиль? Нет. США и Израиль атакует Иран? Могут. Ну и что дальше - разделят на 4 части и проведут дехомейнинизацию? Напомню, что Иран находится в состоянии войны с США и Израилем уже почти 40 лет. И? Так что же будет на Ближнем Востоке, как будет проходить эскалация и деэскалация конфликта? Ответ: да никак. Точнее, как обычно. Ракетка туда, 10 ракет оттуда, заявления, переговоры, перевыборы там и здесь, потом символические действия по примирению, потом опять дудуфффф и тра-та-та-та. Неинтересно. «Будет ничего», как писал великий Сорокин.
Вот если начнется большая война, то да, надо будет разбирать, насколько важно было устранение Сулеймани. Анализировать то, повод это был – или причина или предлог. Это будет важно и свежо. Но сейчас-то чего воздух сотрясать, придыхать да прицокивать?
Имеют значение только те новости, которые являются реально новыми. 11 сентября – это новость. Революция в Иране 1979 года – новость. Образование Израиля (1947 кажется) – новость. Обострения отношений – не новость. Я не к тому, что в новости вообще не нужно залипать. Нравится – пожалуйте. Не стоит только думать, что сегодня случилось нечто такое, что изменит облик страны и мира. Если таковое случится – мы об этом узнаем не из новостей.
Очень редко события являются знаками каких-то серьезных тенденций. Разница между новостями «Израиль атакован из Сектора Газа: существует угроза Третьей мировой», «Медведев заявил об усилении борьбы с коррупцией» и «В Сыктывкаре горит склад» - эта разница минимальна. Все это не новости – это события, это казусы, это происшествия.
Человек, не знающий, что Иран уже 40 лет крысится на США, что Сектор Газа уже лет 50 пуляет по Израилю и что Медведев вместе с начальником уже 20 лет борят коррупцию, может думать, что это новости. «Вот сейчас начнется!».
Не начнется. Или начнется, но не закончится. Что одно и то же.
Мыслите нестандартно [?]
Фраза в заголовке является не просто модным слоганом – она сегодня превратилась почти в аксиому. Точнее, она являются частью масштабного тренда на «оригинальность» и «уникальность». А он, в свою очередь, входит в почти официально почти победившую почти на всем земном шаре идеологию левого либерализма.
Как работает эта фраза? Некоему «нестандартному» мышлению противопоставляется, по логике, некое «стандартное», то есть «как у всех». И при этом второе ценится куда меньше первого. Здесь мы имеем дело с двойной ложью, с намеренной подменой понятий. Во-первых, если есть некие другие, которые думают «как все», то это означает, что они не думают, а просто верят в общий «стандарт». То есть они не мыслят стандартно, они не мыслят никак. Во-вторых. А о каких стандартах идет речь? Можно их перечислить и объяснить, что в них плохого? По сути, сначала выдумается некий само собой разумеющийся стандарт, который как бы плох.
Все наоборот. Мышление обязано отвечать стандартам. Эти стандарты давно разработаны и даже вполне исчислимы. В сети можно найти немало информации о критериях оценки качества мышления. Если вкратце, оно должно опираться и на логику, и на факты – то есть сочетать дедуктивные и индуктивные приемы. Плюс, оно должно избегать логических ошибок как в построении выводов, так и в их аргументации. И, главное, оно должно быть самостоятельным – потому что иначе оно мышлением не является. Это и называется критическим, то есть правильным мышлением. Такое мышление совершенно стандартно. Притом правила мышления почти не изменились с тех как были сформулированы в период классической Античности. Конформизм тут вообще не причем.
Одобрение «нестандартности» и «оригинальности» - одна из самых вредных ценностей нашей эпохи. Мне могут возразить, что здесь имеется ввиду способность принимать нестандартные решения и отказываться от шаблонов и стереотипов. Но дело в том, что критическое мышление уже подразумевает способность принимать правильные решения – вне зависимости от шаблонов. При этом сами шаблоны и стереотипы могут быть и хорошими, и дурными. Их не обязательно придерживаться, но! Вообще-то их для начала необходимо знать.
Можно ли преодолеть закон тяготения и полететь? Можно – иначе бы у нас не было авиации и космонавтики. Но для начала этот закон нужно открыть. Можно ли нарушать эстетические каноны и создавать новое искусство? Да, разумеется, но для этого, как известно, для начала нужно уметь нарисовать лошадь (по всем канонам). То есть мыслить «нестандартно» можно только тогда, когда ты уже разобрался с шаблонами и критически их осмыслил. Отвергать стереотипы также необходимо – но только в случае, если эти стереотипы неверны. А чаще всего, вопреки современным представлениям, стереотипы вполне верны, разумны и логичны. Об этом я скоро напишу.
Помню, пару раз на собеседованиях на менеджерские должности рекрутер спрашивала меня это самое: умею ли я принимать нестандартные решения. Соврать на интервью – не грех, но я не мог дать требуемый ответ. Я говорил, что «все зависит от ситуации», что «в критической ситуации я принимаю решения быстро, а в обычной – взвешенно», но все эти юления не работали. Собеседники мне будто намекали: «Чё ты время наше тратишь, дай мне уже правильный ответ на мой [мудацкий] вопрос». То есть они требовали соблюдения своего стандарта в вопросе о нестандартности.
Своим студентам уже после проведения зачета я всегда говорю свои стандартные напутственные слова, которые завершаю примерно следующей фразой: «Думайте своей головой, мыслите правильно, мыслите критично». Советую им соблюдать стандарты, проще говоря.
Кстати, само слово «правильное» является табуированном в лево-либеральном дискурсе – мол, нельзя делить мышление на правильное и неправильное, ведь каждый человек сам решает, что правильно, а что нет. И каждый раз, когда я слышу нечто подобное, я боюсь, что если есть Бог, и он такое слышит, он запросто может вздохнуть, а затем подойти к панели управления нашим шариком. И нажать на Reset.
Фраза в заголовке является не просто модным слоганом – она сегодня превратилась почти в аксиому. Точнее, она являются частью масштабного тренда на «оригинальность» и «уникальность». А он, в свою очередь, входит в почти официально почти победившую почти на всем земном шаре идеологию левого либерализма.
Как работает эта фраза? Некоему «нестандартному» мышлению противопоставляется, по логике, некое «стандартное», то есть «как у всех». И при этом второе ценится куда меньше первого. Здесь мы имеем дело с двойной ложью, с намеренной подменой понятий. Во-первых, если есть некие другие, которые думают «как все», то это означает, что они не думают, а просто верят в общий «стандарт». То есть они не мыслят стандартно, они не мыслят никак. Во-вторых. А о каких стандартах идет речь? Можно их перечислить и объяснить, что в них плохого? По сути, сначала выдумается некий само собой разумеющийся стандарт, который как бы плох.
Все наоборот. Мышление обязано отвечать стандартам. Эти стандарты давно разработаны и даже вполне исчислимы. В сети можно найти немало информации о критериях оценки качества мышления. Если вкратце, оно должно опираться и на логику, и на факты – то есть сочетать дедуктивные и индуктивные приемы. Плюс, оно должно избегать логических ошибок как в построении выводов, так и в их аргументации. И, главное, оно должно быть самостоятельным – потому что иначе оно мышлением не является. Это и называется критическим, то есть правильным мышлением. Такое мышление совершенно стандартно. Притом правила мышления почти не изменились с тех как были сформулированы в период классической Античности. Конформизм тут вообще не причем.
Одобрение «нестандартности» и «оригинальности» - одна из самых вредных ценностей нашей эпохи. Мне могут возразить, что здесь имеется ввиду способность принимать нестандартные решения и отказываться от шаблонов и стереотипов. Но дело в том, что критическое мышление уже подразумевает способность принимать правильные решения – вне зависимости от шаблонов. При этом сами шаблоны и стереотипы могут быть и хорошими, и дурными. Их не обязательно придерживаться, но! Вообще-то их для начала необходимо знать.
Можно ли преодолеть закон тяготения и полететь? Можно – иначе бы у нас не было авиации и космонавтики. Но для начала этот закон нужно открыть. Можно ли нарушать эстетические каноны и создавать новое искусство? Да, разумеется, но для этого, как известно, для начала нужно уметь нарисовать лошадь (по всем канонам). То есть мыслить «нестандартно» можно только тогда, когда ты уже разобрался с шаблонами и критически их осмыслил. Отвергать стереотипы также необходимо – но только в случае, если эти стереотипы неверны. А чаще всего, вопреки современным представлениям, стереотипы вполне верны, разумны и логичны. Об этом я скоро напишу.
Помню, пару раз на собеседованиях на менеджерские должности рекрутер спрашивала меня это самое: умею ли я принимать нестандартные решения. Соврать на интервью – не грех, но я не мог дать требуемый ответ. Я говорил, что «все зависит от ситуации», что «в критической ситуации я принимаю решения быстро, а в обычной – взвешенно», но все эти юления не работали. Собеседники мне будто намекали: «Чё ты время наше тратишь, дай мне уже правильный ответ на мой [мудацкий] вопрос». То есть они требовали соблюдения своего стандарта в вопросе о нестандартности.
Своим студентам уже после проведения зачета я всегда говорю свои стандартные напутственные слова, которые завершаю примерно следующей фразой: «Думайте своей головой, мыслите правильно, мыслите критично». Советую им соблюдать стандарты, проще говоря.
Кстати, само слово «правильное» является табуированном в лево-либеральном дискурсе – мол, нельзя делить мышление на правильное и неправильное, ведь каждый человек сам решает, что правильно, а что нет. И каждый раз, когда я слышу нечто подобное, я боюсь, что если есть Бог, и он такое слышит, он запросто может вздохнуть, а затем подойти к панели управления нашим шариком. И нажать на Reset.
Долой стереотипы [?]
Недавно мы рассмотрели слоган «мыслите нестандартно» - а теперь обещанный разбор «неправильного», стереотипического мышления. Неправильным оно считается потому, что мыслить надо «широко», а стереотипы типа очень плохи, поскольку заставляют нас некритично усваивать обывательские мнения. И, еще хуже, навязывают нам негативное отношение к тем, кто отличается от нас – будь то любитель другой музыки, будь то (не дай SJW) инородец или инолюбец.
Справедливости ради отмечу, что стереотипы, действительно, часто являются вредными предрассудками (то есть тем, что буквально предшествуют разуму – читай, критическому мышлению) и свидетельствуют о пресловутой «зашоренности». Однако неверно сводить все стереотипы к предрассудкам – это разные понятия.
Стереотип вполне себе может быть результатом критического мышления. Он возникает тогда, когда у человека появляется опыт общения с определенной социальной группой. И вот здесь возникает главный затык. Когда человек повествует о своем реальном опыте и говорит, что, например, на такую-то работу не подойдет тот-то и та-то, ему возмущенно возражают – «ну разве можно так говорить обо всех». В сознании людей с «открытым мышлением» одно исключение полностью опровергает любой стереотип. Прямо как принцип фальсифицируемости Поппера. «Женщины хуже решают математические задачи» - «А как же Софья Ковалевская!». Носитель «открытого мышления», свободное от шовинистических предрассудков и патриархального мышления (а также других проявлений белого супрематизма), не вдупляет, что несет полную ересь.
Человек идет ночью по улице. Его обступают четверо в несвежих спортивных костюмах и просят закурить. У одного шрам по пол-лица, у другого забинтована рука, третий напряженно держит руку в кармане, а четвертый на их фоне вообще выглядит угрожающе. Что делать? Если вы выбрали вариант вроде «бежать» или «бить первым» или «сразу отдать мобилу, пока не отпиздили», то могу поздравить – вы проявили стереотипное мышление. Потому что нельзя оценивать людей только по их внешности, нельзя плохо думать о людях только потому, что вам, белому цисгендеру с привилегиями, удалось занять лучшее место под солнцем и нельзя оскорблять других недоверием – ведь иначе пропасть, разделяющая людей, еще более увеличится, а надежда на преодоление разобщенности умрет как Кобейн. Если вы согласны с этим, то могу поздравить – вы обладаете «широким взглядом» на мир. R.I.P.
Но все же отметим плюсы незашоренности и непредвзятости. Допустим, вы нанимаете на работу программиста – вам нужен один грамотный специалист. Вы видите, что у первого соискателя резюме куда лучше, чем у других: и опыта больше, и карьера более гладкая. А у второго объективные показатели похуже и знаний меньше, но вы почему-то чувствуете, что второй круче – вы видите в нем потенциал. В таком случае вы можете на что-то закрыть глаза, потому что «широким взглядом» видите то, что важнее формальных критериев. Ведь вам нужен один исключительный специалист. А теперь представьте, что вам нужно 50 программистов – и быстро. Будете ли вы выглядывать в каждом искру Божью или примените стереотипический, статистический критерий? Вот для этого стереотипы и нужны – и чем больше выборка, тем вернее они сработают.
Недавно мы рассмотрели слоган «мыслите нестандартно» - а теперь обещанный разбор «неправильного», стереотипического мышления. Неправильным оно считается потому, что мыслить надо «широко», а стереотипы типа очень плохи, поскольку заставляют нас некритично усваивать обывательские мнения. И, еще хуже, навязывают нам негативное отношение к тем, кто отличается от нас – будь то любитель другой музыки, будь то (не дай SJW) инородец или инолюбец.
Справедливости ради отмечу, что стереотипы, действительно, часто являются вредными предрассудками (то есть тем, что буквально предшествуют разуму – читай, критическому мышлению) и свидетельствуют о пресловутой «зашоренности». Однако неверно сводить все стереотипы к предрассудкам – это разные понятия.
Стереотип вполне себе может быть результатом критического мышления. Он возникает тогда, когда у человека появляется опыт общения с определенной социальной группой. И вот здесь возникает главный затык. Когда человек повествует о своем реальном опыте и говорит, что, например, на такую-то работу не подойдет тот-то и та-то, ему возмущенно возражают – «ну разве можно так говорить обо всех». В сознании людей с «открытым мышлением» одно исключение полностью опровергает любой стереотип. Прямо как принцип фальсифицируемости Поппера. «Женщины хуже решают математические задачи» - «А как же Софья Ковалевская!». Носитель «открытого мышления», свободное от шовинистических предрассудков и патриархального мышления (а также других проявлений белого супрематизма), не вдупляет, что несет полную ересь.
Человек идет ночью по улице. Его обступают четверо в несвежих спортивных костюмах и просят закурить. У одного шрам по пол-лица, у другого забинтована рука, третий напряженно держит руку в кармане, а четвертый на их фоне вообще выглядит угрожающе. Что делать? Если вы выбрали вариант вроде «бежать» или «бить первым» или «сразу отдать мобилу, пока не отпиздили», то могу поздравить – вы проявили стереотипное мышление. Потому что нельзя оценивать людей только по их внешности, нельзя плохо думать о людях только потому, что вам, белому цисгендеру с привилегиями, удалось занять лучшее место под солнцем и нельзя оскорблять других недоверием – ведь иначе пропасть, разделяющая людей, еще более увеличится, а надежда на преодоление разобщенности умрет как Кобейн. Если вы согласны с этим, то могу поздравить – вы обладаете «широким взглядом» на мир. R.I.P.
Но все же отметим плюсы незашоренности и непредвзятости. Допустим, вы нанимаете на работу программиста – вам нужен один грамотный специалист. Вы видите, что у первого соискателя резюме куда лучше, чем у других: и опыта больше, и карьера более гладкая. А у второго объективные показатели похуже и знаний меньше, но вы почему-то чувствуете, что второй круче – вы видите в нем потенциал. В таком случае вы можете на что-то закрыть глаза, потому что «широким взглядом» видите то, что важнее формальных критериев. Ведь вам нужен один исключительный специалист. А теперь представьте, что вам нужно 50 программистов – и быстро. Будете ли вы выглядывать в каждом искру Божью или примените стереотипический, статистический критерий? Вот для этого стереотипы и нужны – и чем больше выборка, тем вернее они сработают.
Исключения не опровергают правила. Да, стереотип базируется не на стопроцентной гарантии, а на статистике (иногда личной, иногда предвзятой, иногда не слишком релевантной). Но носитель стереотипа только лишь утверждает, что скорее всего человек с такими-то признаками будет мыслить, говорить и поступать таким-то образом.
Скорее всего, этнический бурят будет буддистом. Скорее всего, дипломированный мостостроитель спроектирует мост лучше, чем профессиональный актер. Скорее всего, человек с девятью судимостями за мелкие кражи совершит десятую. Скорее всего, женщина в современном роддоме родит живого ребенка и сама останется жива – чем кто-то из них умрет. Скорее всего, уроженец Петербурга будет болеть за «Зенит», чем за «Ференцварош».
Да, это всего лишь высокая степень вероятности. Но это может нам сильно помочь. Вряд ли стоит поздравлять с Рождеством малознакомого бурята. Вряд ли проект моста надо отдавать актеру, хотя он очень натурально плачет, просит денег и грозится кинуться под самокат. Вряд ли стоит пускать в дом соседа-уголовника, у которого вдруг закончился базилик и т.д. «Но ведь мы можем ошибиться?». Да. Но не стоит уподобляться древним скептикам с их ἐποχή (воздержанием от суждений) – потому что нам нужно принимать решения. А стереотипы экономят ресурсы – и этим упрощают нам жизнь.
И да – национальные, половые, профессиональные и иные стереотипы очень часто являются правдивыми. Хотя бы потому, что их популярность влияет и на сами объекты стереотипов – те невольно подлаживают себя под сложившийся шаблон. Потому, если уж бороться со стереотипами, то начинать нужно не с себя как их носителя, а с чужими негативными мнениями – в отношении себя. Всякие там меньшинства так и делают – и поступают вполне разумно. Но взамен старых они хотя бы предлагают новые, положительные, выставляющие их в выгодном свете. А вот когда нам навязывают отказ от них – нас вводят в заблуждение, поскольку пытаются уравнять пары противоположных понятий: правила и исключения, случайности и закономерности.
Есть такое психологическое понятие – индивидуально-типические свойства. Да, все мы индивидуальны. Но и типичны. Стереотипичны.
Скорее всего, этнический бурят будет буддистом. Скорее всего, дипломированный мостостроитель спроектирует мост лучше, чем профессиональный актер. Скорее всего, человек с девятью судимостями за мелкие кражи совершит десятую. Скорее всего, женщина в современном роддоме родит живого ребенка и сама останется жива – чем кто-то из них умрет. Скорее всего, уроженец Петербурга будет болеть за «Зенит», чем за «Ференцварош».
Да, это всего лишь высокая степень вероятности. Но это может нам сильно помочь. Вряд ли стоит поздравлять с Рождеством малознакомого бурята. Вряд ли проект моста надо отдавать актеру, хотя он очень натурально плачет, просит денег и грозится кинуться под самокат. Вряд ли стоит пускать в дом соседа-уголовника, у которого вдруг закончился базилик и т.д. «Но ведь мы можем ошибиться?». Да. Но не стоит уподобляться древним скептикам с их ἐποχή (воздержанием от суждений) – потому что нам нужно принимать решения. А стереотипы экономят ресурсы – и этим упрощают нам жизнь.
И да – национальные, половые, профессиональные и иные стереотипы очень часто являются правдивыми. Хотя бы потому, что их популярность влияет и на сами объекты стереотипов – те невольно подлаживают себя под сложившийся шаблон. Потому, если уж бороться со стереотипами, то начинать нужно не с себя как их носителя, а с чужими негативными мнениями – в отношении себя. Всякие там меньшинства так и делают – и поступают вполне разумно. Но взамен старых они хотя бы предлагают новые, положительные, выставляющие их в выгодном свете. А вот когда нам навязывают отказ от них – нас вводят в заблуждение, поскольку пытаются уравнять пары противоположных понятий: правила и исключения, случайности и закономерности.
Есть такое психологическое понятие – индивидуально-типические свойства. Да, все мы индивидуальны. Но и типичны. Стереотипичны.
Сегодня мне в числе других пришла книжка «Поздняя латинская поэзия», и я сразу решил ознакомиться, а не класть на полку. Потому что античной литературы у меня до дури, но читать ее тянет не особо – удовольствие совсем не гарантировано плюс сотни куда более важных книг еще не прочитаны.
Начинается книга со стихов некоего Авсония (4й век нашей эры), крупного римского чиновника. Он составил сборник посвящений родственникам – живым и мертвым. Вполне классичные, благообразные (и лишь местами искренние) стихи – без накала. Матери, например, он пишет:
...Все совместились в тебе добродетели честной супруги —
И незапятнанный стыд, и трудолюбие рук,
5 И воспитанье детей, и верность законному браку;
Твердость твоя легка, строгость была весела.
Ныне на веки веков в объятиях мужниной тени
Смертное ложе лелей так же, как ложе любви.
Спокойно, сдержанно, вполне в римском духе. И тут наступает черед посвящения давным-давно умершей жене:
Дороги были мне все, о ком эти скорбные песни,
Но уносила их смерть, дав им проявить до конца;
Ныне же мне предстоит о ране, о горе, о муке
Молвить — о том, что унес рок молодую жену.
5 Дочь сенатской семьи, знатнейших преемница предков,
Ярче сияла она нравом, чем знатной родней.
Рано пришлось мне оплакать тебя — мы молоды были;
Шесть шестилетий с тех пор плачу, вдовец, по тебе.
Старость пришла, но не в силах она затуманить страданье:
10 Скорбь моя вечно свежа, словно явилась вчера.
Часто время приносит больным облегчение в муках —
А у меня моя боль глубже и глубже болит,
Ибо все более я одинок и все более мрачен,
Рву на себе седину и проклинаю вдовство.
15 Дом мой безмолвен и нем, и ложе мое не согрето,
Не с кем мне разделить радость мою и печаль.
Чью-нибудь добрую видеть жену мне больно, и больно
Видеть дурную: гляжу и вспоминаю тебя,
И тяжело, что дурная жена на тебя не похожа,
20 И тяжело, что с тобой добрая схожа жена.
Это не грусть о ненужном добре, о бесцельной забаве —
Это грустит молодой муж о жене молодой.
И весела, и скромна, и лицом хороша, и семейством,
Ты мне и счастье дала, и неизбывную боль.
25 Двадцать восемь прожив декабрей, ты покинула ближних,
Сына оставив и дочь в память о нашей любви.
Оба живы они и здоровы, и дом их обилен,—
Это печется о них бог по молитвам твоим.
Пусть они долго живут и пусть за костром погребальным
30 О благоденствии их тень моя скажет твоей.
Как-то сразу верится. Верится, что смерть жены он переживает по-настоящему. Что страдает до сих пор – потому что эти строки сильно выбиваются из общей массы вполне себе формальных, риторичных текстов.
И вот что подумалось. Возможно, сейчас любовная лирика ценилась бы куда дороже и читалась куда внимательнее, если бы общий настрой, общий тон поэзии был бы более сдержанным. А когда берешь сборник современных (в смысле, 19-21 веков) поэтов и видишь там сотни однотипных стихов с унылым вагиностраданием – эмпатия просыпается не очень-то.
В этом – вечный (хотя почти забытый) завет нашей матери-Античности: меньше эмоций, больше выдержки в словах и поступках. Тогда и гневные тирады, и слезы восторга, и заупокойные плачи звучат весомее. Поэты в Новое Время будто забыли дедовскую притчу про мальчика, который кричал «волки!».
Начинается книга со стихов некоего Авсония (4й век нашей эры), крупного римского чиновника. Он составил сборник посвящений родственникам – живым и мертвым. Вполне классичные, благообразные (и лишь местами искренние) стихи – без накала. Матери, например, он пишет:
...Все совместились в тебе добродетели честной супруги —
И незапятнанный стыд, и трудолюбие рук,
5 И воспитанье детей, и верность законному браку;
Твердость твоя легка, строгость была весела.
Ныне на веки веков в объятиях мужниной тени
Смертное ложе лелей так же, как ложе любви.
Спокойно, сдержанно, вполне в римском духе. И тут наступает черед посвящения давным-давно умершей жене:
Дороги были мне все, о ком эти скорбные песни,
Но уносила их смерть, дав им проявить до конца;
Ныне же мне предстоит о ране, о горе, о муке
Молвить — о том, что унес рок молодую жену.
5 Дочь сенатской семьи, знатнейших преемница предков,
Ярче сияла она нравом, чем знатной родней.
Рано пришлось мне оплакать тебя — мы молоды были;
Шесть шестилетий с тех пор плачу, вдовец, по тебе.
Старость пришла, но не в силах она затуманить страданье:
10 Скорбь моя вечно свежа, словно явилась вчера.
Часто время приносит больным облегчение в муках —
А у меня моя боль глубже и глубже болит,
Ибо все более я одинок и все более мрачен,
Рву на себе седину и проклинаю вдовство.
15 Дом мой безмолвен и нем, и ложе мое не согрето,
Не с кем мне разделить радость мою и печаль.
Чью-нибудь добрую видеть жену мне больно, и больно
Видеть дурную: гляжу и вспоминаю тебя,
И тяжело, что дурная жена на тебя не похожа,
20 И тяжело, что с тобой добрая схожа жена.
Это не грусть о ненужном добре, о бесцельной забаве —
Это грустит молодой муж о жене молодой.
И весела, и скромна, и лицом хороша, и семейством,
Ты мне и счастье дала, и неизбывную боль.
25 Двадцать восемь прожив декабрей, ты покинула ближних,
Сына оставив и дочь в память о нашей любви.
Оба живы они и здоровы, и дом их обилен,—
Это печется о них бог по молитвам твоим.
Пусть они долго живут и пусть за костром погребальным
30 О благоденствии их тень моя скажет твоей.
Как-то сразу верится. Верится, что смерть жены он переживает по-настоящему. Что страдает до сих пор – потому что эти строки сильно выбиваются из общей массы вполне себе формальных, риторичных текстов.
И вот что подумалось. Возможно, сейчас любовная лирика ценилась бы куда дороже и читалась куда внимательнее, если бы общий настрой, общий тон поэзии был бы более сдержанным. А когда берешь сборник современных (в смысле, 19-21 веков) поэтов и видишь там сотни однотипных стихов с унылым вагиностраданием – эмпатия просыпается не очень-то.
В этом – вечный (хотя почти забытый) завет нашей матери-Античности: меньше эмоций, больше выдержки в словах и поступках. Тогда и гневные тирады, и слезы восторга, и заупокойные плачи звучат весомее. Поэты в Новое Время будто забыли дедовскую притчу про мальчика, который кричал «волки!».
Фрейдовская теория сублимации сексуальной энергии (через творчество) – одна из самых безумных научных гипотез. Путаются причина и следствие. Похожая история была с теорией Джеймса-Ланге, согласно которой «нам грустно, потому что мы плачем».
Во-первых, наоборот, это секс является сублимацией творчества. Я не имею ввиду собственно процесс удовлетворения потребности – в период активного творчества он является тем же, что еда и сон – нужен для нормализации биохимии. Но зависание на сексуальной тематике – многочасовые разглядывания деятельности голых и не слишком благочестивых людей, разгуливание воображения и прочее – не более чем прокрастинация.
Когда человек занят интересным и новым творческим делом – ему элементарно жалко времени на всякие там развратности. Просто потому что удовольствие несоизмеримо – только в деятельности ума мы можем найти подлинное счастье. Потому еще античные авторы ставили эвдемонию (блаженство) выше гедонии (наслаждения). Не по моральным соображениям, а из-за понимания большей прочности первого перед вторым.
Во втором случае, в период влюбленности сексуальная и творческая деятельность вообще сонаправлены, и ни о какой сублимации речи идти не может.
А в третьем случае, когда соответствующие железы реально бунтуют, творчество в принципе невозможно. Нереально сублимировать состояние, когда весь мир превращается в… ну пусть будет «в утробу».
Творчество, впрочем, может быть сублимацией некоторых эмоций и настроений (гнева, обиды, радости, страха), но, опять же, никак не желаний. Потому что желания кратковременны (хотя и периодичны), а вот эмоциональные состояния могут длиться годами.
Подлинное величие Фрейда – в открытии метода свободных ассоциаций. Все остальное у него – более-менее галиматья.
Во-первых, наоборот, это секс является сублимацией творчества. Я не имею ввиду собственно процесс удовлетворения потребности – в период активного творчества он является тем же, что еда и сон – нужен для нормализации биохимии. Но зависание на сексуальной тематике – многочасовые разглядывания деятельности голых и не слишком благочестивых людей, разгуливание воображения и прочее – не более чем прокрастинация.
Когда человек занят интересным и новым творческим делом – ему элементарно жалко времени на всякие там развратности. Просто потому что удовольствие несоизмеримо – только в деятельности ума мы можем найти подлинное счастье. Потому еще античные авторы ставили эвдемонию (блаженство) выше гедонии (наслаждения). Не по моральным соображениям, а из-за понимания большей прочности первого перед вторым.
Во втором случае, в период влюбленности сексуальная и творческая деятельность вообще сонаправлены, и ни о какой сублимации речи идти не может.
А в третьем случае, когда соответствующие железы реально бунтуют, творчество в принципе невозможно. Нереально сублимировать состояние, когда весь мир превращается в… ну пусть будет «в утробу».
Творчество, впрочем, может быть сублимацией некоторых эмоций и настроений (гнева, обиды, радости, страха), но, опять же, никак не желаний. Потому что желания кратковременны (хотя и периодичны), а вот эмоциональные состояния могут длиться годами.
Подлинное величие Фрейда – в открытии метода свободных ассоциаций. Все остальное у него – более-менее галиматья.
Слушаю «Науку удовольствия» психолога Пола Блума, профессора из Йеля. Пока что впечатления весьма позитивные. В первой главе он рассматривает сущность удовольствия, делая крайне любопытные философские замечания. По его мнению, усмотрение сущности – важнейшая философская операция – является нашей врожденной способностью. Даже дети обладает ею. Он приводит следующие примеры детского эссенциализма (представления о реальном существовании идей в вещах):
«Сьюзан Гелман начинает свою замечательную книгу “Сущность ребенка” историей о том, как в возрасте четырех-пяти лет она спросила маму, чем мальчики отличаются от девочек. Мама ответила: “У мальчиков есть пенисы, а у девочек — нет”. Сьюзан спросила недоверчиво: “И все?” Учитывая, что мальчики и девочки и одевались, и вели себя, и играли по-разному, она надеялась на ответ интереснее и глубже. Смысл этой истории — обозначение себя как ребенка-эссенциалиста, а это, в свою очередь, ведет к утверждению, что все дети — эссенциалисты <…>
Дети думают, что есть нечто внутреннее, невидимое, отличающее мальчиков от девочек. Этот эссенциализм может быть явно выражен. Одна девочка объяснила, почему мальчик скорее пойдет на рыбалку, чем будет пользоваться косметикой: “Потому что такой у мальчика инстинкт”. И семилетние дети склонны считать, что “у мальчиков другие внутренности, чем у девочек” и “потому что Господь сделал их такими” (биологическая и духовная суть). Только позднее дети начинают принимать объяснения культурного характера (вроде “нас так воспитали”).
Надо будет узнать, все ли в порядке с автором – не погнали ли его еще из Йеля за сексизм. Тем более, что чуть ниже он еще и реальность рас отстаивает.
"У нас нет полного представления об истоках эссенциализма. Но думаю, сегодня уже достаточно подтверждений того, что зачастую дело не в культурных особенностях. Это универсальная, свойственная всем людям черта <…>
Экспериментаторы доказали, что маленькие дети уверены: если устранить внутренности собаки (кровь и кости), это уже не будет собака, но если устранить ее внешние признаки — это все еще будет собака. И дети скорее дадут общее название вещам, у которых есть общие глубинные свойства (“то же самое внутри”), чем тем, у кого эти общие свойства — поверхностные (“живут в одном зоопарке и в одинаковых клетках”)."
Получается, что восхождение от явления к сущности является не произвольной операцией разума, обогащенного культурой, а имманентным, базовым свойством сознания – притом у большинства людей, а не только у особо одаренных.
Автор, правда, здесь может быть пристрастен – поскольку из способности восходить к сущности он выводит природу удовольствия.
"В картине важно, кто ее написал; в рассказе — правда это или вымысел; если речь идет о бифштексе, то для нас важно, из мяса какого животного он приготовлен; в сексе на нас серьезно влияют наши представления о том, каков на самом деле наш партнер. Эта теория удовольствия являет собой развитие одной из самых интересных идей в когнитивистике: люди естественным образом исходят из того, что все вещи в мире — и другие люди тоже — имеют незримую сущность, делающую их такими, какие они есть. это инстинктивная и универсальная установка. Мы по природе эссенциалисты."
Философам этот вывод должен быть вполне приятен: «Мы не разговорчики разговариваем – мы реализуем свою природу, как и все остальные люди. Просто мы это делаем лучше других.»
«Сьюзан Гелман начинает свою замечательную книгу “Сущность ребенка” историей о том, как в возрасте четырех-пяти лет она спросила маму, чем мальчики отличаются от девочек. Мама ответила: “У мальчиков есть пенисы, а у девочек — нет”. Сьюзан спросила недоверчиво: “И все?” Учитывая, что мальчики и девочки и одевались, и вели себя, и играли по-разному, она надеялась на ответ интереснее и глубже. Смысл этой истории — обозначение себя как ребенка-эссенциалиста, а это, в свою очередь, ведет к утверждению, что все дети — эссенциалисты <…>
Дети думают, что есть нечто внутреннее, невидимое, отличающее мальчиков от девочек. Этот эссенциализм может быть явно выражен. Одна девочка объяснила, почему мальчик скорее пойдет на рыбалку, чем будет пользоваться косметикой: “Потому что такой у мальчика инстинкт”. И семилетние дети склонны считать, что “у мальчиков другие внутренности, чем у девочек” и “потому что Господь сделал их такими” (биологическая и духовная суть). Только позднее дети начинают принимать объяснения культурного характера (вроде “нас так воспитали”).
Надо будет узнать, все ли в порядке с автором – не погнали ли его еще из Йеля за сексизм. Тем более, что чуть ниже он еще и реальность рас отстаивает.
"У нас нет полного представления об истоках эссенциализма. Но думаю, сегодня уже достаточно подтверждений того, что зачастую дело не в культурных особенностях. Это универсальная, свойственная всем людям черта <…>
Экспериментаторы доказали, что маленькие дети уверены: если устранить внутренности собаки (кровь и кости), это уже не будет собака, но если устранить ее внешние признаки — это все еще будет собака. И дети скорее дадут общее название вещам, у которых есть общие глубинные свойства (“то же самое внутри”), чем тем, у кого эти общие свойства — поверхностные (“живут в одном зоопарке и в одинаковых клетках”)."
Получается, что восхождение от явления к сущности является не произвольной операцией разума, обогащенного культурой, а имманентным, базовым свойством сознания – притом у большинства людей, а не только у особо одаренных.
Автор, правда, здесь может быть пристрастен – поскольку из способности восходить к сущности он выводит природу удовольствия.
"В картине важно, кто ее написал; в рассказе — правда это или вымысел; если речь идет о бифштексе, то для нас важно, из мяса какого животного он приготовлен; в сексе на нас серьезно влияют наши представления о том, каков на самом деле наш партнер. Эта теория удовольствия являет собой развитие одной из самых интересных идей в когнитивистике: люди естественным образом исходят из того, что все вещи в мире — и другие люди тоже — имеют незримую сущность, делающую их такими, какие они есть. это инстинктивная и универсальная установка. Мы по природе эссенциалисты."
Философам этот вывод должен быть вполне приятен: «Мы не разговорчики разговариваем – мы реализуем свою природу, как и все остальные люди. Просто мы это делаем лучше других.»
У Анри Гольбаха есть фрагмент, который следует выучить всем, кто рассуждает о политике.
«В стране, где свобода уничтожена произволом неограниченной власти, для большинства людей не существует ни отдыха, ни безопасности, ни счастья. Только общество, где царит свобода, может быть могущественным, и только там у людей есть отечество.
«Что же привязывает нас к отечеству,— спросит раб, чей разум вследствие унижений потерял способность размышлять,— не глупа ли любовь к земле, на которой мы родились?» Нет, это разумная любовь к самим себе, которая учит нас высоко ценить и любить правительство, охраняющее нас, законы, стоящие на страже неприкосновенности нашей личности и собственности, общество, труд которого составляет основу нашего благополучия. Только свобода может обеспечить гражданину эти преимущества, следовательно, без нее не может быть и отечества; любовь к своей стране всегда представляет собой не что иное, как любовь к самому себе.
Может ли раб испытывать нежность к проклятой земле, политой его горькими слезами, подчиненной бесчеловечным властителям, которые лишают ее обитателей всех благ, предназначенных им самой природой?
Деспотизм внушает отвращение, робость и малодушие, приниженность или неумное восхищение своим величием родившимся для рабства существам, которых гордость сделала бы лишь еще более несчастными. Тщетно было бы ожидать проявления энергии от этих униженных в собственных глазах людей: несчастный невольник, презираемый своими повелителями, кончает тем, что начинает презирать самого себя. Итак, там, где нет свободы, не может быть и родины.»
Больше века нам предлагают распрекрасный выбор: отказаться от Отечества ради свободы – или отказаться от свободы ради Отечества. Партия «свободы против родины» (условные «либералы») призывает отказаться от нашей национальной гордости и наших национальных интересов, разоружиться, самораспуститься, извиниться перед соседями и ждать, когда новые хозяева простят нас да пустят погреться в сени. Кто против – тот империалист, ватник и русопятый быдлан с капустой в бороде. «Рус, сдавайс!»
Но есть и другая партия (условные «патриоты») – которая говорит ровно обратное: свободы захотели, твари, жить нормально хотите – тогда вы предатели. Парламент, суды, рынок – этого народу не надо. Надо начальство любить, траншеи рыть да в танке гореть, а иначе ты либераст, безродный космополит и вообще еврей.
Все это разводка чистой воды – обе идеологические группировки прекрасно ладят друг с другом и лишь имитируют конфликт. Они предлагают ложную дихотомию – выбирать между родиной и свободой. Только свое государство может обеспечить свободу – а капитуляция, «покаяние» и прочие «отказы от имперских амбиций» есть ни что иное как отказ от свободы. Но и отказ от свободы ради «величия государства» - такое же безумие, ибо любой диктатор начинает и заканчивает тем, что грабит, мордует и геноцидит подвластный ему народ. Партия «охранителей» не желает говорить, что Отечество – это совокупность граждан, а не зона юрисдикции карательных органов. Вверяя государству свою судьбу и отказываясь от собственных прав, человек неизбежно отказывается от Отечества.
Выбирая между родиной и свободой, народ лишается и того, и другого, пока «патриоты» и «либералы», подмигивая друг другу, пьют шампанское в элитных борделях. Так что учим Гольбаха наизусть.
«В стране, где свобода уничтожена произволом неограниченной власти, для большинства людей не существует ни отдыха, ни безопасности, ни счастья. Только общество, где царит свобода, может быть могущественным, и только там у людей есть отечество.
«Что же привязывает нас к отечеству,— спросит раб, чей разум вследствие унижений потерял способность размышлять,— не глупа ли любовь к земле, на которой мы родились?» Нет, это разумная любовь к самим себе, которая учит нас высоко ценить и любить правительство, охраняющее нас, законы, стоящие на страже неприкосновенности нашей личности и собственности, общество, труд которого составляет основу нашего благополучия. Только свобода может обеспечить гражданину эти преимущества, следовательно, без нее не может быть и отечества; любовь к своей стране всегда представляет собой не что иное, как любовь к самому себе.
Может ли раб испытывать нежность к проклятой земле, политой его горькими слезами, подчиненной бесчеловечным властителям, которые лишают ее обитателей всех благ, предназначенных им самой природой?
Деспотизм внушает отвращение, робость и малодушие, приниженность или неумное восхищение своим величием родившимся для рабства существам, которых гордость сделала бы лишь еще более несчастными. Тщетно было бы ожидать проявления энергии от этих униженных в собственных глазах людей: несчастный невольник, презираемый своими повелителями, кончает тем, что начинает презирать самого себя. Итак, там, где нет свободы, не может быть и родины.»
Больше века нам предлагают распрекрасный выбор: отказаться от Отечества ради свободы – или отказаться от свободы ради Отечества. Партия «свободы против родины» (условные «либералы») призывает отказаться от нашей национальной гордости и наших национальных интересов, разоружиться, самораспуститься, извиниться перед соседями и ждать, когда новые хозяева простят нас да пустят погреться в сени. Кто против – тот империалист, ватник и русопятый быдлан с капустой в бороде. «Рус, сдавайс!»
Но есть и другая партия (условные «патриоты») – которая говорит ровно обратное: свободы захотели, твари, жить нормально хотите – тогда вы предатели. Парламент, суды, рынок – этого народу не надо. Надо начальство любить, траншеи рыть да в танке гореть, а иначе ты либераст, безродный космополит и вообще еврей.
Все это разводка чистой воды – обе идеологические группировки прекрасно ладят друг с другом и лишь имитируют конфликт. Они предлагают ложную дихотомию – выбирать между родиной и свободой. Только свое государство может обеспечить свободу – а капитуляция, «покаяние» и прочие «отказы от имперских амбиций» есть ни что иное как отказ от свободы. Но и отказ от свободы ради «величия государства» - такое же безумие, ибо любой диктатор начинает и заканчивает тем, что грабит, мордует и геноцидит подвластный ему народ. Партия «охранителей» не желает говорить, что Отечество – это совокупность граждан, а не зона юрисдикции карательных органов. Вверяя государству свою судьбу и отказываясь от собственных прав, человек неизбежно отказывается от Отечества.
Выбирая между родиной и свободой, народ лишается и того, и другого, пока «патриоты» и «либералы», подмигивая друг другу, пьют шампанское в элитных борделях. Так что учим Гольбаха наизусть.
«Кризис культуры» [?]
Есть очевидный, но редко озвучиваемый (точнее, замалчиваемый) факт: искусство ХХ-ХХI веков бесконечно совершеннее, чем все то, что было до того. Я говорю и о литературе, и о живописи, и о музыке. Существуют разные причины того, почему об этом как бы не принято говорить. Наоборот, только и слышишь про декаданс и кризис искусства в ХХ веке.
Причины. Во-первых, искусство, появившееся после XIXго века (далее – современное искусство) еще не освоено. Не прочитано, не прослушано, не просмотрено. Хотя бы потому, что его невероятно много. Во-вторых, как следствие п.1, оно не отфильтровано, не отцежено, то есть не составлена иерархия главных шедевров столетия – и культурному человеку куда проще возвеличивать XIXй и более ранние века, чем осваивать современность.
Я уж молчу про новые жанры, которых ранее не было. Да, кино, комиксы, компьютерные игры появились недавно – сравнивать не с чем. Но возьмем аналог игрового (не-экшн) кино – театр. Классические пьесы вполне хороши – но только тем, что очень-очень просты. Появись «Ромео и Джульетта» или там «Ревизор» сейчас – получилось бы нормальное массовое кинцо. Первое – немного попереживать, второе –поржать (что-то вроде упрощенной версии «Домашнего ареста» (тоже не шедевра)).
Я не принижаю классическую литературу – она очень хороша: ясно написана и правильно организована (с точки зрения композиции). Но, за редким исключением, это просто отличное чтиво. Без негативного смысла слова - а только в том плане, что они отлично читаются. Были, конечно, и исключительные по глубине и сложности авторы. Достоевский, например. Это человек ХХго века – гений из гениев.
Сколько вообще было великих писателей за все время от Античности до конца XIXго – 10? 20? А до XVIII? А после счет великим писателям идет на сотни (просто большинство из них великими не считаются из-за повысившейся конкуренции).
По русской литературе это заметно в меньшей степени, потому что развитие нашей словесности было искусственно прервано большевистской оккупацией. А потому до сих пор толком не прочитаны ни Набоков, ни Платонов, ни Булгаков, ни Солженицын, не говоря уже о совсем современных гениях. Толстому и Достоевскому они явно не уступают, зато сильно опережают и Гоголя, и Тургенева, и Салтыкова-Щедрина. При всем огромном уважении к последним.
Но главное, что современная литература принципиально шире в плане тематики. Что там в предыдущие времена было с фантастикой, фэнтези, ужасами, утопиями и антиутопиями, не говоря уже о таких простых жанрах как детектив или приключенческий роман? Да, образцы всего этого были и ранее – но в каком количестве? Просто то, что раньше считалось большой литературой, сейчас сильно уступает авторам, которых не принято принимать всерьез. Конан Дойл первым поднял детектив на литературный уровень, но сколько отменных детективщиков пришло ему на смену? О сериалах уж молчу.
В поэзии – та же ситуация. Золотой век дал русской литературе двух величайших гениев и пяток весьма средних авторов (да, средних – ну кто из вас на досуге любить почитать Жуковского или Фета?). В ХХм же у нас было с десяток поэтов пушкинско-лермонтовской величины. Появись два века назад ни кому сейчас не известный Даниил Андреев, его бы сравнивали с Данте и Гёте – или их с ним. А нынче он знаком публике как автор безумной «Розы мира».
И так – везде.
Литературоведы и культурологи так увлеклись всеми этими постмодернами, деконструкциями, декадансами и прочим показным нигилизмом ХХго века, что не заметили огромнейший массив великого искусства, созданный на этом фоне.
Есть очевидный, но редко озвучиваемый (точнее, замалчиваемый) факт: искусство ХХ-ХХI веков бесконечно совершеннее, чем все то, что было до того. Я говорю и о литературе, и о живописи, и о музыке. Существуют разные причины того, почему об этом как бы не принято говорить. Наоборот, только и слышишь про декаданс и кризис искусства в ХХ веке.
Причины. Во-первых, искусство, появившееся после XIXго века (далее – современное искусство) еще не освоено. Не прочитано, не прослушано, не просмотрено. Хотя бы потому, что его невероятно много. Во-вторых, как следствие п.1, оно не отфильтровано, не отцежено, то есть не составлена иерархия главных шедевров столетия – и культурному человеку куда проще возвеличивать XIXй и более ранние века, чем осваивать современность.
Я уж молчу про новые жанры, которых ранее не было. Да, кино, комиксы, компьютерные игры появились недавно – сравнивать не с чем. Но возьмем аналог игрового (не-экшн) кино – театр. Классические пьесы вполне хороши – но только тем, что очень-очень просты. Появись «Ромео и Джульетта» или там «Ревизор» сейчас – получилось бы нормальное массовое кинцо. Первое – немного попереживать, второе –поржать (что-то вроде упрощенной версии «Домашнего ареста» (тоже не шедевра)).
Я не принижаю классическую литературу – она очень хороша: ясно написана и правильно организована (с точки зрения композиции). Но, за редким исключением, это просто отличное чтиво. Без негативного смысла слова - а только в том плане, что они отлично читаются. Были, конечно, и исключительные по глубине и сложности авторы. Достоевский, например. Это человек ХХго века – гений из гениев.
Сколько вообще было великих писателей за все время от Античности до конца XIXго – 10? 20? А до XVIII? А после счет великим писателям идет на сотни (просто большинство из них великими не считаются из-за повысившейся конкуренции).
По русской литературе это заметно в меньшей степени, потому что развитие нашей словесности было искусственно прервано большевистской оккупацией. А потому до сих пор толком не прочитаны ни Набоков, ни Платонов, ни Булгаков, ни Солженицын, не говоря уже о совсем современных гениях. Толстому и Достоевскому они явно не уступают, зато сильно опережают и Гоголя, и Тургенева, и Салтыкова-Щедрина. При всем огромном уважении к последним.
Но главное, что современная литература принципиально шире в плане тематики. Что там в предыдущие времена было с фантастикой, фэнтези, ужасами, утопиями и антиутопиями, не говоря уже о таких простых жанрах как детектив или приключенческий роман? Да, образцы всего этого были и ранее – но в каком количестве? Просто то, что раньше считалось большой литературой, сейчас сильно уступает авторам, которых не принято принимать всерьез. Конан Дойл первым поднял детектив на литературный уровень, но сколько отменных детективщиков пришло ему на смену? О сериалах уж молчу.
В поэзии – та же ситуация. Золотой век дал русской литературе двух величайших гениев и пяток весьма средних авторов (да, средних – ну кто из вас на досуге любить почитать Жуковского или Фета?). В ХХм же у нас было с десяток поэтов пушкинско-лермонтовской величины. Появись два века назад ни кому сейчас не известный Даниил Андреев, его бы сравнивали с Данте и Гёте – или их с ним. А нынче он знаком публике как автор безумной «Розы мира».
И так – везде.
Литературоведы и культурологи так увлеклись всеми этими постмодернами, деконструкциями, декадансами и прочим показным нигилизмом ХХго века, что не заметили огромнейший массив великого искусства, созданный на этом фоне.
«Кризис культуры» [?-2]
Скажу и о живописи. Не буду делать вид, что сильно в ней понимаю (не понимаю), но считаю правильным взять в пример портретный жанр. Портретист должен сделать похоже. Мимесис (подражание оригиналу) тут крайне важен.
1. Веласкес (1559-1660). Велаааскес! Великий Веласкес! Хм… Вы лицезрели когда-нибудь такого человека – как на портрете? Это что вообще?
2. Гойя (1746-1828). Сам Гойя это рисовал! Много вы таких женщин видели?
3. Уонтнер. Автор рубежа XIX-XX. Слышали о таком? И правильно – куда ему до Велаааскеса и Гойи!
4. Рикардо Санс (жив, родился в 1957м). Сильно хуже первых трех?
5. Ивана Бешевич (сербка – кажется, совсем молодая). Рисует на экране – вот так.
«Нет больше живописи – прошло время старых мастеров. Кризис искусства». Ага.
Скажу и о живописи. Не буду делать вид, что сильно в ней понимаю (не понимаю), но считаю правильным взять в пример портретный жанр. Портретист должен сделать похоже. Мимесис (подражание оригиналу) тут крайне важен.
1. Веласкес (1559-1660). Велаааскес! Великий Веласкес! Хм… Вы лицезрели когда-нибудь такого человека – как на портрете? Это что вообще?
2. Гойя (1746-1828). Сам Гойя это рисовал! Много вы таких женщин видели?
3. Уонтнер. Автор рубежа XIX-XX. Слышали о таком? И правильно – куда ему до Велаааскеса и Гойи!
4. Рикардо Санс (жив, родился в 1957м). Сильно хуже первых трех?
5. Ивана Бешевич (сербка – кажется, совсем молодая). Рисует на экране – вот так.
«Нет больше живописи – прошло время старых мастеров. Кризис искусства». Ага.